Странная книга

Ю. Трещев
Странная книга
рассказ



1.


День померк. На город, прилепившийся к диким скалам как Иерусалим к Елеонской горе, опускалась душная пагубная ночь.
«Для кого все это?..» – подумал Авель, пытаясь охватить взглядом торжественную красоту и величие пейзажа с отступающим морем и его бесконечным горизонтом.
Услышав внизу шаги и голоса, Авель перевесился через перила балкона и вытянул шею.
На террасе прогуливались старик в рединготе и рыжеволосая немка с глазами итальянки, довольно привлекательная, в лиловом плаще с голыми ногами, обутыми в сандалии.
Они беседовали.
Авель прислушался.
— Тетя уехала на воды, а мне велела приходить раз в неделю поливать ее флору… у нее мастерская в подвале этого дома… вся заставлена цветами в горшках… но мы несколько ушли в сторону...
— Ты сказала, что видела эту книгу у Наполеона…
— Неделю назад я столкнулась с ним в сквере у театра… я едва узнала его, весь высох, лишь глаза остались… у нас с ним одно время был роман… хм… не совсем роман… что-то вроде того…
— Рассказывай, рассказывай… и побольше подробностей… – старик закурил и окутался дымом.
— В тот день шел дождь, я промокла до нитки и он привел меня к себе... дом наполовину в лесах, на углу аптека... мы поднялись по лестнице и прошли по узкому длинному коридору до конца… путаясь в ключах, он открыл дверь, и я очутилась в довольно большой комнате… над дверью покачивалась ржавая подкова, на стенах вкривь и вкось висели картины, некоторые без рам… он зачем-то заглянул за гардины, говорит, хочу увериться, что там никого нет... грешным делом у меня возникло подозрение, в своем ли он уме… вдруг слышу его шепот: «Разве у вас нет такого ощущения, что кто-то наблюдает за каждым нашим шагом...» – Я обернулась… он стоял за моей спиной и листал эту книгу… из-за этой книги он потерял все, и семью, и репутацию, которой, впрочем, не особенно и дорожил... он предложил мне вина… я отпила глоток… это был портвейн… покачиваясь с музыкальной ритмичностью он читал вслух из книги какую-то историю, а я сидела и слушала пока не уснула… мне снилось, что я ласкаю себя… я не монахиня, но такого со мной никогда не было и, надо сказать, никто меня этому не учил… когда все кончилось, я проснулась… дышала я тяжело, прерывисто… вдруг звякнули стекла, ветер распахнул гардины, и я увидела незнакомца… вид у него был слегка потрепанный, лицо худое, нос похожий на птичий клюв, глаза навыкате… в его уродстве было что-то аристократическое… он вышел из темноты неверным шагом… «Я знаю, она где-то здесь…» – пробормотал он и стал рыться в книгах… я закричала, позвала Наполеона… мгновение бессознательного оцепенения и незнакомец исчез… да и был ли он?.. лежу и ничего не могу понять, ни где я, ни кто я?.. голова кружилась, рябило в глазах, в ушах стоял звон... ощупав себя, я поняла, что Наполеон меня раздел… он все с меня снял и развесил на стульях сушиться... в комнате было темно… я зажгла лампу, она стояла на комоде, там же поблескивали стеклянные уродцы с крылышками… они выглядели живыми… одни кружились, другие отвешивали поклоны… некоторые на вид были совершенно бесстыдные… я зажмурилась, я не могла больше выносить все эти подмены, непонятные глазам превращения… как в чаду, натыкаясь на мебель, я собрала свои вещи и полуголая выбежала на улицу… погода в тот день была скверная, сыро, холодно, ветер пронизывал насквозь… немного опомнившись, я вернулась в дом, слепо наугад толкнулась в одну дверь, потом в другую... двери никуда не открывались... я поняла, что заблудилась...
— Так ты думаешь, что во всем виновата эта книга?.. – старик рассеянно улыбнулся.
— Вам смешно, а мне было не до смеха...
Старик и немка ушли в комнату, а Авель еще долго стоял на балконе. Он вспоминал свой визит к Наполеону…

Погода в тот день была скверная. Сыро. Холодно. Ветер пронизывал насквозь.
Окинув взглядом верхние этажи здания театра, затянутого лесами, и увидев в угловом окне мерцающий свет, Авель вошел в дверь под темным навесом.
В вестибюле было необычно тихо.
Вахтер сидел в конторке и раскладывал пасьянс.
— Я к Наполеону…
Исподлобья глянув на Авеля, вахтер снова углубился в игру.
Авель поднялся по черной лестнице на последний этаж и остановился у приоткрытой двери.

Он постучал и вошел в комнату. В комнате царили сумерки. Где-то тикали часы. Авель их не видел. Звуки доносились словно издалека, иногда они совсем затихали. Он с трудом разглядел Наполеона, который дремал на продавленной кушетке. На полу лежала какая-то книга без обложки. Кроме Наполеона ее, по всей видимости, читали и театральные крысы.
Авель стоял и разглядывал комнату.
Голые стены были оклеены выцветшими афишами с изображением известной танцовщицы. У окна пылился фикус.
— Вы ко мне?.. – привстав, спросил Наполеон. Один глаз у него еще спал, а другой был открыт. – Так что вам угодно?.. – подслеповато щурясь, Наполеон подкрутил фитиль лампы. – Да вы входите… садитесь... извините, мне нечего вам предложить... правда, где-то был портвейн... – волоча ноги, Наполеон подошел к буфету. – Садитесь, садитесь, в ногах правды нет... собственно говоря, ее нет ни в чем...
Поколебавшись, Авель сел на стул у стола.
— По всему видно, что вы живете не в городе... – Позвякивая стаканами, Наполеон подошел к столу.
— Я приехал несколько дней назад… – отозвался Авель, разглядывая танцовщицу на афише. Худая, лицо тонко очерченное, глаза слегка косящие, волосы рыжие, вьющиеся, в руке зонт с ручкой из поддельного перламутра.
— А я вот хочу уехать… на юг… у меня там тетка по матери... дом у моря... я уже забыл, что есть море, звезды... в городе их не видно... я бы давно уехал, театр меня удерживает... да и вредно в моем возрасте менять привычки... – Наполеон зябко повел плечами. – Погода скверная, льет и льет, не переставая... театр закрыли на ремонт, а я вот пишу, все мучаю бедных муз, но без пользы и удовольствия… – Наполеон накинул на плечи плед, поискал очки в бумагах на столе, не нашел.
В ожидании денег на ремонт, Наполеон днем писал пьесу, которая постепенно превращалась в нечто иное, а по ночам небритый, взъерошенный бродил с лампой в руках по театру, будто привидение, дергал запертые двери и рассеянно поглядывал на стены. Среди снимков артистов он иногда с удивлением видел и портрет немки с глазами итальянки. Он останавливался и, часто моргая, долго смотрел на нее.
Нора, его племянница, брала у немки уроки игры на пианино. Наполеону она нравилась. Одно время он даже пытался завязать с ней роман, который ничем не кончился.
— Могу я задать вам несколько вопросов?.. – Авель принужденно улыбнулся.
— Вы хотите спросить о Норе?.. – Прикрутив фитиль коптящей лампы, Наполеон вопросительно глянул на Авеля.
— Да, но... – Авель отвел глаза, чтобы скрыть замешательство.
— Она уехала, а меня окунула в эту грустную мглу… электричество отключили за долги… неделю назад она прислала письмо, из которого я понял, что ее неожиданное исчезновение вызвано навязанными ей обстоятельствами, о которых она пока не может говорить… – Наполеон утер рукой невольные слезы. – Не обращайте внимания... с возрастом я стал чувствительным... и, кажется, поглупел... я уже не в состоянии понять происходящего... смутно понимаю, что там что-то происходит, но что?.. – Наполеон уставился в окно.
Вид из окна был печален и безотраден. Из сырой мглы выступала горбатая и худая спина Лысой горы.
— Похожа на ослиный хребет… – пробормотал Наполеон.
Это была реплика из пьесы, которую он писал.
Повисло молчание.
Взгляд Наполеона блуждал по фасаду дома на противоположной стороне улицы с масками химер, остановился, наткнувшись на старика, который сидел на террасе и собирал вокруг себя призраков вечера, из тех, кого он знал.
«Точно дремлющий ворон… – Наполеон потер слезящиеся глаза с редкими рыжими ресницами. – Боже мой, это же Роман… нет, не может быть… просто поразительное сходство… но если это он, то что он там делает?.. и что здесь делаю я?..
Часы на Башне пробили девять часов.
Наполеон зажег еще одну лампу.
— Мне пора совершать обход… я теперь здесь еще и сторож…
Подкрутив фитиль лампы, Наполеон вышел в коридор.
По черной лестнице они спустились вниз.
На сцене в мороке мерклого света слонялись какие-то посторонние люди. Среди церемонных мужчин и женщин, одетых с парадной пышностью, Наполеон увидел Серафиму.
Пережидая приступ головокружения, он прислонился к стене.
Призрачное присутствие мужчин и женщин дополняли ползающие по сцене тени и приглушенные, нестройные звуки скрипок, тоненькие напевы флейт, гобоев. Музыка звучала весьма странно.
Наполеон закрыл глаза, и воцарилась тишина.
— Что с вами?.. – Авель поддержал Наполеона за локоть.
— Нет, нет… ничего… все хорошо… просто чудится разное… наверное это своего рода сумасшествие…
Где-то в гулких коридорах хлопнула дверь.
Лампа погасла, и все умерло, утонуло в темноте. Свет с улицы едва проникал сквозь мутные стекла.
Наполеон зажег лампу и пошел в темноту.
У двери гримерной, которая подрагивала, как будто кто-то настойчиво пытался ее открыть, Авель остановился.
— Что это?.. – Бледный, с гримасой страха на лице спросил он и отступил.
Наполеон успокоил его.
— Ничего страшного, это сквозняк…

