Черный пистолет

ТАТЬЯНА ЩЕРБАКОВА



ЧЕРНЫЙ ПИСТОЛЕТ


Повесть.

Приключения.


 Повесть основана на реальных событиях. Очерк автора о знаменитом советском конструкторе оружия, который изобрел  пистолет-портсигар для шпионов,был опубликован несколько лет назад в газете "Совершенно секретно". Вскоре была написана эта повесть, которая одобрена старшим сыном изобретателя.




Тема: ограбление Русского Левши в 21-м веке. О хищниках и съеденных ими людях огромного таланта и достоинства.
По содержанию больше подходит к роману Эптона Синклера «Дельцы» и пьесе А. Островского «Волки и овцы».






В городе оружейников живут три друга – Костя, Жорка и Серега. Все увлечены изготовлением пистолетов. Костя за стрельбу на пустыре попадает в тюрьму. В это же время начинается война. Друзья эвакуируются на Урал с последним эшелоном. В последнем вагоне едет Костя под охраной красноармейца. В дороге эшелон бомбят немцы, и в его вагон попадает бомба. Остальной состав уходит на Восток. Костя пытается примкнуть к партизанам, но уголовника не принимают в отряд . И он попадает в немецкий плен. После долгих мытарств по лагерям Костя оказывается на подземном заводе, где немцы изготавливают новейшее оружие для победы Рейха – ракеты. Там он знакомится с канадским инженером Майклом Дивье, который пытается составить план завода, но разоблачен немцами и замучен в пыточной камере. Такая же участь ожидала и Костю, однако в тот момент, когда его собираются допрашивать в застенке, завод захватывают американские войска. Он попадает в их госпиталь, рассказывает то, о чем узнал от Дивье и уезжает в Америку, взяв себе имя погибшего друга. Через пятьдесят лет Майкл Дивье, богатый торговец оружием, приезжает в родной город с определенной целью –встретиться со знаменитым конструктором и перекупить у него патент на изобретение последнего бесшумного пистолета для войск специального назначения. Этот прославленный конструктор – его друг Жорка Смокин, с которым их разлучила война. Но Дивье опоздал : патент уже украл генеральный директор предприятия, в конструкторском бюро которого всю жизнь трудится Смокин, Сергей Николаевич Плешаков – их закадычный друг Серега, вовсю торгующий оружием, изготовленным на государственном предприятии, на внешнем рынке. Он – русский миллионер. А Смокин с больным сыном живет в страшной нищете, но просит Дивье, в котором он узнал своего друга Костю, ни о чем не разговаривать с Плешаковым., боясь потерять работу. Дивье уходит, оставляя кейс с деньгами, на которые хотел выкупить патент. Однако Смокин не догадывается о подарке, а кейс прячет его сын в старый сундук. Деньги он не трогает и тогда, когда отец без дорогих обезболивающих лекарств умирает в тяжких муках от рака. Тосик не может рисковать репутацией своего знаменитого отца. Сыну даже не на что похоронить его, но об этом узнают местные журналисты, и Плешаков устраивает пышные похороны нищему конструктору, которого обобрал до нитки. Только после смерти отца его сын начинает пользоваться деньгами Дивье. Вскоре Плешакова снимают с должности, и его мечтам о том, что он станет хозяином этого предприятия, не суждено сбыться.



1




У Валеры Воропаева от многодневного запоя посинели ноги. Он из последних сил названивал своим многочисленным знакомым и предупреждал, что сейчас застрелится. Но никто из братьев-журналистов спасать его не пошел. Валеру случайно обнаружила почтальонка, которая никак не могла всунуть в переполненный ящик множество писем и газет, ежедневно поступавших из аппарата главной газеты страны, в которой Валера работал собственным корреспондентом, и поднялась к нему в его огромную пятикомнатную квартиру. Дверь была приоткрыта, за ней стояла мертвая тишина. Женщина с опаской вошла в прихожую, по длинному коридору добралась до гостиной. Там на диване лежал в белой горячке человек, очень известный и уважаемый, которого в свое время боялся даже секретарь обкома партии. Почтальонка, сняв тяжелую сумку с плеча, хотела подойти поближе, чтобы узнать, живой или нет. Но рядом с диваном сидела маленькая злая шавка и скалила зубы, не подпуская к хозяину. Почтальонка не стала медлить и вызвала «скорую».



Воропаев был еле жив. Когда врачи поднимали его на четвертый этаж наркологического корпуса психиатрической больницы, у него несколько раз едва не остановилось сердце. Но под капельницей через сутки Валера очухался и, так и не назвавшись врачам, тайком ушел из психушки, чтобы избежать регистрации.


 
Мало кто из знакомых Воропаева знал, что он горький пьяница и ужасный трус. И то и другое спасало его , как только на горизонте появлялась малейшая опасность для карьеры. Но сдержать от рискованных поступков он себя не мог – в нем словно черт сидел и разжигал огонь протеста по тому или иному поводу. И всякий раз, написав статью , разоблачающую какого-нибудь оборотня в погонах или базарную мафию, уходил в запой, прячась ото всех, а жена объясняла его начальникам, что он в дальней командировке. На нем висели три суда, тянувшиеся годами и измотавшие семью и редакцию, которая по одному иску уже выплатила приличную сумму начальнику местного УВД. Но Воропаева не выгоняли, и он, наливаясь желчью, все расписывал нравы областного центра, в котором был аккредитован. Коллеги поговаривали, что он стукач и давно держит связь с ФСБ, иначе откуда бы в его домашнем сейфе могло быть оружие ? Никому из собственных корреспондентов федеральной прессы его не выдавали, хотя почти все они нередко находились в опасности, и многим местные бандиты не раз обещали спустить шкуру…




На этот раз Валера Воропаев запил по особой причине. К юбилею известного конструктора стрелкового оружия Георгия Эдуардовича Смокина он взялся написать очерк и напросился в гости. То, что он увидел дома у знаменитости, чье имя при жизни было занесено в Большую Советскую энциклопедию, сразило его наповал. Войдя в квартиру на третьем этаже старого дома, он попал в темный коридор, всю площадь которого занимал огромный старый сундук, накрытый такой же старой дерюгой. В первой комнате по противоположным стенам стояли две узкие кровати , посередине - квадратный стол, у окна – два книжных шкафа пятидесятых годов. В другой комнате, где жил больной сын Георгия Эдуардовича Антон, стояла одна кровать, при ней облезлая тумбочка, на стенах висели книжные полки, в углу притулился старый стол.



Но больше всего поразил Воропаева стол в кухне, который одновременно был рабочим верстаком. За ним и застал хозяина, одетого в старый женин домашний фартук и колдовавшего за крошечным тисочками. Георгий Эдуардович поднял глаза на гостя, рассеяно посмотрел на него, словно не понимая, что происходит, и слегка улыбнулся. Его лицо с остреньким носом и высоко вздернутыми черными бровями было похоже на птичье.
Воропаев мгновенно забыл про нищенскую обстановку и впился глазами в детальку, зажатую в тисках. Но Смокин надавил какую-то кнопку под крышкой стола, и тиски плавно опустились под нее вместе с деталью. Тут же на стол была накинута отодвинутая ранее клеенка, и он превратился в обыкновенный обеденный. Журналист разочарованно вздохнул. Конструктор пригласил его сесть на один из деревянных табуретов , которые были сколочены, по всей видимости, еще в те же пятидесятые, и Воропаев приступил было к интервью. Но Смокин принес ему вырезки из газет, достал с полки даже книжку об оружии, которое выпускали на его предприятии. И заговорил о рыбалке. Рыбу он ловил вместе с женой, выезжая на заводскую турбазу по выходным. Марина Смокина была медсестрой, но уже давно не работала, выхаживая их больного сына.



