Ллирика

Кирилл молчал, взгляд его голубых глаз был устремлен в пустоту.
Рядом шумели друзья. Пошлые разговоры, громкие реплики Коли, хохот. Всё как обычно. Веселые пьяные друзья не замечали апатию Кирилла. Он был как бы вне их.
Как и они, он был пьян. Он улыбался, но не глупым шуткам Коли-дурочка, а просто так. Теперь все ему казалось просто так.
У Егора был день рождения, и тот с удовольствием выслушивал высосанные из пальца тосты в свой адрес.
Очередной тост. Выпили. Еще тост. Выпили. Тост, который глупее двух предыдущих. Выпили. На дне своего стакана Кирилл каждый раз читал: «Тебе незачем жить», но бессмысленный туман, окружавший его, снимал горечь и боль. Кирилл улыбался.
– Эй, Скрипач! – обратился к Кириллу Коля, – валяй тост! Че ты, мля, молчишь да молчишь?
Егор наполнил пластиковые стаканчики, и, как и все, повернул раскрасневшуюся физиономию в сторону молчаливого скрипача. Недолго думая, Кирилл кивнул и продекламировал:
– За космонавтов!
Все дружно заржали, смеялся и Кирилл – просто так.
Разумеется, выпили.
В бар зашли две девушки, брюнетка и крашенная блондинка – Вера и Надя.
– Верочка, жизнь была не жизнь, пока ты не явилась! – намеренно переигрывая, вещал Андрей.
– Надюша, мы не можем без тебя, как подснежники не могут без весеннего солнца! – продолжал дарить свои комплименты Андрей. Он всегда здоровается с девушками так. Радует только то, что каждый раз он придумывает новые слова.
– Девчонки, серьезно! Подсаживайтесь к нам, – сказал Егор, и компания шумно стала убеждать их присесть.
Но, видимо, в планы Верочки и Надюши подсаживаться к друзьям не входило. Вера спросила:
– Любу видели?
– Угу, видали мы Любу, видали!.. С во-от таким, – Андрей со смехом тянулся рукой к потолку, – амбалом. Его мышцам, готов поспорить, тесно в одежде.
Вера презрительно скривила губы и сказала Наде:
– Что-то тут душно. Пошли отсюда, – уверенно повернувшись, она направилась к выходу. Надя подмигнула Андрею, тот улыбнулся как умел, и девушки вышли из бара.
– Рыжий, где это мы видали Любу с аламбом… алабля?.. ну ты понял – спросил Степа.
– Мы по пути сюда видали. Мы с Вадиком еще шли. А где он? Нет? И ладно, – Андрей задумчиво поглядел на Скрипача и громко чихнул.
Амбла. Албам. Амбал. Облом.
Как она может?.. Так нельзя. Это второй парень за неделю?..
Кирилл молча смотрел на дно стакана.

***

Он не замечал ее целый месяц от начала учебного года. Люба держалась в тени своих подруг, и, возможно, он никогда бы ее не заметил, если бы не этот концерт.
Концерт был, кажется, посвящен Дню Учителя, впрочем, Кирилл точно не помнил.
Он не тратил бы времени на посещение подобных концертов, если бы не выступали Гена и Андрей. А так… делать тут было нечего.
Он смотрел на сцену, где пыталась изобразить исполнение попсовой песни какая-то десятиклассница, а сам напряженно думал над тем, что делать с математикой. Он получал третью двойку по контрольной, и это было напряжно. Лицей – не школа, исключат даже в одиннадцатом классе, да и выпуск не за горами…
Началось выступление лицейской команды КВН, и Скрипач в надежде, что это будет смешно, оторвался от своих меланхоличных раздумий, ожидая получить заряд смеха, но выступление было ужасным. Шутки, которые они разыгрывали на сцене, он видел по телику уже с десяток раз.
Дальше была рок-группа, состоявшая из лицеистов. Вокалист (Бубен, кажется – он из Степиной группы) без голоса и слуха орал в микрофон плохо зарифмованные строчки, гитаристы просто не попадали по струнам.
Наконец, с гитарой выбрел на сцену Генка, и сыграл свою песню. Песня была очень глупая и попсовая, и Кирилл отказался играть ее вместе с ним. Он настаивал на песне «Жизнь», но Гена твердил: «Не та публика. «Жизнь» не покатит. Давай, Кирюха, это не песня, а бомба!»
Песня действительно оказалась то что надо для лицеистов. Казалось бы, умные вроде люди, а такая глупость нравится…
Выбежал на сцену Андрей Сажелев, все называют его будущим писателем. Кирилл считал, что Андрей уже давно писатель. Он рассказал прикольный стишок, который вызвал громкий смех зала. Рыжий заулыбался, раскланялся и удалился обратно в зал.
И тогда случилось это.
Люба, плохо известная даже своим одногруппникам, вышла, чтобы прочитать свое стихотворение. Она выждала тишину и начала.
Зал, затаив дыхание и широко распахнув удивленные глаза, слушал ее. Каждое слово было наполнено тихим криком отчаянья и надежды. Голос Любы плакал и улыбался.
Кирилл обратился в слух, глаза его блестели.

