Бобыли

Мы никак не могли договориться о Норике. Кто он? Милана, психолог по специальности, защищая его, рассказывала, что у него тяжелые условия жизни, беженец, живет без отца, работает по ночам в метро. Павел Матвеев, раздатчик книг в библиотеке и заведующий каким-то сектором, не терпел в нем бахвальства и хвастовства. Норик часто преувеличивает, вот если бы не это – был бы нормальным парнем, знающим жизнь. Я же не мог признать в нем ничего достойного, высокомерно считал его быдлом, пролетарием, коммунистом. Он действительно записан в коммунистическую партию и эпатажно защищает Сталина. Собственно, Милана защищала его от моих нападок.
А я о Норике и не думал. Спускаясь после лекции в библиотеку, к Павлу и Милане, я неизбежно встречал его, моего студента. Он уже успел захватить несколько новых учебников по журналистике, обругать преподавателей-журналистов и рассказать, что в большом восторге от меня. А я не знал, как себя вести при нем. Был он намного старше своих сокурсниц, но младше меня. Служил в армии, работал в метро, этаком подобии современного ада, и чувствовал неуютно среди двадцатилетних девиц. Это могло вызывать если не уважение, то сочувствие. Но на лекции я боялся провокации. Боялся, что он начнет выступать, вспомнит Сталина и коммунистов. Правда, повода такого я ему не давал. Но все равно, было неприятно, как он честит декана и преподавателей журналистов. Я-то хоть не журналист, но ведь может подобраться и к нашему цеху.
Мы прощались с Ашотом Артуровичем, заведующим, который задерживался в пустой библиотеке еще на час, и выходили. Милана, Павел, я и неизбежный, навязчивый и неотвязный Норик. Было как-то странно выходить из библиотеки в шесть вечера и оставлять в ней одного человека. Конечно, Ашот Артурович большой трудоголик, на нем одном вся библиотека держится, но ведь надо же подумать и о себе. Мы все были холостяками, а Ашот Артурович холостяк со стажем. Сколько ему лет, никто точно не знал. Что-то около пятидесяти. Пятнадцать лет тому Ашот Артурович пришел к нам на семинар по психологии. И провалил его. Собственно сам и провалил, потому что оборвал отвечающую студентку и начал сам рассказывать. Мы поняли, что он подменяет семинары собственными лекциями. Ведь в таком возрасте – а нам он и тогда казался стариком – вести семинары вместе с выпускницами и аспирантками было тяжело. Обиженный жизнью человек – таков был наш вердикт.
А потом я снова встретил его – уже на новом месте, в новой должности, должности начальника – заведующего библиотекой в новом университете. В Славянском университете. Там же работал и Павел, бывший мой однокурсник. И Павел уже по-другому смотрел на своего бывшего преподавателя, лектора-неудачника. Самым главным, оказавшимся и единственным, достоинством было то, что Ашот Артурович – мужчина, и вместе с Павлом они очень хорошо разбавляли женский коллектив библиотеки. А для Павла это тоже кое-что значило. Именно из-за неспособности выдержать наплыв дам на кафедре иностранных языков, он из лаборантов кафедры – а что он там делал, никому неизвестно – перешел в сотрудники библиотеки, под крыло Ашота Артуровича. Да, Ашот Артурович, что называется, закоренелый холостяк. Он уже сломался и не надеется изменить свою жизнь. Домой не спешит, взваливает на себя чужую и ненужную вовсе работу. Хоть и заведующий, но постоянно бегает с собственными поручениями, обивает пороги приемных проректоров и бухгалтерии, самолично разгружает книги, когда их привозят в огромном контейнере. Павел и тот способен отказаться от работы, ссылаясь на новые брюки или глаженую рубашку. Была такая ситуация. Ашот Артурович вместе с рабочими носит пачки с книгами, а Павел, освободившись от раздачи книг, прогуливается тут же. Нахальство со стороны Павла.
И Павел тоже пристраивается в тыл к своему начальнику. Наша постоянная тема, когда мы выходили из библиотеки, был Ашот Артуович и тема грозящего пожизненного холостячества. «Ну что новенького, никаких изменений нет?»
