37. Инженер в конструкторском бюро

Параграф 37 из книги автора "Прозрение", полностью с фото см.:
http://world.lib.ru/t/trahtenberg_r_m/gorodaigody-133.shtml
 
 Прежде, чем окунуться в воспоминания о начале моего служения технике, что, возможно, звучит высокопарно, но по существу близко к истине, перенесёмся на минуту в самый конец моей карьеры.
 Вот и пришёл давно ожидаемый ответ из «Битуах Леуми» (министерства соцобеспечения Израиля): после длительного сопротивления, связанного с моим трудным расставанием с малышкой «Сузуки», государство признало меня опустившимся на самое дно социальной лестницы – пенсионером без выработанной пенсии с правом получения «пособия по старости и социальной надбавки». Похоже, это даёт возможность тихого и сытого существования. «Ничего страшного» – как любит выражаться Давидик. Между прочим, хотя жизненный опыт моего маленького внука укладывается в четыре с небольшим года, часто поражаюсь его выдержке и такту. Едва научившись считать до десяти, он, похоже, всегда пользуется этим, самостоятельно открытым приёмом – не торопиться с реакцией на чьи-либо действия или требования. Всякий раз ловлю себя на мысли, что я этому так и не научился. А пора бы!
 Итак, решилась дилемма – кем лучше быть «последним в городе или первым в деревне». Жизнь определила: из первых (ну, с натяжкой) в российской деревне я поднялся в последние, но в городе страны евреев свободного мира. Не закономерный ли это итог самообманной попытки посвятить себя стране, которую «умом не понять», и слишком позднего отрезвления от дурацкого советского наркотика. Нет, меня не угнетает отличие от благополучных настоящих пенсионеров с солидной пенсией (из требуемых по закону 10 лет я удержался на работе - 8). Ведь всю тамошнюю жизнь нам втолковывали презрение к деньгам и прочим буржуям. И преуспели в этой психотерапии. Хотя, уже понял, что миллионер, бизнесмен – лицо достойное, и каждый нормальный человек должен за свою жизнь заиметь миллиончик. И это, возможно, сделать честным путём.
 Внимательный читатель (если таковой когда-нибудь найдётся) может заметить, что с 3-ей главы что-то в моей прозе изменилось. Хочу думать – в лучшую сторону. А дело просто в том, что с этого места пишу я уже не на старенькой (и вполне работоспособной) пишмашинке Rheinmetall, которую без секунды раздумий подарил мне «оле» при первом же знакомстве «ватик» Эфраимом Улановским, а на современном «Пентиуме». Это немного быстрее, а главное – можно править текст по мере его возникновения. Раньше печатал, практически, набело. Теперь сочиненное вчера – сегодня уже не устраивает. Правки, вставки – всё возможно. Интересно, сколько томов успел бы написать Лев Толстой, владей он такой техникой? Может, поэтому гениальные писатели проживали в своё, технически недоразвитое, время. Как и композиторы. Сегодня они работают с аппаратурой, которая почти всё делает за них. Только и остаётся что-то маленькое за пределами этого «почти»...
 Вот сижу рядом с этой могучей машиной, которая будто бы охотно слушается моих пальцев. Она просто изнывает от желания помочь мне, даже пытается поправлять мои, как она считает, опечатки. Её ощутимый явственно интеллект следит за мной. Не получается чистое творчество, присутствует элемент борьбы, состязания. Это мешает сосредоточиться, уйти в самые верхушки мозга, а ведь лишь, когда удаётся достигнуть такого состояния, родится что-то похожее на дело. Обычный парадокс цивилизации – мы выдумываем машины, чтобы помогали людям, и не можем остановиться, сдержать себя, не поручая им творческие процессы. Ведь в отличие от производства всяких товаров здесь совсем не требуется «много», а только «хорошо». Даже лучше - ещё меньше и ещё лучше.

 В СКБ мне дали письменный стол в «Экспериментальном отделе» и зарплату 1000, вместо начальной 900, как уже владеющему некоей специализацией. После этого разговоры об ультразвуке закончились. Все хотели уже пощупать – что это такое.