Счастье
«Что это – счастье?
Как это – быть счастливой?
Когда холод?
ветер?
день дождливый?
Отчасти?
Немного?
не в полную силу?», –
одиноко Судьбу я
тихо спросила:

«Что за вопросы?
Как все. И погода
Какая – неважно.
Ты хочешь ей быть?
И всего-то?
Ну так будь ей!
Нестрашно,
Что ветер,
Что холод,
Что дождь…»

От такого ответа,
И от холода вместе,
Унимая дрожь,
я решила:
Быть счастливой –
Свято верить в ложь.


Что-то внутри Кирилла сместилось.
Какой-то барьер.
Барьер чувствительности.
Пока никто не заметил, рукавом стер со щеки слезу, и часто-часто заморгал.
За свою жизнь он, конечно, слышал исполнение разных стихов. И на уроках литературы, и на таких вот концертах, но они как будто проходили мимо Кирилла, нисколько не трогали его душу. Андрей свои серьезные стихи читал как мертвец – казалось, ему неприятно читать свои стихи, будто они чужие.
У Кирилла, таким образом, сложилось впечатление, что поэзия – суть что-то недоделанное, ущербное, что только музыка может передать и объяснить эмоции, чувства и мысли во всей их полноте другому человеку.
Теперь, когда он услышал стихотворение Любы, ее собственное, он, еще не осознавая этого, безнадежно и навсегда полюбил ее. Поэзию или Любу?.. Для него это было одно и тоже.
Кирилл подошел к ней только через два дня. Никогда раньше он не стеснялся так сильно. Покраснев, он попросил ее дать стихи. К его облегчению, она улыбнулась: «Конечно! Завтра, ладно?»
На следующий день Люба принесла тетрадку со своими стихами.
– Вот. Их немного. Я начала писать стихи совсем недавно…
– Зато какие! – вырвалось у Кирилла, и он замялся, силясь придумать что-нибудь, чтобы загладить свою неловкость.
Прозвенел звонок. Люба вновь улыбнулась ему своей лучезарной улыбкой, и они отправились каждый на свою пару.
У Кирилла была алгебра. Его мысли все время спотыкались, он все никак не мог вспомнить, чему равен синус пи на два. В конце концов, он забил на урок, и думал теперь только о Любе. Как и следовало, наверно, ожидать, получил несколько замечаний и в итоге вызвали его родителей, по поводу успеваемости и поведения.
Не смотря на это, мысли Кирилла по-прежнему занимала Люба. Он вышел в лицейский дворик – подождать Любу, чтобы проводить ее домой или к остановке, это уж как получится, но увидел, что Коля, этот эгоцентричный дурак, уже шел рядом с ней, и она… она звонко смеялась!
Кирилл тысячу раз прочел те восемь стихотворений, что были в ее тетради, и знал их наверное, уже наизусть.
Как это странно и необычно было для него! Гремучая смесь чувств бурлила внутри него, съедала его, и руки сами доставали скрипку из футляра.
Конечно, раньше он общался с девушками. Общение с девушками, процесс узнавания, и в перспективе секс – интересует и будоражит воображение. Перспектива еще ни разу, правда, не реализовывалась, но это неважно.
Как-то с одной, имени ее Кирилл не помнил – Лиза что ли? – помнил, что называл ее Милая, – пошел в кино. Их ждала романтическая комедия на тему Нового года, и это было актуально – Новый год был на носу. В самый серьезный и романтический момент фильма – главный герой и героиня целуются – дернуло вдруг Кирилла поцеловать Милую, что он тотчас и сделал. На уровне подсознания он надеялся с какой-то детской наивностью, какая часто просыпается в предновогоднее время, что что-нибудь произойдет, мир преобразится, их души сольются… Его ожидало разочарование – ничего. Ничего не произошло, Милая просто улыбалась ему, касаясь его тела своими руками, улыбалась своей омерзительной улыбкой. Кирилл терпеть не мог ее улыбку. Он без всякого сожаления порвал с ней, а Новый год праздновал на большой нью йе пати у Гены… Ох, и весело же тогда было!
После этого случая с Милой Кирилл убедился, что романтика, поцелуйчики там, тревожные касания, и стихи об этом, любовная лирика – пафосные слова, за которыми ничего нет. Китч для миллионов, короче говоря.
После открытия Любы он изменился. И всё изменилось.
