Икар

Лёгкие, до предела забитые выдохами большого, очень большого города, медленно, но верно умирали. Благородно-бархатная зелень альвеол покрывалась лишайными пятнами, проплешинами, воспалялась и нарывала. Подсохшие гнойные струпья, срываясь в молчаливое пике, приземлялись на свежевскопанные палисадники, намертво забивались в глубокие оспины на шагреневой коже тротуаров. На дне этих незаживающих ран в первую же морозную ночь загустевала и превращалась в желе бурая сукровица, тонко пахнущая прелью и грустью. Одетые в модные, но абсолютно не греющие, комбинезоны из крупного вельвета липы просовывали озябшие оголённые руки за пазуху невесть откуда залетевшего южного ветра в надежде выскрести оттуда толику черноморского тепла, но обжигались осколком льда, торчащим из сердца неожиданного гостя, и рефлекторно отдёргивали пальцы. Сами деревья с каждым днём всё больше и больше напоминали рисунок нервной системы из учебника анатомии… Боже, как давно всё это… анатомия… география… геометрия…
В эту жаркую для всех дворников пору с утренней пробежки возвращался Ильнар, уже не молодой, но ещё не старый мужчина. К ранним утренним пробежкам он пристрастился в далёкие школьные годы, когда занимался в секции лёгкой атлетики. Выйти раньше всех дворников на улицу и первым протоптать тропинку по свежему снегу или по опавшей за ночь хрусткой листве было для него делом чести и внутренней гордости. Хотя столь ранние подъёмы и приносили порой всякие неожиданности и неудобства, менять привычный уклад жизни Ильнар, давно оставивший мечты о спортивной карьере, не собирался.
 Дворник Абдулл, который, по разговорам всезнающих бабулек, подшабашивал за жидкую валюту осведомителем участкового, тихонько поругиваясь, выковыривал метлой из асфальтных выбоин золотисто-ржавую липовую листву, прихваченную первым морозом.
– Салям, Абдул-абы! Всё ругаешься на природу, да?
– Ну да, а что ещё мне остаётся-то? А что, милай, «Динамо»-то бежит? – осклабился в однозубой улыбке старик.
– Ты же ненавидишь всякий мусор, абы, зачем тогда болеешь за «мусоров»? Этим толстозадым лентяям всё равно ничего не светит, если даже и побегут!
В ответ раздалась смесь русских и татарских ругательств, неоднократно перемежаемая фамилией Сталина и названиями далёких северных городов.
Ильнар выполнил на свежем воздухе привычный комплекс гимнастических упражнений, подтянулся дюжину раз на горизонтально растущей липовой ветке, отполированной его руками до глянцевого блеска, и пружинящей походкой вошёл в обшарпанный подъезд родной десятиэтажки.
 Он жил на девятом в благоустроенной трёхкомнатной квартире с женой и двумя детьми – старшей умницей-дочкой и на три года младше двенадцатилетним сыном, тоже смышленым, но жутко непоседливым парнишкой. Лифт как-то необычно бесшумно открыл-закрыл двери и так же бесшумно стал подниматься. В тишине было слышно, как играют приёмники в просыпающихся квартирах. Вместо девятого лифт поднялся на технический этаж. Удивлённому взгляду Ильнара предстал хитро перемигивающийся разноцветными огоньками светодиодов «мозг» непослушной машины. Исполнить команду «вниз» лифт категорически отказывался. Двери лифтёрки были на амбарном замке, оставался только один выход – десантироваться через незатейливо завязанный стальной проволокой люк, ведущий на крышу.