Антон был инвалид от рождения . Он появился на свет без одной почки, с водой в голове и с высоким внутричерепным давлением, которое в любой момент могло оборвать его жизнь. А она была самым главным и самым ценным для Смокиных, которые не жалели денег на лечение. Тосик, так они его ласково называли, никогда не учился в школе, преподаватели приходили к нему домой. Образование его закончилось рано, но Антон был достаточно развитой человек, которому в пору его знакомства с Воропаевым исполнилось сорок шесть лет. Один раз он даже был женат, но скоро вернулся обратно домой и о женитьбе больше не помышлял.



Попив чайку с гостем, Смокин дал понять, что визит журналиста окончен. И Валера отправился восвояси к себе в корпункт писать очерк о знаменитом конструкторе по вырезкам из газет.



Он сидел за пишущей машинкой в кабинете своей огромной пятикомнатной квартиры, которая досталась ему от какого-то профессора, и мысли его сосредотачивались только на одном : на нищенском существовании великого человека. Все-таки он взял себя в руки и написал юбилейную статью. Затем пошел на кухню, вынул из холодильника бутылку водки, прихватил из шкафа стакан и понес все это в кабинет. Там он поставил бутылку и стакан рядом с пишущей машинкой, выпил и задумался. А потом написал письмо президенту Борису Ельцину.



В нем он рассказывал о том, в каких ужасных условиях проживает замечательный русский конструктор, создавший образцы оружия, укрепляющее оборонную мощь страны. Лауреат Государственной премии СССР, кавалер многих орденов, заслуженный конструктор РСФСР получает мизерную зарплату. Воропаев предлагал назначить Георгию Эдуардовичу Смокину пожизненное содержание.



Юбилейную статью Валера отправил в газету, а письмо – в администрацию президента. В последующие четыре дня жена Воропаева Мила отвечала всем по телефону, что муж в длительной командировке. А он, пьяный в стельку и расхристанный, бродил по своей огромной квартире, безумно трусил и беседовал с любимой сучкой Жужей о невыносимой жизни журналистов в этой стране. И за рубежом тоже. Потом жена устала его сторожить и ушла на работу, оставив дверь открытой, в глубине души надеясь, что опостылевший своим пьянством муж уйдет и потеряется. А Воропаев в это время стал названивать собкорам, аккредитованным , как он, в регионе. И грозил немедленно застрелиться.



После суточной побывки в психушке пьянство с Воропаева как рукой сняло. Он совсем бросил пить. Одновременно Валера перестал наезжать на оборотней в погонах и неожиданно устроился на работу руководителем пресс-службы губернатора. Через некоторое время пришло сообщение о том, что Смокину президент Ельцин назначил пожизненное содержание – десять минимальных окладов, то есть, 800 рублей в месяц. Воропаев был убит этим известием о мизерной подачке конструктору, но виду не подал. Однако стал настолько раздражительным и желчным, что даже позволял себе делать замечания самому губернатору. За что тот быстро убрал его с поста, и Валера всего год недоработал до солидной госчиновничей пенсии, которая позволила бы ему в будущем жить вполне сносно.



Не знал Воропаев и другого, чего не знал вообще никто. В то время, как он хлопотал перед президентом о пожизненном содержании Смокина, к тому наведался в гости человек из далекого прошлого Георгия Эдуардовича. И приехал он не с пустыми руками, а с чемоданом, набитым деньгами…



Это был приятель его юности, как раз накануне войны попавший на нары за то, то у своего дядьки-оружейника раздобыл пистолет и палил из него на пустыре по воронам. Костя Южный.


2


Жорка Смокин тогда только поступил на оружейно-пулеметное отделение местного механического института. И началась война. Вместе с заводом он с последним эшелоном эвакуировался на Урал. В нем же ехал его отец- военврач, мать, друг с его курса Сережка Плешаков, а в последнем вагоне перевозили заключенных, которых не успели этапировать раньше.



В нем, несмотря на осеннюю стужу на улице, было нестерпимо душно, пахло едким потом, детскими пеленками, прокисшим молоком и порченой рыбой. В этот последний вагон последнего эшелона, уходящего на Восток под гул приближающейся канонады ожесточенного боя, успели втиснуться беженки с Украины.


 
Костя сидел, привалившись спиной к чьему-то огромному мягкому узлу. Накануне, работая на погрузке станков, до того вымотался, что теперь не было сил пошевелиться. Он даже не снял просторный, с чужого плеча, пиджак и чувствовал, как под ним от пота прилипла к телу матросская тельняшка, подаренная братом. Напротив, зажав Костины ноги между своими острыми коленями, сидел молодой красноармеец, ни на секунду не выпускавший из рук трехлинейку с примкнутым штыком. Постепенно успокоившиеся после погрузки пассажиры начали проявлять недовольство этим штыком. Но охранник был непреклонен и отмахивался :


-Не положено, по уставу требуется.


Но одна молодая хохлушка не отставала:


-От, дурень, отцепи свою колючку. Тебе шо, интересно будет смотреть, как живой человек, навроде камбалы, на нее нанижется?


-А ты не подходи близко,- устало отбивался от ее болтовни конвойный,- сиди спокойно на своих нарах, тогда и не нанижешься…


-Поглядите на него, люди добрые, где это видно, шоб людына на одном мисте сидела всю дорогу, може, мы до самого Урала без перемоги ехать будем?


И она сползла с верхних нар, демонстративно высоко подняла подол широкой клетчатой юбки, перешагнула через старого сгорбленного еврея, державшего на коленях швейную машинку, и уперлась круглым коленом в узел, рядом с которым сидел Костя.


-Ну шо ты над ним дрожишь? Никуда не денется твой шпиен. Надо же понятие иметь. Разве же возможно сбежать этому дохляку, когда из него дух на погрузке станков выпустили, и нашего народу вокруг сколько!- хохлушка вдруг перешла на русский язык.- Отцепи колючку, тебе говорят.- И, наклонившись, коснулась выпяченной грудью лезвия штыка.


-Не балуй!- крикнул конвоир,- на первой остановке доложу начальству, ссадят, тогда ничего мешать не будет.


Костя с трудом приоткрыл глаза и посмотрел на девушку.


-Уважь красотку, начальник,- тихо сказал он.


Солдат прикрикнул:


-Я тебе уважу! Смотри, тоже до первой станции едешь, а там …


-Расстреляют, что ли?- усмехнулся Костя.


-А может, и так. Ты знай, сиди и помалкивай. Тебе говорить не положено.


В вагоне стало тихо. Девица полезла обратно на полку. Там она шепталась с соседками : « Мой брат на фронте, а этот нашкодил и в тыл теперь едет. А ведь молодой, здоровый. И красивый… Но я шпану не люблю».


Жорка с Серегой волновались за судьбу друга. Они вместе грузили на платформы станки, а после погрузки видели, как красноармеец снова надел ему наручники и повел в последний вагон. Серега весь издергался, все порывался сбегать туда, отнести Косте хлеба, но Жорка ему не советовал этого делать, опасаясь охранника с винтарем. Он знал своих заводных друзей, они могли там и драку устроить. Ведь Серега-то тоже на тот пустырь пострелять ходил, чего доброго, сам запросится на нары по дружбе с Костей. Из справедливости. А за эту стрельбу в военное время могут запросто к стенке на первой остановке поставить.


Их спор прервал знакомый страшный гул. Прерывистый и заунывный он приближался и нарастал, превращаясь в сплошной раскатистый рокот. Неопытный машинист, который со скандалом, под угрозой расстрела, согласился вести состав, стал резко тормозить, вагоны заскрежетали, залязгали буферами. Люди молчали и смотрели наверх, будто могли разглядеть что-то сквозь железную крышу.