 Я энергично взялся за создание мощного генератора. Моих знаний не хватало, а консультироваться было негде. Я зарывался в книги, вёл отчаянные расчёты, проектировал и конструировал, метался в поисках мощных радиоламп и других экзотических приборов и материалов, бегал по цехам и проталкивал изготовление деталей. Вместе Костей Истоминым, знакомым ещё с гимнастических времён, мы наматывали катушки, сверлили, пилили и свинчивали. Через несколько месяцев в нашей лаборатории стоял красивый шкаф благородного цвета, высотой почти в человеческий рост, с рукоятками и циферблатами. Рядом на табурете лежал, соединенный шлангом со шкафом, магнитострикционный вибратор со стальным коническим концентратором, подобным укороченному хоботу. Из его суженного конца и должен был появиться загадочный ультразвук.
 Мой палец ложится на кнопку «пуск». Костя, на всякий случай, спешит за дверь, наблюдать за дальнейшим сквозь щель. А что, в самом деле, чёрт его знает, всё-таки... «ультра»!
 Мне деться некуда. Жму на кнопку. Загадочным фиолетовым свечением вспыхивают тиратроны. Есть анодное напряжение! Потрескивая, принимают на себя 1500 вольт пузатые колбы радиоламп. Включаю возбуждение. Напряженно загудела машина. Человеческое ухо не слышит ультразвук, а то бы от киловаттного грома вздрогнуло всё СКБ. Беру в руки инструмент и приближаю его конический «нос» к воде в стакане... прикасаюсь... вода с шипением взлетает вверх белым туманом. Ура, есть ультразвук!
 Теперь подходят товарищи, начальство. Вездесущий Якимычев успевает слетать на второй этаж и снять первые пенки с нашего достижения. Мы с Костей, блаженно улыбаясь, принимаем поздравления. Все с уважением и опасением смотрят, как смело я управляюсь с этой техникой. Кто-то отважный успел потрогать пальцем излучатель и... выжил. Чтобы не перевести восторг в критику, заканчиваем первую демонстрацию. Впереди ещё много работы с генератором, который пока выдаёт мало мощности.
 Все мечтали, что ультразвук принесёт переворот в текстильную технологию. Резко ускорит промывку и крашение тканей. Это позволит вместо многометровых линий отделки тканей конструировать компактные красивые машины, которые освободят место на фабриках, снимут вредные испарения, сократят расход воды и всякой химии.
 Мои эксперименты через месяц-другой показали: да, всё так, только ткани выпускаются в виде лент шириной около метра, и для воздействия на всю ширину полотна потребуется не менее пяти генераторов, а это – деньги и место. И имеется ещё одно, возможно, главное препятствие – несовместимость привыкшего к воде, пару, грязи и относительно грубой технике фабричного персонала, с предполагаемым электронным оборудованием.
 Наверное, единственным следом, который оставила в текстильной истории моя работа, оказалась публикация в журнале «Текстильная промышленность» статьи «Интенсификация крашения ткани под действием электрического тока». Но вы обещали ультразвук, причём здесь ток? – спросит внимательный читатель, если он вообще выдерживает это техническое углубление. Но, извиняюсь, автор – сугубо технический человек и поэтому, возможно, придаёт своей жизни с техникой больше значения, чем она того заслуживает.
 Да, вслед за опытами с ультразвуком, когда стало ясно, что он, хотя и хорош, но слишком дорог, у меня мелькнула следующая технологическая мысль... Но прежде должен кое-что пояснить. В начале своей деятельности я сильно удивлялся нахальству (так скажем для краткости) лиц, выступавших на техсоветах у главного инженера и самого Горбачека. Они смели совершенно «на пальцах», пользуясь, вместо точных наук, одним энтузиазмом, доказывать величие и жизнеспособность своей идеи. Ну, что-то вроде этакого: «...ткань опускается в раствор красителя, с силой трётся о молекулы краски, раствор вспенивается от нагрева, пары распирают волокна, краситель стремительно всасывается в расширившиеся поры, которые потом при остывании захлопывают частицы краски, и в результате получаем ускорение и укрепление прокраса в 17 раз...». После этого изобретатель новой технологии (это мог быть и уважаемый молодой учёный из Химинститута), вытирая вспотевшее от вдохновения чело, садился рядом. А я крутил головой во все стороны, пытаясь отыскать на лицах присутствующих инженеров признаки возмущения от вопиющего несоответствия хилых доказательств докладчика его грандиозным выводам. Ведь я уже знал из собственного опыта, что, если не иметь точных данных и не рассчитать все математически (!) – не получишь даже крохотного результата. Но народ безмолвствовал. Или задавал мелкие вопросы.