Он устраивался поудобнее (хотя мы пока еще шли) в собственном теле и начинал долгий разговор. Вообще-то у него есть мысли на этот счет. Отчасти я с ним согласен, хотя нахожу Павла перезрелым ребенком и несостоявшимся мужчиной. Такому человеку, как Павлу, изнеженному домашней и университетской филологией, а потом нашедшему покой в библиотеке, трудно найти себе девушку. Он, конечно же, хочет, чтобы девушка была девушкой, то есть девственницей, чтобы жили они у его матери и под ее мудрой опекой, чтобы она была послушной ему, да еще и собеседником состояла хорошим. А начитан Павел прекрасно, здесь ему трудно соответствовать. Всего Чехова наизусть знает. Достоевского тоже хорошо знает, но не любит. А сейчас углубился в современную литературу: Акунина наизусть заучивает.
У меня же иная проблема. Барьер Павла я, думаю, преодолел. Продвинулся вперед. Могу дружить с любой девушкой, но вот беда – ни одна не задерживется у меня больше трех месяцев. Сбегают. И причины разные, но картина одинаковая. Я тоже временами думаю об этом, как о диагнозе. Кажется, что мой случай подтверждает предположения Павла. Трудно встретить человека, который бы согласился безраздельно связать с тобой свою жизнь, да при этом еще остаться человеком. Как у Булгакова: какая женщина, и чай подаст, и по-английски говорит, и на фортепьяно играет.
А вот Милана появилась с нами как-то сразу и внезапно. В библиотеку ее пригласил Ашот Артурович, с той кафедры, где когда-то сам подвизался лаборантом. Она очень быстро подружилась с нами. Точнее, поскольку она, будучи коллегой Павла, подружилась с ним, получается, что это я подружился с Милой. И мы стали выходить втроем, по четвергам, после моей последней лекции. Она маленькая, мягкая, с чуть полноватыми бедрами и бархатными глазами. Прекрасно умеет слушать. Нетрудно и влюбиться. Павел говорил, что вот такая, как Милана, могла бы стать подругой его жизни. И мне тоже она нравилась. Своей отзывчивостью, внимательностью и покладистостью. А также скромностью, молчаливостью, принимаемую за загадочность. Много у нее было положительных качеств.
А что же до отрицательных? Ведь надо же их знать? Как известно, в тихом болоте черти водятся. Павел ничего сомнительного за ней не видел. Я же считал ее темной лошадкой. О нас с Павлом она уже знала все, а что мы о ней? Что любит она слушать? – Только ту музыку, которую ей предлагаешь: и джаз, и Мадонну, и тяжелый рок, и армянский дудук. С кем она общается? Как-то она обмолвилась, что ходит на какие-то встречи. «Мы собираемся». А кто это мы? Сектанты? Нет. Любители рок-музыки? Тоже нет. Просто друзья. А друг у нее есть? Она не обижена мужским вниманием. Был какой-то уклончивый ответ на заискивающий вопрос. Как-то с ней и поговорить по душам не удавалось. Ускользала как рыбка. Правда, о чужой душе она много знала. Например, мне стала давать полезные советы. А я к ним прислушиваюсь и стараюсь выполнять. Высокомерие – это мой враг.
Но когда появлися Норик, что-то стало вырисовываться. Как-то стало явственней наше положение бобылей. Он отзывался о женщинах не иначе, как баба и похлеще. Студенток презирал. Павлу обещал, что никогда не женится, а будет жить с женщиной так, гражданским браком. Набивался в друзья первокурсницам, потому что они его еще не раскусили. Однажды я сделал ему замечание. В присутствии девушки, Миланы, он так грубо обобщает. А этот дурак ответил так:
– Ничего. Они того стоят. А вот Милана – она настоящий человек, при ней можно говорить честно и не лгать.
Милана была согласна. Позже она сделала замечание мне, что я нетерпим к Норику. Надо уметь разговаривать с каждым человеком на его языке и не пренебрегать людьми низшего класса. Я старался выполнить и этот совет. Но не мог отделаться от того, что между мной, преподавателем, и им, студентом, есть разница, хотя бы эта, профессиональная. И не мог я с ним прощаться за руку так же, как и он не мог перейти со мной на ты.
Но что-то изменилось у меня к Милане. Я так и не выяснил, кто у нее друг. Не Ашот ли Артурович? А что, вполне возможно. Но вот она мечтает, чтобы ее у этого друга отбили. Так и сказала: ну если кто-то отобьет. Я и забыл об этом слове. Вроде у меня таких проблем никогда не было. Я тихий человек и не люблю разрушать чужое счастье.
Именно по этой причие я поговорил с Павлом. Если он к ней как-то привязан и настроен на долгие отношения с ней, то действуй. Она хочет, чтобы ее отбили у ее друга. Время-то летит, и мы стареем. Павел раскачивался, Павел раздумывал, стал внимательнее к ней, но ничего не изменилось.