В последнем вагоне толстая торговка мелко крестилась. Старый еврей зашелся в приступе кашля, прижимая к фиолетовым губам большой клетчатый платок.

Первые бомбы легли справа по ходу поезда. В открытую дверь сыпануло комьями земли, ворвались клубы едкого дыма. Через несколько секунд грохнуло так сильно, будто под вагоном раскололась земля. И тут же пол из-под ног пассажиров полез куда-то вбок и кверху. Люди, узлы, чемоданы полетели к потолку. Костя ударился затылком об острый угол чемодана и потерял сознание.

3


Очнувшись, он открыл глаза, поднялся на четвереньки, огляделся по сторонам. Рядом не было ни красноармейца с ружьем, ни молодой хохлушки, ни старого еврея. Не было душной теплушки, которую жадно дожирали синие огоньки. Не было даже поезда! Бомба, попав в последний вагон, отцепила его, а состав каким-то чудом ушел дальше, не останавливаясь под сыпавшимися на него снарядами.


Один самолет, приотстав, все летал над сгоревшим вагоном и расстреливал оставшихся в живых. Рядом с Костей с визгом вошла в землю пуля, по лицу и рукам больно секанули осколки гальки. Он пополз к свежей, еще дымящейся воронке, скатился по пологому склону на дно. Там уже кто-то был. Женщина лежала навзничь и не шевелилась, крепко прижимая к груди маленькую девочку.


-Ушиблись?- спросил Костя, вытирая грязный лоб.


Женщина молчала. Он нагнулся к ней, с трудом разжал руки и вынул ребенка. На вытянутых руках, скованных наручниками, кое-как вытащил ее из воронки. Протягивал девочку одному, другому, но люди торопливо пробегали мимо и что-то кричали ему. Костя ничего не понимал, в ушах гудело. Потом его кто-то тряс за плечо и показывал жестами, куда складывают убитых… Тут только парень понял, что ребенок мертв. Он положил девочку на землю, а тот, кто показывал ему братскую могилу, пулей из пистолета, из которого несколько минут назад стрелял по самолету, отстрелил наручники.


Похоронить никого не успели. Самолет, было улетевший вслед за своими, преследовавшими состав, возвращался.


-Всем кончать работу!- крикнул какой-то военный.- У кого есть оружие, собраться здесь, около меня, остальным зять раненых и по балке уходить к лесу.- Он вытянул костыль и показал, куда нужно уходить.- Без паники, товарищи, это, наверное, десант, он непременно скоро будет уничтожен нашими войсками.


Костя в нерешительности заметался вдоль насыпи. Оставаться и прикрывать отход стариков, женщин и детей он не мог. Во-первых у него не было оружия, а во-вторых, имел ли он на это право, фактически отбывая наказание за уголовное преступление? Не решался бежать и вместе со всеми, ведь его бумаги остались у конвоира. Первый же милиционер или патруль возьмет его без документов, тут уж ничего не докажешь… По законам военного времени – к стенке. Даже если его кто-то и опознает, все равно пришьют побег и это в перспективе – крышка. А ведь ему сидеть-то осталось четыре месяца. И там можно на фронт.


Он еще и еще раз осмотрел уложенные в несколько рядов трупы, заглядывал в лица раненых, его конвоира нигде не было…


Костя нашел его в луже крови по ту сторону железнодорожной насыпи. Красноармеец лежал в непринужденной позе безмятежно спящего человека , свою трехлинейку с вызывающе торчащим граненым штыком все также крепко держал в застывших руках. Костя расстегнул клапан кармана его гимнастерки, над которым краснел значок «Ворошиловский стрелок», вытащил согнутый вдвое большой синий пакет. В нем и были Костины документы.


Когда по дну оврага он вышел к лесу, там уже никого не было. Костя свернул с тропинки, пошел наугад, напрямик, раздвигая вытянутыми руками ветки густого кустарника. На маленькой светлой поляне стояла группа людей. Прислушался, но ничего не разобрал. Зато узнал высокого рыжеволосого парня, который жил в соседнем дворе и работал на заводе технологом. Остальных Костя видел при погрузке эшелона. Распоряжался коренастый седой мужчина в военной форме, но без петлиц. Он вынимал из длинного зеленого ящика гранаты и раздавал их подходящим к нему по очереди. Костя вышел из-за куста .


-Здравствуйте,- сказал он,- меня с собой возьмете?


-Куда – с собой?- спросил седой мужчина.- Ты кто такой?


-Я Костя, тоже с механического. В партизаны с вами хочу.


-Какие еще партизаны,- недовольно сказал седой, пряча в карман маленький браунинг,- кто знает этого парня?


-Я знаю,- тихо сказал рыжий технолог,- уголовник , судимый.


-Это верно?- нахмурившись, спросил седой.


-Был грех…


-Как это - был грех, тебя что, освободили?


-Нет, конвойного убило.


-Ладно, отойди, мы посоветуемся.

Посовещавшись минуты две, они позвали Костю.


-Вот что, молодой человек,- сказал седой,- не доверяем мы тебе, не станем скрывать. Вынесла тебя на нас неладная…


-Я сам к вам пришел,- возразил было Костя,- я в партизаны хочу!


-Какие мы еще партизаны, сами не знаем, что делать, а тут с тобой возись. Не обижайся , парень. Но за нами не ходи. Пробирайся к югу, там фронт еще непрочный, может, и проскочишь…


Вытянувшись цепочкой, они быстро зашагали в глубь леса, а Костя остался один на поляне. Они уходили, не оглядываясь, и скоро словно растворились в густом черном кустарнике. Только рыжий технолог немного задержался. Уходя последним, он обернулся и погрозил Косте неумело зажатой в кулаке гранатой. Костя сплюнул ему вслед и длинно витиевато выругался.

4

Майкл Дивье поселился в лучшей гостинице своего родного города, который он, спустя полвека, совсем не узнавал. Когда-то от железнодорожного вокзала, с которого в сорок первом его увозили под конвоем после погрузки заводских станков на платформы эшелона, уходившего на Восток, бегали желто-красные трамваи до самого его дома. Сейчас рельс не было, вместо них стелился широкий проспект. Правда, изрытый ямами и достаточно грязный.


Семидесятивосьмилетний бизнесмен из Уругвая не испытывал ностальгических чувств к прошлому. Ну разве что наведаться в тюрьму, где отбывал срок в юности. Он уже знал, что она все также стоит посередине этого города, опутанная колючей проволокой. А вот предстоящая встреча с Жоркой Смокиным его волновала. На полсотни лет разлучил их тот оторванный немецкой бомбой вагон.


Константин Дмитриевич Южный - Дивье как сейчас видел ту картину, а к старости она становилась все явственнее, будто было это вчера…


Он вновь вышел на опушку леса, за которой сразу же начиналось большое поле нескошенной, полегшей пшеницы. Долго брел, с трудом передвигая отекшие ноги, и был так погружен в свои печальные думы, так огорошен злой обидой, что не заметил, как прекратилась стрельба. В воздухе повисла гнетущая настороженная тишина. Жидкая цепочка автоматчиков выросла перед ним внезапно. Костя машинально продолжал двигаться ей навстречу. А цепочка разорвалась, словно давая ему проход, но потом отсекла его справа и слева, замкнулась за спиной.


-Хальт!


-Хенде Хох!


-Ком, ком, русс!


Костя закрутился на месте, оборачиваясь на хриплые лающие голоса.


-Ша, граждане-завоеватели, не все сразу, мне так трудно уловить, что вы до меня имеете,- бормотал он , не помня себя, переходя на блатной жаргон.


