Пятница 13-го. Рассказ в 4-х частях

1. Ничего серьезного



Александр Викторович от природы не страдал суеверием. И встретил новый день во всеоружии, не меняя никаких принципов. С утра побрился, напевая прицепившуюся мелодию из рекламы, съел завтрак, приготовленный женой, и отправился в университет на уроки. Преподавал он русский в Армении, на кафедре для естественных факультетов..
Да и день постепенно переломился. Ночью шел черный осенний дождь, а утром блеснула спасительная синева и солнце засияло мягким октябрьским светом, напоминая о лете. Еще бы недельку продержалась такая погода, а там пусть наступает осень.
Ничего особенного не происходило. Как всегда, у геологов он вцепился в Коджояна Армана и выгнал его за чересчур длинный язык. На следующем уроке он накричал на Мелкумяна Спартака за систематический срыв уроков и выгнал его тоже, на этот раз до конца семестра. После того как освободил аудиторию от вредных элементов, спокойно продолжал урок и рассказывал о правописании приставок пре- и при-. На перемене его позвали к декану, и декан в присутствии пожаловавшихся студентов стал вершить свой третейский суд. Взял честное слово со студентов и пообещал лично присмотреть за их поведением. Александр Викторович понимал весь фарс, но поделать ничего не мог. Он знал, что декан в конце семестра собирает «навар» с проштрафившихся студентов, с тех, которым грозит двойка, и по-отечески договаривается со злыми преподавателями на снисхождение. И Спартак, и Арман – кандидаты на отчисление, но декан хочет потянуть время и получить свое до экзаменеов. И после в коридоре Александр Викторович поймал наглый и насмешливый взгляд этих студентов. «Ну что, получил свое? Ничего ты с нами не сделаешь». «Сделаю, – мысленно ответил им преподаватель, – я все равно буду вас выгонять и на экзамене влеплю неуд. Я – принципиальный».
Ничего особенного не происходило и на уроке с механиками. Эти были получше, чем тупицы-геологи. Он вошел в полупустую аудиторию и стал дожидаться остальной массы. Знал, что когда придут обкурившиеся студенты, надо все начинать сначала. Лучше подождать. Минут через двадцать после шумного вторжения пятнадцати мальчиков он начал урок и тут же перестал объяснять. Потребовал тишины. Еще раз остановился. И снова потребовал внимания. Стоп. Пока не установится звенящая тишина. А когда все успокоились и пришли в себя, он стал проходить по рядам и проверять тетради. Из двадцати человек было всего три тетради, десять ручек и двое писали на листочках. О книгах не имело смысла спрашивать. Эти первокурсники еще на познакомились с суровым нравом Александра Викторовича. Он спокойно прошелся к себе, потом развернулся, увидел повернувшийся затылок жертвы. И заорал на него.
– Ты что, идиот? Не понимаешь, что от тебя требуется! Почему ты не уважаешь себя и заставляешь, чтобы с тобой так говорили. Что? Что ты сказал? Ты еще спрашиваешь, что нужно делать? А где твое домашнее задание. Где твоя ручка, придурок? Как ты ходишь на уроки? Кто тебе разрешил болтать и опаздывать. Вон отсюда.
Все как обычно, он умеет держать себя в руках. От природы Александр Викторович обладал слабым характером, был сдержанным, тихим и даже робким человеком. Но пять лет работы с такими трудными факультетами сделали из него деспота. Его боялись студенты. И повально сбегали с его уроков. В деканате его также недолюбливали за излишнюю принципиальность на экзаменах. Он научился кричать, не умея громко и твердо разговаривать. От этого часто срывался голос. Он стал презирать студентов не из-за своего предмета, а задавал им такие вопросы: «Кто такой флегматик» или «Где находится гора Арарат». И если студент мялся в своем ответе, он становился конченным для русиста человеком.
Есть люди, от одного взгляда на которых проникаешься доверием или страхом. Александр Викторович к таким не принадлежал, и мечтал приобрести хоть немного харизмы. Но пока что приходилось выходить из себя, нервничать, кидаться на студентов с руганью и незаслуженно оскорблять их. Старый декан механиков советовал ему: собака лает, ветер дует. Не обращай внимания, проходи сквозь этих сволочей, не замечая их.
Все как обычно. Урок прошел даже на ура. Александр Викторович был доволен собой, и от чрезмерной разговорчивости болело горло. Потом было окно. Он отошел от людной остановки и в глубине парка съел хачапурик. Снова прошел через толпу студентов. Кто-то за спиной его обозвал. Остальное время он провел на кафедре. Основной темой была пятница тринадцатого.
– Ну, что может произойти особенного? – Александр Викторович, довольный собой, включился в диалог между лаборанткой Римой и преподавательницей с кафедры литературы Кнарик Мартиросовной.