 Постепенно я осмелел и понял, что далеко не всегда люди ждут солидную теорию, а часто удовлетворяются интуицией.
 Вот тогда и «осветила» меня технологическая идея: примерно то же, что делает с красителем и тканью ультразвук, можно достигнуть гораздо дешевле, прямым применением электричества. Первые опыты показали, что электрический ток, проходя по мокрой ткани, которая погружается в раствор красителя, заставляет его вскипать прямо в ткани. Таким образом, достигается то самое «высокотемпературное крашение», к которому все стремились, строя для этого сложные герметизированные аппараты. Мою идею, высказанную на очередном техсовете с помощью описанной выше «пальцевой» методики, приняли. Я спроектировал специальный аппарат для экспериментов, которые все предположения подтвердили. Всё получалось дешево, компактно. Но вмешалась... «техника безопасности», а это была особая стихия, с которой даже высокое начальство не спорило. Электричество? В красильный цех? Не пойдёт. Точка.
 Тут и появилась моя первая, так называемая, «печатная работа». (Потом их было ещё примерно 199, а 201-ую я написал уже здесь в Израиле и опубликовал в 1998 в Штатах).
 Мне памятен тот случай. Внедрившись в процесс крашения, я отправился на консультацию к технологу. Благо в Иванове, городе текстильщиков, легко было встретиться с самыми видными специалистами. В ИвНИИТИ меня принял В.Е. Ростовцев, которого называли первым красильщиком страны. Он внимательно выслушал рассказ о моих опытах, осмотрел образцы крашенных тканей и обещал отправить их на специальные анализы, заметив, что и без этого видит результат. Затем Ростовцев вынул из стола толстую пачку своих статей, полистал и нашел подходящее для этого случая вступление и предложил мне написать совместную статью, добавив к моим опытам профессиональный их анализ. Статья вышла, не встретив проволочек редакции. Позже я понял, что сработало не только электричество, но и имя моего соавтора. Последующие мои публикации не проходили так гладко.
 Итак, крашение электрическим током не приняли. Тогда я снова вытер пыль на генераторе ультразвука и взялся за пайку алюминия. Обычно этот металл пайке не поддаётся. Мне удавалось прочно спаивать алюминиевые пластинки. Этому удивились, но сугубо гражданскому заводу, как наш, Главк алюминий не выделял.
 Тогда я решил использовать ещё одно свойство ультразвука, о котором писали в популярных изданиях – получить особо прочный чугун. На заводе было собственное литейное производство, где из чугуна отливали разные детали. Литейный цех размещался недалеко от моей лаборатории. Это было самое старое и пыльное производство с земляными холмистыми полами и закопченными рабочими-литейщиками. Мобилизовав всех, кто согласился, я подтащил генератор к бывшему окну литейки, и вставил излучатель в только что залитый в форму раскаленный металл. Однако обследование образцов не показало улучшения свойств чугуна. Наверное, мой генератор был слабоват, чтобы воевать с такой массой металла. Опять мне не удавалось сделать хотя бы что-то путное.
 А бывалый изобретатель Рыбаков, сидевший в комнате рядом, заходил, смотрел на мои старания, выслушивал жалобы, удовлетворенно хмыкал. Затем он шёл в сборочный цех. Минут пять крутился у только что собранной новой машины, выполненной по чертежам конструкторского отдела. Он возвращался за свой стол и тут же писал «рацпредложение». В нём предлагалось убрать за ненадобностью один из роликов новой машины. На ближайшем заседании заводского Бюро по рационализации его предложение принималось. С одной стороны, в самом деле, и без этого ролика машина могла работать почти также, а с другой, заводские инженеры не упускали случая утереть нос «эскабейным» спецам. А Рыбаков? А он получал 50 процентов от экономии за выброшенный ролик, и так образовывалась солидная добавка к его зарплате.