К нему приблизился приземистый широкоплечий немец. Маленькая зеленая пилотка чудом держалась на его огромном шишковатом обритом черепе. Одна рука, обнаженная по локоть, лежала на стальной каске, пристегнутой к ремню, другая сжимала направленный на Костю новенький вороненый автомат. В глаза парню ударил ослепительный солнечный зайчик, отраженный от надраенной латунной бляхи, висевшей на груди солдата. Костя уже знал, что такие «украшения» носят в немецкой полевой жандармерии.


Фашист подошел вплотную и умело, без замаха, резко и точно ткнул огромным кулаком ему в живот. Костя сначала перегнулся пополам, потом повалился набок, свернулся калачиком, подгребая под себя ногами серые колосья пшеницы.


-Рус зольдат?- спросил немец, наклоняясь над ним.


-Не,- замотал головой Костя, жадно хватая воздух широко раскрытым ртом.


-Партизанен?


-Не взяли,- еле выдохнул Костя.


-А, матрозен!


Немец, увидев под распахнутым пиджаком полосатую тельняшку, ткнул в нее коротким толстым пальцем. Костя кивнул, силясь изобразить на лице приветливую улыбку.


-Матрозен, матрозен, рыбачок я, а вы сразу – драться…


Немец не дослушал его. На этот раз он широко размахнулся и обрушил свой кулак на Костину голову. Немцы расступились, освобождая за его спиной открытое пространство, а толстый жандарм сделал два шага назад, оттянув рукоятку затвора, направил ствол автомата ему в грудь. В ту же секунду Костя сунул руку в карман и выхватил оттуда синий пакет, выставив его , словно щит, перед собой.


Шагнув к Косте, немец вырвал у него пакет и, повертев перед глазами, сунул за широкое голенище рыжего сапога, из-за которого торчала длинная рукоятка гранаты. Косте заломили руки за спину, туго скрутили их обрывком веревки. Отчаянно тарахтя, подкатил мотоцикл с коляской. Немец легко поднял Костю, положил его лицом вниз на запасное колесо. Прижимаясь распухшей от жандармского удара щекой к нагретым солнцем спицам, Костя равнодушно проводил взглядом толстого немца, уносящего за голенищем своего сапога синий пакет с его документами…

5

Гость из далекой жаркой страны Уругвай стоял у окна гостиницы в родном городе и рассматривал пыльный проспект, который носил прежнее название –Красноармейский. Правда, раньше это была улица Красноармейская. Очень грязная, в окружении полузавалившихся деревянных домов, где исстари жили оружейники. Константин Дмитриевич задумчиво вглядывался в новые многоэтажные дома из красного кирпича, в вокзальную площадь, сплошь уставленную мерседесами , джипами и тойотами и вдруг с досадой подумал : «Жаль, что по-прежнему не убирают…»


Последующие за тем летним днем сорок первого годы он хотел бы вычеркнуть из памяти, да не мог. Все случившееся снилось ему по ночам, заставляя просыпаться в холодном поту, с подскочившим давлением. За то время он прошел не меньше десятка лагерей. И как только они не именовались : «регистрационная база», «сборный пункт», «трудовой лагерь», «лагерь трудового воспитания» … В каждом все было одинаково : унылые бараки за колючей проволокой, вышки с прожекторами и пулеметами, свирепые овчарки, миска похлебки утром и такая же вечером, и каторжный труд по 14-16 часов в сутки. Он побывал в Виннице, Проскурове, Славуте, Бродах и повсюду было одно и то же.


Весной сорок третьего его привезли с группой пленных в небольшое Белорусское местечко Кобрин под Брестом. Здесь был оборудован временный пересыльный лагерь. Поговаривали, что отсюда людей увозят на работу в Германию. Костя уже прошел медицинский осмотр и был помещен в огромный барак, из которого каждый вечер крытые брезентом грузовики увозили пленных на станцию. В тот день, когда подошла его очередь, лагерь посетили какие-то высокопоставленные лица.


Пленных выстроили на аппельплаце. Невысокий худощавый немец в серой тирольской шляпе и блестящем реглане, сопровождаемый почтительно державшейся свитой, медленно двигался вдоль строя изможденных узников, внимательно вглядываясь в их лица. Изредка, не оборачиваясь, щелкал пальцами, подзывая коменданта лагеря. Тот задавал какие-то вопросы пленным, что-то записывал в блокнот. Около Кости он тоже задержался, внимательно взглянув на него снизу вверх серыми глазами. Приблизившийся к нему молодой оберлейтенант что-то сказал вполголоса, тогда он подозвал к себе коменданта, и тот, кивнув, сделал запись в блокноте.


И судьба Кости круто изменилась. Вот с этого момента у него уже была совсем другая история, приготовленная для старого друга Жорки Смокина. Константин Дмитриевич взглянул на часы и стал собираться. Он медленно одевал дорогое пальто, укладывал бумаги в кейс, перед уходом оглядел номер, словно оттягивая время. Наконец, вышел в уютный холл гостиницы, где в кресле ожидал водитель, привезший его на незаметном «Вольво» из Москвы.


Конечно, он знал новый адрес Жорки и вообще все о жизни знаменитого конструктора пистолета, из которого, не переставая, стреляли друг в друга преступная и героическая части мира. И одна часть все никак не могла пристрелить другую. Так что пистолетов требовалось великое множество, и с каждым годом больше и больше. А от него, Майкла Дивье, требовалось поставлять такие пистолеты, которые бы с каждым годом стреляли быстрее и метче. За ними он и охотился уже долгие годы и первым обстреливал их в своем тире на отдаленной вилле, испытывая огромное, как и в юности, удовольствие.


Сегодня при нем не было оружия. Водителя Константин Дмитриевич попросил остановить машину подальше от дома Смокина и пошел по темной улице пешком, крепко зажимая пальцами ручку кейса, переполненного деньгами. Хотя знал точно : сегодня в этом месте разбойников и воров быть не может. Потому что о его приезде были оповещены не только хозяева квартиры на четвертом этаже, но и люди, которые всегда незримо присутствовали неподалеку от Смокина, хотя тот их едва ли видел. Но тоже знал, что они где-то рядом. Правда, в последнее время Георгий Эдуардович никуда не ходил один – его постоянно возили на машине. Он дорабатывал новую модель автоматического бесшумного пистолета, которую с нетерпением ждали спецназовцы, а также те самые, незримые и постоянные его попутчики.

6

Смокины ждали гостя из Уругвая. В комнате Тосика уже был накрыт стол, а сам Тосик то и дело подходил к окну, высматривая иномарку господина Дивье. Но машины все не было, и хозяева подумали было, что гостей у них сегодня не будет. Как в дверь позвонили. Тосик пошел открывать В длинный коридор, споткнувшись об огромный сундук, вошел высокий старик в дорогом пальто, с чемоданчиком. Смокин вышел навстречу, пожал гостю руку и пригласил в комнату. Господин снял пальто, положил его на сундук и последовал за Георгием Эдуардовичем, не выпуская из рук кейс.


Не церемонясь, сел за стол, а чемоданчик поставил к ноге. Тосик разлил по рюмкам водку, положил гостю в тарелку нарезанную колбасу и салат.


-Где же хозяйка?- спросил Дивье по-русски, чем очень удивил.


-Мама умерла полгода назад,- ответил Тосик.- Теперь мы с папой вдвоем хозяйничаем, вернее, я – ведь он с утра до ночи в лаборатории, а то и ночует там…


-О, мне очень жаль, - с грустью сказал гость.


Смокин нахмурился, и Тосик виновато замолчал.


-С чем пожаловали в наш город, господин Дивье?- спросил Смокин.


-У меня большой интерес к оружейному бизнесу в России, поскольку и мое дело близко к нему.


-Торгуете? Или любите пострелять…- улыбнулся Георгий Эдуардович.


Дивье на секунду замер, но тут же невозмутимо продолжил:


-И торгую, и пострелять люблю. У меня в поместье есть специально оборудованный тир, там я обстреливаю новинки, были среди них и ваши.