– Разве что студенты убегут с последней пары – но ведь это приятное событие. Или зарплату повысят. Но это за гранью реальности. В нашем болоте вообще ничего не может произойти.
А перепуганные женщины рассказывали о домашних неприятностях – то тапочек куда-то делся, то стакан разбился. То сосед сверху залил кухню.
Нет, это все несерьезно. На последней паре, самой тяжелой, студенты от усталости взвыли и попросили отпустить их пораньше. Этого еще не хватало. А если проверяющий войдет, тогда Александру Викторовичу срежут зарплату. Но от усталости студенты были возбуждены необычно. Их было человек семь, но шум стоял невыносимый. Их уже невозможно призвать к порядку. Это был последний день недели. В их мозги уже ничего не влезало.
После звонка он выкурил первую спокойную сигарету. Ему было приятно отпустить толпу студентов, задержаться в аудитории и пройтись по опустевшему университету – как победитель, как великий полководец, ценой огромных жертв одержавший победу над превосходящим, сильным и умным врагом. Этими жертвами были его нервы, его строгость, выгнанные студенты и те, кто ревет на уроке. Теперь их нет, словно смело, раздавило, размазало по стенам, и стены еще хранят шум коридоров, от которых сейчас трещит голова. Университетский двор тоже пустел, оставались только раненые в сражении за знания. Так он представлял несколько парочек, назначивших здесь свидания. Он гордился этим моментом. Он испытал накаты судьбы в виде орущих аудиторий, бессмысленных и злостных лиц студентов, в виде своей работы, в виде университета, превращенного в деревенскую школу. Потому что все еще жив, рабочий день закончился и можно возвратиться домой, к своим занятиям по истории литературы семнадатого века. По этой теме он писал диссертацию и надеялся на перевод на другую кафедру.
Но прежде нужно было зайти на рынок и купить картошки и рыбы. По дороге обратно он почувствовал укол в сердце. Заныл левый бок и плечо потянуло. Ему стало дурно, душно. Погода к тому времени сменилась, тучи нагнетали грозу, но грозы все не происходило. Такого еще не было. Он почувствовал усталость и головокружение. И негде было остановиться – всюду людное движение. Даже кафе нет.
Чудом добрался домой, в пустую квартиру. Жена сегодня должна припоздниться, а он как раз обещал приготовить рыбу на обед. Но от сердечной боли он лег и полежал несколько минут.
Очнулся – уже восемь. За окном темень. Голова тяжелая, и вовсе вставать не хотелось. Но вот сейчас должна прийти жена, а рыба, рыба даже не в холодильнике. Срочно за дело!
Сердце уже не болело. Александр Викторович опять с удовлетворением почувствовал, что ничего особенного за этот день не случилось, кроме сердечного приступа. А ведь это был приступ. А все потому, что работа тяжелая, нервная, студенты тупые и неблагодарные. В девять он накрывал на стол, а жена все не шла. Наверное, зашла к матери. Но звонить к теще Александр Викторович не стал – натянутые отношения. Еще сама упрекнет, подденет – жена гуляет, а муж не знает.
В десять он пообедал один. Стало грустно. В последнее время он часто готовил себе и обедал один. Жена стала пропадать на работе. Из-за этого появились споры, она упрекает его в том, что она тоже вынуждена ходить на работу. Если он не способен содержать ее, то – получай. Готовь сам, стирай, убирай. И еще приходилось ждать.
Вычистив, как тот же полководец, оружие свое – слово от мерзкой засохшей крови, он принялся творить жизнь, в своей диссертации, на тему трагедии и комедии семнадцатого века. Какой живой это оказался век – со своими штампами и канонами, со своим барроко. Но не работалось. В одиннадцать позвонила теща.
– Да, слушаю вас, Србуи Ншановна – попробуй с тещей не поговори вежливо, – Хорошо, не придет сегодня. Как? Что? И завтра не придет? А когда? Что вы говорите такое, Србуи Ншановна. Жена у вас? Дайте ей трубку. Не может разговаривать? Плачет? Я ее ничем не обидел. Не придет никогда? А когда это?
Потом он долго слушал. Потом положил трубку, вежливо попрощавшись с тещей, Србуи Ншановной, и долго стоял. Потом понял. Жена не придет никогда. То есть она зайдет, через несколько дней, когда ее отпустит, за вещами. А лучше будет, если вещи он и привезет. Она его бросила. И ему позвонили и по-человечески предупредили как интеллигентного человека, чтобы он не терзался подозрениями. Мать и позвонила, как самый близкий и родной человек. Он хотел позвонить жене, но опомнился.