Сквозь сон Авель услышал шаги и вкрадчивый шепот Норы: «Я здесь...» – Он привстал, недоуменно озираясь.
В комнате никого не было. Сквозняк листал страницы расписания пригородных поездов.
Сдвинув гардины, Авель выглянул в окно.
Тучи ушли. Небо было чистое. Над заливом висела желтая луна.
«Интересно, что привело Наполеона в город?.. и где мне искать Нору?.. – Глянув на затянутое лесами здание театра, Авель потер лоб. – Эти мысли, как занозы…»
Осторожно приоткрыв дверь, он заглянул в комнату тети, заставленную трофейной немецкой мебелью, в которой обнаруживался характер и вкус ее мужа, полковника в отставке. Над пианино висел его портрет.
«Весь в орденах как в латах…»
Тетя спала на диване, открыв рот и слегка похрапывая.
Авель закрыл дверь.
Он спустился на террасу и в темноте наткнулся на кресло, в котором сидел старик.
— Ты кто?.. – спросил старик, приподняв очки с толстыми стеклами.
Авель промолчал.
— Понимаю... секрет... – старик застрял взглядом в каких-то далях.
Старика звали Роман. Он родился в провинции в семье служащего. Ему было 13 лет, когда по настоянию матери семья переехала в город, чтобы дать детям хорошее образование. В городе Роман познакомился с Наполеоном. Он обожал театр. Под влиянием Наполеона и Роман увлекся театром. У него были вьющиеся волосы с рыжеватым оттенком, округлые женские формы и податливая натура. На сцене он играл женщин, переняв их повадки, манеры и даже тон голоса, а Наполеон играл идиотов. Уродство его лица было и ужасным, и смешным, а поведение не всегда отвечало правилам приличий. Он имел сомнительную репутацию. В 27 лет Роман женился. Его жену звали Лиза. Через год Лиза утонула и, наверное, стала ангелом. Тело ее так и не нашли. Романа привлекали по этому делу в качестве свидетеля, однако начатое следствие вскоре было прекращено за отсутствием улик. Случилось это зимой, а весной случайные прохожие наткнулись на ее одежду у железнодорожного моста через пролив. Почти год Роман пребывал в состоянии душевной смуты, рассеянности и меланхолии. Он пытался стать философом, но не знал как.
Авель с любопытством рассматривал старика, который сидел, сжав губы и устремив взгляд на залив.
Роман вспоминал юность, когда еще были живы желания, и он влюблялся даже в статуи. По его телу пробежали мурашки. В сиянии золота и лазури ему увиделась стайка нимф. Они играли с дельфинами и волнами у прибрежных рифов.
Охватив взглядом все подробности видения, мелочи, которыми обычно пренебрегают историки, Роман взглянул на Авеля.
— Ну, что молчишь?.. язык проглотил?.. я знаю, ты был у этой вечно влюбленной ветреницы, которая тебе изменяет по рассеянности... как же ее зовут?.. – Роман полистал книгу, которая лежала у него на коленях.
На какое-то время он впал в забытье, колени его раздвинулись, и книга упала на пол лицом вниз. На звук из темноты вышел грустный мопсик в жилетке. Он обнюхал книгу и заскулил.
— Ага, явился, наконец... – Роман долго кряхтел и кренился, прежде чем выбрался из кресла. – Проклятая подагра… помоги мне... – Авель поднял книгу.
«Двойники. Роман-сон…» – прочитал он.
— Вспомнил, как ее зовут… Ангелина… голос у нее как у сирены и она знает как им пользоваться… – Пришептывая и присвистывая, Роман ушел вместе с грустным мопсиком…

* * *
 
Побродив по комнате, Роман остановился у окна. Взгляд его скользнул по небу и остановился на ржавой инвалидной коляске. В ней дремал старик в пижаме и в валенках, обложенный подушками. Иногда его оставляли на улице на всю ночь.
«Точная моя копия... никому не нужный полутруп с наклонностями и странностями старой девы...»
Старик в пижаме привстал и вытянул шею.
«Кажется, и его призраки осаждают… оторопь берет от их вида… и все с какими-либо претензиями и талантом…»
Роман сел в кресло.
Дописав незаконченный абзац, он задумался, потом что-то вычеркнул, и поднял голову.
Лиза смотрела на него со стены. Она была в трауре, только что похоронила своего отца. Фотограф запечатлел ее на фоне темно-зеленых кипарисов и сверкающих серебром олив. Фигура стройная, лицо с неопределенными и нежными чертами девочки 13 лет, глаза зеленоватые, как свежая листва, немного испуганные.
Всю жизнь Роман помнил жену именно такой. После ее смерти он так и не женился, жил один, лишь бумага выслушивала его долгие и подробные исповеди, слегка приукрашенные.
Со вздохом Роман склонился над рукописью. Он исписал уже несколько страниц, отрываясь от рукописи лишь затем, чтобы заглянуть в какую-нибудь из книг, стоящих на этажерке.
Зашумела листва. Опять начался дождь.
Роман вытянул ноги и перечитал все написанное.
«Начало никуда не годится… и неизвестно, чем все это кончится…»
В комнате было невыносимо душно. Он открыл окно, лег на кушетку и попытался уснуть.
В комнате воцарились тишина и покой, похожий на вечность.
Роман лежал, уткнувшись лицом в подушку. Вдруг он привстал, опираясь на локти, потом сел, свесив голые ноги. Какая-то мысль подняла его.
Заглянув в рукопись, он потер лоб.
На террасе он увидел герани в горшках, пустую птичью клетку и девочку 7 лет в коротком застиранном платьице. Щеки округлые, рот полуоткрыт. Руки у нее были обнажены. Она обнимала потрепанную куклу. По всей видимости, девочка только что проснулась. В сонном оцепенении девочка смотрела на пустую клетку.
— Увы, у всех свои печали… – с горькой гримасой пробормотал Роман и обвел взглядом небо, город. Взгляд его уперся в стену тюрьмы с башенками по углам и узкими воротами, заляпанными грязью.
Ворота ржаво заскрипели и распахнулись. Из темноты арки, стреляя и гремя помятыми крыльями, выехал черный лимузин.
Роман отвел взгляд от тюрьмы и снова взглянул на небо. Оно было все в красных и зеленоватых тонах.
«Вечер Судного дня… вот-вот над грядами Лысой горы появятся ангелы из Апокалипсиса…» – подумал Роман, задернул гардины и снова лег.
Откуда-то выплыло маленькое, расплывчатое пятнышко, теплое, нежное, рыжеватое, обретающее форму женского лона, куда он заполз, как в раковину и заснул…

Испустив вздох то ли облегчения, то ли разочарования, Роман проснулся.
В окне брезжил рассвет. Небо было серое, сплошь затянутое тучами.
На террасе прохаживались и ворковали голуби.
Роман попытался вспомнить приснившийся ему сон, но от него остались лишь обрывки, фрагменты и смутные впечатления.
День прошел как обычно. Весь день Роман рылся в книгах и делал выписки.
Часы на башне пробили девять.
Роман потянулся, зевнул.
Из парка донеслись звуки музыки. На летней сцене играл духовой оркестр.
Роман выпил остывший чай из чашки с отколотой ручкой, потом накинул на плечи поношенный халат, похожий на саван, и вышел в сумерки фойе.
Шел он осторожно. Ему казалось, что пол исчезает, проваливается в пугающую пустоту.
Почитав приколотые к доске объявления, он заглянул в комнату привратника.
Привратник с недоумением уставился на него. Он поливал цветы. В комнате пахло затхлостью и мышами.
— Почты не было?.. – спросил Роман.
— Не было... – отозвался привратник. Лицо у него было какое-то неправильное, кривое.
«И такие же мысли… не так он прост, как кажется на вид…» – подумал Роман. Собираясь закурить, он ощупал карманы в поисках спичек.
— Погода переменится... опять будет дождь… кости ноют... я сырость костями чувствую... ты не видел… ну, конечно, нет… впрочем, не важно… значит, почты не было…
— Не было… – подтвердил привратник, пребывая в неловком замешательстве. Обычно старик не общался ни с кем, кроме самого себя и не отвечал на приветствия.
Роман ушел.
Дверь осталась открытой.
Привратник обратил внимание, что на старике пижамные штаны и валенки. Сопоставив некоторые детали, касающиеся жизни писателя, которые он узнал от его прислуги, привратник усмехнулся…

Не зажигая лампу, Роман сел в кресло и задумался.
Дверь, выходящая на террасу, неожиданно приоткрылась. В комнату вошел незнакомец с мало располагающей внешностью, лицо худое, нос похожий на птичий клюв, глаза навыкате. Засунув руки в карманы промокшего плаща, он разглядывал немецкий гобелен на стене и с таким видом, как будто, кроме него в комнате никого не было. С него текло ручьем. На полу уже собралась лужа.
— Что вам угодно?.. – спросил Роман со вздохом. Он уже привык к появлению призраков, искушающих его, нашептывающих всякую чушь.
— Книга, мне нужна книга... – сказал незнакомец. Голос его звучал глухо, невнятно, как будто он говорил раздвоенным языком, точно змей искуситель.
— Какая книга?.. здесь много книг... извольте объясниться, не получив некоторых объяснений я не могу допустить дальнейшего развития этой сцены… – Роман включил лампу и, ослепленный, зажмурился.
— Мы не в театре… ну, так, где она?.. не вынуждайте меня переворачивать здесь все вверх дном...
— Кажется, я догадываюсь, что вам нужно… но у меня нет этой книги… сознаюсь, я видел ее… даже читал… и что?.. да ничего... вполне невинная книга, может быть несколько странная … составлена она из фрагментов и напоминает лабиринт, в котором вполне можно заблудиться… манера архаичная или подделка под нее… я обнаружил влияние Гомера, латинским авторов и даже отцов церкви… надо сказать, разочаровывает банальность некоторых сцен с наивными и манерными прикрасами, напоминающими роспись веера…
— Вы знаете, что это не так... не совсем так…
— Нет, все это вздор, чепуха... слухи… люди не знаю, что говорят… не такая уж она и пагубная, хотя, вполне возможно, что она как-то влияет на людей с потревоженным рассудком, но вы же не сумасшедший... – Роман глянул в окно. Стайка нимф обсыхала на песчаном берегу залива после игры с дельфинами и волнами. Одна из нимф привлекла его внимание. Фигурой и походкой она напоминала Лизу.
«Кто она?.. – Забыв о подагре, Роман попытался встать. – Впрочем, не все ли равно, лишь видимость, не более…»
— Вам кажется, что старик скрывает какие-то жуткие тайну?.. – заговорил Роман. – Вы ошибаетесь, тайн никаких нет... мне ничего скрывать... и от кого?.. живу я один…
— Вы продолжаете играть свою роль… – Незнакомец искривил губы.
— Какую еще роль?.. нет... это даже не смешно... что вам от меня нужно?.. я писатель и довольно заурядный... пишу пьесы, только это я и умею… и ничего больше, ради чего стоило бы жить и волноваться… и я считаю себя вполне удовлетворенным, иногда даже испытываю некоторую гордость…
Незнакомец провел быстрый и тщательный обыск, однако ничего не нашел.
— Странно... – пробормотал он и сел в кресло довольно неуклюже.
— Вас в заблуждение, но я могу предложить выход из ваших затруднений…
— Наших затруднений… эта книга…
Незаконченная фраза повисла в воздухе.
В коридоре послышался шум, шаги. Залаял мопсик.
— Я ухожу…
— Сделайте одолжение…
— Но должен вас предупредить, что от этой книги исходит зло…
— Я знаю, говорят, что она даже убивает, но нет доказательств и нет мотива… нет мотива, нет и преступления…
— Мотив есть… впрочем, я не обязан доказывать вам, что бы там ни было… – Сунув руки в карманы плаща, незнакомец вышел на террасу и исчез.
— Боже мой, ну что за люди... – Роман глянул на свое отражение в зеркале и несколько театрально развел руками.
Взгляд его скользнул по небу, озаряемому зарницами, зыбкий свет которых создавал иллюзию, что небо ближе, чем на самом деле, и заблудился в морщинистых складках Лысой горы.
Накинув на плечи халат, Роман полистал рукопись.
«Кажется, я увяз в описании пейзажа… слишком нудно и обстоятельно…»
Он подошел к окну.
В ворота тюрьмы въехал черный лимузин, после чего они с ржавым скрежетом захлопнулись…

