Про одного парня...

Вместо вступления: я всё не могла решить, как озаглавить этот очерк (у меня вообще с этим проблемы). Хотелось что-нибудь со словом "беспечный". Потому что оно самым лучшим образом отражает суть этого человека. Но увы! Беспечный ангел - слишком пафосно, беспечный ездок - верно по сути, но не по существу: мотоцикла, о котором он так мечтает, у него всё-таки нет. А потом решила, пусть будет так. Просто "Про одного парня". Как в рекламе какого-то пива, помните, "он такой один..."

Лёха
Вокруг меня повышается концентрация Леш. Причем я уже знаю заранее, что это будет очень симпатичный мальчик. И, как бы сказать…, с изюминкой, что ли.
А Лёху я помню, сколько себя. С 3 лет. Мы соседи по даче. Воспоминания, конечно, отрывочные, но очень яркие. Например, в то время меня жутко интересовал вопрос: «Почему Ленин прогнал царя?». Понятия не имею, откуда я узнала об этой исторической несправедливости в столь юном возрасте. Но интересовалась у всех взрослых, встречавшихся на пути. А они терялись, мялись и отвечали что-нибудь невразумительное, типа «Ну… понимаешь… так получилось…» (наверное, сами они, живя в стране Советов, никогда не задавались таким простым вопросом: «А почему же Ленин прогнал царя?») Помню, однажды я спросила это у прабабушки в подземном переходе. Тут же подскочил мужик и сказал: «А что это вы такое внучке рассказываете?»
Так вот Леха. Я залезала на пенек (и его заставляла) и скандировала: «Зачем Ленин царя прогнал!?» Я вообще была заводилой, и мы реализовывали мои безумные идеи. Помню ещё одну. Правда, это было много позже. Играли в индейцев. Мы с сестрой были вождями, а парни подчиненными. У них были всякие унизительные имена, типа Горшок, Щенок и т.п., и они должны были выполнять наши приказы. За отказ полагалось наказание в виде отжиманий. Диалог с одним парнем:
 - Я не буду.
 - 10 отжиманий.
 - Да нифига!
 - 20 отжиманий.
 - Да пошла ты.
 - 30 отжиманий.
И он отжимается. Сейчас даже представить себе такое не могу. А тогда ведь слушались…
В общем, всё детство мы с Лехой провели вместе. Потом лет с 10 он начал курить, пить, материться и тусоваться, непонятно где. Причем очень любил рассказывать мне о своих похождениях. Я тогда была домашней ромашкой. Меня его истории не ужасали, я не бежала к маме рассказывать. Но это было, как бы сказать…, по-другому совершенно, чем моя жизнь хорошей девочки, и тогда совершенно не привлекало (да и сейчас не особо).
Потом Леха пропал. Несколько лет не приезжал на дачу. Телефона его у меня не было, да я как-то особо и не переживала это расставание. Тогда на даче меня занимали совершенно другие люди…
И вот прошлым летом он приезжает. И сидит, запершись дома, бренчит на гитаре. Я вспоминаю о том, что неудобно штаны через голову надевать, и спрашиваю у его бабушки таким миленьким голоском: «А Леша выйдет?». И он выходит. Высокий, широкоплечий, симпатичный. Я офигеваю. Мы идем ко всем. Взгляды девчонок переключаются в режим «повышенный интерес». Мы треплемся. Лёха стоит чуть в стороне, скрестив руки, и молчит. Потом я говорю: «Пойду домой схожу». Он: «Я с тобой». Мы обещали быстро вернуться, но слегка задержались. На часок. Никаких грязных подробностей. Просто болтали. После стольких-то лет.
Потом мы говорили ещё полночи, и мне отчаянно хотелось, чтобы сестра ушла спать. Ей, наверное, хотелось того же. Чего хотел Лёха, теперь не узнаешь.
Этим летом начинаются траблы в нашей дачной компании. Зато Леха опять приехал. На этот раз уже он сказал мне: «Выйдешь?» И мы оба вышли. Я со стаканом вина. И он – высокий, накаченный, красивый. С крестом в ухе. Я думаю: «Бли-ин».
Потом мы с компанией гуляли по сумеречным улицам, Леха сыпал историями. Сидели у костра. Лёха играл на гитаре и пел песни. Одна из них сплиновская: «Никто не сделает шаг, не вспомнит, не заплачет. Она сидит у окна и просит об удаче. Она как солнца свет, ей 19 лет…» Потом кончились дрова, и я пошла за ними. Леха пошел со мной, и все зачем-то вскочили и выразили желание меня сопровождать. Мы шли вдоль участков и искали дрова, нарубленные заботливыми дачниками. Чтобы их спереть.