Расстелил постель и лег. Так уже было не первый раз. Она стала оставаться у матери. Может, и теперь ее захестнула обида, и поэтому вся эта истерика. Ничего, успокаивал он себя, это не страшно, ничего особенного не случилось. Неделя была тяжелая, день был трудный, с этакой чертовщиной, кутерьмой разных природных сил, а завтра он нормально отоспится, отдохнет и поймет, что будет делать.
И это произошло сегодня.



2. Женские посиделки



Вчера накануне произошел нелепый разговор с мужем. Маргарита напала на него с вопросами, почему он не предупредил, что у его сестры Натальи был день рождения. Маргарита узнала об этом поздно вечером, когда пришла домой. Бедный Саша не знал, что ответить. Она понимала, что позволяет себе многое. Но он, по-детски поднимая брови, начинал оправдываться: ну какая тебе разница, сестра ведь, поймет. Или говорил, что сестра со своими подругами поехала в ресторан, а до этого целый день она пропадала на работе. Тогда Маргуш вскипала еще более, ожесточалась и вновь бросалась на вялого человека, над которым так очевидно повисло несчастье, а он и этого не замечает. Оправдывается, намекая на то, что она, Маргуш, неправа.
– Ах, так значит, ты хочешь сказать, что я посторонний человек и должна держаться от вашей семьи в стороне? Хорошо. Получай.
После этого она вообще ничего не сказала и весь вечер не проронила ни слова. Он делал попытки примириться, но этим самым еще более вогнал внутрь ее человеческое лицо. На него смотрела мордочка раненного зверька, крысиная мордочка. Глаза так и бегали. Очевидно, она находится на грани нервного срыва.
И конечно же, находилась. Она уже не могла терпеть, а на следующий день решила переговорить с матерью. Назначила ей свиданье в городе. Дома ее смущали домашние стены, в которые не хотелось возвращатсья, выжившая из ума бабушка со своими глупыми, но решительными советами, сестра, вечно смеявшаяся над ее неудачами. Подальше от дома, на воздухе. Здесь можно позволить себе более свободы.
С первых же слов, проглоченных накануне вечером, она вывалила, что собирается уходить от Саши. Мать догадывалась о кризисе в их семье, и поэтому деловито сжала губы и стала слушать далее. Но дочери трудно было говорить, он ждала отклика, слова, чтобы можно было продолжать. Видя это, мать спросила.
– Ты хорошо подумала, девочка?
– Да, мама. Я уже не могу терпеть. Он все время намекает мне на то, что я приживалка, что я не могу прокормить себя сама, что я плохая хозяйка...
– Между нами, так оно и есть, Маргушик. Ты же не приспособлена совсем для семьи. Ты родилась для того, чтобы петь, танцевать, играть на фортепьяно. И я тебе говорила, помнишь, когда ты замуж за него выходила по любви. Я говорила, тебе нужен мужчина состоятельный и состоявшийся, чтобы тебя содержал.
– Правда, ты так говорила, и была права, но сестра меня обижала, и осмеяла бы меня из-за брака по расчету. И потом, Саша нам многое обещал. Обещал квартиру трехкомнатную, обещал, что я свободна и могу приезжать к тебе, насколько хочу, даже на ночь оставаться. Обещал, что я не буду работать. А теперь я вынуждена ходить в этот чертовый офис и делать неизвестно что, за какие-то копейки. Он говорит, что я испортилась сидя в доме. Раскапризничалась. Но ведь не понимает, дурак, что мне трудно. Не угодишь ему. То обед пересолен, то вообще – картошка да картошка. И всюду лук добавляет. Знает, что я его не терплю. Низкий, подлый, ничтожный человек. Главное, скупой. В тот день купила я свитерок. Так он стал высмеивать меня – видите ли, нет никакого вкуса. А потом проговорился. Сказал: выбросила на ветер пять тысяч драмов. Ему, видите ли, жалко стало этих пяти тысяч драм.
Маргуш говорила еще долго и долго. Мать слушала, она знала свою дочь уже тридцать лет, знала, что Маргарита – капризное и эгоистическое дитя. Первый ее муж поэтому и ушел, что не вынес этого тесного контакта с матерью, когда мать могла даже войти в спальню и остаться за разговором в ней на целый час. Конечно, во всем она, эта мудрая и холодная женщина, сжившая со свету своего мужа и отправившая его в могилу, прожив с ним лишь пять лет, видела причину женских несчастий в мужчинах. Второй ее муж слег с инфарктом в больницу, а выйдя, переменился до неузнаваемости, стал криком бросаться, беситься, собрал вещи и сбежал. Но она отсудила у его одну комнату. После этого она у своих любовников брала деньги и подарки вперед, выкачивала все в качестве аванса, зная, что у них появляется странность куда-то исчезать в самый цветущий период отношений.