* * *

Из ущелья выполз туман, как змея обвил горбатую и худую спину Лысой горы.
Близился рассвет.
Надев очки с толстыми стеклами, Роман глянул на часы и задумался. Он думал о визите незнакомца.
 «Все слишком запутано… неприятно запутано, тягостно и странно… кто знает, кто он и откуда явился, может быть из самой преисподней…»
Потянуло прохладой.
Роман закрыл окно.
Внизу лежал город, который Наполеон мечтал когда-то покорить.
«Увы, город покорил его… и вся эта поэтическая чушь, которой он увлекался, не принесла ему ни пользы, ни удовольствия и ни к чему не привела…»
В ожидании вдохновения, Роман полистал рукопись, что-то зачеркнул и заходил по комнате. Передвигался он мелкими шажками. Ему казалось, что он не идет по скрипящим полам, а поднимается по нескончаемой лестнице.
«В какую игру я ввязался?..» – Он сжал виски руками. Глаза его застыли. В них отражалась уже не просто боль, а что-то иное, неуловимо связанное с той сценой, которая разыгрывалась на его глазах, сам он при этом оставался за кулисами, как бог.
Пережидая головокружение, Роман закрыл глаза. Он странствовал в другой жизни и мог даже не быть человеком. Лицо его заострилось, а смутно поблескивающие стекла очков стали напоминать пятаки, которые кладут на глаза покойнику.
Неожиданно по его телу пробежала судорога.
Ногой он задел ножку стола. Ваза с пожухлыми ирисами качнулась и опрокинулась. Вода растеклась по полу.
«Как кровь…» – подумал Роман.
Склонный все драматизировать, он был напуган…

Около пяти часов вечера Роман вышел из дома. Шел он с остановками, пережидая приливы сердцебиения и одышку.
Вдоль улицы теснились обшарпанные двухэтажные дома.
По шаткому мостику Роман перебрался на остров и остановился у дома, в подвале которого он когда-то жил с Наполеоном. Днем они учились в университете, а по ночам писали одноактные пьески в четыре руки и жили в ожидании Сатурного царства. Перед новым годом они устраивали сатурналии как в древнем Риме, когда там владычествовал Сатурн, сосланный в этот край из Греции. Наполеон изображал Сатурна, разъезжал по подвалу в мифологической колеснице под хохот собравшихся в масках, а Роман был его женой. Изящество и привлекательность его сложения гораздо заметнее выступали в женской одежде.
Из подъезда дома вышла немка с глазами итальянки, стройная, рыжеволосая, на верхней губе небольшой шрам, как у Лизы, платье из поплина с крылышками, подол слегка забрызган грязью.
Прикрыв лицо воротником плаща, Роман отступил в тень. Когда немка скрылась в переулке, он заглянул в окно подвала.
«Кажется, никого нет…»
Дверь была заперта. Ключи лежали под ковриком.
Путаясь в ключах, Роман открыл дверь и оказался в довольно большой темной комнате с низким потолком, заставленной какими-то лишними, неудобными вещами.
Он сел на кровать с ангелами в изголовье и тяжело вздохнул. Вся его жизнь уместилась в этом вздохе…

Около полуночи Роман вернулся домой.
Не раздеваясь, он сел в кресло и впал в оцепенение, сменившееся сном.
Во сне он пил давно выпитое вино, пытался разгадать кроссворд в вечерней газете и говорил сам с собой, словно отдавал команды.
Утром он долго разглядывал свое отражение в мутном зеркале. Лицо его было покрыто какими-то странными пятнами, как будто он проржавел за ночь.
Он разглядывал свое лицо и пытался вспомнить сон, где все было подлинное.
«Я словно погружался весь целиком во что-то мягкое, нежное, говорящее, поющее…»
На миг в зеркале появилась Лица на фоне готических кипарисов и олив.
Солнце скрылось в облаках, и мираж рассеялся.
«Появилась по прихоти и исчезла…» – Роман тускло улыбнулся своему отражению в зеркале, полистал какую-то книгу, лежавшую на столе. Лоб его наморщился. В книге была записана и эта ночь с низкими облаками и моросящим дождем, и все его вздохи.
— Странно… – пробормотал он.
Случайное совпадение вызвало удивление, граничащее с ужасом.
В дверь кто-то постучал.
— Кого там нелегкая принесла…
Отодвинув задвижку и приоткрыв дверь, Роман увидел Раису, домработницу. Он нанял ее несколько дней назад.
Раисе было около 40 лет. Отец ее служил вахтером в театре, мать воспитывала семерых детей и получала удовольствие от повседневной жизни.
Раиса вошла в комнату, оглядываясь. Она ясно слышала голоса, шум шагов, однако в комнате не было посторонних. Вид у нее был не столько недоумевающий, сколько озабоченный. Роман выглядел ужасно, лицо в пятнах ржавого цвета, нос похож на птичий клюв, глаза красные, выпученные. Он листал какую-то книгу. Губы его шевелились.
— Что это вы читаете?..
— Так, ничего особенного… обычная книга… хотя, в определенном смысле, это даже не книга... – запоздало отозвался Роман. Говорил он невнятно, почти не раскрывая рта.
Раиса вышла в коридор.
Достав из ящика стола рукопись и разложив письменные принадлежности, Роман замер. Он ждал вдохновения. Всю эту сцену он разыгрывал по привычке.
За дверью послышались шаги Раисы.
Шаги затихли.
«Сидит, как сыч... и пишет... какую-нибудь чушь... все писатели немного сумасшедшие...» – думала Раиса, переодеваясь и поглядывая на дверь. К писателям она относилась весьма подозрительно, но приняла предложение, надеясь, что со временем сумеет привыкнуть к старику. Роману было около 60 лет.
Поискав мазь от мигрени, Роман позвал Раису.
Дверь приоткрылась. Вошла Раиса. Ее рыжие волосы были зачесаны назад и перевязаны черной лентой. Он видел ее лицо в профиль. Выглядела она привлекательно.
«Очередное представление с перевоплощением... но ей не хватает ни искренности, ни подлинности…» – подумал Роман, а вслух спросил:
— Ты не знаешь, где мазь от мигрени?..
— Да вот же она…
Роман намазал виски мазью.
Минут десять не происходило ничего особенного. Раиса протирала пыль, а Роман смотрел в окно.
— Какой сегодня день?.. – спросил он.
— Четверг...
«Неудачный день... ни одной строчки... и все из-за нее… в пятницу я ее выгоню… да кто она такая?.. кем она себя вообразила?.. царицей Египта?.. и куда она засунула папиросы?.. – Раиса уже вышла, спросить было не у кого. Он поискал папиросы на столе среди бумаг, писем, счетов. – Где же они?.. нет, это какой-то кошмар… я точно ее выгоню, она действует мне на нервы... повсюду свой нос сует, проныра, мочи нет… наверное осматривает вещи, обстановку и размышляет о том, что когда-нибудь все это будет ее собственностью… – Он покосился на дверь. Ему показалось, что Раиса стоит за дверью и подслушивает его мысли. – Боже мой, я уже боюсь ее...» – Выключив лампу, Роман вышел на террасу.
Над заливом расцветал вечер.
В предчувствии неожиданной вспышки вдохновения Роман потянулся и как-то нелепо, точно нетопырь, замахал руками, описывая в воздухе круги, потом быстрым шагом прошел в кабинет.
Около часа Роман писал, как будто ему кто-то диктовал. Каждый раз, отрываясь от работы, он с явным удовольствием созерцал достигнутые результаты.
«Пора отвлечься…»
Он потер слезящиеся глаза рукой и вышел на террасу. Рукопись он оставил на столе, чтобы возбудить в Раисе желание прочитать ее.
Сев в кресло, он погрузился в благоговейное состояние.
Терраса постепенно заполнилась людьми. Они вели себя, как ни в чем не бывало, шутили, обменивались любезностями. Некоторых Роман знал в лицо. Он кивал им, что-то говорил, шмыгая носом. Ему мешал насморк.
Появилась Лиза. Выглядела она несколько измученной, черты лица заострившиеся, кожа как будто прозрачная. Сквозь тонкую ткань просвечивались ее бедра.
Роман отвел взгляд. Он боялся на нее смотреть.
На ветках поблескивали капли дождя, нанизанные как жемчужины, а шелест листвы напоминал литании.
Хлопнула дверь. Послышались шаги, голоса.
Роман встал и подкрался к двери.
Раиса разговаривала с соседкой.
Он следил за Раисой и рисовал в красках возможную жизнь с ней.
«Боже мой, о чем я думаю… какая чепуха... какой вздор... – Нащупав мокрый платок, он брезгливо отдернул руку. – Старый ты осел, облезлый от плетей... конечно, она не первой молодости, но, тем не менее, недурна собой... и весьма... весьма недурна... и рост какой нужно, и полнота в меру… бедра, пожалуй, тяжеловаты… чем-то она похожа на меня… женщины как полип, к какому камню не прилепятся, принимают его вид…»
Он подошел к столу, смутно улыбнулся и что-то написал на полях рукописи.
В глазах поплыла какая-то рябь, как рыбья чешуя.
«Что со мной?..»
Уронив карандаш, он подошел к зеркалу. У него слегка кружилась голова, и его немного шатало.
В темноте зеркала возникло лицо отца, смутное и бледное, потом обрисовалась фигура матери, оплывшей, увядшей женщины 50 лет. Она смотрела на отца, который, покачиваясь, стоял на террасе. Он опять напился. Племянница, девочка 7 лет, танцевала перед ним, быстро-быстро перебирая тонкими ножками, грациозно поворачиваясь и всплескивая руками.
Услышав смех племянницы, Роман очнулся.
«Похоже, что я схожу с ума…» – подумал он, принужденно рассмеялся и лег на кровать, затих, лелея самые нелепые и сумасбродные свои желания.
Вскоре дремота окутала его сознание. Он словно погружался в топь, все глубже и глубже, но лицо и фигура племянницы еще рисовались его воображению…

