Такой, как все

    Девушка-подросток сидела на траве, держа в руках тоненькую тростинку. Дымчатая юбка-клеш и оранжевая блуза дополняли цветовую гамму пастбища, где паслись овцы. Ее босые ноги отдыхали от резиновых калош, которые она носила независимо от погоды, так как другой обуви у нее не было.
    С высоты горного пастбища был виден дом, где жила Назик со своей матерью. Рядом с двухэтажными каменными постройками он выглядел жалкой пристройкой. Вместо крыльца —плоский камень. В четырех углах темной комнаты с выцветевшей занавеской на окне подразумевались прихожая, кухня и чулан. Смежная комната была чуть побольше и вмещала кой-какую мебель. Назик спала на полу, поэтому она так любила летнее пастбище. Трава на летнем пастбище была мягкой, солнце ласковым, вода в озере прохладной. И если бы не мать, она бы и ночью спала под покровом мерцающего неба, не выслушивая скучных нотаций и строгих наставлений.
    -Какая же ты у меня бестолковая! Да разве можно так доверять людям! — твердила ей мать. Но Назик по природе своей была наивна и доверчива. Была доверчива даже тогда, когда ложь становилась абсолютно прозрачной, как вода в том озере, на дне которого можно было пересчитать все камни. Быть может поэтому Назик так часто приходила к озеру, даже когда стадо овец паслось на другом пастбище. Озеро было прозрачным, оно не таило в себе мутного осадка человеческой хитрости, той хитрости, которой начисто была лишена простодушная Назик.
     Однажды она поверила человеку, которого совсем не знала и вероятно, поэтому полюбила. Высокий, широкоплечий, с мужественным волевым подбородком и светлыми глазами, он был похож на тот образ, который она многие годы рисовала в своем воображении, в своих детских фантазиях. Это был образ отца, чьей любви она никогда не знала. В округе было всего три деревни, и многих Назик знала, но его прежде не встречала.
     В тот солнечный августовский день он спускался по горной тропинке, ведя за уздечку коня, нагруженного дровами. Незнакомец окинул Назик привычным беглым взглядом попутчика, ей же показалось нечто иное, особенное. И после одной только встречи, ее детское сердечко сильно колотилось всякий раз, когда в лесной тишине раздавался цокот копыт.
     Теперь Назик свое озеро любила еще больше. Прячась в лесных колючих зарослях, она могла увидеть его только здесь. Ей очень хотелось подойти поближе, разглядеть его, услышать голос, но то чувство страха, которое сковывает влюбленные сердца, делало ее немой и робкой. И только случай, тот самый случай, которого всегда ждут, помог ей.
     Как-то она искала заблудившуюся овцу и забрела в ущелье гор. Спускаясь по ущелью, Назик увидела залатанный хурджин. Две знакомые латки придали ей решимость, и она подошла к коню, который был привязан на верхней поляне. Этого коня она знала хорошо. Она хотела погладить его по шелковистой гриве, как вдруг услышала за спиной мужской голос.
    - Ты чья? Ты из какой деревни?
    Назик растерянно обернулась и молча показала рукой вниз.
    - А что здесь делаешь?
    - Овец пасу, — немного осмелев, ответила Назик.
    - Овец?
    Он рассмеялся и посмотрел на нее с нежностью.
    - У тебя нет ни отца, ни дяди, ни брата?
    - Нет, я живу с матерью.
    - А….. Ну, тогда беги домой. Мать, наверное, заждалась.
    Она ему ничего не ответила. Ей хотелось крикнуть, что ее никто не ждет, что она никому не нужна, но она молча стала спускаться по лесной тропинке. Назик была счастлива. Ведь он с ней говорил и даже спросил из какой она деревни. Она была так взволнованна, что даже ее, безразличная ко всему, мать пробурчала: ‘’ Да,что с тобой происходит? Ты на земле или на облаках?’’.
    Назик была на облаках. Они поднимали ее высоко-высоко, так высоко, что кружилась голова, но даже в таком состоянии, она никому не раскрыла бы тайну своего сердца. Назик никогда не спрашивала себя, чего же она хочет, чего ждет от своей любви? Но если бы и спросила, то не смогла бы ответить самой себе, так как смутно представляла свои желания. Ведь она любила человека, которого совсем не знала. 
    Наступила зима, и она перестала встречать его возле озера. Потянулись длинные тоскливые дни ожидания. Она ждала его каждую минутку. Семьдесят ударов тоскующего сердца. Много ли? Мало ли, если умножить их на долгие часы томительного ожидания? И только в мае, когда, пахнущая ароматом нежных цветов, весна прощалась со всеми влюбленными, они встретились.
    Он спускался по лесной тропинке со своим конем. Увидев знакомую девушку, улыбнулся, кивнул головой. Назик подбежала к нему и крепко обняла. Ее радость была такой искренней, что он не смог рассердиться и осторожно прижал ее к себе. Возле своего сильного, спокойного сердца он услышал сердце тоскующее.