– Ты знаешь, – сказал он мне, когда Норика не было и мы провели до остановки и посадили в маршрутку Милану, – по-моему, на нее оставила след ее специальность. Она слишком увлечена всякого рода психологическими отклонениями. Она дружит с Нориком и не хочет порывать с ним. Хотя и сказала, что подумает.
Для меня это было откровением. Собственно, я тоже сделал такое наблюдение. И Ашот Артурович, и Норик, с которыми она очень внимательна и тепла, и эта загадочная группа сектантского или рокерского толка, и очень странная, некрасивая подруга, которая к ней иногда приходит, и в конце концов Павел, да и я, чего греха таить – ведь это все как раз ей интересно, поскольку ненормально. Общение с ней целительно, она прекрасный доктор. Но – мы вместе с Павлом подумали об этом одновременно – привести ее к нормальной и здоровой жизни, к которой в глубине души неудержимо стремились, несмотря на полное фиаско во внешней, будет трудно, да и оправдано ли? И теперь все стало на места – значит Норик.
Мы с Павлом, как еще до появления Миланы и Норика, зашли перекусить в кафе. Я заказываю пива, а Павел – кока-колы. Когда-то на этом месте была стекляшка – небольшая забегаловка с деревом, уходящем в крышу. Дерево не срубили и тем самым оживили помещение. Здесь готовили вкусный кябаб. Собирались в основном мужчины разного званья и сословья. А до этого была заурядная пивная с вкусными лахмаджо и хинкали. Тогда здесь было полно пьяного люду, рабочих в искусственных дубленках, накурено, дул калорифер прямо в спины клиентам. И единственная женщина – подавальщица в засаленном халате, выдавашая засаленные купюры. И тогда мы с Павлом после рабочего дня захаживали сюда, продолжая нашу бесконечную беседу о наших делах, о женщинах, семейной жизни. Нам было приятно и немного скучно в такой мужской компании. А теперь – ветерок, летнее кафе. Теперь сюда заходят и женщины. Женщины заходят, и постепенно теряется холостяцкий дух, который так и витает за столиками, над сгруппированными вокруг них мужчинами, выпивающими, закусывающими и с озабоченным видом решающими важные вопросы.
Бобыли

суббота, 16 сентября 2006 г.

Мы никак не могли договориться о Норике. Кто он? Милана, психолог по специальности, защищая его, рассказывала, что у него тяжелые условия жизни, беженец, живет без отца, работает по ночам в метро. Павел Матвеев, раздатчик книг в библиотеке и заведующий каким-то сектором, не терпел в нем бахвальства и хвастовства. Норик часто преувеличивает, вот если бы не это – был бы нормальным парнем, знающим жизнь. Я же не мог признать в нем ничего достойного, высокомерно считал его быдлом, пролетарием, коммунистом. Он действительно записан в коммунистическую партию и эпатажно защищает Сталина. Собственно, Милана защищала его от моих нападок.
А я о Норике и не думал. Спускаясь после лекции в библиотеку, к Павлу и Милане, я неизбежно встречал его, моего студента. Он уже успел захватить несколько новых учебников по журналистике, обругать преподавателей-журналистов и рассказать, что в большом восторге от меня. А я не знал, как себя вести при нем. Был он намного старше своих сокурсниц, но младше меня. Служил в армии, работал в метро, этаком подобии современного ада, и чувствовал неуютно среди двадцатилетних девиц. Это могло вызывать если не уважение, то сочувствие. Но на лекции я боялся провокации. Боялся, что он начнет выступать, вспомнит Сталина и коммунистов. Правда, повода такого я ему не давал. Но все равно, было неприятно, как он честит декана и преподавателей журналистов. Я-то хоть не журналист, но ведь может подобраться и к нашему цеху.
Мы прощались с Ашотом Артуровичем, заведующим, который задерживался в пустой библиотеке еще на час, и выходили. Милана, Павел, я и неизбежный, навязчивый и неотвязный Норик. Было как-то странно выходить из библиотеки в шесть вечера и оставлять в ней одного человека. Конечно, Ашот Артурович большой трудоголик, на нем одном вся библиотека держится, но ведь надо же подумать и о себе. Мы все были холостяками, а Ашот Артурович холостяк со стажем. Сколько ему лет, никто точно не знал. Что-то около пятидесяти. Пятнадцать лет тому Ашот Артурович пришел к нам на семинар по психологии. И провалил его. Собственно сам и провалил, потому что оборвал отвечающую студентку и начал сам рассказывать. Мы поняли, что он подменяет семинары собственными лекциями. Ведь в таком возрасте – а нам он и тогда казался стариком – вести семинары вместе с выпускницами и аспирантками было тяжело. Обиженный жизнью человек – таков был наш вердикт.