Около часа Роман спал. Проснулся он с улыбкой. Он был счастлив, хотя не знал, отчего и не мог вспомнить, что делал во сне.
За окном вились бабочки, летали птицы. Солнце слепило глаза. Казалось, стены увешаны зеркалами.
Спустив ноги на пол, он безмятежно зевнул, потянулся и вскользь глянул на кровать.
Лиза лежала у стены. Под простыней угадывались формы ее груди, бедер.
Он сдернул простыню, чтобы убедиться, что это не сон.
Открылась вся прелесть еще не распустившейся ее красоты и женственности. Ей было не больше 13 лет.
Не сознавая себя, Роман потянулся к ней, обвил ее шею руками. Она отталкивала его, но потом он перестал ощущать ее сопротивление. Дыхание ее стало прерывистым, на щеках расцвели розы.
Скрипнули полы.
Роман отдернул руки и испуганно оглянулся.
В кабинет вошла Раиса.
Раиса поливала цветы в горшках, а Роман вполглаза сбоку наблюдал за ее возней. Когда она стала убирать кровать, он сказал:
— Оставь это... – и, увидев на лице Раисы протест, добавил, уже не скрывая раздражения: – Уходи, убирайся... вон…
Как ни странно, Раиса подчинилась, но ее гладкое и еще красивое лицо все сморщилось от обиды.
Роман порылся в книгах, нашел одну из пьес с интимным сюжетом, которую когда-то написал с Наполеоном под впечатлением оперы Вагнера. Текст был засорен поздними вставками, дописанными Наполеоном от руки. Они отражали его трогательную и робкую любовь к Серафиме, игравшей в этой пьесе главную роль. Провал пьесы и неожиданное исчезновение Серафимы привели Наполеона к душевному расстройству. Почти год он провел с бродячими комедиантами, искал ее.
В город он вернулся оборванный, изможденный, сухой как палка, в сопровождении стайки мальчишек, которые обычно прирастают к таким людям как хвост.
«Любовь приближает нас не к богу, а к безумию…» – написал Роман и откинулся на спинку кресла. Он сидел, а сумерки творили картины, сцены, в которых его присутствие было сведено к роли статиста.
— Боже мой, как душно… чуть дышу… и обмок весь… – пробормотал он, путая сон с явью.
Воздух в комнате был густой, как вода.
Он закрыл глаза и снова оказался на берегу моря.
В сиянии золота и лазури он увидел залив и стайку нимф. Одни играли с волнами, другие, присев на рифы, сушили волосы, а бородатые тритоны дули в длинные завитые раковины, наполняя уши музыкой моря...
Сон оборвался и продолжился уже в зеленоватых сумерках на дне залива, среди груды плит, обломков колонн, капителей.
Из расселины в скале выплыла незнакомка, стройная, гибкая она прильнула к нему со спины.
Он нелепо вывернул шею.
«Просто копия Раисы…» – подумал он, ослепленный ее нежной и бледной наготой. Он не мог отвести взгляда от ее набухших грудей. Взгляд его скользнул ниже, к цветку страсти, раскрытому, благоухающему.
Дева играла с рыбами и водорослями, как будто дразнила его и увлекала в одну из мрачных расселин, где неожиданно превратилась в блудливую и уродливую змею с глазами жабы.
Смеясь, она обвила его шею петлей.
Он захрипел и опомнился, понял, что его окружал обман.
 «Кажется, Раиса ушла… или нет?.. вот тварь развратная, даже в сон пробралась… дразнила меня… щеки еще горят и сердце скачет…»
Из ванной комнаты доносился шум воды.
В зыбком зеленоватом мерцании стекол он увидел фигуру Раисы, ее грудь, бедра, рыжее лоно. Проснулось желание.
«Опомнись… что ты делаешь?..» – Взмахом левой руки он отогнал от себя видение, но правая рука еще тискала маленький жалкий бессильный член, который не подчинялся желанию…

Наползла сырая мгла, как вода, в которой плавали и летали птицы в белых ризах одинокие и печальные.
Роман обнаружил себя спящим за столом. Голова его покоилась на рукописи.
Он рассеянно полистал рукопись, пытаясь вспомнить сон, в котором он, разукрасив свое лицо и изменив тон голоса до женского контральто, вещал, как пифия на треножнике.
Ощутив чье-то молчаливое и невидимое присутствие, он встал. Он не мог найти себе место, кружил по комнате, испуская нечленораздельные восклицания, как в бреду. Полы его халата развевались точно крылья, цепляя за вещи.
Возбужденная жестикуляция неожиданно сменилась тупой неподвижностью. Он не мог отвести взгляда от стеклянных уродцев с крылышками, которые стояли на комоде. Они выглядели живыми. Одни кружились, другие отвешивали поклоны, издавали звуки и даже потели.
«Нет, это невыносимо…» – Роман отбросил стул и подошел к комоду. На пол посыпались осколки стекла.
Дверь комнаты приоткрылась.
С ужасом и изумлением Раиса наблюдала за Романом в щель двери.
 «Он помешался…» – подумала она. Ей стало как-то не по себе, когда Роман распахнул створку окна, выходящего в овраг.
Неожиданно Роман почувствовал, что Раиса обхватила его и тащит куда-то.
— Вы спятили… ну и положение… и я должен считать себя счастливым?.. да уберите же ваши руки… умоляю, будьте благоразумны, отпустите меня… – Роман с трудом разжал пальцы рук Раисы, перевел дыхание и после нескольких секунд смятения и растерянности вытолкал ее из комнаты.
Раиса не сопротивлялась, ушла вся в слезах.
«Сумасшедший дом… и я старый идиот…» – Роман сдвинул осколки стекла в угол.
Луна зашла. Тяжелые гряды облаков затянули небо. Крупные капли дождя забарабанили по подоконнику.
Роман перевел дыхание. Возбуждение начало понемногу спадать.
Ночь была ненастная. Уныло завывал ветер, гремел железом на крыше, раскачивал деревья.
Едва Роман вытянулся на постели и лишь наполовину погрузился в сон, как явился кошмар. Очнулся он весь в поту. За окном зыбилась зеленоватая тьма. Досматривая кошмар, он закурил. Дым повис под потолком как балдахин.
Он вышел на террасу, полюбовался цветущими ирисами, потом час или два раскладывал пасьянс. Пасьянс не сходился и интерес к игре пропал.
Смешав карты, он лег на кровать и с головой нырнул в сон. Нимфы утащили его на глубину в вихрь своих забав…

* * *

Из тумана выплыл новый день.
Прояснились дали. Вспыхнули, пламенея по краям облака. Загорелись скалы. Встало солнце.
Роман проснулся от лая собак. Сон не восстановил его силы и не изгладил следы усталости и душевных потрясений.
Побродив по комнатам, он понял, что Раиса ушла.
«Странно… ушла и ничего не сказала…»
Теряясь в догадках, он оделся и вышел из дома.
Весь день он провел в библиотеке, рылся в подшивках газет. Его интересовали обстоятельства смерти дяди Наполеона. Он покончил с собой, оставив Наполеону дом на острове и книгу, которую привез из своего последнего путешествия на родину. Он был грек по происхождению.
Уже смеркалось, когда Роман покинул библиотеку. Горизонт постепенно темнел. Тучи сгущались и приобретали красноватый оттенок, но море еще сияло серебром.
Роман шел без определенной цели и направления. Он просто любил бродить в сумерках в поисках впечатлений. Ему нравилось все сумеречное: цветы, которые раскрывались только в темноте, лица женщин, возникающие перед ним, действительные или пригрезившиеся.
Иногда он вздрагивал всем телом и как-то неуверенно озирался.
Сумерки и моросящий дождь постепенно изменяли город, что-то стирали, другое добавляли.
Блуждающий взгляд Романа остановился, наткнувшись на Авеля. Он стоял у осыпающейся кирпичной стены. Почему-то эту стену называли стеной плача. Она была вся в трещинах, оплывах и разводах. Случайности перспективы и освещения рисовали на ней изменчивые очертания фигур, как на выцветших фресках…