Но с другой стороны, она замечала, насколько две ее дочери не похожи между собой, хотя и от одного отца. Первая, Маргушик, вся в мать, а вторая – в отца. Человека скромного, тихого и покладистого, но принципиального, или с бзиками, как говорила мать. Собственно, этот Саша должен был жениться на Асмик, младшенькой. Они друг друга прекрасно дополняли. И даже были подозрения, что за этими дружескими отношениями между свояченицей и мужем было еще кое-что. Но – оба настолько принципиальны и честны, что не могли допустить обмана. И только дружили, как чистые дети. Асмик была и трудолюбивей, и теплей на чувства. Совсем иной.
– В общем так, дочка. Все что ты говоришь, мне давно известно. И кто виноват, трудно сказать. Видишь ли, его тоже нельзя во всем обвинять. Если он чем-то недоволен, значит, у вас что-то не так. Не может же он прямо тебе сказать об этом, не может тебя ударить. Первый-то вон как прикладывался. Помнишь? Вы же всего девять месяцев живете. Но я твоя мать, и твое счастье – это главная моя забота. Я всегда буду на твоей стороне. Послушай меня, доченька. Ты должна уйти, ты можешь уйти хоть сейчас, но попробуй еще. Что люди скажут? В такой короткий срок люди не расходятся. Здесь причина – психология, а не быт. Купить квартиру – это все-таки не шубу к зиме приобрести в рассрочку. Все-таки он что-то сделал: родители съехали на квартиру в Черемушках, уступили вам свою, в центре. Чем плохо. Гляди, через пару лет, они купят и вам отдельную в центре.
– Мама, что ты говоришь,? Я к тебе как к другу. Я не могу с ним жить. Это настоящая иллюзия, жизнь с ним. Он – двойной, подлый человек. В нем нет рыцарства, благородства, честолюбия. Жизнь с ним – сплошной упрек в моей несостоятельности. А что ты советуешь, пожить с ним еще какое-то время. Зачем? Для чего? Ведь и ты не видишь дальнейшей перпективы. Не веришь в счастье с ним?
– Не верю.
– Тогда зачем ты мне советуешь пожить с ним?
– Чтобы люди не тыкали пальцем и не говорили плохого, второй муж плохим не бывает. Во второй раз, если разводятся, жена виновата.
– Ой, мама, тебе ли говорить об общественном мнении.
– Нужен ребенок.
– Ре-ребенок?
– Да, ребенок. Чтобы ты смогла отсудить квартиру, получать алименты и жить как хочешь. Неужели ты этого не понимаешь? Без ума замуж выскочила, разведись хоть с толком.
– Но, мама... Ты знаешь, я как раз хотела сказать тебе, что я беременна. Я ему еще ничего не сказала. Потому что не знаю... может быть избавиться от плода?
– Но это как раз и то, что нужно, девочка моя. Аборт – ни в коем случае. Аборт – это грех перед Богом. Ребенок – пусть живет. Пусть знает своего папу. Из Саши получится хороший отец, в этом я уверена. Ведь мы же не нелюди, не фашисты. А мы тем временем начнем процесс...
– Мама, я тебе еще что-то хотела сказать. Последний месяц мы не спим вместе. Мне он стал неприятен и противен. Такой самодовольный, Македонским себя чувствует, покоряющим мир.
– И что? И где же ребенка взяла?
– За мной стал ухаживать Размик Саркисович...
– Что? Размик? Ты спала с Размиком?
– Мама, не кричи, умоляю тебя.
– Он же мой друг! Ты не знала этого? И как он посмел, скотина этакий. Я же тебя к нему на работу и устроила, чтобы он взял тебя под свое крылышко. И давно у вас это...
– Мама. Клянусь тебе, я же не знала, что вы... что у вас... что вы друзья. Я думала, что вы раньше дружили, а теперь он пропал с горизонта. Извини, мамочка.
– Ничего. Старый негодник таким образом отомстил мне. Ты не виновата. Это я недоглядела.
– А что же делать?
– Ничего. Пусть ребенок родится, он ничего не узнает. От Размика ты все равно ничего не добьешься, кроме денег на аборт. А Саша будет хорошим отцом.
– Стой мама! Саша!
Они чуть было не наткнулись на Александра Викторовича. В правой руке его был университетский дипломат, и два пакета, один, потяжелее, с картошкой, а другой – с рыбой. Он шел и смотрел себе под ноги. Левой рукой держался за левый бок. Слегка покачивался. Остановился, посмотрел на небо, и снова тронулся. Качнулся вправо. Ноги заплетались.
– Да, мама, я стала замечать, что он пьет в мое отсутствие. Сделал себе за обыкновение перед обедом выпивать рюмку водки. А летом пиво дул.
