Балетное

В пыли, поднятой из щелей паркета, кружится солнечный зайчик, ломая весь такт музыки черного рояля. Неторопливо и устало ползет по манежу время, его никто не замечает. В голове отдается каждый глиссад, погоняемый батманом. Пальцы рук ломит от напряжения, и шея, кажется, уже вытянулась до жирафьих размеров. Глоток воздуха и снова аттитюд с замиранием, с замиранием сердца. Руки аллонже и все суставы связаны в узел вместе с силой воли. Я смотрю на свое тонкое отражение, затянутое в пыльную черноту. Вяло и без интереса наблюдаю отраженное движение ветки дерева в такт ветру, выворачиваю носок правой ноги, шанжман де пье, поворот, и уже вижу солнечный зайчик. В горле першит от пыли и пятого часа нескончаемых неосвоенных баллоне и тан леве. Вдруг звук замер на кончике клавиш. Три минуты перерыва, когда можно сжаться в комок, скрючиться и завязаться узлом – все что угодно, что портит интерьер линий ан фас и не выворачивает душу наружу следом за внешней стороной стопы. Лишь бы закончился весь этот хореографический чардаш. Закрываю глаза. Ловлю последние клочки дыхания и адажио сползаю в пыль паркета в позу сломанной куклы. Нет, все части моего тела уже не подчиняются мозгу, они не чувствуют пронзительной переклички клавиш рояля. За темнотой глаз так спокойно, только какой-то стук грозится все испортить. Так стучат траурные там-тамы африканского племени. Так стучит дирижер по краю пульта. Так стучит бамбуковая палочка по крышке черного рояля. И почему три минуты летят стремительнее, чем все остальные, которые наполняют, пять у станка?

И почему стук бамбуковой палочки по крышке рояля такой металлический и тяжелый, а еще острый и я его так не люблю? До сих пор не люблю, почти так же как звук карабкающейся по тарелке вилки. Наверное, в детстве случилась передозировка. Пять часов в день пять раз в неделю, 32 недели каждый год в течение пяти лет время разбивалось стуком бамбуковой палочки о мутный глянец. Такой бамбуковой спицей стучат по черноте рояля балетные дамы, которые лет пятнадцать назад последний раз надевали пачку и шнуровали пуанты, а потом им дали в руки палку и навек заточили в танцевальном классе задрапированных зеркалами. Эти дамы являются достоянием собственного бурного прошлого и живой иллюстрацией страха каждой балерины. Спросите любую приму, где она хочет оказаться после нескольких лет танцев с оркестрами паркетах. Десять из десяти и не вспомнят о пыльных и душных, опоясанных станками балетных классах, щелкающих зубами роялях и непременно глухих аккомпаниаторах. Все тонкие и полупрозрачные воплощения Терпсихоры будут пудрить вам взор многослойными юбками и количеством оборотов в фуэте, шутливыми казусами во время исполнения па-де-де, но стертом до мозолей детстве вряд ли упомянет хоть одна. Принимая цветы вперемешку с нашатырем, натягивая улыбки в кулисах и ловя остатки сознания после головокружительного аллегро, будет зубами кусать сцену, но не захочет вернуться в тот душный и пыльный класс, где ее несколько лет подряд изламывали и искажали наперекор возможностям физического тела. Глубоко, на самом дне, изысканной балетной души таится маленькая девочка с веснушками и фантазиями, которые она не успела растратить во время, отведенное на детство. Именно поэтому балерины уходят на пенсию на 20 лет раньше других: их трудовой стаж начинается с первых флик-фляков на паркетной плоскости под взглядом бамбуковой палочки. Почти у каждой той самой маленькой девочки с веснушками и стянутыми в тугой пучок волосами хранится хриплый но, хрипловато звонкий голос, выговаривающий в нос невообразимые для обыденности инструкции: с началом третьей восьмерки с пике в пируэт ан деор с остановкой в круазе через деми ронд и потом элонж, и начинаем аллегро с тур-ан-лэр. Поняла? Препарасьон! Ан, дё, труа, пошли, цыпочки. И почему-то цыпочки и курочки, лапочки и душечки, и скрипя зубами, и давясь слезами, и замазывая синяки зубной пастой, кружатся и вертятся, тянут носки, падают томбе, тают фондю, машут батманы и крестят батри. Девять из десяти этих девочек однажды хлопают дверью перед носом хриплых бамбуковых дам и сбегают в детство или в юность. Только девять из десяти, а единственная ждет пенсии.