    Об этих редких встречах в деревне никто не догадывался. Только прозрачное озеро, на дне которого можно было пересчитать все камни, стало молчаливым свидетелем их тайной любви. Только оно видело ту радость, которая выплескивалась, обнажая боль и одиночество детской души. Эта любовь обернулась для Назик единственной страстью, которая оборвалась так же неожиданно, как и началась. Он перестал спускаться по лесной тропинке, а она его по-прежнему ждала. Несколько месяцев томительного ожидания не могли ее не изменить. Назик осунулась и округлилась. Мать подозрительно приглядывалась и, когда подозрения оправдались, жестоко избила свою дочь.
     Еще через несколько месяцев родился мальчик, но даже появление мужчины в доме не изменило суровости матери. Ей был безразличен ребенок, напоминающий о позоре дочери. Соседи, и без того не любившие этот дом, стали относиться к нему с еще большим презрением. Теперь-то они могли оправдать свое невежество. Чаще женщины злословили в день свадеб, выдавая замуж своих дочерей и демонстрируя всей округе их благовоспитанность.
    В такие дни мать Назик приходила в бешенство и набрасывалась на дочь с кулаками. Тогда Назик брала ребенка на руки и убегала к озеру. Малыш делал свои первые шаги, пытаясь впоймать красивую бабочку или кузнечика, а Назик настороженно прислушивалась, когда кто-то спускался по лесной тропинке. Она все еще надеялась на чудо. Ведь именно здесь, каждый цветок, каждое деревце, напоминали ей о ее единственной любви.
    Мальчик рос красивым и был ее гордостью до тех пор, пока не стал заметно отличаться от своих сверстников. Он почти не говорил, а когда к нему подходили другие дети, то плача убегал. Назик жалела его всем сердцем и отчитывала детвору, которая, как ей казалось, обижала ее малыша. Мальчик не стал ходить в школу, а только тупо рассматривал картинки книг, которые покупала ему Назик. Ее горе было слишком большим, чтобы только плакать, и она молилась.Она просила Бога только об одном, чтобы ее сын, ее слабоумный мальчик стал таким, как все.
    Похоронив свою мать, Назик осталась одна. Ее уже никто не ругал, не обижал. Соседей своих она по-прежнему избегала. Старые обиды со временем зарубцевались, и остались шрамы. Они напоминали ей о самых счастливых и самых горьких днях ее юности. Так в одиночестве она и не поняла откуда появилось вокруг столько ненависти. Где-то горели дома, где-то убивали людей. Она прятала своего мальчика, пока ее деревня совсем не опустела. В некоторых домах по вечерам еще горели керосиновые лампы, когда Назик запирала калитку на засов. Но она по-прежнему ни с кем не общалась. Ей приходилось нелегко. Когда в доме заканчивалась мука и оставались лишь хлебные крошки, она шла в поле собирать зерна бесхозной пшеницы или кукурузы, чтобы сварить мучную кашу.
     Ее мальчик ей во всем помогал. Однажды он раздобыл целую канистру керосина.С  наступлением сумерек, она доставала пряжу и вязала ему теплые носки. Когда он засыпал, Назик не сразу тушила лампу, а еще какое-то время смотрела на сына. Она всматривалась в его спящее лицо, пытаясь увидеть того, кого так преданно любила. Но мальчик был похож на нее, и она смутно вспоминала человека, который начисто переписал ее судьбу, так красиво начинающую возле прозрачного озера. Да и само озеро изменилось. После войны саперы не торопились заглядывать сюда, и по лесным тропинкам никто уже не ходил.
     В конце осени Назик заболела, пролежав с высокой температурой несколько дней. Сын поил ее чаем, заваренным на липовых цветках с кизиловым вареньем. Он смачивал тряпку в уксусе, старательно прикладывая Назик на горячий лоб. Она так ослабла, что не могла встать и растопить печь. Дров совсем не осталось, только корявое полено валялось возле печи. Принести дрова можно было отовсюду, но мальчик почему-то пошел в сторону прозрачного озера. Он очень торопился, чтобы помочь единственному существу, которое беззаветно его любило. Почему он пошел привычной лесной тропинкой, которую знал с самого детства? Почему?
     Когда гулкое эхо взрывной волны докатилось до деревни, Назик спала. Оно прошлось по черной поляне, спустилось в ущелье и глухо постучало в незапертую калитку. Калитку открыл ветер.Сорвав желтые листья с алычового дерева и немного покружив по двору, он прилипил их на окно. Листья сиротливо заглянули в комнату. Возле холодной печи на корявом полене лежали недовязанные носки из грубой деревенской пряжи.
     Назик так и не поняла, почему жизнь была к ней так несправедлива.Ведь ее мальчик не мог причинить никому зла. В том, что он не был похож на своих сверстников она винила только себя и со смирением несла свой крест. Он был не таким как у других, но со временем уже не казался тяжелым. Теперь она горько сожалела о том, что когда-то сетовала на судьбу.
     Лучше бы он остался таким, каким был. Лучше бы он остался...