– А по-моему, ему плохо? На сердце жалуется?
– Не знаю.
– В общем день сегодня мерзкий, смотри, какая погода.
– Пятница тринадцатого.
– Ты смотри, Маргуш, какой интересный день. Обязательно что-то случается. У меня, например, сегодня утром зубы разболелись. Да, надо бы к стоматологу. А у мамы кастрюля супа вырвалась из рук. Вот, что я тебе хотела сказать сегодня. Представляешь, я маме говорю, кухня не твое дело, а она суется под руки. Взяла целую кастрюлю супа и – бух. Хорошо, что ноги себе не сварила, а ковер пропал. Оттирали – не смогли отодрать. Пятно на всю жизнь.


3. Деловое предложение


Ему было сорок пять, он служил в коммерческом департаменте, у него был Мерседес, жена, двое детей в учились на финансистов. Кроме этого, он много разъезжал в командировкам, собирался купить квартиру в Москве, периодически содержал любовниц. Довольный жизнью и доволно скользкий человек без волос. В этот день он несколько сомневался, выгорит ли его предприятие. Он сегодня должен сделать важное предложение, не торговое и не руки и сердца. Но нечто среднее между ними. Он эту операцию проделывал не в первый раз. Трудность возникала в том, что человек – партнер по любви и бизнесу был еще не искушенным, и вообще едва ли не ребенком.
Они договорились на рандеву в кафе «Парижское кофе» на Абовяна, после ее уроков.
Она не понимала, как на нее вышел этот урод. Он не похож на тех сопляков, которые на своих иномарках толкутся у факультета романо-германского, где она училась. Она не выносила своих однокурсниц, аристократок и хозяек дискотек, которые откровенно рассказывают о том, с кем из преподавателей они переспали, а потом обсуждают их с иной перспеткивы, за сколько они продаются этим соплякам с иномарками у факультета. А ведь многие среди них дочери известных папаш и мамаш. Каждая девочка на факультете проходит через этот искус. К каждой пристают, перед каждой открывают дверцу Шевроле или Пежо, свистят в спину и откровенно предлагают стать любовницами – все равно ведь рано или поздно станешь. Если не их, современных необразованных денди в черных рубашках и белых штанах и белых с вытянутыми, как у утконосов, носками пантофлей, то кого-то из преподавателей, а там далее – на работе, с кем-то из галантных иностранцев, пахнущих заграницей. Переводчица – это престижная профессия.
Но на ее пути вырос этот лысый господин, так не похожий на других. Он действовал просто, без лишних слов, без фамильярно-унизительных «сестричка» и «красотка», и однажды, видно, выследив ее путь домой, остановился перед ней на черном Мерседесе, вышел в вишневом костюме (свой деловой галстук цвета бордо оставил в машине) и подарил огромный букет голландских сумасшедше пахнущих роз, напоминавших польский красно-белый флаг, тысяч на пятьдесят. Кто он такой? Наверное у него жена есть? Она ничего о нем не знала. Только имя – Артур, но и оно, такое простое и распространенное, еще более нагнетало таинственности и делало его серым кардиналом в каких-то далеках политических сферах, для нее совершенно бесцветных и тем самым выгодно выделяющих и насыщающих его серость.
Они сидели в самом престижном заведении в центре города, где собираются музыканты и люди со вкусом. Здесь так необычно пахнет кофе. Кофейный запах бесплатно выходит на бульварную часть, и одна из девчонок, проходивших мимо завизжала в полный голос:
– Ах, девочки, какой кофе, какой запах.
И стала оглядываться по сторонам. Когда же она увидела столики кафе так открыто стоящие на бульваре и так удачно замаскированные, что не сразу и увидишь, она поняла, откуда этот чудесный запах и притихла. А в следующий момент снова раздался ее голос:
– А что, девочки, зайдем, может быть.
Но они не зашли – здесь чашка кофе стоила очень дорого, как завтрак в ресторане. Вот так армянская кофемания наткнулась на европейский стандарт и парижский вкус, выросший прямо на середине улицы, бульварной ее части. И многие прохожие натыкались на выступ стены, ограждавшей кафе, и, обходя его, засматривались на посетителей. Невозможно было не засматриваться. Она сама глазела. И не понимала, как можно в таких условиях, на пересечении стольких взглядов, в центре вихревого движения толпы и машин пить кофе. Как на Эйфелевой башне, подумала она, хотя не была никогда на Эйфелевой башне. Обнаженность полная и чувствуешь себя обнаженной.
Артур в один прием выложил суть своего предложения. Его слова и удивили ее и показались знакомыми, оскорбили ее мечту о чистом человеке и девичьей мечте и в то же время прозвучали так сокровенно, как что-то давно знакомое, теплое и приятное.
