30. Интуиция

Параграф 30 из книги автора "Прозрение". Полностью с фото см.:
http://world.lib.ru/t/trahtenberg_r_m/gorodaigody-133.shtml

"К основным положениям физической теории ведет не логический путь, а интуиция, основанная на вчуствовании в опыт"
     Альберт Эйнштейн. 


 Вся моя работа по специальности подтверждает, что самый большой вклад в созревание инженера вносят производственные практики. Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать – это знают все.
 Для инженера, создающего новую технику, необходимо, прежде всего, чувствовать, приживётся ли его новшество.
 Ведь техническое предложение должно быть реальным, т.е. осуществимым сегодня. В то же время оно не должно быть примитивным. Обязательные условия – новинку легко изготовить и ей несложно пользоваться.
 Умение определить эту золотую середину и приходило ко мне на практиках, когда наблюдал и вникал в разные производства. От мелкой сборки точного механизма до прокатки стальных листов на огнедышащем стане двухсотметровой длины.

 Поразительно видеть, как машины умными, согласными действиями творят вещи, которые мы обычно встречаем уже в готовом виде.
 Я мог подолгу стоять у такой работающей машины, наблюдая слаженное движение её частей. При этом впадаешь в какой-то транс.
 Со стороны, наверное, кажется, что человек тупо уставился в одно место и чуть ли не дремлет стоя. Да я и сейчас не смогу объяснить, что происходит во мне при таком созерцании.
 Знаю лишь, что именно здесь наполняются те области мозга, из которых в своё время рождается таинственная штука – интуиция – эта волшебная способность некоторых людей сразу, без обдумывания и расчёта, найти новое решение, оригинальное, полезное и на удивление простое.
 Мне посчастливилось хотя бы несколько раз в жизни испытать такое чудо.

 Надо признать, что в советском вузе практики были поставлены с размахом. Не жалели денег на дальние поездки и времени, отнятого от точно учитываемых часов обучения в стенах института. Хотя, возможно, некоторые скажут, что практика – это ерунда, так ... время погулять и порезвиться.
 Но ведь и не из каждого студента получается инженер, создающий новое. Никого не хочу обидеть. Многие хорошо, терпеливо работают на обслуживании сложной техники. Другие могут точно и квалифицированно выполнять задания инженера – генератора идей. Все эти специалисты необходимы.
 
 Первую практику я проходил в своём городе на крупной, но довольно древней текстильной фабрике Большой ивановской мануфактуре. В мастерской по ремонту трансформаторов, куда я непосредственно был приписан, работало всего два человека. Они не столько ремонтировали, сколько делали новые аппараты.
 Трансформатор – штука ответственная, он питает энергией большой участок производства или жилой район. Сгорел трансформатор – всё остановилось. Поэтому эти два мастера делали своё дело очень тщательно. Но совсем по-разному.
 Один из мастеров молодой, бойкий быстро шастал по цеху, подбирая нужные детали, крепил их к рождающейся конструкции. Второй – пожилой, будто, и вообще-то не работал, а так бродил по мастерской, что-то находил, долго разглядывал, примерял и откладывал. Молодой практикант, конечно, хотел учиться у первого. Какого же было моё удивление, когда начальник цеха рассказал, что тот старый и медлительный собирает за месяц три трансформатора, а молодой не успевает сделать и одного. Качество изделий опытного мастера было превосходным.
 Эти мастера особо с нами не занимались. Может быть, им не доплачивали за дополнительную работу, но, скорее всего, их педагогический запас иссяк после пары бесед. Мне нравилось просто блуждать по фабрике. Её отдельные цеха связывали тёмные переходы, заставленные старым оборудованием. На работающих моторах можно было разобрать надписи типа: «Англия, 1905».
 