 Выбравшись из очередной депрессии, я впивался в новую идею. Ультразвук умел, по книжной информации, не только красить, отмывать, паять, но и сверлить отверстия в самых твёрдых материалах. Я изготовил специальные насадки и действительно просверлил дырочку аж в керамической пластинке, которую крепили к резцу для обработки нержавейки. Эти дорогие пластинки после недолгой работы выбрасывали. Появилась мысль – использовать такие пластинки вместо фильер в пескоструйных аппаратах. Не пугайтесь, это понять совсем несложно. Вынутые из формы отлитые металлические детали нуждаются в крепкой очистке от пригоревшей земли. Для этого в струю сжатого воздух сыпят песочек и дуют на отливки. Для увеличения силы струи её выпускают из узкого отверстия – фильеры. Конечно, стенки этой фильеры тоже быстро изнашиваются. Каждый час пескоструйщик должен заменять фильеру. Мои пластинки с дырками работали в 4-5 раз дольше. Но и этот маленький успех не пошёл в жизнь. Уже налаженную процедуру – не захотели изменять.
 Как-то, проходя через модельный цех, я обратил внимание, что рабочие высочайшей квалификации, ползая по полу и тщательно размечая будущие модели, мучаются из-за плохого освещения. В ясный солнечный день вполне хватает света из верхних окон, но при ухудшении погоды или наступлении сумерек люди по инерции ещё долго продолжают работу, напрягая зрение, пока кто-то не догадается и не пошлёт за электриком, чтобы он включил освещение. Да, и не хочется никому терять время и отвлекаться от хорошо оплачиваемой работы. Я загорелся новой идеей – включать освещение автоматически. Моих знаний хватило, чтобы построить фотореле, хотя в то время не существовали еще нормальные фотоэлементы и царствовали неуклюжие ламповые усилители. Аппаратик установили у окна под крышей и соединили с электрошкафом в цехе.
 Надо было видеть, как радовались люди, когда неожиданно, будто бы догадываясь, что пора... в цехе вспыхивал яркий свет.
 Шло время, автомат работал, а в БРИЗ`е всё спорили и никак не могли принять решение о внедрении моего рацпредложения. Помог случай. Как-то придя в цех, я обнаружил, что сигнальный красный огонёк на моём приборе не горит. В чём дело, почему отключили? Рабочие, сочувствовавшие молодому изобретателю, рассказали, что был случай, когда, видимо, птица села и загородила прибор, включился свет, помигал и снова выключился. Это вызвало недовольство электрика, который и так всегда капризничал, отвечая на просьбы о включении света – рано, электричество надо экономить!
 Постепенно я понял, мало изобрести что-то полезное, надо ещё, чтобы новшество соответствовало расплывчатому понятию «приживаемости». Окружающие условия должны «созреть». Общество должно ожидать рождения этого «чуда». Можно много всякого понадумать, да его не примут люди в данное время, в данном месте. Это свойство трудно понять головой, оно называется – интуицией инженера. Смелость в новизне обязана утверждаться опытом жизни. Годы, проведенные на заводе, хорошо послужили мне. Наверное, я оказался внимательным учеником. Позднее, в среде «чистых ученых» я всегда ощущал это своё преимущество. Направляя уже своих учеников на новые пути в технике, всякий раз «шаманил» – на минуту прислушиваясь к «внутреннему голосу». И обычно не ошибался.
 Но эпопея с ультразвуком ещё ожидала своего завершающего аккорда. И он прозвучал.

ФОТО
Это год 1957. Тогда ещё мало кто слышал об ультразвуке. Но вот он живьем. Заработал собранный нами генератор, и на острие концентратора возникло это чудо.
 Костя Истомин был отличным помощником.