С детства Ильнар боялся высоты… до головокружения, до желудочных спазмов, до тошноты. Но, очутившись в это утро на крыше, он не торопился покидать её. Дело в том, что открывшаяся на западной стороне дома панорама не соответствовала тому, что должно было быть: всегда широкая Волга почему-то сузилась почти вдвое, на противоположном берегу сквозь утреннюю дымку виднелись многочисленные трубы, выпускающие в небо густые клубы явно металлургического происхождения. От увиденного у Ильнара тоскливо засосало под ложечкой и забурчало в животе – это же картинки его родного Южно-Уральского городка, из которого он уехал со всей семьёй несколько лет тому назад. Удивлённый мужчина осторожно, чтобы не спугнуть пейзаж или мираж, подошёл к ограждению. Да, несомненно, это его родной город. На небольшой возвышенности стоит его родная школа, а вот, вжавшись в пятиэтажную коробку двора, мирно спит детский садик, в который он ходил много-много, как тогда казалось смуглому мальчугану, лет. Ошеломлённый увиденным, забыв всякий страх высоты, Ильнар просунулся по пояс между решёток ограждения. Когда он зачерпнул воздух родного города, то неожиданно почувствовал, что в руке… вода…прозрачная, невидимая глазу, но вода. Ильнар поднес ладонь ко рту и попробовал воздух на вкус – немного солоноватый, словно детские слёзы. Набрав полную пригоршню, он погрузил лицо в эту непонятную смесь. Волшебные ощущения – можно одновременно пить и дышать, дышать и пить…
Тоненько пискнувший таймер наручных часов вывел Ильнара из благостного состояния – чёрт, пора на работу. Спуск по пожарной лестнице занял пару минут, затем бегом в подъезд и огромными прыжками до родной двери. Во время угорелого подъёма Ильнар успел расслышать привычный грохот опускающегося лифта. На удивление не оставалось времени. Отменив контрастный душ, он быстро умылся, побрился и бодро вошел в кухню, чтобы на скорую руку чего-нибудь перехватить. Приготовив пару тостов с сыром и вскипятив чайник, Ильнар привычно запустил пальцы в картонную кубышку с разовыми пакетиками, но, вытащив один из них, неожиданно для себя стал задумчиво всматриваться в добычу и, что-то окончательно решив, вернул заварку на место. Ему вдруг показалось, что это никакой не пакетик, а эмбрион воздушного змея, тоненькой ниточкой пуповины соединённый с красной бумажной плацентой-этикеткой. Если он сейчас опустит эмбрион в кипяток, то убьёт воздушного змея в зародыше. Нацедив в кружку яблочного сока из тетрапака, Ильнар позавтракал и пошёл на работу. По дороге ему не давала покоя внезапная мысль об эмбрионе, Ильнар вдруг заметил, что на простые и привычные вещи он сегодня смотрит как-то не так. Столб с наклеенным на него объявлением ядовито ухмылялся ему квадратной улыбкой щелкунчика, зловеще шевеля на ветру редкими кривыми бумажными зубами с татуировкой телефонного номера на каждом. Гроздья спелой рябины виделись ему кровавыми расчёсами рожистого воспаления. Дорожные знаки насмехались над ним и дразнились:
– Погляди-ка на нас, мы знаем, что тебе уже 40, и всем-всем расскажем об этом, а скоро тебе станет глубоко за сорок, и ты превратишься в глубокого засорка, а-ха-ха-ха!!!
Почему-то Ильнару захотелось раздать всю мелочь из карманов старушкам, которых всегда во множестве сидело вдоль забора центральной мечети с протянутой рукой, или угостить конфеткой какую-нибудь бездомную дворнягу. Но он ничего такого не сделал, мечеть была далеко не по пути, а собак ему не встретилось ни одной, а если бы и попалась какая, то конфет в кармане у него всё равно никогда не водилось.
На следующее утро пробежка длилась как-то очень уж долго, привычным пяти километрам, казалось, не будет конца. Стремительно вбежав во двор, Ильнар разметал на бегу листву, аккуратно сметённую в золотистые барханы, чем вызвал праведный гнев Абдулла, перемежаемый угрозами реанимации Сталина и неминуемой отправкой без суда и следствия в места столь отдалённые, что и подумать было страшно, где это находится. Виновато покосившись на полированную ветку, Ильнар стремглав забежал в подъезд, и дрожащим от волнения пальцем нажал на кнопку вызова.