-Вот так… И какие же?


-Вы удивитесь, но больше всего мне понравился ваш шпионский пистолет- портсигар.


-Да я их всего два сделал, сегодня кто из журналистов не придет, сразу про эти спецпистолеты расспрашивает. Даже фотографии в архивах ГРАУ нашли, в журналах разместили. Всем сегодня шпионские страсти подавай. Только давно это было, еще в пятидесятые. Но как они могли к вам попасть?


- Ну не те самые, конечно, а муляжи, сувениры. Однако, умельцы их переделали под действующие. Всего три выстрела – с близкого расстояния. А в историю вошли.


-Умельцев у нас много,- согласился Смокин, такой город, оружейный. Всяк мастерит свое…


-Да нет, Георгий Эдуардович, - ваше. Я тут на досуге почитал местную прессу. Оказывается, серьезная вещь эта сувенирная продукция на ваши изделия. В магазинах свободно продают муляжи для забавы, а через какое-то время эти муляжи уже стреляют. И знаете, сколько они стоят после «начинки»?


-Нет, не знаю,- сказал Смокин, поглядывая на гостя поверх очков.


-Три тысячи долларов каждый!- гость заметно волновался.- А вооружается у вас нынче народ, похоже, не меньше, чем у нас. Я знаю статистику – только в этом городе в год покупает оружие тысяча человек. Если прикинуть на всю Россию, то получается, что в год оборот оружия у населения составляет на триста миллионов долларов! Каков же объем у твоего предприятия, в таком случае?- Дивье заметил смущение на лице хозяина и засмеялся,- да я знаю статистику, ведь моя фирма в Берлине – ваш деловой партнер. Я приехал заключить договор на поставки вашей продукции. Завтра у меня встреча с Сергеем Николаевичем Плешаковым, а ранее я решил вопросы в оборонэкспорте. Все нормально.- Дивье внимательно оглянулся по сторонам и подумал про себя : «Даже не представляю, где здесь можно ставить прослушки, они же тотчас отвалятся, куда ни сунь…»


Тосик осторожно, чтобы не сдвинуть закуски, вышел из-за стола и ушел в комнату отца, плотно прикрыв за собой дверь. А Смокин тихо сказал, когда они остались вдвоем:


-Давай-ка лучше выпьем по маленькой, Костя , за встречу. За то, что живы остались после той страшной бомбежки…


-Жорка, неужели ты узнал меня? Я же совсем старик. Как я счастлив, что увидел тебя.


-Завтра увидишь и Серегу, мы тогда тебя долго оплакивали, думали, в том вагоне разбомбило насмерть.


-А считай, что и так…- Дивье усмехнулся.- Ведь Кости Южного нет уже пятьдесят лет. Но ты не думай, с нацистами у меня дел не было. Конечно, по лагерям-то я прошелся будь здоров! Но работник был плохой. Все больше по морде получал. И при первой возможности умыкнулся к американцам. А там… Ну это такая долгая история, что и за всю оставшуюся жизнь не расскажешь.


Дивье оглянулся по сторонам, показал на пустые стены, оклеенные старенькими пожухшими обоями, и спросил:


-Послушай, Жорка, неужели это и все, что ты заработал ? Я не верю своим глазам, это же чудовищно так жить великому конструктору!


-Ты не прав, Костя, когда мы вернулись из эвакуации с Урала, жили в такой развалюхе, по нас крысы пешком ходили. А эту квартиру мне дали в пятьдесят втором, после того, как присудили Сталинскую премию. Я на нее тогда и эту мебель купил. А что еще надо? У других такого не было – мы были богатыми людьми в то время, ты же понимаешь. Это в послевоенную разруху! Просто надо понять…


-Знаю я про твою Сталинскую премию. Но что-то не вижу в красном углу диплома. Прячешь, что ли? В духе времени… Какой он? Ведь теперь это – раритет, наверняка тоже немалых денег стоит,- сказал Дивье.


-Нету раритета,- смущенно улыбнулся Смокин,- отобрали в райисполкоме после смерти Сталина, в семидесятые дали новые документы о том, что я получил Брежневскую премию. А та грамота была красивая и золотой с серебряным ободком барельеф вождя.


-Да ты что?- изумился Дивье,- значит, и раритет умыкнули с концами? Ну шутники, мать их…


Дивье нагнулся и выложил на стол свой кейс. Открыл, достал какие-то документы и на салфетке, которую вынул из граненого стакана на столе, что-то написал. Последней стояла длинная строчка из цифр , заканчивающаяся буквами у.е. Он отдал записку Смокину, и тот, прочитав, засмеялся, вернув записку обратно:


-Нету!


-Как – нет? Я же знаю, есть!- сказал Дивье.


-Есть, да уже не мое. Меня вычеркнули из списка авторов.


-Кто?


-Плешаков.


-Я не понимаю, как же так. Ведь автор- ты?


-Я. Но у нас так часто бывает. Под разработками вообще первым всегда подписывается генеральный.


-Да ты что? Это же обыкновенный грабеж!


-Ну вот так…


-И не обидно, судиться не будешь?


-Да ты что, с ума сошел, я сроду не судился, даже не знаю, где суд находится. И не надо мне, да и не высужу ничего, у нас закона-то об авторском праве как такового еще нет. Все размыто, неопределенно. Мой ученик Симочка Мишаков сильно расстроился и начал было правду искать, так ему не дали кандидатскую защитить, ходит в лаборантах, понизили до младшего научного сотрудника. Но вот следующий, последний, будет только мой. Ворчун…


-Кто? – не понял Дивье.

-Новый бесшумный, автоматический…ворчун.


-А почему ворчун?


-Потому что никак пока не дается по мелочам – ворчит…


-А-а, ну понятно. Я ведь Серегу помню, такой пухленький добрый малый, покушать любил очень.


-Он и сейчас любит это дело, сам увидишь,- сказал Смокин и, показав на кейс, добавил,- а это убери. Не надо. У меня все есть. Мне ведь президент недавно пожизненное содержание обещал.


-Сколько же?


-Говорят, рублей восемьсот.


-Ладно,- ответил Дивье.- Но почему ты уверен, что этот ворчун будет действительно твой?


-Потому что в этом авторском свидетельстве я не позволю себя вычеркнуть ни за что.


-Откуда такая смелость?


-Я умираю, Костя, у меня рак. Мне больше, как понимаешь, нечего терять. А за авторство хоть сын что-нибудь получит. О нем болит душа, ведь он инвалид, ухаживать сам за собой не может.

У Дивье дрожали руки. Он тихо и жестко сказал:


-Да понимаешь ли ты, чудак-человек, что у тебя все права получать за свои изобретения процент с продаж, это – миллионы рублей. А ты говоришь о каких-то грошах вознаграждения за авторское право, об этих несчастных президентских копейках твоей пожизненной пенсии…- Он еще раз повторил,- пожизненной…- и заплакал.


Потом, вытерев слезы дорогим носовым платком, взглянул на часы и, заторопившись, заговорил:


-Я знаю, сколько наш Серега получает в месяц. Только официальная зарплата у него – триста тысяч рублей. Если сравнить с заработками персонала - пятая часть, то есть, на государственном предприятии он имеет двадцать процентов капитала от выручки в год. Это знают и в вашем правительстве. Его скоро снимут. Есть новый претендент на это место. Но как только он придет, предприятие начнут акционировать. Ты бы мог тогда нанять адвоката и решить вопрос о подписании договора на процент от продаж твоих изделий.