На следующий день, когда отец Кирилла, Виктор Сергеевич, пришел в лицей, где ему рассказали о поведении и успеваемости сына (и оценки для выпускного класса были куда как плохие), дома Кирилла ожидал серьезный разговор, после которого стало ясно – придется учиться с неделю как минимум.
Неделя длилась вечность. Кирилл встречал Любу в лицее, но только здоровался, никак не мог решиться заговорить, кроме того, он был занят – всеми правдами и неправдами пересдавал контрольные работы, какие только мог.
Но эти семь дней прошли, и отец, наконец, перестал следить за учебой сына, за его домашним заданием.
Чтобы никакие коли не мешали, Кирилл пригласил Любу в ресторан(он предложил тот, в который не ходил ни с одной девушкой, и предложение было принято). Она пришла ровно в назначенное время, что приятно удивило Кирилла.
Они заказали себе что-то. Нужно было как-то завязать разговор. Он хотел говорить о ее стихах, но сразу же в лоб задавать вопросы ему не хотелось, и он решил побеседовать о музыке. Быстро перебрал в уме всех музыкантов, которые приходили на ум, и выбрал Шопена – не знать Шопена невозможно!
– Люба, как ты относишься к Шопену? – спросил ее Кирилл и тут же понял, как этот вопрос некстати, какой он натужный, искусственный.
– Ты знаешь, мне, конечно, стыдно, но я не видела ни одной его картины.
Шок.
Он даже не хотел ее поправить, да и как он мог? Ведь тогда она поймет, что ошиблась, и может обидеться. Мог ли он ее поправить, его музу?
Продолжать на тему музыки было, наверное, бессмысленно. Говорить о поэзии в общем, а потом перейти к частности – к ее стихам? Нет, он совсем не разбирается в поэзии, Андрей и Гена разбираются, хотя…
– Ты перешла в лицей в одиннадцатом классе? Раньше я тебя не видел.
– Да. Я училась в 42-ой школе. В десятом классе я вышла круглой отличницей, и, как мне все советовали, – она посмеялась, – а некоторые даже настаивали, поступила в лицей.
– И кем же ты хочешь стать? – спросил Кирилл, продолжая логику разговора. Дело в том, что после зимы всем одиннадцатиклассникам лицея придется выбирать профессию, и свою будущую жизнь, ведь для лицеистов выпускные экзамены – это вступительные экзамены в вуз, при котором и состоит их лицей.
Люба, правда, поняла этот вопрос в ином ракурсе:
– Актрисой – говорила она заговорщицким голосом. – Я хочу стать актрисой. Великой актрисой…
– Кино или театр?
– Да какая разница? Я хотела бы быть актрисой и кино, и театра.
– А стихи? – спросил Кирилл. – Как давно ты начала их писать?
– Прошлой осенью. Помнишь, каждый день лили дожди? Тогда я и написала первый стих – «Счастье». Стихи приходят ко мне неожиданно, я их не придумываю. Поэтому их немного.
– Поэтому они такие красивые.
– Да. Наверно… Но хватит обо мне.
Они вели беседу уже непринужденно. Кирилл рассказал, что учился в 10-й школе, что он играет на скрипке, увлекается живописью. Говорили о лицее.
После ресторана они прошлись немного по главной улице города. Люба вдруг остановилась и сказала: «Мне пора. Встретимся как-нибудь еще. Пока».
С минуту он, крайне удивленный, стоял на месте и смотрел в сторону удаляющейся богини.
Все его мысли были привязаны к ней, к ее имени. Ее имя и чувство, которое он испытывал к ней, так удачно совпадали, что он видел в этом особый смысл.
Удивительно, но даже самая глупая романтическая комедия, самая попсовая песня о любви вызывали теперь внутри Кирилла резонанс. Он реально жил от встречи до встречи, и ходил в лицей только для того, чтобы вновь встретить Любу и пойти вместе после пар куда-нибудь прогуляться. Когда ее не было рядом, он не находил себе места, он брал скрипку, но если не получалось подобрать ту самую внутреннюю мелодию, то тревожную, то торжественно прекрасную, Кирилл бросал эту затею и продолжал ходить из комнаты в комнату.
Люба не объяснила, куда она тогда так резко ушла, но Кирилл ее сразу простил, и не стал расспрашивать.
В выходные Люба часто говорила, что не может никуда пойти, ссылаясь на какие-то проблемы или что у ее подруги день рождения…
