адаптация, или апокалипсис

"На одной из остановок, Джонни Роттен открыл заднее окошко и высунулся наружу. К нему подбежали фанаты, и какой-то парень протянут альбом и стал умолять Джонни: "Пожалуйста, автограф!"
Джонни наклонился и просто плюнул в раскрытый альбом.
Паренек был в восторге. "Ого, спасибо! Просто не верится! Огромное, спасибо!"
Именно тогда я начал думать: "Здесь что-то не так. Это ненормально".
Дэнни Филдс

 

Я иду по асфальту, а он, рассыпается. Просто разваливается у меня под ногами, образуя огромные трещины, настолько глубокие и темные, что даже провалиться в них не возможно. Поэтому я все еще иду, и буду продолжать идти. У меня есть выбор, я могу застыть, охладить кровь, остановить сердце, но я этого не делаю, я продолжаю идти. Зачем? Потому что я уже была там, я знаю, как там хорошо, в глубине этих трещин, как прекрасно мне будет тогда, когда я буду там, но так же я знаю, что мое время еще не пришло, и я должна идти, карабкаться, ползти по тонущему подо мною миру, испытывать телесную боль, голод, жажду, вожделение. Там действительно не принимают слабых, тех, кто не смог выдержать испытаний физической жизнью, тех, кто ушел из телесного мира сам, до времени, когда ему пора бы было уйти. Таких там не любят, не принимают, гонят назад, не доживать оставшееся, а проживать все заново, давая испытания во сто крат тяжелее что были предначертаны им в прошлой жизни, которую они прервали, думая, что имеют на это право. Глупцы, теперь я знаю это, я была там, и мне все рассказали, наивные тряпичные куклы, марионетки, не желающие признавать, власть руки, в которой находится их жизнь. И стоит этой руке выпустить вагу, как тут же, только секунду назад живое тело, упадет навзничь на помосты, и его унесут со сцены, давая другим персонажам, сыграть свои роли. А эти глупцы, пытающиеся перерезать нити, связывающие их с рукою, что выше занавеса, рукою, никогда не выходящей на поклон, не жаждущей аплодисментов, скрывающейся за кулисами театра жизни, но держащей и сам театр - стеклянный хрупкий шар, и всех его актеров. Они ложатся в ванну, заливая в свои тряпичные тела виски, набираясь смелости, блевануть в зал, и тупыми ножницами, начинаю перерезать нити, что соединяют их с вагой, опасной бритвой, резко проводят по предплечью, выпуская наружу, неприглядное тряпье, опилку, или стружку, которыми набиты их тела.
Как я там очутилась, и как вернулась?! Банально и просто. Так же как другие глупцы, не желая признать власти Кукловода, пыталась перерубить свою связь с ним. Но Он не дал мне этого сделать, ударил по рукам, поставил в угол, и сказал, чтобы я так больше никогда не делала.
- Зачем ты не дал мне уйти со сцены? - спросила я его
- Ты мне еще нужна там! - ответил он.
- Но я не нужна там больше себе! - настаивала я.
- Как знаешь! Второй раз я не стану тебя останавливать! Но предел чем выпустить тебя снова в огни большой сцены, мне хочется показать тебе кое-что, и рассказать... - добавил Кукловод.
Тогда то я и увидела и узнала то, о чем теперь пишу...
Я лежала на столе, огромном, деревянном столе, а Он, зашивал мое растрепавшееся тело. Заштопывал огромные дыры, из которых валилась вата и стружка, заботливо посматривая на меня и спокойно улыбаясь лишь уголками губ. Он шёл меня делая большие стежки, огромной кривой иглою, в которую была вдета толстая серая волокнистая нить. Он вытягивал ее из тела гигантской катушки, которая с детским любопытством смотрела на меня, и Кукловода, не в силах задержать взгляд хоть на секунду.
- Какая странная катушка! - обратилась я к Кукловоду
- Она, как принято выражаться на сцене, "блаженная" ... - ответил Он.
- Понятно ... - протянула я, закрывая свои тряпичные веки, убаюканная нежными звуками тишины, в исполнении вертящейся Катушки на приглушенных ударниках, и разрезающей воздух Иглы, что играла на маленькой скрипке...
 Когда я проснулась, я обнаружила свое тело, обновленное, красивое, заштопанное яркими лоскутами, на новых нитях и свежей ваге, лежащим все на том же огромное столе. Я попыталась пошевелиться, издавая при это характерное для новой куклы шуршание.
- Ты уже проснулась? - услышала я внезапно появившегося Кукловода.
Я посмотрела на него, ничего не произнося.
- Это хорошо! - улыбнулся Он, - Самое время, показать тебе кое что и рассказать!
Я покачала головой, в знак согласия. Произносить что либо мне почувствовалось излишнем.
- Хочешь знать где ты? - задал Кукловод риторический вопрос.
Я просто смотрела ему в глаза, не в силах оторвать взгляд.
- Ты в раю, - сказал Он, - Сюда попадают те куклы, которые уже отыграли свои роли, достойно пройдя свой путь, и чье души теперь могут вечно наслаждаться миром любви, в котором они теперь живут.