Увидев Романа, Авель невольно прижался к стене. От него веяло каким-то нездешним холодом и жутью.
Хлопая полами плаща, как крыльями, Роман прошел мимо и скрылся в арке.
Помедлив, Авель подошел к арке. Никого.
Он пересек двор, вошел в подъезд.
В коридоре было темно.
Гулко гукая в ладони, точно в пустой кувшин, мимо пробежал мальчик 7 лет.
Авель надавил на кнопку звонка.
Дверь открылась.
— Ну, наконец-то явился... я уже вся извелась... – В проеме двери обрисовалась фигура тети. На ней был пеньюар, в ушах серьги с тремя агатовыми глазками.
— Я ночевал у приятеля... – пробормотал Авель.
— Только, ради Бога, не хлопай дверью... – торопливо сказала тетя и посторонилась, пропуская Авеля в комнату, где его ждал участковый, худой, рыжий. Его лицо и руки были сплошь усыпаны веснушками.
Участковый молча прошелся по комнате, рассеянно теребя пуговицу на кителе. Он выдерживал паузу. Одно время он работал учителем в сельской школе и знал, что это как-то действует.
С тревожной неуверенностью Авель следил за участковым и когда он заговорил, невольно втянул голову в плечи.
— Мне сказали, что вы знаете Наполеона?..
— А что случилось?.. – Авель взглянул на тетю. Она строила ему гримасы.
— Так вы знаете Наполеона?..
— Нет…
— И ничего не слышали о нем?..
— Кое-что слышал, но можно ли доверять слухам и тому, что пишут в газетах…
— Дело вот в чем…
 Участковый говорил и говорил, меняя голос, а Авель подпирал стену и чертил ногтем на гобелене, которому было лет сто, не меньше, одну и ту же букву «Н», по-разному ее располагая. Получилось какое-то мифическое животное, что-то вроде левиафана.
— Да вы меня не слушаете...
— Я слушаю, слушаю… но, к сожалению, мне нужно идти…
Низко склонив голову, Авель пошел к двери.
Он вышел на улицу, повернул налево, потом направо и остановился в пятне света от уличного фонаря, услышав шаги.
Из темноты вышел старик.
Это был Роман. Авель разглядел в его руках чемодан и зонт с ручкой из поддельного перламутра.
— Вы уезжаете?.. – спросил Авель.
— Что?.. – Роман близоруко сощурился, поправил очки и неуверенно улыбнулся. – А, это ты… нашел свою ветреницу?.. нет?.. а меня уже сдали в архив, хотя я еще хоть куда… правда, дальше своего носа уже ничего не вижу… и чувствую себя совершенно разбитым... кости ноют… погода скверная, льет и льет, не переставая... по всей видимости тебя ввел в заблуждение чемодан… это не мой чемодан… а что, это мысль, может быть, мне на самом деле уехать, вырваться из этой городской тины… вокзал рядом... взять билет на первый уходящий поезд, на какой угодно… и до конечной станции... иногда мне снится зал ожидания этой конечной станции… даже запахи снятся... матери перед смертью тоже снились запахи... представляешь, она уверяла меня, что я родился в рубашке... видно не в той рубашке... – Роман зябко повел плечами. – Ну, мне пора, будь здоров… – Прихрамывая и подволакивая ногу, Роман побрел по направлению к парку.
У сучковатой яблони он остановился, помедлил, как будто ждал вдохновения, потом открыл чемодан.
Он не удивился, увидев на дне чемодана вместо рукописи веревку, свившуюся как змея. Загнув ей хвост, он встал на чемодан, перекинул ее через пятипалый сук, после чего сделал петлю.
В сиянии золота и лазури ему увиделся залив и стайка нимф. Одни играли с волнами, другие, присев на рифы, сушили волосы, а бородатые тритоны дули в длинные завитые раковины, наполняя уши музыкой моря.
«Радуются, резвятся, как дети…» – Роман сморгнул слезы.
Зеленоватые сумерки обволакивали его как вода, в которой плавали и летали птицы, точно призраки в черных ризах, одинокие и печальные.
Веревка натянулась, обвисла, снова натянулась.
Вокруг была одна вода, холодная и мертвая гладь.
Внезапно Роман ощутил, что зашел чересчур далеко.
В смятении, в панике, он повернул назад, но вода уже хлынула в горло.
Перед тем как захлебнуться он увидел то, что уже видел при других обстоятельствах…

Удар грома потряс небо, и Авель не услышал сиплый всхлип Романа.
Разразилась гроза. Небо казалось полыхающим костром, который ветер раздувал во все стороны.
Гроза ушла.
Переждав грозу под навесом, Авель вышел на пустынную улицу. Он шел, опасливо озираясь. Собственные шаги заставляли замирать сердце.
Улица вывела Авеля на площадь, на которой по вечерам обычно толпились люди. Женщины любовались цветами, а мужчины искали их взгляды.
Площадь была безлюдна.
Люди спали. Сон одолевал даже собак…


2.

День угасал. На город опускались сумерки, окутывая его меланхолией.
«Как она сказала… – Подняв голову, Авель взглянул на фасад дома. – Дом наполовину в лесах, на углу аптека... кажется здесь…»
Посмотрев по сторонам, Авель вошел в подъезд.
«Ну и запах…»
Он поднялся по лестнице, прошел по длинному, темному коридору до конца и, помедлив, надавил на кнопку звонка.
Дверь открыла старуха в ночном чепчике, бывшая графиня, о чем свидетельствовали черты ее лица, манеры и тон голоса, довольно холодный.
— Вам кто нужен?.. – спросила старуха, поправляя чепчик. Волосы седые, глаза тусклые, отвисший подбородок.
Авель обратил внимание на ее тонкие щиколотки.
В щель двери он увидел коридор, и несколько дверей. Над одной из дверей покачивалась ржавая подкова. На стенах в коридоре вкривь и вкось висели картины, некоторые без рам.
— Могу я видеть Наполеона?.. – спросил Авель старуху. Он чувствовал себя неловко. Он не знал, как с ней нужно говорить.
— Можно подумать, что это его титул… – Старуха невнятно улыбнулась, вообразив жизнь, которую увидела сквозь имя. – Он уехал в Рылеево… и в весьма плачевном состоянии…
— Давно?..
— Неделю назад… – старуха поджала губы…

К тому часу, когда тетя обычно вставала от сна, Авель уже ехал в электричке.
Вагон был почти пустой.
Устав смотреть в окно, Авель задремал.
Вагон раскачивался, и ему снилось, что он плывет с Норой по морю в барке. Вокруг расстилался пустынный простор. Иногда он украдкой поглядывал на Нору. Ветер теребил ее рыжие волосы, раздувал платье, открывая то, что таило в себе соблазны.
Электричка остановилась, и сон прервался.
«Рылеево…» – прочитал Авель название станции и вышел из вагона на платформу.
Все вокруг было приглушенное, серое.
По неудобной лестнице он спустился с платформы на площадь с задушенными пылью и копотью тополями, лавочками, мастерскими и прочими заведениями, пересек ее и пошел по улице. Перебравшись по шаткому мосту через узкий, мелкий ручей то и дело показывающий свое дно, он подошел к дому под номером 13 с узкими, забранными ставнями окнами. Дом окружал забор из ивовых прутьев, обмазанных глиной. Перед домом коза щипала уцелевшую от пыли траву. Во дворе бродили куры. На покосившемся крыльце дремал пятнистый кот. Малыш 7 лет, как ящерица, ползал вокруг него. Он поднял голову, улыбнулся Авелю всеми своими глазами и детским сердцем. Глаза у него были ясно-голубые. В них было видно дно, как в прозрачной воде.
Дверь была не заперта. Авель перевел дыхание и вошел в сени. Он постоял, привыкая к непривычным запахам и к темноте, потом постучал.
— Кто там еще?.. входите, не заперто…
Авель вошел в комнату.
Из-за шкафа, перегораживающего комнату, выглянул старик. Лицо худое, нос похож на птичий клюв, глаза навыкате.
«Но это же не Наполеон…» – подумал Авель.
На небо наползла сырая мгла. Ветер, запел, завыл под литавры и гобои грома. Начался дождь.
— Проходи, если вошел, не стой в дверях, плохая примета...
— Ну и погода…
— Да уж, в такую погоду и собаку на улицу не выгонишь...
Авель усмехнулся и сел на край скамейки.
Небо постепенно багровело. Вечер был какой-то зловещий.
Старик зажег керосиновую лампу и задернул выцветшие ситцевые занавески на окнах.
— Чай будешь пить?.. – спросил он.
— Нет... – отозвался Авель.
Он размышлял, что ему делать дальше и где искать Наполеона и Нору.
 В тишине и мраке завывал ветер, однообразно шумел дождь, где-то тикали часы.
— Так какое у тебя дело ко мне?.. – спросил старик.
— Мне сказали, что Наполеон…
— Мяу...
От неожиданности Авель вздрогнул, сердце заплясало.
Пятнистая кошка потерлась о ножку стола.
— Так тебе нужен Наполеон?..
— Да, я ищу его…
— Он был здесь, а неделю назад исчез… остались его вещи, книги… это не первое его исчезновение без достаточно убедительных мотивов… исчезает и возвращается как с того света… в деревне его зовут Хароном… у него весьма любопытная биография… и весьма необычная жизнь с тех пор, как появилась эта странная книга… что-то вроде хроники, наполненной всякими преувеличениями… она досталась ему от дяди… он грек по происхождению, пылкий и невероятно похотливый… сменил 7 жен… после смерти последней жены он плавал через море на родину, откуда и привез эту книгу… жил он затворником на острове, старел в безвестности, а умер и прославился… его история попала в газеты… между прочим, в посмертной записке он просил Наполеона сжечь эту книгу… почему-то он был уверен, что она несет в себе зло, правда, при этом не приводил достаточных доказательств… одни химеры…
Старик замолчал.
Авель нерешительно заглянул за шкаф. Старик лежал на узкой кровати, вытянувшись как в гробу. Авель обратил внимание на тикающие стенные часы, которые висели рядом с отрывным календарем.
— Ты не заглядывал в эту книгу?.. – неожиданно спросил старик.
— Нет… впрочем, не знаю… не понимаю, какая сила может быть в обыкновенной книге?..
— Тебе не нужно бояться ее и что-то понимать… старик помешался от разнузданности и удавился… книга к этому не причастна…
— Может быть… – пробормотал Авель и лег на скамейку. Он лежал и поглядывал на шкаф, за которым вздыхал отчасти свихнувшийся на свой манер старик…