И вдруг Дивье увидел перед собой насмерть перепуганное лицо Смокина. Тот умоляюще смотрел на него, лоб его вспотел, очки упали на кончик носа. Георгий Эдуардович сказал:


-Богом прошу тебя, ничего не говори Плешакову о нашей встрече. Он обещал после моей смерти назначить пенсию Тосику. Три тысячи рублей. Умоляю, не серди его, а то передумает, что тогда будет с моим мальчиком?


Дивье откинулся на спинку стула и замолчал. Потом вздохнул, покачал головой и, поднимаясь, сказал:


-Будь уверен, ничего не скажу. Не беспокойся ни о чем.- Выглянул в окно и заторопился,- вот и карета за мной. Пора. Мое время истекло. Мне ведь строго было отведено гостить у тебя от сих до сих.


Они обнялись на прощанье в тесном коридоре, ударяясь об углы старого сундука, и гость ушел, аккуратно прикрыв за собой дверь. А обессилевший Смокин побрел в свою комнату, где на кровати покойной матери спал Тосик. Георгий Эдуардович прилег на свою кровать и задремал. Он не слышал, как Тосик тихо встал с постели и пошел в соседнюю комнату убирать со стола. Под ним он обнаружил дорогой кейс гостя, в котором лежали только деньги. Тосик растерянно оглянулся вокруг, подошел к окну, потом закрыл чемоданчик и понес его в коридор. Открыл крышку сундука, сунул кейс под тряпки и старые газеты. Тут же в дверь тихо постучали. Тосик открыл, в комнату, где еще был накрыт стол, быстро прошел незнакомый ему человек в кожаной куртке и такой же кожаной кепке. Он внимательно оглядел жалкое жилище, в котором все было на виду, с порога, слегка пригнувшись, заглянул под стол, вышел, посмотрев на спящего конструктора , тихо закрыл за собой дверь, не попрощавшись.

7

Наутро Майкла Дивье встречал в своем кабинете Сергей Николаевич Плешаков. Гость был поражен необыкновенной тучностью генерального директора одного из ведущих оборонных предприятий. Тонким, почти бабьим голосом он приветливо расспрашивал его о том, как доехал, не было ли неудобств. Дивье внимательно рассматривал генерального, пытаясь понять, узнает ли он друга детства? И понял в конце концов – не узнает. Он открыл папку с документами и стал излагать пункты договора по закупкам интересующих фирму, которую он представлял, орудий залпового огня. Переводчик переводил его предложения на русский язык с английского, давая точные технические характеристики ракетам. Это был специалист высокой квалификации, который давно работал на Дивье. Но это был всего лишь протокол – Плешаков отлично и сам знал язык, о чем его гость догадался, так как тот быстро делал пометки в своем блокноте еще до того, как переводчик заканчивал фразу.


Дивье был отлично осведомлен о состоянии оборонной отрасли в этом городе. Да и нетрудно было его аналитическому отделу подготовить доклад по российской прессе, которая без устали муссировала эту тему, открывая закрытые прежде данные. Так он знал, что сейчас здесь действует более тридцати научно-исследовательских институтов, конструкторских бюро и заводов, где разрабатываются и выпускаются самые различные системы вооружений и комплектующие узлы для них. Знал, что в отрасли занято более шестидесяти тысяч человек, которые бедствуют, получая мизерные зарплаты или не получая их вовсе из-за отсутствующего государственного заказа. Так называемая конверсия – сделка с Западом – довела местную оборонную промышленность до того, что ее объем теперь составлял лишь десять процентов к уровню девяносто первого года. Государство или не хотело или было не в состоянии платить и за изготовленные изделия задолжало огромные деньги.


Это был очень удобный момент вести переговоры о прямых закупках новых образцов ставшего здесь ненужным вооружения. Но когда Плешаков предложил Дивье посмотреть на один из несерийных автоматов Смокина, тот покачал головой и сказал:


-Мы знаем этот автомат со смещенным импульсом отдачи. Знаем также, что он признан более сложным, чем «Калашников» и не пошел в серию. Простите, наш рынок заполнен теперь своими…


Плешаков отодвинул смокинский ТКБ и вздохнул. Он знал, что на Востоке делают контрафакт «Калашникова» и продают по дешевке в Америку, выдавая российское оружие за собственные изделия. Приходится на внешнем рынке конкурировать со своей же собственной продукцией .


-Впрочем,- продолжил Дивье,- мне бы не хотелось закрывать эту тему, но продолжить ее в русле авторских прав…


-Тема щекотливая,- возразил Плешаков,- автор жив, имеет свидетельство на изделие – тем более, что оно выставлялось на серьезный конкурс и практически победило. Если бы мы имели производственные мощности для создания конвейерной линии этого автомата нашего конструктора Смокина, то сейчас могли бы предложить вам готовую партию. Но у нас нет таких мощностей и мы можем лишь заключить договор на определенные поставки и заказать партию в другом городе.


-Может быть, может быть…- задумчиво произнес Дивье.- Потом.


Переговоры шли трудно, Плешакову приходилось уступать. Но он во что бы то ни стало должен был заключить контракт и доказать, что может вести самостоятельные поставки продукции без оборонэкспорта, который только-только дал согласие.


Договор был подписан, хотя и не на ту сумму, на которую рассчитывал Плешаков. Дивье отказался обедать и распрощался.


 «Ограбил-таки, уголовничек, ишь пузыри пускает, важничает. Фирмач недобитый,- думал про себя с досадой Плешаков, глядя на удаляющуюся сутулую спину Дивье,- жаль, что тебя насмерть не убило в том вагоне…» Плешаков чувствовал, что ему предстоит большая головомойка от начальства, но отказаться от контракта со своим бывшим дружком Костей Южным он не мог. Это было бы еще хуже. В предстоящей приватизации предприятия он рассчитывал на контрольный пакет акций, и ему нужны были деньги. Доставать их приходилось и такой ценой.


Дивье не догадался, что Плешаков узнал его. И не мог знать, что думает этот матерый толстый волк российской оборонки с бабьим голосом о нем сейчас, после подписания договора. А если бы знал, ему было бы очень больно. Ведь его друзья Жорка и Серега все-таки доехали тогда до Сибири и учились там, а потом вернулись домой, живые и невридимые. Никто из них даже представить не мог, что пришлось пережить ему, их закадычному другу Косте. Может быть, он хотел бы сейчас жить в Жоркиной убогой квартире и мирно сидеть за верстачком на кухне и никогда не видеть и не знать того, что ему пришлось увидеть, узнать и испытать на собственной шкуре…


После того, как Костю отметил в лагере молодой оберлейтенант, а комендант занес его в какие-то списки, его вместе с другими отмеченными рассадили по машинам с крытым верхом и куда-то повезли. У бортов сидели охранники с собаками и с автоматами наготове. Дорога была долгой, и узники почти совсем закоченели, когда машины остановились и последовала команда выходить. Они спрыгивали на землю , озирались, привычно отыскивая взглядом закопченную трубу крематория. Но ее здесь не было! Их построили и погнали к какой-то пещере. Там был вход, закрытый тяжелыми металлическим воротами. Они неожиданно распахнулись, и людей стали загонять внутрь.


Костя попал на работу на подземный завод, где изготавливалось новое оружие для окончательной победы Рейха – ракеты. И этот ад оказался почти таким же, как во всех лагерях, где ему довелось побывать. Работа по шестнадцать часов в сутки и голод : на завтрак давали кусок хлеба с пятнышком маргарина или джема, в обед пустую похлебку, на ужин – опять хлеб. Только чтобы не умереть. Однако умирало от истощения огромное количество народу. Ждала такая же участь и Костю, если бы он не познакомился с медсестрой в лазарете, куда попал, заболев воспалением легких, вместе с одним канадским инженером, Майклом Дивье. Тот привязался к Косте, поскольку парень не раз отдавал ему свою пайку за то, что он иногда шепотом рассказывал ему про эти летающие ракеты. Накануне войны Дивье учился в Берлинском политехническом университете и не успел выехать на родину – его арестовали. С тех пор он кочевал из одного лагеря в другой, пока не попал сюда. Костя как-то признался ему, что родом из города оружейников и очень любит оружие.