Двери поджидавшего лифта бесшумно раскрылись…
Высокие трубы опять выпускали на противоположном берегу разноцветные дымы. Никогда бы он не подумал, что можно так радоваться ржаво-грязному каракулю, заволакивающему полнеба. Мужчина, словно мальчишка, перелез через ограждение, и бултыхал ногами в прохладном солоноватом воздухе, всей грудью вдыхал его и жадно пил, торопливо зачерпывая пригоршнями, не в силах определить, что же ему приятней – дышать или пить. Желание поплавать в воздушной воде было столь сильным, что вызывало сладостный зуд в груди и пупырышки гусиной кожи на руках и ногах. Но страх был всё же сильнее. Да и как можно поверить во что-то невидимое, и, тем более, всецело довериться, а вдруг всё это лишь вкусовые и осязательные галлюцинации, что тогда? Вдруг всё это бред подорванного напряжённой работой и грузом прожитых лет воображения?
– Мияяуу, – где-то, совсем рядом, раздался жалобный писк. Ильнар оторвался от раздумий и посмотрел вниз, преодолевая неожиданный приступ тошноты. На балконе десятого этажа жалобно мяукал беспомощно распластавшийся на натянутых бельевых верёвках чёрный пушистый котёнок.
– Ну что, охотник, за птичкой погнался, да? Подожди, я сейчас тебе помогу.
Ильнар, держась одной рукой за ограждение, встал на хлипкую самодельную крышу балкона. С неё осторожно спустился на сушилку. Ощущение, что он проделывает эти движения в воде, не покидали его. Закинув ошалевшего от счастья котёнка внутрь лоджии, Ильнар настолько осмелел, что решил, держась за перила балкона, попробовать погрести ногами, как делал когда-то давным-давно в бассейне.
Ощущения не пропадали.
А если ненадолго отпустить руки?
Держит!
Воздух держит его, словно птицу!
Сначала робко и осторожно, а затем всё смелее и смелее Ильнар осваивал невидимый океан.
Он подплыл к своим окнам на девятом этаже и рассмотрел себя. В это невозможно поверить, но он превратился в безусого подростка. А за окном его родной кухни завтракал манной кашей неведомый мальчишка. На вид ему было не более четырёх лет. Напротив него, навалившись спиной на подоконник и скрестив по-наполеоновски руки на груди, восседала грозная бабушка, готовая к применению любого наказания за недоеденную кашу. Увидев хитро улыбающуюся и подмигивающую физиономию за окном, мальчуган застыл с раскрытым ртом и поднесённой ко рту полной ложкой. Потеряв остатки терпения, коварная бабушка гордо тряхнула головой, расплела руки и стала нервно жестикулировать перед носом у внука, показывая, с какой скоростью должна мелькать ложка. Мальчишка, испугавшись то ли прилипшего носом к стеклу улыбающегося воздухоплавателя, то ли сердитую бабушку, зашёлся в отчаянном рёве, размазывая по лицу слёзы вперемежку с кашей. Бабушка, забыв про хронический радикулит, резко встала и решительно удалилась в комнату. Судя по печатному шагу, скорее всего за ремнём. Ильнар, подмигнув на прощание маленькому манкофобу, нырнул к окнам седьмого этажа. Занавески в спальне были полупрозрачными. Сквозь них Ильнар увидел расчёсывающую огненно-рыжие кудри высокую девушку, которая стояла перед зеркалом в одной сорочке. В такт движениям руки с гребешком шёлк ночнушки скользил по аккуратным упругим грудям и дразнящим пуговичкам сосков. Смутившись, Ильнар хотел, было, отпрянуть от окна, но тут в дверь позвонили, и девушка, накинув махровый халат, пошла открывать. Она вернулась в спальню с прыщавым нагловато глядящим парнем, сжимающим в руке трубочку ученических тетрадок. Воровато осмотревшись по сторонам, «дружок» жадно набросился на стройное тело хозяйки. Звонкая пощёчина не остановила сластолюбца. Девушка, что есть силы, оттолкнула нахала и демонстративно указала на раскрытую дверь, но силы были не равны, и вскоре пара рухнула на кровать. Узкие музыкальные ладони Ильнара невольно сжались в маленькие кулаки. Он замахнулся, чтобы высадить окно, но тут же почувствовал, как воздух стал густым и вязким, разбить стекло в таком сиропе было невозможно. Тогда Ильнар решил влезть в раскрытую форточку и потянулся к раме. Воздух стал ещё гуще, как застывающий битум. Ильнар упрямо дёргался, словно заяц в силках, но только всё больше и больше увязал.