Встречи Любы и Кирилла продолжались еще чуть больше месяца.
Рано или поздно это должно было случиться. В воскресенье он, наплевав на всякие уроки и домашнее задание, решил прогуляться по главной улице города – как обычно он звонил Любе, но ее не оказалось дома, и поэтому не в силах больше мерить шагами свою квартиру, покинул ее.
Что я мог поделать? Я знал, что это должно случиться. Люба моя ученица, а тогда она еще была и моей девушкой, я все про нее знал, я не брезгую читать чужие мысли. Я знал про нее все, как знаю все и о других. Если бы я не читал ее мысли, я бы думал о ней плохо, но я знаю, кого она любит по-настоящему, и что ею движет, когда она встречается со всеми подряд. Тогда, однако, она была только моей, потому что я собственник по своей натуре, и как мне не было жаль Кирилла, я сначала ограничивал время их встреч, а потом запретил. Я просил, чтобы Люба объяснила парню, что они не могут быть вместе, но она отказывалась. Она не хотела понять, что так будет честнее, правильнее. Поэтому я решил все по-другому.
Кирилл покинул квартиру и пошел по главной улице города к месту работы Любиной матери. По пятницам Люба приходит на работу матери и наводит там порядок, протирает пыль и тому подобное. Было воскресенье, но Кириллу думалось что, возможно, по какой-то причине, Люба может быть сейчас на работе.
Как порой наши мысли хаотичны и алогичны.
В это время мы с Любой шли ему навстречу. Люба об этом не знала, она была поглощена выполнением упражнения на усиление внешнего намерения.
Нужно идти посреди дороги и абстрагироваться от того, что ты человек, и находишься в материальном теле. Нужно смотреть на дорогу впереди и ощущать, как ты упираешься в здания, стоящие вдоль дороги. Не всякому дано изменять мир силой внешнего намерения, но у Любы определенно были успехи. Люба вообще способная ученица, я кого попало учить не стану.
У нее кончался запас энергии, и она повернулась ко мне для поцелуя. Вообще говоря, целоваться для передачи не нужно, но на виду лучше способа не придумаешь, не говоря уже о том, что это усиливает ее зависимость от моего существа.
Кирилл, который уже увидел Любу, и меня рядом, не хотел даже предположить, что я для его возлюбленной являюсь сколько-нибудь важной персоной. Он думал, что я один из ее многочисленных знакомых, или что я просто незнакомец, идущий с ней в один шаг. Мы ведь шли не в обнимку, и, разумеется, молчали. Поэтому Кирилл, весь сияя от радости, что встретил свою девушку, шел к Любе, которая его не замечала. Она вообще ничего не видела. Он не дошел метра четыре, когда мы поцеловались. Я передал энергию Любе, а потом меня передернуло от того, что произошло внутри Кирилла. Люба, уже пришедшая в себя, переживала за меня:
– Что случилось, Женя? – спросила она, поглаживая меня по плечам, с неподдельной тревогой в глазах.
Я все еще кривился от боли, которая передалась от Кирилла. Этого, конечно, не должно было быть, но, видимо, при передаче такое возможно. Из моих глаз потекли слезы, я отвернулся, чтобы Кирилл этого не увидел.
Это не на шутку перепугало Любу. Потом моя связь с Кириллом прекратилась, слезы перестали, он, почти бегом, направился в сторону дома, но моя ученица не обратила на это внимания. Она была тогда очень привязана ко мне – как ребенок к родителю. Я давал ей опору в этой жизни. А что я сделал с Кириллом?




***

Идти домой Кириллу и Андрею было по пути. Андрей был весел и постоянно что-то говорил, тихий Кирилл его не перебивал. Он его не слушал, он думал о своём.
Это любовь... и она не виновата. Мы должны остаться друзьями. Она прекрасный человек. Её стихи – это нечто необыкновенное…прекрасное…
– Послушай, Кирилл, – сказал Андрей серьёзным тоном, когда они дошли до того места, где их маршруты расходились. – Ты должен знать. Люба не писала эти стихи. Она дала тебе стихи Стеллы Ханк, шведской поэтессы. Ты ведь не один такой. Коля тоже попался. Ну а теперь извини, мне пора.
Это её мечта. Она великая актриса.