* * *

Старика звали Геродот. С детства он проявлял интерес к истории, мечтал написать книгу о связи времен. Эта связь оборвалась, по его мнению, в силу событий, которые разворачивались на его глазах, и история очутилась в тупике. У него был план. План оказался ненадежным, да и время было неподходящее.
Геродота арестовали по доносу, обвинив в заговоре против власти.
За время следствия он поседел, ослеп от слез и осип, доказывая свою невиновность. В конце концов, он согласился с навязываемой ему ролью заговорщика и получил 7 лет тюрьмы строгого режима.
«Человеку и тюрьме надо пожить, чтобы Бог его нашел и обнял...» – Мысленно он повторял эту фразу, как молитву, перед тем как заснуть.
Геродот верил в Бога и не верил в реальность, постоянно от него ускользающую.
Днем Геродот работал в саду начальника тюрьмы, которого звали Вагнер, он слыл либералом среди арестантов, испорченных образованием и привычками, а ночью писал свою хронику.
Засыпал он только под утро, проваливался в сон как в яму, тонул, погружался во что-то мглистое, зеленоватое, непонятное. Откуда-то доносился плеск воды, соблазняющий смех, взвизги. Постепенно мрак прояснялся. Как в тумане возникали тонкие фигуры женщин, слегка смутные, немного блеклые. Лиц он не видел. Он видел лишь их фигуры. Они покачивались с небрежной томной грацией, точно отражения в сонной воде, по-разному маскируясь, видоизменяясь, податливые и покорные малейшему его желанию.
Встав на ноги и слепо вытянув руки, он шел к ним, натыкался на стену и сон рассеивался.
Шли годы.
Однажды Геродот проснулся среди ночи, пережив во сне очередное нежное приключение.
Приоткрыв глаза, он вздрогнул, увидев незнакомца, который показался ему еще и безумцем. Рыжие космы свивались вокруг его лица подобно змеям Медузы Горгоны.
Звали незнакомца Наполеон. В тюрьме он был библиотекарем. Днем он выдавал арестантам газеты и журналы, а ночью, как и Геродот, писал, правда, писал он левой рукой. Он записывал свои сны и прочие искажения реальности.
Он был гением в своем роде, хотя об этом и не подозревал.
— Не пугайся, я не из кошмара… – сказал Наполеон. – Хочу предложить тебе роль в пьесе…
— Но у меня с дикцией не все в порядке… и двигаюсь я как марионетка…
Приближался праздник. Театр с утра до вечера был переполнен актерами, монологами и музыкой. Наполеон был душой этого действа. Одетый как птица одеждой крыльев с рукописью пьесы в руке он прохаживался по сцене взад и вперед.
Воспользовавшись представившимся случаем, Геродот украдкой заглянул в его рукопись. Он прочитал всего лишь несколько абзацев, да и то наугад, после чего закрыл рукопись, немного сам не свой.
Ночью Геродот долго не мог заснуть, ворочался, вздыхал. Наконец он погрузился в полубессознательное состояние. Тело у него было холодное, как у рыбы, и он плыл по Млечному пути в преисподнюю, в черную дыру, расположенную на севере неба у полярной звезды, которая однажды соберет в свое материнское лоно все души и звезды и уснет, чтобы проснуться и дать им другую жизнь…

Встал другой день и Геродот проснулся. Он лежал, пытаясь вспомнить, что с ним происходило во сне, и был он рыбой или птицей.
До полудня он засыпал норы оползней и промоин в саду.
Было жарко. Звенели цикады, опьяневшие от полуденного зноя.
Подняв голову, Геродот увидел стену тумана и за ней сизые хребты гор. Манящая, гипнотизирующая красота.
Неожиданно на гребне крыши галереи появилась фигура Наполеона. В плаще с капюшоном он был похож на апостола, правда, нимба над головой у него не было.
— Что ты там делаешь?.. – спросил Геродот.
— Летаю… – Наполеон повел длинной шеей. – То на небо, то вниз…
— Прекрасно устроился… меня бы окрылил…
— А ты все землю роешь?..
— Рою…
— Думаешь, в рай попадешь?..
— Какая мне разница, в рай или в ад… бог везде…
— Ну да… – с тоской и с сожалением Наполеон глянул вокруг. – Между прочим, у меня к тебе есть предложение…
— Другая роль?..
— Нет… приходи вечером в библиотеку… – Откинув голову, Наполеон обмотал шарф вокруг шеи и потерялся среди облаков и готических скал, величественных и бесплодных.
Тюрьма занимала территорию монастыря, прилепившегося к склону горы. Мрачное здание с ярусами галерей, лабиринтами коридоров и жутких лестниц, по которым по ночам бродили бывшие его обитатели, с севера охраняло море, с юга гиблые болота, а с востока и запада кирпичная стена со сторожевыми башнями по углам.
Наступил вечер и Геродот направился в библиотеку.
Наполеон уже ждал его. Он стоял у окна.
Из башни доносились звуки мандолины. Играл Вагнер. Виртуозом он точно не был.
— Мне нужен помощник в одном деле… – заговорил Наполеон. – Но прежде мне хотелось бы узнать, как ты попал сюда?..
— В общем, как все… на меня написали донос… обвинили в заговоре против власти и еще в чем-то… – Геродот потер лоб, вспоминая подслеповатого и безобидного на вид писателя с голосом похожим на лай охрипшего цепного пса. Среди коллег он пользовался репутацией философа, но как многие философы неспособен был применить свои теории на практике.
Посвятив себя книгам, писатель жил в полном одиночестве, пока у него не помутился рассудок. На старости лет, оторвав себя от подагры и слишком спокойной жизни с удобствами, он женился на очаровательной молодой вдове и сам поднял завесу, которая защищала его личную жизнь от насмешек. Вдову звали Ангелина. Она преподавала музыку и пение в школе. Голос у нее был как у сирены, и она знала, как им пользоваться. В этой же школе Геродот рассказывал детям истории очень похожие на правду и иногда заходил, пожалуй, слишком далеко.
Почти год писатель жил в счастливом неведении, упорно держался за свою слепоту, однако вскоре ему открылись факты и обстоятельства, которые были хорошо известны и замечены всеми, кроме него. Он понял, что давно носит рога.
Вечер писатель провел как обычно в одиночестве. Ангелина была в театре. Она вела рассеянную светскую жизнь. Когда она вернулась домой, он решил объясниться.
— Стоит ли верить слухам… – сказала Ангелина и разыграла трагедию собственного сочинения с истерикой и слезами, а писатель, склонный к созерцанию, задумался. Он наблюдал и размышлял.
Его подозрения пали на Геродота и еще на несколько человек, не избежавших соблазна с тоской, с сожалением или с восторгом взглянуть на Ангелину.
Чтобы освободиться от мучительных сомнений и восстановить свою честь хотя бы в собственных глазах, писатель написал донос на Геродота, дополнив обвинение в еврейском заговоре целым рядом иных сведений, которые позволяли увидеть все дело в настоящем свете.
— Нелепость… и повода у него не было… просто стечение обстоятельств… – Геродот слегка покраснел.
— Выходит, что ты жертва обстоятельств… – сказал Наполеон.
— А ты философ…
— Нет, я наблюдатель… – Губы Наполеона задрожали от сдерживаемого смеха. И все же после нескольких невнятных восклицания, он расхохотался.
— Как же тебе удалось узнать, кто написал донос?.. – спросил Наполеон, вытирая слезы.
— Когда жена ушла от писателя, он застрелился… представляешь, почти полгода он сидел в кресле мертвый… дверь взломали, потому что он не платил за квартиру и нашли скелет в совершенно пустой комнате… его жена вывезла всю мебель, оставила ему только кресло… а перед тем как застрелиться, он написал мне письмо, нечто вроде доноса на самого себя…
— Все мы встречались с каким-либо разочарованием в жизни, но не будем касаться твоих чувств… это мучительная тема… весьма мучительная… я знаю, что значит пережить измену, сам это испытал три или четыре раза, не помню точно…
После довольно продолжительной паузы Наполеон посвятил Геродота в свой план побега.
Среди старых монастырских книг он нашел схему подземных ходов. Один из потайных входов находился в библиотеке.
— Идея недурная, но… – Геродот глянул по сторонам.
Чтобы развеять его сомнения Наполеон повернул какую-то розетку. Книжный шкаф ушел в сторону, открыв узкий проход в сырую, затхлую темноту.
Геродот с любопытством воззрился на то, что ему открылось.
— Я уже был там… – сказал Наполеон, заглянув в черную дыру. – Даже оставил метки, чтобы не заблудиться…
Геродот колебался.
— Когда?.. – спросил он, все еще сомневаясь в исходе побега.
— Завтра вечером… воспользуемся суетой перед праздником… – Наполеон внимательно посмотрел на Геродота. – Ты знаешь, смотрю на тебя и узнаю себя, будто в зеркало гляжу… у тебя все как и у меня, и фигура, и возраст, и вид такой же в точности, как и мой… губы, нос, глаза, даже прическа… говорили мне, а я не верил, будто видели меня в разных местах, думал, морочат бреднями, как будто я раздвоился… мне и одного себя больше чем достаточно…
— Ты меня запутал… о чем ты говоришь?..
— Нет, на самом деле, я даже пережил семейный роман или придумал его, уже не помню… в театре смеялись, что мой двойник угадывает мои желания и все мои дела делает за меня… однако тише…
— А это что за птица?..
— Это художник, несомненно, гений или воображает себя гением… говорит, что оставил свой след в искусстве…
— До смерти напугал…
Наполеон говорил с художником о декорациях к пьесе, а Геродот пытался понять, что в нем неприятнее, его внешность или голос. Он как будто выплевывал слова.
Ночью Геродота преследовали кошмары. Он жил птичьей жизнью. Птицы лишь выглядят безмятежно, но и они страдают.
Хрипло каркнув, Геродот проснулся. Его испугал собственный голос. Он ощупал грудь, почесал спину. Летал он как будто без крыльев, но постель и весь пол были усыпаны перьями…