А потом я снова встретил его – уже на новом месте, в новой должности, должности начальника – заведующего библиотекой в новом университете. В Славянском университете. Там же работал и Павел, бывший мой однокурсник. И Павел уже по-другому смотрел на своего бывшего преподавателя, лектора-неудачника. Самым главным, оказавшимся и единственным, достоинством было то, что Ашот Артурович – мужчина, и вместе с Павлом они очень хорошо разбавляли женский коллектив библиотеки. А для Павла это тоже кое-что значило. Именно из-за неспособности выдержать наплыв дам на кафедре иностранных языков, он из лаборантов кафедры – а что он там делал, никому неизвестно – перешел в сотрудники библиотеки, под крыло Ашота Артуровича. Да, Ашот Артурович, что называется, закоренелый холостяк. Он уже сломался и не надеется изменить свою жизнь. Домой не спешит, взваливает на себя чужую и ненужную вовсе работу. Хоть и заведующий, но постоянно бегает с собственными поручениями, обивает пороги приемных проректоров и бухгалтерии, самолично разгружает книги, когда их привозят в огромном контейнере. Павел и тот способен отказаться от работы, ссылаясь на новые брюки или глаженую рубашку. Была такая ситуация. Ашот Артурович вместе с рабочими носит пачки с книгами, а Павел, освободившись от раздачи книг, прогуливается тут же. Нахальство со стороны Павла.
И Павел тоже пристраивается в тыл к своему начальнику. Наша постоянная тема, когда мы выходили из библиотеки, был Ашот Артуович и тема грозящего пожизненного холостячества. «Ну что новенького, никаких изменений нет?»
Он устраивался поудобнее (хотя мы пока еще шли) в собственном теле и начинал долгий разговор. Вообще-то у него есть мысли на этот счет. Отчасти я с ним согласен, хотя нахожу Павла перезрелым ребенком и несостоявшимся мужчиной. Такому человеку, как Павлу, изнеженному домашней и университетской филологией, а потом нашедшему покой в библиотеке, трудно найти себе девушку. Он, конечно же, хочет, чтобы девушка была девушкой, то есть девственницей, чтобы жили они у его матери и под ее мудрой опекой, чтобы она была послушной ему, да еще и собеседником состояла хорошим. А начитан Павел прекрасно, здесь ему трудно соответствовать. Всего Чехова наизусть знает. Достоевского тоже хорошо знает, но не любит. А сейчас углубился в современную литературу: Акунина наизусть заучивает.
У меня же иная проблема. Барьер Павла я, думаю, преодолел. Продвинулся вперед. Могу дружить с любой девушкой, но вот беда – ни одна не задерживется у меня больше трех месяцев. Сбегают. И причины разные, но картина одинаковая. Я тоже временами думаю об этом, как о диагнозе. Кажется, что мой случай подтверждает предположения Павла. Трудно встретить человека, который бы согласился безраздельно связать с тобой свою жизнь, да при этом еще остаться человеком. Как у Булгакова: какая женщина, и чай подаст, и по-английски говорит, и на фортепьяно играет.
А вот Милана появилась с нами как-то сразу и внезапно. В библиотеку ее пригласил Ашот Артурович, с той кафедры, где когда-то сам подвизался лаборантом. Она очень быстро подружилась с нами. Точнее, поскольку она, будучи коллегой Павла, подружилась с ним, получается, что это я подружился с Милой. И мы стали выходить втроем, по четвергам, после моей последней лекции. Она маленькая, мягкая, с чуть полноватыми бедрами и бархатными глазами. Прекрасно умеет слушать. Нетрудно и влюбиться. Павел говорил, что вот такая, как Милана, могла бы стать подругой его жизни. И мне тоже она нравилась. Своей отзывчивостью, внимательностью и покладистостью. А также скромностью, молчаливостью, принимаемую за загадочность. Много у нее было положительных качеств.