Неожиданно почти окаменевший гудрон стал обычным воздухом и юноша камнем полетел к земле. Ничего, кроме сковавшего по рукам и ногам страха, он не успел испытать. Боль от удара о стремительно приблизившийся палисадник, была не сильнее, чем знакомая ему по детскому саду боль от обиды, когда ему было отказано в поцелуе первой красавицы – Ленки Герасимовой, которая снисходительно разрешала себя целовать всем и каждому. Тем более странным был этот отказ, если знать, что отважная Ленка лишь за Ильнара вступалась во время «межгруппировошных разборок», и считала лишь его одного своим закадычным другом. Она так и говорила – мы с тобой закадычные друзья (Ильнар время от времени оспаривал это слово, закадычный, потому что у девчонок не бывает кадыка). С девчонками Ленка никогда не дружила, по причине своей неотразимой красоты.
Наступившая после падения лёгкость была ни с чем не сравнимой. Ильнар летал вдоль и поперёк дома, словно ферзь по шахматному полю. В одном из окон седьмого этажа он разглядел грустного мальчика лет девяти-десяти, который сидел за столом и читал книжку. Книжка была толстая и красочная. Ильнар залетел в форточку и завис над плечом мальчика. Разглядев картинку с набычившимся на воина минотавром, догадался, что это мифы Древней Греции.
– Икар, завтракать в спальне будешь или в кухне? – раздался низкий грудной женский голос.
– Лучше на кухне, ма, щас я прикачу!
Только теперь разглядел Ильнар, что мальчик сидит в инвалидном кресле. Надо же, как назвали сына – Икар!
Влететь незваным в кухню Ильнар не решился. Позавтракавший Икар прикатил в свою комнату и мечтательно задумался над раскрытой книгой. Взял в руки карандаш и начал увлечённо рисовать в альбоме крылатого юношу, летящего на огромный диск огненно-рыжего солнца. С крыльев нарисованного юноши капал расплавленный воск и вниз падали перья, но горящий взгляд его был устремлён на солнце, только на солнце. А внизу, значительно отстав, летел старик и сокрушённо смотрел на тающие крылья... Наблюдать из-за спины, как одно за другим появляются изображения, было очень интересно, никогда прежде не видел Ильнар, как рисуются чужие картины.
– Ика-а-ар, чем ты там занимаешься? Мне пора уходить на работу, сынок, – голос матери приближался к детской. Ильнар растерялся и, не зная, куда бы спрятаться, влетел прямо в раскрытые глаза Икара. Мальчик почувствовал неожиданное табачное жжение в глазах и, растерянно похлопав ресницами, потёр глаза кулачками. Неприятное ощущение быстро прошло. Мама оказалась очень красивая – огненно-рыжая и высокая. Но взгляд её больших зелёных глаз был очень грустен. Она зашла в комнату, поцеловала сына в лоб и сказала:
– Суп в термосе на столе, как обычно. Дверь я за собой закрою. Если пойдёшь гулять, не забудь запереть замок на два оборота, ладушки, художник ты мой?
– Будь спок, ма, всё будет тип-топ!
Икар дорисовал иллюстрацию к прочитанному мифу, потом на другом листе соорудил шикарный чёрный «Мерседес», за рулём которого сидел он сам. На следующем листе Икар уже играл нападающим за футбольный клуб «Манчестер Юнайдет», а соперником в матче был московский «Спартак». На картинке кульминационный момент – мяч вот-вот влетит в ворота «Спартака» от подставленной рыжей головы Икара.