До полудня Геродот засыпал норы оползней и промоин в саду.
Вокруг было тихо.
Неожиданно из зарослей акаций донеслись звуки мандолины. Появился Вагнер. Он был не один. Рядом с ним шла хрупкая, привлекательная на вид женщина. Геродот не смог ее хорошо рассмотреть. От цветов синих, желто-зеленых, белых, бледно-алых рябило в глазах. Он отметил только, что между незнакомкой и Вагнером ощущалась разница в возрасте. И держался Вагнер стесненно, скованно, что вызывало удивление.
Вагнер и незнакомка прошли мимо.
Проводив их взглядом, Геродот глянул на часы и направился в библиотеку.
Наполеон уже ждал его, собрав все нужное для побега.
— Ты готов?..
— Да…
Наполеон зажег лампу и повернул розетку.
Шкаф ушел в стену, и тьма поглотила их одним зевком.
Какое-то время они спускались по лестнице, и чем ниже они спускались, тем больше обнаруживалось лестниц. Наконец они добрались до дна и пошли по лабиринту низких сводчатых коридоров, обходя темные закоулки с затхлым запахом и с опаской поглядывая на шаткие своды. Казалось, они вот-вот рухнут. Иногда им приходилось пробираться на четвереньках.
Внезапно Геродот ощутил чье-то присутствие и застыл в ужасе. Какие-то мерзкие, извивающиеся твари, не принадлежащие этому миру, таращили на него глаза.
— Не бойся, это летучие мыши… – успокоил его Наполеон.
Едва он произнес эти слова, как стая летучих мышей с писком сорвалась с потолка.
В ужасе Геродот присел, обхватив голову руками.
Лампа замигала и погасла. Воцарилась тьма и тишина. Где верх, где низ? Одна тьма, не видно ничего вблизи.
Наткнувшись на ржавую решетку, перегораживающую проход, Наполеон вцепился в нее руками, в отчаянии сотряс ее так, что она загудела, потом бросился на стену, словно хотел проложить путь сквозь камни. На глазах его выступили слезы. Сквозь слезы он увидел в стене узкую полосу света.
— Кажется, не все потеряно… – пробормотал он, заикаясь, и толкнул узкую, покрытую ржавой слизью дверь.
Они вышли наружу. Пока они блуждали в лабиринте подземных ходов, иней украсил кружевами ветки деревьев и кусты. Было холодно. Светил месяц, но еще совсем молодой и его бледный свет почти не рассеивал тьму.
Наполеон шел впереди. Тронутая морозом земля отвердела и скользила под его ногами. Неожиданно он исчез, как сквозь землю провалился. Геродот окликнул его, сделал несколько шагов и…
Очнулся Геродот в пещере. На стенах цвели и вяли тени. Он лежал и удивлялся тому, что видел и слышал. Где-то тикали часы. Он их не видел. Звуки доносились словно издалека. Иногда они затихали.
— Я умер?.. или это сон… глазам не верю… – Геродот потер глаза. Возле него стояла рыжеволосая незнакомка, по виду ангел. – А где Наполеон?..
— Тише, оглушил… – прошептал Наполеона.
В неловком замешательстве Геродот посмотрел на Наполеона, потом на незнакомку.
Незнакомка рассмеялась, обняла Наполеона.
— Я так рада… – Она поцеловала его в подбородок, в нос, в очки. Он отстранился, спросил, заикаясь и запинаясь:
— Ты все сделала, как я просил?..
— Да… все сделала, даже купила дом в деревне, который стоил мне… боюсь сказать сколько он мне стоил, но меньше, чем может стоить такой дом…
— Ну что, опомнился?.. – обратился Наполеон к Геродоту.
— Кажется, да, но боль в голове и что-то с глазами… кто она?..
— Серафима… мой ангел-хранитель… вставай, не лежи бревном… пора в дорогу…
Тускло сквозь туман светил ущербный месяц. Вокруг ни души, лишь угрюмые скалы. Дикая местность. Тишину пугал хохот филина.
Всю ночь они шли, уходили все глубже в горы.
Встал день, и они легли там, где он их застал. Так в ряд и лежали…

* * *

По роковому стечению обстоятельств, как только потайная дверь за беглецами закрылась, в библиотеку вошел Вагнер.
Увидев записку на столе и щель потайного входа, Вагнер все понял. Он схватил лампу и устремился за беглецами.
Около часа Вагнера вела невидимая рука и завела неизвестно куда.
Он заблудился в лабиринте подземных ходов.
Неверное мерцание померкло, как отблеск в зеркале. Лампа погасла. Кто ее задул? Может быть, сам Сатана по своему капризу, для которого свет и все видимое лишь мнимость?
Неуверенно, ощупью Вагнер сделал еще несколько шагов и наткнулся на стену.
Он перевел дыхание и присел на корточки у стены. Погоня его утомила.
Глаза постепенно привыкли к темноте. Он огляделся. Это была довольно большая комната с несколькими выходами. Строй колонн, статуи из алебастра, фрески на стенах с изображением голых тел в пламени, скрюченных, раздутых и совсем плоских.
«Все как в пьесе Наполеона… не хватает только смолы и серы…» – подумал Вагнер, вымучивая смех.
Мысли спутались, смешались, когда он услышал возню крыс.
Крысы затихли.
Вокруг лишь тяжелое дыхание тьмы, как музыка Баха. Когда она заполнила Вагнера целиком, он укутался поплотнее в плащ и уснул, но тут же в ужасе проснулся. Ему привиделись крысы, вгрызающиеся в ногу. Вытаращив глаза, он встал на ноги. Невидимые крысы беспокойно копошились в темноте.
Сон превратился в бдение среди крыс.
Крысы неслышно ерзали поодаль, подкрадывались.
Как марионетка он вскидывал голову, делал угрожающий жест коченеющими руками и затихал.
Спустя какое-то время сцена повторялась.
Тьма и молчание странно действует на людей с воображением, придумывающих действительность.
Приоткрыв глаза, Вагнер увидел Маргариту. Окутанная мягкой зеленоватой прохладой, приукрашено красивая она проплыла мимо, грациозно прогибаясь, оставляя за собой нежное свечение…

Вагнера нашли лишь вечером следующего дня среди зловонной тьмы совсем близко от ада в плачевном состоянии. Он бормотал что-то путанное о золоте Рейна и русалках, как заклинания.
Когда его привели в чувство, он лишь спросил, улыбнувшись улыбкой утопленника:
— Кто все эти люди?..
Столь странное поведение требовало разъяснений. Никому не приходило в голову, что всего несколько часов, проведенных в темноте, могли стать причиной таких перемен.
Было начато служебное расследование.
Следователь с горбатой и худой спиной положил перед Вагнером стопку бумаги.
— Опишите все, как было, и со всей ясностью… только в прозе и без иносказаний… следствие испытывает недостаток в фактах…
Вагнер изложил на бумаге обстоятельства дела.
Его странствие заняло несколько страниц, забрызганных чернилами, со сносками и примечаниями, похожими на заплаты.
«Типичный бред сумасшедшего… – думал следователь, шаг за шагом продираясь сквозь заросли слов. – Столько бумаги извел и ни слова о побеге… и ни одного имени… сошло бы любое… одни анонимы в третьем лице… сирены, нимфы, русалки… такое впечатление, что я погрузился в воду… птицей или рыбой?.. глупо, более чем глупо… – Следователь пропустил несколько страниц. – Все, занавес, гром рукоплесканий… что дальше?..» – Он глянул в окно. На город наползала сырая мгла…

Оставшись наедине, Вагнер вернулся к книгам, к которым он с некоторых пор питал склонность не без влияния Наполеона, но вскоре застрял между фраз. Он уронил очки.
Около часа он спал.
Следователь появлялся в разные часы дня и ночи, иногда навеселе, изысканно жестикулирующий при каждом удобном случае. Он таращил глаза искусителя, потирал шелушащийся нарыв на шее и требовал факты.
— В этом деле все имеет значение… все за и против… – убеждал он Вагнера, горячился.
Вагнер слушал его с безразличием манекена. Он был далеко, на диком берегу Рейна. В облаках тускло поблескивала подглядывающая и крадущаяся луна. Прислушиваясь к тихому меланхоличному бреду воды, он вспоминал и не без удовольствия свое странствие среди скал на дне Рейна. Перед глазами рисовались подернутые тьмой картины глухой ночной жизни воды с грациозно танцующими рыбами и птицами.
День отошел. Краски померкли. На город опустилась чреватая угрюмым молчанием ночь.
Всхлипы воды в камнях и хриплые крики чаек сплелись с голосом Маргариты мягким и низким. Она стояла перед ним в вечернем платье с открытой спиной и плечами и отражалась в воде как в зеркале, которое ею восхищалось, золотом ее волос, белизной спины и плеч. Несмело коснувшись руки Маргариты, он вздрогнул.
Все обман и ложь.
— Итак, могу ли я узнать, кто она?.. ее имя, возраст… – спросил следователь.
— Простите…
— Но почему нет?.. – Холодно и пристально следователь рассматривал Вагнера и вспоминал Римму, свою пассию. Она работала в книжном магазине.
В дверь постучали. Появился невзрачный на вид господин в сером плаще.
— Что ж, увидимся позже… кстати, она хорошенькая?.. больше, чем можно выразить словами… божественна… надеюсь вам было хорошо вместе?.. да или нет?.. да… я вижу…
Следователь удалился.
Выпив остывший чай, Вагнер лег на кушетку.
Пустое небо над ним постепенно разворачивалось, раскрывалось как бутон…
 
К счастью для Вагнера в его дело вмешались врачи. Учитывая малоизвестные сведения из его биографии, они рекомендовали оставить его в покое на время.
Следователь не ожидал такого поворота событий.
Он шел по улице, думая о Вагнере и незнакомке. Мысли о незнакомке привели его к Римме. Успеха у нее он не имел. Последняя их встреча кончилась неприятным столкновением.
Оставшись один в комнате, следователь посмотрел в зеркало, увидел себя, Римму, детей. Они напоминали солнечные пятна на стене.
«Семья, дети… нет, только не это…» – подумал он, растворяясь в сонных мыслях. Дети вызывали у него страх и совершенную растерянность.
Послонявшись по комнате, следователь лег и попытался заснуть, но сон бежал от него. Путаясь в рукавах, он надел плащ и вышел на улицу.
Он пытался быть самим собой, каким он себя воображал, со своими принципами, привычками, и все-таки он нашел в себе силы пройти мимо книжного магазина.
Римма скрывалась за спасительными стеклами витрины.
Следователь слегка склонил голову, но она не ответила на приветствие.
Выпив вина в павильоне на углу, следователь вернулся домой.
Жил он один в тесной комнате с низким потолком.
Одиночество его не пугало.
Не раздеваясь, он лег на кушетку.
В его голове стали всплывать обрывки фраз из повествования Вагнера, точно рябь на воде. Он не удивился, когда появилась Римма в сопровождении херувимов и серафимов. Они вспархивали, кружили под потолком.
Он не узнавал себя. Его поразила смиренная робость, с какой он смотрел на Римму, и почти нежность манер.
Увы. Близость была слишком скоротечной. Римма покинула его почти сразу, как только он выдавил из себя несколько капель удовольствия. Она собрала волосы в узел и ушла, оставив на столе заколку для волос.
Хлопнула дверь, и он очнулся.
Это была игра воображения, но сцена с всхлипами и стенаниями позволила ему чуть лучше узнать себя.
 «Конечно она необыкновенная девушка, но… слишком поздно что-то менять…»
Ход его мыслей, в которых он увяз, как в тине, был прерван стуком в дверь.
Приоткрыв дверь, он увидел мальчика 5 лет, его грязные босые ноги, сопли под носом. Он принес газеты.
Сглотнув комок в горле, следователь взял у него газеты и закрыл дверь.
«Какой сегодня день?.. кажется суббота…»
По субботам следователь обычно встречался с матерью и сестрами.
Мать была для них отцом. Отец, старый, уже успевший устать от жизни человек, исчез много лет назад, когда все спали. Он стал покойником без могилы. От него осталась лишь тусклая фотография, на которой он напоминал манекен без глаз.
С сестрами у следователя были довольно запутанные и неясные отношения. Прошлой зимой они умерли девственницами, задохнулись угарным газом. Мать умерла годом раньше.
Глаза следователя помутнели от слез.
Он встал, оделся и вышел из дома.
У дома с мансардой, в котором следователь когда-то жил с сестрой и матерью, он остановился. Он стоял среди серо-пепельных призраков вечера, порхающих над тусклыми, запыленными камелиями и вспоминал сестер, их невинные забавы, игры, ласки, всегда веселый смех.
Из темноты воспоминаний выплыла изящно гибкая фигура Риммы. В ее строгой сдержанности виделась изысканная утонченность.
Он сморгнул.
Вместо Риммы мимо прошла старуха, бывшая графиня, прямая как палка, сухая и костлявая.
Было уже около полуночи.
Следователь стоял на мосту через пролив и что-то бормотал. Неуклюжий монолог напоминал эпитафию.
На дне пролива лежал серп молодой луны. Нет, это был не серп молодой луны, а искуситель со скользкой чешуей.
Монолог, который следователь произносил, почти декламируя с блестящими от слез глазами, закончился на полуслове.
Отстраненно глянув по сторонам, он снял плащ, положил его на парапет, расстегнул верхние пуговицы рубашки, пригладил волосы и прыгнул вниз как все самоубийцы.
Снова пошел дождь. Дождь как будто ждал развития этой сцены.
Утром тело утопленника вынесло на плес. Проходивший мимо рыбак покрыл его лицо платком, чтобы чайки не выклевали глаза…

