из питера

Событие прошло,
следы остаются.
Овидий.

Urbs venalis, впрочем как и
любой другой.




Проводники и ночь.

Двое тащили. Третий смотрел. Олень и Баран. Кричали.
Затащили. Говорили. Он молчал и слушал.
К двери подошёл – ударился лбом. Спросил:
 – Зачем меня вы бьёте?
 Двое ушли. Третий достал сигарету и закурил….



Пятница, 13.

Толстому и Наркоману.

Прыгнул на лавочку. Повело меня влево. Увидел пустую пивную бутылку – достал ещё шесть из кармана. Под лавочкой красный совочек – поломан был позже. Выставил бутылки в фигуру. Увидел число. Был рад. Подыграл соловью, что в клетке на третьем балконе напротив. Играл я ногой. Отвернулся. Бутылки исчезли в человеческой голодной сумке. Да – это был кто-то иной. Человек ли? Вернулся. Поставил в упрёк ветру это - душил его, ел и топтал. Перебрал в себе всякие чувства. Смеялся и плакал. Цыплёнка писал на мокром круге земном. Шевелил руками в такт левого зрачка Наркомана. А толстый Фирмач играл на гитаре шансон. Стоял на коленях пред своим же уныньем и радостью вечной. Внимал я округу, но в клетке сидел как тот соловей не боящийся кошки. Пустился плясать и бросать в землю обувь. Потом я. Вставал. Находил. Отвечал. Молчал и кричал. Душил. Себя бил. Кашлял. Плевал и курил. Не тупил. Не искал. И не гнал. Отдавал. Забирал. Бормотал и кусал. «Где же Ежи?» всё повторял, повторял, повторял. А, и конечно же офигевал. Так фишка то в чём? Качает меня до сих пор ибо энергию лопал ведром. А мораль такова – был бы рояль насрал бы в него.



Девочка Тузик.


Девушке с Севера.



Капля за каплей. Падает в лужу щенок. Толстое брюхо всё в молоке. Она морщит носик. Проводит ладонью. Трогает за язык. Это её щенок. Цепляет не хуже чем конопля. Это его блюдце. Стеклянный сосок. Это их мир.
«Капля за каплей» Я.



Плюшевая игрушка с живой тканью в зубах молча сидит в стене. Периодически она пробует воздух. Даёт понять, что она не одна. Пустить её на волю не составит труда, но с потолка течёт. Плюш размоет. Набухнет и останется маленький комочек человеческой зависти. Можно допрыгнуть или дотронутся, но всё это лишь маленькая быль. Сказка же начинается после того как ребёнок заснул. Где переход в состояние классического незнания? Кто заявит, где есть золотая человеческая середина? Был юноша, а не мальчик или мужчина. Сперма на вкус стирает границы и кривит многие лица. Противно сидеть на цепи и жаждать напиться. В будке нет возможности насладится ветром. Холодно или жарко, а тошнит одинаково. Руки в кулаке, но кто назавёт это лапами? Вначале крошки хлеба с остатками борща, а потом жалкая попытка стать миской. Не можно так. Счастлива собака от привычки. Не вкусила состояния понимания непонимания свободы. Зависть у более сильных и глупых вызывает привыкание к лаю. Железо гремит и свисает с правой стороны ошейника. Возможность подумать об оставшемся количестве ласки – а есть ли у неё голова? Есть счастье, переросшее в однообразное заискивание слюнями на языке, перед прошлом которого не было. Раньше ласкали, а сейчас могут избить. Хозяина нет – есть гадкая цифра. Чем больше желание быть щенком или взрослой собакой, тем трудней поймать себя за некупированный хвост – мысли мешают. Назвали непородой, дали бумагу и колят от смерти. Кличут сукой - не нашлось танцующих огоньков у автора этого слова после ударом молотка по раскрасневшимся глазам неправильного цвета. Могла бы быть например, но мешает запах псины. Она плюшевая - позволяет забрать чашку с едой из-под голодного носа. Непорода, не рычит. Породистая собака – владелец всего. Но сука не знает своих корней. Не гордится родословной, отказалась от ней. Обычная дворняга. Но не смейся, читая её как журнал купленный у бомжа о бомжах и для бомжей. Только сорви зубами лишнее и оставь то, что действительно невозможно забрать. А ей не надо выковыривать грязь из под ногтей. Она под юрисдикцией масти. Ей же самой надо силу, тембр голоса и еду, но не как смысл слов.





Грустно.


Девочкам – стопщицам.


Чуть капало с неба. Она двигала ресницами, но прохожие их не замечали. Маленький красный с бабочкой зонт был ей подругой. Но одиночество всё же брало подвижностью мышки между каплями дождя. И убивало слова, которые давно утратило свою соль. Для неё попросту не находилось места в этом мире. Вывеска – «Булочная» с сорванным замком на двери.
- Слышь. Руки с меня убери.
- Поймите. Мне просто грустно.
- Девочка у тебя все дома?
- Нету дома.
Зелёная машина. Открытое окно. На заднем сиденье лежит саксофон и два билета ждут того, кто отнесёт их в кино. Людей нет есть их мысли она не умеет. Руководствовалась рисунками на лицах мешающих ей тупо напиться. Ей грустно и негде спать – она жешь сука, а не ****ь.



Панковский плевок.

Одному питерскому подъезду адресуется.

О чём писать, когда не можешь что-то сказать? О чём молчать, когда требуют не кричать? О чём просить, если не разрешают бить? Кого топтать если твою обувь никому нельзя показать? Как любить когда невозможно руки помыть? Как пытать, если тебя вообще не видать? Смеяться-то как когда тебе каждый раз показывают фак? Как летать если ничего не дают дочитать? Как играть когда в тебе мальчика начинают убивать? О чём петь, если Его тем вообще не знать? Ехать куда, когда с неба льётся вода? А стоять - так не позволяют зонт свой взять. Падать нельзя – начинают поднимать. Вставать нельзя – начинают кидать. Ждать нельзя – начинают опускать. Часто говорят про мать. Лампочки выкручивают и продают свои гамаши тёплые. Сволочи короче все и гады во мне сидят и начинают других прекрасных людей морально ****ь.


Далее 4 текста с ненормативной лексикой,
да и личные они очень.