Отложив карандаши и альбом, мальчик засобирался на улицу. Нужно было надеть тёплую куртку, вязанную шапочку, накрыть ноги клетчатым пледом из ангорской шерсти и не забыть взять с собой тросточку, чтобы нажимать на кнопки лифта. На улице обычно угрюмый и молчаливый дворник о чём-то оживлённо и жизнерадостно шушукался с участковым Бугаевым. Этот огромный милиционер иногда приходил к ним в квартиру, «отрабатывая поступающие от соседей сигналы», и наглым образом пялился своими маслеными поросячьими глазками на маму. Входя, он небрежно козырял и представлялся – участковый Бугаев, как будто никто не помнит, как его зовут. Отработав очередной сигнал, он демонстративно переминался с ботинка на ботинок в коридоре в ожидании предложения войти, и, не получив ничего, кроме вежливого «до свидания», как-то сразу обмякнув и ссутулившись, покидал «тревожный объект». Икар, изменив привычный маршрут, поехал не на детскую площадку, а вглубь липовой аллеи. Его взгляд остановился на горизонтальной ветке, до блеска отполированной тысячами рук. «Интересно, что они все тут делают? Наверное, один из них подпрыгнет, зацепится руками и болтается, как сосиска, а все, кто это видят, загибаются от смеха, а потом меняются местами!» Мальчик невольно улыбнулся своим фантазиям…
Преодолев крутой и скользкий пандус, Икар подъехал к лифту. Обычно грохочущий дверями «трамвай» бесшумно отворился…
С крыши открывался необычный вид. Ласково плескалось самое настоящее море, вдоль берега величаво плыло тростниковое судно под белым парусом с нарисованным на нём огненно-рыжим солнцем. А высоко-высоко в небе летели два крылатых человека, молодой и старый… То, каким образом он здесь очутился, Икар вряд ли сумел бы объяснить. Когда лифт сам по себе поднялся в маленькое душное помещение, мальчик даже испугаться не успел, как воздушная волна подняла и вынесла его вместе с коляской в открытый люк. Подъехав вплотную к ограждению, Икар просунул голову между решёток и разглядел внизу красавец-стадион, на огромном табло которого с удивлением прочёл:
 
Манчестер Юнайдет(Англия) – Спартак(Россия)

 1 : 0

79 мин. Хайдаров Икар

 – Мияяуу! – донеслось откуда-то снизу. Подтянувшись на ограждении, Икар разглядел котёнка, беспомощно распластавшегося на бельевых верёвках. Мальчик, напрягшись изо всех сил, подтянулся на ограждении, но непривычные к таким испытаниям руки не выдержали тяжести, и он рухнул в кресло, больно ударившись затылком…
 Из забытья вывело табачное жжение в глазах. Потерев их кулачками, Икар разлепил веки и увидел перед собой улыбающегося мужчину одетого во всё белое, и только перчатки на руках были чёрными.
– Кто вы? Где это я нахожусь? – неуверенным голосом спросил мальчик.
– Меня зовут Ильнар, – не переставая улыбаться, сказал мужчина, – а вот где мы находимся, не могу тебе точно сказать, если хочешь, то можешь называть это страной, где сбываются мечты.
– Ух-тыы! – воскликнул мальчик, вспомнив про стадион, про море и крылатых мужчин в небе над ним. – А вы, случайно, не доктором быть мечтали? – спросил Икар, многозначительно кивнув на белоснежный наряд Ильнара.
– Нет, никогда не мечтал об этом. Ты лучше на себя посмотри, Икар, ты одет точно так же!
Мальчик с нескрываемым любопытством разглядел чёрные кожаные перчатки, идеально сидящие на его маленьких ладошках, взмахнул просторными белыми и во весь рот улыбнулся:
– Я похож в этом наряде на птицу!
– А мы и есть с тобой птицы, вставай, нам пора лететь, пока не село солнце!
– Ага, лететь… я и ходить-то не могу.
– А ты попробуй, попробуй, Икар…
Мальчик опёрся о подлокотники коляски и поставил одну ногу на землю… потом другую.
– Ну же, давай, будь решительней и ничего не бойся! Только так можно исполнить свою мечту! – подбадривал Ильнар.
Ноги дрожали с непривычки, но держали.
– Урррааааа!!! Мааааммааааа, я стою! Посмотри на меня! – запрокинув голову, кричал в предзакатное небо Икар.
– Нам пора лететь – сконфуженно одёрнул мальчика Ильнар, – солнце не будет нас ждать!
С крыши десятиэтажки, радостно грассируя, в небо взмыли две чайки. Они полетели прямо на огненно-рыжее солнце, которое с каждой минутой меняло рыжий оттенок, становясь всё более бордовым.
А вдоль побережья летала стая таких же чаек, которые клевали холодное отражение, наивно полагая, что это и есть солнце и вперебой насмехались над удаляющейся к горизонту парой.