 Как-то раз, путешествуя, я зашёл в ткацкий цех. Вернее – только заглянул. Закрыв за собой дверь, я оказался в большущем зале, где стояли рядами одинаковые машины – ткацкие станки. Рычаги их бойко шевелились, челноки летали от одного бока станка к другому, сильно ударяя по каждому из них. Возникающая ткань медленно сматывалась в рулоны.
 Сотни энергично работающих станков производили такой грохот, что уши готовы были лопнуть. Чуть легче становилось, если широко раскрыть рот. Минуту другую я наслаждался этим зрелищем. Успел заметить, что кое-где у станков хлопотали те самые ткачихи, которыми был славен для иногородних город Иваново. Эта женщина в ярком платочке (не для моды, а чтобы была заметней) ловко в секунду связывала оборвавшуюся нить и перекидывалась словом с другой ткачихой из соседнего ряда станков. Как они выдерживали этот грохот да ещё улавливали какие-то слова, понять не было времени. Я выскочил за дверь. Через несколько минут мне показалось, что начал разбирать звуки окружающего мира.

 В другом цеху трудились печатные машины. Искусный рабочий следил, чтобы яркие красивые цветы ровно ложились на ткань, которая в конце машины ровными взмахами самоклада укладывалась на тележку готовым ситцем.

 В отделочных цехах работали в основном небольшого роста мужчины, пожилые и измождённые. Видимо, работа здесь была не безвредной. Всюду парили всякие чаны, выделяя что-то сильно пахнувшее. Обращал на себя внимание большой «кувшин», отваривающий ткани. Рабочий опускался на его дно, чтобы ровно раскладывать тканевый жгут, и там, в едких парах оставался большую часть рабочего дня.

 Всё это было мне интересно, и, как ни странно, эти серьёзные и занятые люди охотно разговаривали со студентом. Им, видимо, был приятен интерес молодого человека к их профессии. Возможно, именно здесь, среди мрачных сводов и грязных стен, залитых всякими растворами переходов, они чувствовали себя людьми.
 Выходя из проходных, эти плохо одетые и не пышущие здоровьем усталые люди, попадали в среду традиционного пьянства.
 Вряд ли домашние представляли, как ловко они управляются с шумными и опасными машинами, какие они необходимые и уважаемые на фабрике специалисты.
 Для их сыновей более привлекательными были уже другие профессии.
 К тому же в нашем городе велик был слой людей, прошедших тюрьму или подготовленных попасть туда. Они вели более яркую жизнь, сидели в ресторанах, имели и тратили деньги, хорошо одевались и презирали всех, кто «ишачил».

 На этой практике я немного узнал по своей будущей специальности, но в душе моей поселилось истинное уважение к простым, умелым рабочим людям. Я ещё ничем не заслужил тёплое отношение этих удивительно приятных, искренних людей. Всего лишь был внимателен к их работе. Они охотно обсуждали технические дела и с доверием и ожиданием смотрели на такого молодого будущего инженера.

 Вторая практика, после 4-го курса, дала гораздо больше для понимания того, чему нас учили, – «Электропривода промышленных установок».
 По собственному выбору мы, всемером, поехали на Балахнинский бумагоделательный комбинат, который размещался почему-то совсем не в Балахне, а километрах в шести от этого городка в посёлке Правдинск Горьковской области.
 Нас поселили в двух смежных комнатах частной квартиры. Где-то рядом была Волга, но встретиться с ней нам довелось немного позднее.
 Первый день – оформление. На таком сугубо гражданском предприятии это не занимает много времени.
 Однако, название городка, пошло от газеты «Правда». Комбинат удостоили высокой чести снабжать бумагой главную политическую трибуну Союза. Оборона от вражеских агентов, выстраивалась на дальних рубежах. Но тогда я не обратил внимания на въедливость кадровиков и странное беспокойство начальников.

 Ещё в первый день полагалась ознакомительная экскурсия по предприятию. Её проводил сам главный инженер.
 – Мы привыкли пренебрежительно говорить: «Подумаешь, бумажка – выбрось!» Но, если подумать о роли бумаги в становлении цивилизации, то мысли разбегутся – столько представится путей, где без неё не обходятся. Изобретенная китайцами (мы тогда ещё с ними дружили) тысячи лет назад, она нужна повсюду, от типографий...
 Но тут Главный был отозван. Звонили из Москвы. Возникла некоторая пауза. Возможно, он хотел сказать «до туалетов». А что, ведь было объявлено о скором построении у нас высшей фазы коммунизма, и понесли некоторые счастливчики на шее, как дорогие ожерелья, рулоны туалетной бумаги. А большинство трудящихся им завидовало. Они вынуждены были выписывать газеты.
 Но тут прервал наши размышления пришедший на замену ветеран предприятия, который всё знал о его рождении и росте. Нас повели по комбинату.