Я огляделась и увидела, что мы находимся в маленькой мастерской. Потолок тут был настолько низкий, что Кукловод мог стоять здесь лишь согнувшись вдвое. Мести было так мало, что из мебели здесь стоял лишь огромный бревенчатый стол и табурет, на котором Кукловод сидел. Двери я не видела, наверное она была за спиною Кукловода, который заслонял собою одну из стен, загораживая ее полностью. На других стена висели полки, на которых сидели куклы, расслабленные тела, повисшие на грудь головы, опустившиеся руки, они все сидела так. Увидь я в такой позе на сцене, мне стало бы больно и страшно, слезы бы полились из моих деревянных глаз, но здесь все казалось по другому. Здесь не было грусти, тоски, безжизненности, лишь только спокойствие, нежность, забота. Они не устали и им не грустно, просто так усадил из заботливый Кукловод, и позы эти имеют здесь совершенно иное значение, что там, на сцене, а может и не имеют какого-то символического смысла и вовсе.
- Ты не чувствуешь, что это рай?! - улыбнулся Он, - Это потому, что ты еще не здесь! Ты там, на сцене! Хотя думаешь, что ты здесь. Но это не так, ты лишь смотришь на картинку, не в силах потрогать здешний воздух, почувствовать жар от огня любви, не в состоянии понять, что яблоко, которое бы сейчас вкушаешь, настоящее, это не бутафория, не реквизит, это плод, который созрел на живом дереве. Я бы мог тебе дать все это почувствовать, познать все до конца, но тогда бы я не имел права возвращать тебя на сцену, как я хочу сделать. Поэтому ты ничего не чувствуешь, только смотришь, даже не видишь.
- Но я чувствую что все тут живое! Это не масло на холсте работы бездарного копирщика! - возразила я.
- Да, ты права! - ответил Кукловод, - В кистях и красках, которые работали над этой картиной был истинный жар, эйфория, оргазм настоящего гения! Это так, они не могут рисовать иначе! Они здесь хранители напитка, дающего, вкусившему его талант или гениальность. Конечно они не в праве раздавать этот редчайший напиток, всем и каждому, но они состоят из него и хранят его. Они пропитаны эликсиром гениальности настолько, что оставляют его на всем, чего касаются. Как же они могли еще написать эту картину, как не гениально! Поэтому ты и чувствуешь то, в чем ты уверена здесь ...
- А я думала дело во мне! - откровенно призналась я Кукловоду.
- Я знаю! Поэтому ты и идешь обратно, на помост. Стаптывать башмаки и сцену до тех пор, пока не станешь уверенна ...
- В чем? - спросила я.
 Он промолчал.
- Я хочу видеть тебя среди этих кукол! - вместо ответа произнес Кукловод.
- Но продолжим... - добавил Он, - Поговорим теперь о тех, кто пытается как ты, разорвать нити между твоим телом и вагой. Обычно я таким не мешаю, не вмешиваюсь в их выбор. Позволяю покинуть сцену самостоятельно. Но в наказание за это, они никогда не смогут очутиться здесь, в этой комнате, в раю.
- Где же они будут жить? - спросила я.
- Ни где! - ответил Он.
- Я не представляю, что такое ни где! Покажи мне! - попросила я.
- Не могу! Я там сам никогда не бываю! Зайди я туда, и оттуда появится выход, и "Ни где", перестанет быть "Ни где"... - пояснил Кукловод.
- Это ад? - наивно поинтересовалась я.
- Нет! Из ада есть выход. А оттуда нет!
- А где ад? - продолжала спрашивать я Кукловода.
- Ад, ад в гримерке, в сундуке в котором хранятся реквизиты! - ответил Он.
Я больше не могла спрашивать. Знала, что нельзя.
Он молчал. Смотрел на меня.
- Ну что ж, пора на сцену! - попрощался со мной Кукловод.
"Пора!" - подумала я и не успев произнести "до свидания", почувствовав внезапно физическую боль, открыла глаза. Мне зашивали руки, стегая мою плоть словно одеяло, небрежно завязывая на концах ран большие узлы. Через другую руку, в меня вливали опилки, стружку, вату, набивая мое тряпичное тело, необходимым, для поддержания формы, количеством опилок, стружки и ваты...
Так я узнала, что находится там. Теперь я не могу уйти туда раньше, чем меня позовут, хотя очень хочется. И я шагаю по раскалывающемуся под моими ногами асфальту, и не падаю в трещины, иду дальше...
Когда начал трескаться асфальт? Не знаю точно, но меня тогда еще не было. Дэнни Филдс, 1978 - 1980 гг , по крайней мере тогда уже начал. Хотя это видят немногие. Кто знает о том, что происходит, либо кричит об этом, рискуя прослыть сумасшедшим, либо молчит, не посвящая в свое знание других. Кричащих понять я никогда не могла. Если ты знаешь, то тем более говорить об этом бессмысленно. Сама же я всегда молчала о том, что знаю, допуская, что мое знание истинно лишь для меня, для других же оно может оказаться ложным.
Но я иду по асфальту, и он рассыпается у меня под ногами, все рушится, дома падают, тела раскалываются, взгляды обессмысливаются. Я знаю это, я вижу это.