В лазарете за ними ухаживала медсестра Эльза, маленькая, но крепкая девушка. Она-то и шепнула Майклу, к которому испытывала особую благосклонность , что с завода спешным образом вывозят оборудование и готовую продукцию. Он заволновался, стал задумчивым, подолгу лежал молча, глядя в потолок. И вдруг в лазарет нагрянул сам комендант Венгель в окружении эсэсовцев. Они сбрасывали больных изможденных людей на пол, переворачивали матрацы, разрывали наволочки на подушках, копались в опилках, которыми те были набиты. Из разодранной подушки техника выпал какой-то листок. Комендант развернул бумажку и тут же скомандовал : «Взять!» Несчастного потащили волоком, схватили и Костю.


 В темном коридоре перед пыточной камерой, о которой многое слышали пленные, на полу лежала обнаженная, перевязанная крест-накрест окровавленными бинтами, девушка. Она еле слышно, тоненько стонала. Костя едва узнал сестричку Эльзу. Здоровенный эсэсовец подошел к ней, наклонился. Взял девушку за распущенные волосы. Высоко приподнял ей голову и с силой опустил на пол. Стоны оборвались.


В камеру потащили инженера, а Костю оставили в коридоре рядом с мертвой Эльзой. Послышались глухие частые удары. «Ремнями бьют, собаки,»- догадался Костя. Он еле стоял на ногах, облокачиваясь на холодную стену. Вдруг дверь камеры распахнулась, его тоже потащили туда. Костя увидел Дивье, который лежал на полу, лицом вниз. Его спина превратилась в сплошную кровавую рану, а два рослых солдата все били и били по ней пряжками своих ремней. Венгель в белоснежной сорочке, на которой ярко алели капельки крови, прохаживался из угла в угол, нервно постукивая стеком по ярко начищенному сапогу. Он что-то резко и коротко сказал солдатам, и те отошли от своей жертвы, громко сопя и вытирая вспотевшие лица рукавами мундиров.


Костя подумал, что сейчас начнут пороть его, но солдаты принялись посыпать спину страдальца солью из пачки, которая стояла на столике с медицинскими инструментами в углу. Он дернулся, извиваясь пополз по полу. Тотчас к нему снова подошли солдаты. Один схватил за руки, другой сел на ноги. Третий, растопырив пальцы, погрузил руки в кровавое месиво, стал тискать и растирать спину Майкла. Диким, нечеловеческим воем наполнилась камера. А садист, широко ухмыляясь, заработал руками еще энергичнее, так что розовая пена поползла у него между пальцев.


-Говори! Говори! Говори! – в исступлении кричал Венгель уже мертвому инженеру.


У Кости подогнулись колени , и он сел на окровавленный каменный пол. Вдруг оглушительно взревела сирена, задрожали стены, по-лягушачьи запрыгал и поехал из угла стол с медицинскими инструментами, на пол упала половина потолка и в пыточную камеру рванулись солнечные лучи. Костя смотрел вверх, видел небо над головой, но перед тем, как совсем впасть в беспамятство, подумал, что он уже на том свете.


Очнулся в американском госпитале, но долго еще не мог говорить. Его держали отдельно от других раненых, за ширмой. Туда к нему часто приходил офицер и через переводчика пытался о чем-то расспрашивать. Однако Костя был еще в полубреду и принимал американцев за немцев, считая, что его снова допрашивают после пыток.


Его оставили в покое, ждали, чтобы опомнился. Когда Костя пришел в себя, его отвезли в штаб американской зоны и там начали допрашивать. Допросы продолжались по нескольку часов. Американцы хотели в подробностях знать, что ему говорил о ракетах, которые делали на подземном заводе пленные, инженер Майкл Дивье. Костя знал мало, но рассказал все. Сильно интересовались и его биографией, городом оружейников, в котором он родился и жил до войны, его отсидкой в тюрьме по малолетке…


Потом он оказался в Америке под именем Мйкла Дивье. Так Костя захотел сам, когда ему оформляли новые документы. В память о своем товарище.

8

…Заключив выгодный договор с Плешаковым, Майкл Дивье перед своим отъездом из родных мест должен был посетить еще одного оружейного мастера. Звали его Алексеем Бирстовым. Для Дивье подготовили полное досье на этого человека. С некоторых пор, переехав из города, он проживал в деревне, в живописном месте рядом с известным заповедником. Секретарь Дивье созвонился с ним и , представившись журналистом английской телекомпании Си-Би-Си, попросил об интервью – Бирстов был кузнецом, и его работы часто выставлялись на столичных выставках. Тот охотно согласился.


Секретарь Дивье старательно снимал на камеру работы кузнеца, особенно булатные ножи. Возрожденная технология ковки булатной стали, как утверждал Бирстов, принадлежала ему. Однако авторское право на такие работы в России не регистрировалось, как и на все изделия народных мастеров, и у Алексея попросту украли его технологию и стали ковать подобные клинки. Он обиделся и уехал в эту глушь. Теперь здесь ковал ограды для церквей. Внимательно выслушав его, Дивье осторожно приступил к главному. Когда его «оператор» вышел на улицу поснимать живописные окрестности, он перевел разговор с кузнецом на стрелковое оружие, напомнив ему, что он все-таки потомственный оружейник. Кузнец встал, посмотрел в окошко, подошел к русской печке и откуда-то сбоку, выдвинув кирпич, вынул толстый шерстяной носок. В нем оказался пистолет Смокина. Вернее, муляж его бесшумного пистолета, авторское право на который зарегистрировал на себя Плешаков. Бирстов протянул пистолет Дивье и коротко сказал :

- Три тысячи долларов. Эксклюзив.


-Шесть,- сказал Дивье,- но разбери и собери при мне.


-Хорошо,- согласился кузнец и начал разбирать пистолет.


Дивье внимательно наблюдал за его руками, потом разложил детали отдельно и попросил собрать. Кузнец собрал и спросил :


-Стрелять будем?


-Разумеется,- сказал Дивье.


Они спустились в подвал, где кузнец продемонстрировал возможности своего изделия. Дивье тоже попробовал и остался доволен.


Сидя в неприметной «Вольво», покидая родные края, Дивье с горечью размышлял о том, как вся эта страна обирает его друга Жорку до нитки на сотни миллионов долларов в год, а тот, бедолага, даже не сопротивляется и бесконечно рад, что его все оставили в покое в беспросветной нищете, но с возможностью заниматься любимым делом. Потом машинально он стал подсчитывать, во что ему выльется запуск в серию купленного у кузнеца пистолета и как окупится перепродажа патента на Восток. Выходила весьма значительная сумма, Дивье был доволен.


Через год после его отъезда Георгий Эдуардович окончательно слег. Рак разъел его внутренности , они горели, словно их поджаривали на адском огне. Только пожилой Тосик ухаживал за восьмидесятилетним отцом, поскольку у них не было денег нанять сиделку. Отец всеми силами старался облегчить участь сына. Чтобы тому не приходилось таскать его в туалет, он попросил принести стул и сам, обливаясь потом, полулежа в постели, выковырял из него сиденье. Теперь они обходились ведром, которое ставили под этот стул. Но невыносимая боль изводила, Смокин обкусал все губы, стараясь не кричать. На обезболивающие наркотики у них тоже не было денег. Измученный Тосик не раз подходил в темном коридоре к их огромному сундуку и, зажав дрожащими руками свою большую голову гидроцефала, плакал, но достать кейс с долларами так и не решился. Он безумно боялся хоть чем-нибудь испачкать репутацию своего знаменитого отца. И несказанно обрадовался, когда Плешаков вдруг выделил на лекарства три тысячи рублей. Однако отец строго-настрого приказал их не тратить, а спрятать. Он знал, что сыну не на что будет его похоронить.