 Он занимал обширную территорию на правом берегу Волги. По реке сюда сплавляли огромные связки стволов деревьев.
 Транспортёрные ленты тянулись из воды, подцепляя стволы и сбрасывая их на быстро вращающиеся диски пил.
 После этого уже короткие брёвнышки засыпались в огромные барабаны, которые, вращаясь, обдирали кору, превращая бывшие брёвна в «баланс» – одинаковые белые столбики.
 Дальше транспортёры тащили их к дефибрёрам. Это высокие шахты, в которые сверху загружаются брёвнышки баланса, а затем они мощными цепями медленно, но неизбежно прижимаются к большому быстро вращающемуся каменному диску, перетираясь об него в деревянную кашу.
 Сверху ещё льётся вода, и жидкая масса с добавками кое-чего из химии уходит по трубам в самый главный цех, где чудо техники – бумагоделательная машина – превратит эту кашицу в сверкающее белизной полотно бумаги.
 И всюду ползут транспортёры, скользят цепи, крутятся барабаны, качают насосы – и всё это разумное движение создаёт электропривод – наш будущий «хлеб».

 Но самое запоминающееся ждало нас впереди. Оставалось метров двести пройти по немного пересечённой местности до главного корпуса, как вдруг все почувствовали сильное жжение в глазах. Через секунду уже и вдохнуть воздух оказалось невозможным. Ничего не видя, обливаясь слезами и задыхаясь, мы заметались на месте. Инстинктивно повернули назад, но и там, где за минуту до этого спокойно шли и разговаривали, – жизни не было. Не знаю, как мы понемногу отодвинулись от этого убийственного места. Или оно отодвинулось от нас. Вытирая слёзы, спотыкаясь и с болью кашляя, мы, потеряв экскурсовода, бросились прочь из этого гиблого пространства. Потом нам объяснили, что на нас наползло газовое облако, которое всегда возникает после продувки какой-то химической колонны.
 Но пока мы задавали встречным один вопрос:
 – Где Волга?
 Надеялись, что там, на просторе такой напасти быть не может.
 Наконец, через какие-то дыры в колючей проволоке ограждения выбрались наружу, дотопали до открытого места. Волга оказалась с нами. Начали отмывать глаза, выкашливать остатки вредности, избавлять сознание от ужаса неминуемой гибели. Вернулось осознание себя и представили, как смеялись работники завода, наблюдая группу людей, гордо вышагивавших с видом знатоков, а затем закрутившихся, зарыдавших и в панике сбежавших. Тут уж и мы заочно присоединились к потехе зрителей, с которыми ещё предстояло познакомиться. Смеялись так, что окончательно промыли глаза. Первый день практики был закончен. После таких волнений всем потребовался солидный обед и что-то успокоительное.

 После мы научились пробираться в корпуса, минуя опасные зоны. Между прочим, в самом ядовитом месте под злополучной колонной можно было видеть преспокойно сидящих на корточках и готовящих к кладке кирпичики людей какой-то газоустойчивой разновидности.

 Больше всего времени я проводил в бумзале около наиболее совершенной машины № 5. Стоит немного рассказать об этом.