И все же она была обескуражена.
– Я не буду торопить вас с ответом. Я буду ждать столько, сколько понадобиться. Только скажите, сколько.
Она откинулась на спинку. Хамство этого человека поражало ее. А деловитость, с которой он говорил и отхлебывал кофе, и легкое волнение, которое ему, человеку в летах и с опытом, проще было бы сыграть, чем почувствовать, делали хамство обыденным делом, игрой, торговой сделкой, что оно переставало быть хамством, а становилось его натурой, шармом, обаянием. Все напоминало торговую сделку, только не была указана цена, которую он должен ей платить. «Сколько» прозвучало как «сколько».
Он угадал ее мысль.
– У вас будет все, что вы пожелаете. Хотите в Париж поехать? Поедете, сами или со мной, как захотите. Здесь, в этом кафе, удалось выразить небольшое присутствие этого чудного города.
Она удивленно повела бровью. Он, оказывается, угадывает мысли.
– А с чего вы взяли, что я...
– Что вы такая девушка, которая согласится с моим предложением? Правильно я угадал? Ниоткуда. Вы не такая девушка. И у меня есть выбор среди подобных женщин. Но вы мне понравились. Очень. Я хотел бы любить вас. Вы не пожалеете.
Без последней фразы все выглядело прилично и так, как мечталось ей. Она опять почувствовала себя куском свинины или говядины, относительно с которой не могут договориться – покупатель с продавцом.
И все же сердце у нее страшно колотилось – если она скажет «нет», она выдержит великую битву за свою честь с противником, который и не скрывает, что он демон. А с другой стороны, скажи только «да» – и завтра она проснется другим человеком. Каким, еще не знала, но верила – другим. Правда, при этом надо лгать – маме, подругам, всоим друзьям, его жене, его детям, которые, как выяснилось, ее ровесники.
– Нет, вы не будете любовницей в обычном смысле. Вы увидите, что никому лгать не надо. Ни вашим друзьям, ни моим. Моя жена догадывается о моих проделках. А что ее останавливает от мести? Я не думаю, что она мне не изменяет. Я вам сниму квартиру где захотите. Я буду приезжать к вам по вечерам и забрасывать подарками. Мы будем вместе гулять. Если хотите, я представлю вас и моей жене.
Они против воли отрицательно покачала головой. И как бы заочно согласилась на его предложение, но знака уже не вернуть назад. Она смутилась. Он улыбнулся.
– Как хотите. Да она и далеко – в Штатах.
Она смотрела на прохожих. Они же, проходя, шарили взглядом по лицам, по обнаженным женским ногам, по сигаретам в женской руке, по ней и на ней оставляли отпечаток других лиц, замеченных прежде. Вдруг она улыбнулась и хотела помахать. Но одернула руку.
– Кого-то заметили?
В глазах этого господина сиял огонек, и он не намерен был скрываться и скрывать свое счастье от других.
– Муж сестры.
– А? Хотите пригласить?
– Нет. Он меня не заметил.
Когда прошел Александр Викторович совсем близко, понурый с сетками и дипломатом в правой руке, с серым от скучной жизни лицом, она потупилась. Было мгновение, когда она должна была просто встать и уйти, чтобы больше не видеть этого человека и не слышать его ласкового голоса и сладких слов.
– Вы похожи на Софи Марсо.
– Но я не Софи Марсо.
– А не хотите ею стать? У меня есть друзья во французском кинематографе, я могу вас показать им. Думаю, что из вас может получиться неплохая артистка.
– Хотите сказать, что я играю.
– Нет. Вы очень красноречиво посмотрели на мужа вашей сестры. Я понял, что он вам нравится. Но вот если он сделает вам такое предложение, вы ведь не согласитесь. Правда? В его устах – это порок.
– Он не сделает этого предложения.
– Правильно. А вы ждете человека, который сделает вам такое предложение – руки и сердца, но чтобы вы были с ним, как со мной. Люди бедные часто эксплуатируют честность. Люди богатые – свои деньги и власть. И немного чувства. Как я, но я – исключение. Что с вами?
Асмик, заметив, кого-то спряталась за Артура. Это движение он уловил, но не оглянулся. Она провела кого-то взглядом, пронзительно смотря вслед.
– Странный день сегодня. Сколько знакомых, и все близкие. Теперь я увидела сестру с матерью. Они прошли так близко, и сестра скользнула по мне взглядом, но не заметила. Как странно. Они очень возбуждены и о чем-то важном говорили.
Господин ничего не сказал. И внимательно смотрел на нее. Теперь он прочел другое в ее взгляде.