Испив нечеловеческую муку до дна, Георгий Эдуардович умер. Тосик еле передвигался по квартире, не зная, что ему делать. Он сильно исхудал и был похож на скелет, обтянутый кожей. Вдруг в дверь позвонили. Тосик открыл и изумленно отпрянул к сундуку. В квартиру вошел Валерий Воропаев, а за ним орава телевизионщиков с камерами и треногами. Они окружили Тосика и стали задавать ему простые вопросы. На которые он отвечал, что папа сегодня ночью скончался, а как будет его хоронить, не знает, у него совсем нет денег. Через несколько часов весь город из телевизионных передач сразу по нескольким каналам узнал правду о житие знаменитого на весь мир человека и опечалился.


 Но в это же время Плешаков своим тонким бабьим голосом уже распоряжался о похоронах Смокина. Был куплен дорогой гроб, в котором конструктора привезли в Дом офицеров и там открыли доступ к знаменитому телу. Тосик был настолько тронут, что даже не плакал, а улыбался и всем благодарно пожимал руки. Похоронили Смокина с почестями на лучшем месте городского кладбища и поставили большой памятник из черного гранита. Только к концу церемонии Тосик почувствовал, что правая рука у него отнялась. Сразу после похорон его увезли в больницу с тяжелым инсультом.

9

Прошло три года. На предприятие, которым сорок лет руководил Плешаков, нагрянули высокие гости из Москвы. Они приехали снимать Сергея Николаевича с должности. Эта новость потрясла весь город. Восьмидесятилетний, но вполне бодрый, Плешаков не ожидал такого удара. Сидя рядом со своим молодым преемником, худым, с наголо обритой головой, похожим на черта лысого, перед многочисленными представителями местных и столичных СМИ, он дрожащим бабьим голосом пытался шутить, спрашивая : «Ну скажите, девки, разве я старый?» На что в конференц-зале раздался сдержанный смешок .


Собравшиеся понимали, предприятие собираются акционировать. Терпению московских начальников пришел конец, когда главный девятиэтажный производственный корпус дал трещину и его пришлось разобрать, сократив четверть персонала. Оборонная отрасль в городе потерпела еще один тяжелый удар. Денег на строительство нового производственного корпуса у Плешакова не было, несмотря на то, что предприятие вовсю самостоятельно торговало на внешнем рынке. Значит, приходилось искать средства у тех, кто их имел. Уже поступали заявки на покупку акций, причем – и от заморских инвесторов. Фирма Дивье подала такую заявку еще три года назад и все это время упорно вела переговоры с правительственными чиновниками. Конечно, Плешаков знал об этом, но противодействовать уже никак не мог. Он не был больше здесь хозяином : вопрос его отставки решили по-военному быстро и не оставили шансов даже на председательское кресло в наблюдательном совете. Не приняли во внимание ни его заслуги перед оборонэкспортом, ни сто пятьдесят авторских свидетельств…


От тяжелого инсульта Тосика благополучно вылечили, к удивлению знакомых его отца, которые понимали – такое можно сделать только за большие деньги. Выйдя из больницы и отдохнув, он стал покупать дорогие вещи. Красиво и добротно одевался, нанял кухарку, которая готовила ему еду. Он увлекся кино- и фотосъемками, для чего приобрел дорогой компьютер, цифровые фото-видеокамеры. Воропаев помогал ему организовывать фотовыставки, которые проходили с успехом во многих местах. Визитной карточкой всех мероприятий была, естественно фамилия Смокина. Его приглашали и на торжественные вечера оружейников, академики уважительно здоровались с ним за руку.


Но однажды Тосик попал в милицию. Он зашел в магазин купить диски с компьютерными игрушками. Пока выбирал товар, ворвались люди в камуфляже и в масках. Положили всех на пол, начали обыск. Тосику было холодно на кафельном полу, у него ныла больная рука, а люди в камуфляже все никак не могли упаковать контрафактные диски и тянули время. Наконец, всех подняли и повели к выходу. Когда их загоняли в милицейский УАЗик, Тосик обнаружил, что там сидят девушки с размазанной косметикой на лицах и подранными юбками. Заодно милиция сгребла и проституток, маявшихся рядом с магазином, на углу главного проспекта города.


Он сидел так близко к одному из людей в маске, что резиновая дубинка, зажатая у того между ног, едва не упиралась Тосику в глаз, вернее, в очки, и он боялся , как бы разбитые стекла не лишили его и без того слабого зрения. Вдруг одна из девиц сказала:


-Дядя, шо ты в людыну в уперся, убрал бы свой демократизатор. Бо ты ж его зрения лишишь!


-Помолчи,- пробурчал глухо сквозь маску милиционер.- Не положено . Сиди тихо!


Но хохлушка не унималась и всю дорогу пыталась пристыдить их стража. Пока он не вышел из себя, взял палку в руку и с силой долбанул ею по сиденью, рядом с круглой коленкой девушки.


-Спасибо, не надо,- прошептал испуганно Тосик,- я нормально сижу.


В отделении долго составляли протокол. Уже поздно ночью в камеру вошел дежурный майор, велел всем построиться в шеренгу и повел зачем-то наверх, в актовый зал. Здесь он приказал всем сесть в кресла и , выйдя к трибуне, сообщил, что сейчас они прослушают лекцию о вреде торговли контрафактом.


-Ты,- ткнул он пальцем в сторону владельца магазина,- встань. И слушай особенно внимательно. Вот ты штамповал в своем магазине липовые DVD-носители. Неужели не понимаешь, что нарушаешь авторские права производителей? Понимаешь… А на какую сумму ты нагрел зарубежную фирму? Наши специалисты уже подсчитали, пока ты в обезьяннике парился,- на миллион рублей, не меньше. Дорого обойдется тебе эта нажива. А главное – мы же собираемся вступать во Всемирную торговую организацию. И с таким вот рылом? Конечно, я тебя за нарушение авторских прав посажу, но ведь дело в сознательности, что ж вы страну за хвост назад тянете? А вы, молодые люди, - обратился он к покупателям, среди которых, изнемогая от боли в парализованной руке, сидел Тосик Смокин,- вы поощряете этих преступников, платите им деньги за контрафакт. Я призываю вас - не покупайте поддельные диски, не идите против государственной политики! На первый раз я вас отпускаю, но еще попадетесь, пойдете у меня, как соучастники.


-А як же мы,- гражданин начальник,- воскликнула хохлушка, которая в машине героически пыталась сохранить Тосику зрение,- мы контрафактом не торгуем, у нас же все свое, натуральное, отпустите…

-Замолчи, Предригайло,- строго прикрикнул майор,- а то схлопочешь у меня «хулиганку».


Незадачливые покупатели поплелись к выходу. Возвращая им паспорта, майор задержал взгляд на документах Тосика и спросил:


-А вы уж не нашего ли знаменитого конструктора сынок?


-Да,- покорно нагнул свою большую голову Тосик.


-Ну а вам тем более не пристало поощрять распространителей контрафакта, вы-то об авторских правах, наверное, как никто знаете. И не стыдно?...


Тосик вдруг прислонился к стене и медленно начал сползать вниз, на пол.


-Поддержите, поддержите его, не хватало нам еще здесь припадков. Выведите на свежий воздух, пусть там очухается,- скомандовал майор, и шея у него побагровела.


Дежурный милиционер подхватил Тосика под руку и повел на улицу. Он помог ему спуститься со ступенек , отвел подальше от отдела, прислонил к дереву и ушел. Тосик остался один в кромешной темноте.