А что же до отрицательных? Ведь надо же их знать? Как известно, в тихом болоте черти водятся. Павел ничего сомнительного за ней не видел. Я же считал ее темной лошадкой. О нас с Павлом она уже знала все, а что мы о ней? Что любит она слушать? – Только ту музыку, которую ей предлагаешь: и джаз, и Мадонну, и тяжелый рок, и армянский дудук. С кем она общается? Как-то она обмолвилась, что ходит на какие-то встречи. «Мы собираемся». А кто это мы? Сектанты? Нет. Любители рок-музыки? Тоже нет. Просто друзья. А друг у нее есть? Она не обижена мужским вниманием. Был какой-то уклончивый ответ на заискивающий вопрос. Как-то с ней и поговорить по душам не удавалось. Ускользала как рыбка. Правда, о чужой душе она много знала. Например, мне стала давать полезные советы. А я к ним прислушиваюсь и стараюсь выполнять. Высокомерие – это мой враг.
Но когда появлися Норик, что-то стало вырисовываться. Как-то стало явственней наше положение бобылей. Он отзывался о женщинах не иначе, как баба и похлеще. Студенток презирал. Павлу обещал, что никогда не женится, а будет жить с женщиной так, гражданским браком. Набивался в друзья первокурсницам, потому что они его еще не раскусили. Однажды я сделал ему замечание. В присутствии девушки, Миланы, он так грубо обобщает. А этот дурак ответил так:
– Ничего. Они того стоят. А вот Милана – она настоящий человек, при ней можно говорить честно и не лгать.
Милана была согласна. Позже она сделала замечание мне, что я нетерпим к Норику. Надо уметь разговаривать с каждым человеком на его языке и не пренебрегать людьми низшего класса. Я старался выполнить и этот совет. Но не мог отделаться от того, что между мной, преподавателем, и им, студентом, есть разница, хотя бы эта, профессиональная. И не мог я с ним прощаться за руку так же, как и он не мог перейти со мной на ты.
Но что-то изменилось у меня к Милане. Я так и не выяснил, кто у нее друг. Не Ашот ли Артурович? А что, вполне возможно. Но вот она мечтает, чтобы ее у этого друга отбили. Так и сказала: ну если кто-то отобьет. Я и забыл об этом слове. Вроде у меня таких проблем никогда не было. Я тихий человек и не люблю разрушать чужое счастье.
Именно по этой причие я поговорил с Павлом. Если он к ней как-то привязан и настроен на долгие отношения с ней, то действуй. Она хочет, чтобы ее отбили у ее друга. Время-то летит, и мы стареем. Павел раскачивался, Павел раздумывал, стал внимательнее к ней, но ничего не изменилось.
– Ты знаешь, – сказал он мне, когда Норика не было и мы провели до остановки и посадили в маршрутку Милану, – по-моему, на нее оставила след ее специальность. Она слишком увлечена всякого рода психологическими отклонениями. Она дружит с Нориком и не хочет порывать с ним. Хотя и сказала, что подумает.
Для меня это было откровением. Собственно, я тоже сделал такое наблюдение. И Ашот Артурович, и Норик, с которыми она очень внимательна и тепла, и эта загадочная группа сектантского или рокерского толка, и очень странная, некрасивая подруга, которая к ней иногда приходит, и в конце концов Павел, да и я, чего греха таить – ведь это все как раз ей интересно, поскольку ненормально. Общение с ней целительно, она прекрасный доктор. Но – мы вместе с Павлом подумали об этом одновременно – привести ее к нормальной и здоровой жизни, к которой в глубине души неудержимо стремились, несмотря на полное фиаско во внешней, будет трудно, да и оправдано ли? И теперь все стало на места – значит Норик.
Мы с Павлом, как еще до появления Миланы и Норика, зашли перекусить в кафе. Я заказываю пива, а Павел – кока-колы. Когда-то на этом месте была стекляшка – небольшая забегаловка с деревом, уходящем в крышу. Дерево не срубили и тем самым оживили помещение. Здесь готовили вкусный кябаб. Собирались в основном мужчины разного званья и сословья. А до этого была заурядная пивная с вкусными лахмаджо и хинкали. Тогда здесь было полно пьяного люду, рабочих в искусственных дубленках, накурено, дул калорифер прямо в спины клиентам. И единственная женщина – подавальщица в засаленном халате, выдавашая засаленные купюры. И тогда мы с Павлом после рабочего дня захаживали сюда, продолжая нашу бесконечную беседу о наших делах, о женщинах, семейной жизни. Нам было приятно и немного скучно в такой мужской компании. А теперь – ветерок, летнее кафе. Теперь сюда заходят и женщины. Женщины заходят, и постепенно теряется холостяцкий дух, который так и витает за столиками, над сгруппированными вокруг них мужчинами, выпивающими, закусывающими и с озабоченным видом решающими важные вопросы.