Она молчала и мыслью окинула всю свою маленькую жизнь. Отца она совсем не помнит. Мать воспитала ее в духе памяти об отце. Но старшая сестра восприняла мамины сожаления и ругательства, а она впитала свет, честность и принципиальность и еще какое-то чувство, которое трудно выразить. Ее всегда тянуло в мужскую компанию, а однокурсницы были ей ненавистны. И теперь нужно было сделать выбор. Муж сестры ей нравился, и если бы он был свободен и сделал ей предложение, то она пошла бы за него не раздумывая.
– Я согласна, – сказала Асмик.
 
 
 
4. Визит


В субботу утром Александр Викторович проснулся с чувством пустоты и чудовищной катастрофы. Сегодня все должно выясниться и решиться. Теперь он понял, что все настолько серьезно, что он и не знал, что делать. Звонить своим? Звонить жене и разговаривать с матерью. Или самому пойти. От предстоящего разговора, от предстоящих слез и истерики, неприятно тряслись руки. А может быть, мелькнула мысль, поговорить с сестрой Маргариты и выяснить что-то у нее. Она иной человек и не будет враждебно настроена.
Как он и думал, погода сменилась и многообещающе светило солнце. На сегодня у него были планы работать и работать, над диссертацией. Но вот вчерашнее происшествие опять задвигало научную работу в долгий ящик. Он понимал, что проваливался в глубокую яму ужасной боли и нового состояния. Он оказался в будущем и оно страшило его - каждым мгновением, каждым ударом секундой стрелки. Должно что-то грянуть. О чем же тут говорить? Конец всем надеждам – это ясно. У жены нашлась смелость сделать то, что должен был сделать он. Уйти. Что ему и захотелось сделать в первую неделю семейной жизни.
Он встал и убрал ненавистную постель. Теперь мысли потекли в другую сторону. Все-таки с женой, хоть и плохой, было лучше, чем одному. Он опустился на диван и зарыдал.
Раздался звонок. Вернулась? Он обрадовался, но радость тотчас же сменилась тревогой. Пришла разбираться и забирать вещи. Он открыл. Это была Асмик.
– Сашка, что случилось у вас? Сестра всю ночь рыдала и ругала тебя. Они с матерью о чем-то секретничали и мне ничего не сказали.
– Я и сам не понимаю. Ушла. Что называется. Но насколько это верно? Есть ли у меня шансы? Что тебе известно?
– По-моему, шансов нет. Но они что-то замышляют. Ты знаешь, что она беременна.
– Как? Она мне ничего не говорила. Я вроде как догадывался, но решался спросить. А вдруг попал бы в глупую ситуацию.
– Ну я тебя поздравляю.
– Иронизируешь. Не делай этого.
– Хорошо. А они спорят о том, сохранить плод или нет.
– О нет, ради Бога. Не надо, не недо этого. Пусть ребенок будет.
– А ты действительно хочешь этого. Посмотри, в кого ты превратился. Она крутит и вертит тобой, как хочет. И ты думаешь, что она оставит тебе ребенка.
– Но ребенок может что-то изменить.
– Вряд ли, иначе бы она не уходила. Знай, я ее не поддерживаю. Ты не представляешь, что со мной было, когда я пришла домой. Воют, на стену лезут, сцены ткие классические. Но при этом трезво рассуждают. Я ей так и сказала. Ты совершаешь преступление против ребенка. Лишаешь отца.
– А она?
– Что она? Ругает тебя, оскорбляет и, думаю, крайне необосновнно.
– Она прошла в неубранную комнату. Села. Александр стал варить кофе.
– Да, тяжело тебе было, одному в такой час. Ты хоть спал?
– Ты знаешь, спал. У меня вчера страшно сердце заболело, сил не было что-либо понимать и предпринимать. Она, наверное, ждала, чтобы я бросился к ней в ноги, просил, умолял. А я момент упустил.
– Нет, она боялась тебя.
– Но зато твоя мамочка сказала, что она изменяет мне.
– Сказала так? Не знаю... Да вроде нет, эта тема не обсуждалась, хотя как знать, они всю ночь шептались. Думаю, что они тебя пугали
– Пугали чем? Изменой? Но я не поверил.
– Напрасно. Это обстоятельство не следует скидывать со счетов. Поверь, я говорю так, потому что к тебе хорошо отношусь. Не наделай ошибок.
– А что же теперь делать. Асмик. Ты... близкий мне человек, а сейчас – самый настоящий друг. Я к тебе обращаюсь. Что делать?
– Не знаю, Саша. Я сам запуталась. Я тебе должна что-то сказать важное. Только пойми меня и не осуждай. Это касается только меня и никого больше. Мне сделали предложение.
– Предложение чего?
Асмик встала, поставила пустую чашку кофе, закурила, хотя до этого никогда не курила.