 Буммашина – это агрегат метров 100 длиной, вдоль которого со скоростью автомобиля летит 6-ти метровой ширины полотно сначала будущей, а в конце готовой бумаги. В начале этой линии на быстро движущуюся сетку выливается ровным слоем жиденькая бумажная масса. Здесь из неё интенсивно отсасывается влага, и слабая, как мокрая промокашка, лента попадает на первый вал, который несёт её к следующим. Далее уже достаточно окрепшая бумага переходит в сушильную часть, мчит по многим крутящимся горячим барабанам. Завершает обработку каландр, то есть набор огромных валов, между которыми бумага обжимается, приобретая известную нам гладкость. И, наконец, продукт достигает наката – гигантской катушки, на которую наматывается готовое бумажное полотно... Прямо на глазах катушка становится всё толще, а после того, как наберёт заданное числа тонн, полотно перебрасывается на другую пустую катушку.
 Не одно поколение инженеров – технологов, механиков и приводчиков посвятило свои жизни, придумывая разные способы и приспособления, чтобы, наконец, создать чудо-машину, которой на бешеной скорости, крутя тяжеленные валы и барабаны, удаётся так нежно и деликатно обращаться с тонким и капризным продуктом.
 Отдельные секции машины приводятся в движение десятком мощных моторов. Все они обязаны крутить свои валы с невероятной согласованностью.
 Если хоть один чуть изменит на мгновение свою скорость – бумага тут же лопнет. Тяжёлую машину нельзя быстро остановить. Значит, в место разрыва предыдущая секция будет продолжать поддавать бумагу, а убегать на следующую секцию она уже не сможет. Представляя такую аварию в уме, мне захотелось уточнить картину, расспросив обслуживающий персонал. Ответ был: «Посиди – увидишь!»

 Да, именно – «посиди», ибо все операторы, управляющие работой машины, тоже сидели на своих постах, посматривая иногда на стрелки приборов. И стрелки на множестве циферблатов тоже вели себя спокойно, лишь иногда слегка вздрагивая, подтверждая, что машина живая и всё внутри неё – нормально.
 Я подошёл к посту, над которым крупными красными буквами было написано: «Здесь работает смена Героя Социалистического труда».
 Сам герой – невысокий, округлый, симпатичный, лет под 60, пил чай вместе с членами своей бригады.
 Пока всё спокойно, машина работала под управлением автоматики, и делать, собственно говоря, кроме кручения ложечкой в стакане, было нечего. В таком автоматическом режиме привод ведёт машину на предельной скорости, план по бумаге перевыполняется, премиальные начисляются...

 Но внезапно всё переменилось. Всех операторов, как ветром, сдуло со своих мест. Обрыв – понял я. И услышал громкое сообщение: «Обрыв в 3-ей сушильной секции!»
 И тут же в зоне сушильных барабанов из машины, быстро и неудержимо разрастаясь и комкаясь, попёрло во все стороны гремящее бумажное облако. Оно уже ширилось к потолку и стенам, грозя перегородить цех или разорвать его своим стремительно распухающим белым телом.
 Люди решительно бросались на это чудище. Они крюками растаскивали завал, заталкивали груды бумаги в щель, окружавшую машину, смело лезли на бумажные горы и ногами давили их в эту широкую щель. Некоторые проваливались куда-то под пол вместе с бумагой. Оказалось, что этажом ниже располагается канал, куда падает испорченная бумага и плывёт на переработку в ту же бумажную массу.
 Наконец, завал разобрали и начали на ходу заправлять в секции машины узкую ленту бумаги, орудуя в качестве инструмента трубочкой, из которой била тонкая струйка воды. Она резала бумажное полотно и смывала лишнюю бумагу вниз. Потом узкую полосу бумаги ловко расширили до полного шестиметрового полотна. Все авральные работы были сделаны без останова машины, ибо её запуск – это сложная многочасовая операция.

 И вновь герои пили чай, а стрелки приборов, стоявших на страже, едва заметно им кивали – всё в порядке!
 Интересно, что во всё время поистине героических действий экипажа, выпуск бумаги был нулевым, план – горел, премиальные – испарялись, а вместо получения новых геройских званий могли запросто выгнать с работы. Да, точно так. Потому что «Пятая» давала основную бумагу для «Правды» на всю страну.
 И, наверное, уже звонили министерские телефоны, директор комбината говорил сразу в две трубки: в одну – наверх, сообщая, что авария почти ликвидирована (у министра на столе зажигался особый сигнал), а в другую – вниз... это на бумаге не печатают.

 Переводя дух вместе с бригадой, я осознавал роль электропривода. За малейшим нарушением его чёткой и точной работы тут же неизбежно следовал аврал.
 Наверное, здесь, когда я по часу простаивал, наблюдая стремительный полёт тонкого белого полотна между тяжёлыми грубыми частями машины, начала зарождаться во мне идея, которая через семь лет совершенно готовенькой явится в миг озарения и заберёт почти «всю мою сознательную жизнь».