Потом опять пели песни. Я смотрела на Лёху сквозь дым костра с искрами. И думала. Нет, не думала. Просто смотрела. «Она как солнца свет, ей 19 лет, кругом глухие стены, война со всех сторон, а я опять влюблен, что ты будешь делать…»
Потом мы пошли гулять. Оля с Мишей, Леха, я и моя сестра. Я ещё делала попытки поговорить с Олей и Мишей, но потом поняла, что их лучше оставить вдвоем. Отчаянно хотелось поговорить с Лехой один на один. Просто поговорить. Но опять была сестра. А двое на одного мне говорить не хотелось.
А в следующие выходные я грузилась. Поэтому ушла от костра и сидела на скамейке. Звезды кружились в глазах, перемешиваясь в голове с вином. Пришел Лёха с пивом, сел рядом. Мы трепались, пили его пиво. Мимо проходили люди, спрашивали: «Что сидите?», что-то ещё. Уходили. А мы оставались. И так пока все по-тихому не свинтили с участка. Выяснилось, что разборки в компании достигли своей кульминации в виде ссоры моей сестры с Олей (точнее, Оли с моей сестрой). Я, ещё даже не зная подробностей, повинуясь какому-то порыву, удалила их телефоны из записной книжки с мыслью: «Всё. Навсегда».
Мы сидели у нас на зеленой зоне. Темные сумерки (или светлая темнота) июньской ночи. Тихо. Пьяные вопли в отдалении. Лёха бренчал на гитаре. Потом я лежала на чехле от гитары, а он играл: «Но тут вошла она, я спутал имена и стал белее мела. война со всех сторон, а я опять влюблен, что ты будешь делать…». Я пьяным голосом втолковывала сестре: «Забей на всё, что она тебе сказала». Мимо нас периодически проходили Оля с Мишей. Туда-сюда. Меня тошнило от её улыбки и хотелось послать. Но… тогда я была на это неспособна.
Всё летело к чертям. Если не общаемся с Олей, то не общаемся с Мишей, Лёха общается с Мишей, значит, не общаемся и с Лёхой. Я сказала ему, что мы больше не приедем. Он не отреагировал. Я сказала ещё раз (контрольный). Опять ноль реакции. А, забыла: ещё раньше у костра Оля говорит: «Леш, скажи свой сотовый». Он называет цифры, сестра мне: «Запиши». У меня взыграло, говорю: «А мне зачем?». Захочет – сам возьмет. Хотя понятно было, что ему мой номер на фиг не сдался.
А потом плавно наступило утро (часов 5), мы пошли гулять. Лёха перед этим вынес шоколадку «Алёнка», и они с сестрой пытались меня накормить. А я говорила, что не ем после 6 вечера. Мы гуляли по поселку. Небо было светло-голубое с розовыми пятнами и до ужаса высокое, просто бесконечное. Туман, прохладно до стучащих зубов. Тихо, только всё те же пьяные вопли. Я опасалась пьяных компаний, рассекающих на Запорожцах. Лёха рассказывал истории, мы тоже…
Он играет в группе, пишет песни. Ни фига не учится. И, наверное, пойдет в армию. Он жуткий раздолбай, но один из самых умных людей, которых я знаю. Он мой идеал?!
 У него совершенно безумная семья, все вечно орут друг на друга, он один спокойный. У его сестры 16-ти лет – годовалый ребенок. Я спросила: «А почему ты не рассказывал, что она беременна?» Говорит: «Стыдно было». Маме вообще на них плевать. Свою воспитательную миссию она уже выполнила (не). У неё муж с пузом, длинными волосами в хвосте. Огромный пит-буль Кинг, бывшая бойцовая собака. Кошки. Ещё бабушка и прабабушка, которая уже давно ничего не соображает.
У него куча друзей и подруг. Девушка Алёна.
А я и не хочу с ним встречаться. Хочу, чтобы он был моим лучшим другом. Хотя понимаю, что у него таких лучших до и больше.
Всё лето Лёхи не было на даче. Правда, я тоже редко туда приезжала. И то, только надеясь, что он будет. Облом. Я уже испугалась, что его таки забрали в армию. Потом его сестра, гуляя с ребенком в коляске и покуривая, сообщила, что он уже в июле уплыл на НАШЕствие с друзьями. На катамаране. Это, оказывается, не только хрень с педалями, но ещё и огромный катер на воздушной подушке. Или что-то вроде этого.
Я вздохнула с облегчением.
Не знаю, где он сейчас. Может, уже драит казарму. А, может, всё так же бухает с друзьями, сочиняет песни и хочет быть рок-музыкантом.
Не знаю, что чувствую к нему. Точнее, знаю – ничего. Но он один из немногих (если не единственный), кого мне действительно хотелось бы видеть своим другом…