– Александр, это необычное предложение. Мне сделал предложение руки и сердца один человек, у которого есть жена и взрослые дети. В общем, он предложил мне стать его любовницей.
Теперь Александр встал и положил свою чашку рядом с чашкой Асмик. И тоже закурил.
– А он тебя любит?
– Я ему нравлюсь.
– А ты его?
– Я его не знаю даже. Может быть, потом полюблю. В нем что-то есть.
– Возможно, что-то есть. Человек, который делает подобные предложения, всегда обладает чем-то, дающим это право.
– Ты имеешь в виду деньги и власть. Да, у него это есть. И у него было множество любовниц. И как раз у него нет любви, нет честности и благородства в нашем понимании. Он все покупает и меня покупает.
– А что же ты? Ты сказала, что это – твое дело.
– Я вероятно соглашусь.
Александр прошелся, его теперь ничего не удивляло.
– Что ж, это тоже выбор, решение, поступок. Я его понимаю, но...
– Постой, я не хочу, чтобы ты его одобрял или осуждал. Оставим все это другим. Это мама моя имеет на это право. Но мне есть что ей ответить. Все мы в нее. И даже если соглашаемся с ней, и даже, когда идем вопреки ее воле.
– Тогда что ты от меня хочешь, чтобы я бегал к твоим и убеждал твою мамочку, что ты совершила правильный выбор, или помогал тебе собираться к свадьбе. Ах, забыл, это необычное предложение и у вас свадьбы не будет. Но извините, у меня своих проблем полно.
– Нет, я не этого хочу. Я бы тебя уважать перестала после этого. Я думаю, что мы останемся друзьями в человеческом смысле. И тебя я не унижу ничем.
Александр иронично кивнул головой: «посмотрим».
– Я хочу у тебя узнать другое. Я хочу спросить у тебя сейчас, Александр. Ты возьмешь меня замуж? Ты можешь меня спасти от этого человека и от этой судьбы и возьмешь меня в свои жены?
В глазах у Асмик стояли слезы. Она стояла перед ним и руки взяла в замочек. Она эту фразу выговорила просто, словно фраза сама выпала из ее рта. Александр подхватил ее, бережно обхватил руками и погрузил в нее свое лицо. Во фразу, в ее сладкий и одновременно горький и искренний смысл. В последнее время только об этом он и мечтал. Об этом разговоре. Он и сам об этом не догадывался, но эти слова вырвали его из круга его проблем, они способны и далее вырывать и вдохновлять и дарить жизнь. Он посадил ее на диван, на котором еще валялось скомканное одеяло, хранящее запах другой женщины, предавшей его.
– Только ты можешь меня спасти.
– Подожди, подожди. Дай мне освоиться с мыслями.
– Я не говорю о чувствах. О них пока не время. Но пойми, у меня нет времени. Если бы не это предложение, подлое, низкое, обрекающее меня на незавидную роль его рабыни. Я понимаю, что связь с ним не принесет мне освобождения, это новое закабаление. Но молю тебя, только тебя – спаси меня.
– Асмик, да, я тебя люблю, но подожди. А как же Маргарита, как же ребенок, ведь это правда, что будет ребенок. Как же я буду с вами всеми... Дай время, все угомонятся, остынут, успокоятся. Жизнь сама подскажет решение.
– У тебя еще есть иллюзии, что Маргарита вернется к тебе? Да, она может вернуться – но только до того момента, как родится ребенок, чтобы потом мучить и терзать тебя. Ты всю зарплату будешь отдавать ей. А получаешь ты немного.
– Что ты говоришь, Асмик.
– Ты не понимаешь, что она змея. Что было общего у тебя и у ней тогда, в начале вашего знакомства?
– Я и тогда понял, что ты мне понравилась.
– А почему женился на ней, а не на мне? Боялся ее обидеть?
– Да.
– А теперь кого ты боишься обидеть, все складывается как нельзя лучше. Или ты думаешь, что я хуже нее, сестры? Ей-то не делают такого предложения, как мне. А если бы я была иной, той, что ты думаешь, я бы просто переспала бы с тобой и все. И ушла бы к тому человеку, который хочет меня купить в рабство. На ночь с тобой я имею право?
– Асмик, опомнись.
– Да, опомнилась уже. Прости меня. Так даже лучше. Ты остаешься со своими проблемами, я а – со своими. И все эти проблемы – не наши. Ты хоть это понимаешь? Тогда за что расплачиваться. За что? За твою вежливость перед сестрой или мою безнравственность. Ну что ж, прощай. Не суди строго.
И она вышла, оставив Александра Викторовича одного.


 
пятница, 13 октября 2006 г. – суббота, 14 октября 2006 г.