* * *

Побег, казавшийся дерзким, гибельным, невозможным, удался.
Изменив имя и внешность, Геродот устроился на работу и продолжил свои писания. Книги отгораживали его от людей и не давали испортить одиночество. В них был покой и убежище, куда он мог войти в любую минуту и укрыться от мирской суеты и вечно куда-то спешащих людей. Они как будто боялись опоздать или попасть не туда.
Шли годы.
Дом, в котором жил Геродот, постепенно старел и пустел. Люди куда-то уходили или умирали.
Старел и Геродот. Походка его стала медленной и шаткой.
Днем он писал свою хронику, а ночью его преследовали какие-то заразные сны.
Ему снилась книга Наполеона. Она напоминала створчатое зеркало, в котором отражалась незнакомая комната. Геродот напряг слух, но ничего подозрительного или необычного не услышал. Вокруг царила тишина, которую нарушало лишь тиканье невидимого будильника.
Он встал и пошел с протянутыми в темноту руками. Услышав смех, он замер. Кто-то обнял его. Незнакомка была похожа на строгую музу и мадонну с дыханием херувима.
Дыхание их смешалось, и Геродот очнулся во тьме немой и холодной.
Перед глазами все еще мелькали бессвязные картины любовной страсти, обрастающие подробностями, в которых, как говорят историки, скрыт дьявол.
«Если связать между собой все факты, выстраивая их в цепь, то получается, что я схожу с ума…» – Геродот потряс головой. Никогда он не чувствовал себя столь неуверенно. В глазах его читался страх. Он был напуган своими мыслями.
Надо сказать, что Геродот отличался той скромностью, какой обычно отличаются гении. Скромность и увлечение историей лишили его большинства наслаждений, но преклонение перед прекрасным полом оставалось его слабостью и страстью.
Геродоту было около 50 лет, когда он увидел на летней сцене театра рыжеволосую незнакомку. В облаках кружев и легкого газа она казалась неземным существом. За ее плечами трепетали невидимые крылья.
Незнакомка уронила веер. Он поднял его. Улыбка, церемонный поклон, несколько ничего не значащих слов и все.
Геродот влюбился в незнакомку без памяти, еще не зная ее.
Он навел справки.
Выяснилось, что танцовщицу зовут Серафима и она не замужем. Он написал ей довольно невразумительное письмо. От возбуждения рука его была нетверда, и почерк едва можно было разобрать, тем не менее, он получил приглашение…

В пятницу Геродот проснулся чуть свет. Он лежал и улыбался без всякой видимой причины и повода. Сон его был крепок, а сновидения приятны. Главным действующим лицом в них была Серафима.
До 5 часов вечера Геродот слонялся по комнате, потом оделся и вышел из дома. Он был несколько бледен.
Серафима жила в коммунальной квартире.
Геродот надавил на кнопку звонка. Дверь открыла старуха в валенках.
— Вам кто нужен?..
В щель двери Геродот увидел коридор, и несколько дверей. Над одной из дверей покачивалась ржавая подкова. На стенах в коридоре вкривь и вкось висели картины, некоторые без рам.
— Могу я видеть Серафиму?.. – спросил Геродот, заикаясь. Он чувствовал не совсем уверенно.
— Ее комната в конце коридора.
Геродот перевел дыхание и постучал в дверь. Дверь приоткрылась, она была не заперта, и Геродот очутился в довольно большой комнате с камином. В нише за занавеской скрывалась кровать.
Геродот осторожно раздвинул занавеску.
Серафима спала, разметавшись на кровати среди скомканных простыней.
На трехногом столике у кровати стоял надпитый бокал вина.
Какое-то время Геродот украдкой разглядывал тело Серафимы, ее тонкую шею, плечи, грудь и волнующие тайные прелести.
Все в ней будило желание, очаровывало.
— Рада тебя видеть… – сонно пробормотала Серафима и, назвав именем, имеющим слабое сходство с его именем, потянула к себе.
«Она обозналась, если позволяет себе такие вольности… – подумал Геродот. – Вряд ли я мог пробудить столь пылкое и страстное чувство, тем более при таких обстоятельствах…»
Эти сомнения лишь мгновение терзали его.
— Ты ангел… – пролепетал он восторженно.
— А ты обманщик… иди ко мне… – Серафима обвила рукой его шею, и он довольно неловко и грубо подмял ее под себя.
Ничего у него не вышло. Он лишь насмешил Серафиму своей неуклюжестью.
— Ты такой неловкий… совсем отвык от ласк… и целоваться разучился…
— Извини… – пробормотал он и без сил откинулся на подушку. Им овладела сонливость.
Все исчезло. Вокруг было только небо и гладь сонной воды. Он вошел в воду и поплыл к рифам. У рифов играли водовороты и стайка нимф.
Услышав шум и почувствовав близость беды, он повернул назад, но было уже поздно. Его окружили змеи. Повсюду они бороздили поверхность воды.
Он испытал и изумление и страх, когда почувствовал, что и сам превращается в змею. Вместо ног он бил воду хвостом и обрастал чешуей.
Одна из змей прильнула к нему нагим телом.
Миг наслаждения и сон рассеялся.
Геродот проснулся. Он лежал, уставившись в потолок, и не мог понять, где он.
Он видел все вокруг как-то неотчетливо.
Кровать стояла у окна. Он повернулся к окну лицом, увидел крыши, небо, облака, деревья, над которыми кружили какие-то птиц.
Надо сказать, что Геродот не различал птиц, путал деревья и не мог отличить одно растение от другого.
Вытянув шею, он увидел кусочек улицы, колодец, изогнутую отполированную рукоятку, цепь, ведро, качающиеся на веревке простыни, дом в глубине двора и то, что там происходило в одной из комнат.
Все так, как должно быть и что-то не так.
Он привстал и осторожно сдвинул занавеску. Серафима стояла у зеркала. Она подкручивала пальцами локоны. Губы ее рдели как чашечки роз.
Геродот поискал взглядом одежду. Трудно было ускользнуть незамеченным, даже крадучись. Оставалось только одно, распластаться и не шевелиться.
Серафима открыла дверь. Не переступая порога, она замерла и так стояла некоторое время, склонив голову набок и чуть сутулясь.
Геродот не попытался задержать ее или даже просто попрощаться, окликнув.
Дверь захлопнулась.
Судорожно вздохнув, Геродот встал.
Наспех, впотьмах одеваясь, он потерял равновесие, опрокинул стул, пытаясь удержаться, потянул за собой скатерть, в которую судорожно вцепился пальцами. Звон от упавшей посуды заставил его испуганно замереть.
В коридоре Геродот наткнулся на старика с безумным взглядом и чуть не наступил на полуслепую собаку, спавшую на коврике у двери, которая хрипло залаяла. Едва не лишившись чувств, он нащупал неверной рукой дверь.
Обитатели дома в глубине двора видели как Геродот уходил, едва переставляя подгибающиеся ноги, словно не чувствуя под собой земли. Он то и дело останавливался, мгновение стоял, покачиваясь, угрожая упасть, и снова пускался в путь, меняя направление.
Погода была скверная. Сыро. Холодно. Ветер пронизывал насквозь, выл в подворотнях, рыскал по переулкам…

Случилось так, что в тот же день Серафима исчезла. Город только об этом и говорил. Было начато следствие. Вскоре появилось предположение, что Серафима утонула. Эта версия казалась правдоподобной. Нашли ее одежду среди прибрежных скал, однако поиски тела были безуспешны и дело закрыли.
Целыми днями Геродот рылся в архивах и писал свою хронику, а ночью лежал, прислушиваясь к шуму прибоя и тиканью невидимого будильника. Засыпал он только под утро. Тяжкие вздохи кровати, рассказывали о жизни и странствиях старика во сне.
Однажды он увидел утопленницу в длинном белом платье как у невесты. Она плыла вниз по течению Рейна с распущенными волосами. Раздувшееся точно парашют платье держало ее на поверхности, пока не намокло и не утащило на дно. Утопленница исчезла, снова появилась. Голова ее слегка приподнялась. Лицо у нее было спокойное, безмятежное, глаза открыты. Не мигая, она смотрела на него.
Геродот шагнул в воду и проснулся. Он лежал и мучил себя воспоминаниями.
Так он жил и старел среди пауков, летучих мышей и призраков. Злые языки уверяли, что в пустующем доме были и другие обитатели.
Как-то Геродот проснулся среди ночи.
Перед глазами проплыло желтое пятно. Очертаниями оно напоминало женскую фигуру.
Он потер глаза.
Все мимолетно, точно во сне.
Показалось, что кто-то постучал в окно.
Ступая медленно и тяжело, он подошел к окну. Никого. Лишь тьма чернее чернил.
Длилась ночь, и длился странный сон, полный изощренных и завораживающих видений.
Геродот смутился, оробел, когда появилась Серафима.
Босоногая, она прошла плывущей походкой к зеркалу, распустила волосы, упавшие как потоки воды на ее голые плечи и приоткрытую грудь. Тело у нее было белое, точно снег, и почти прозрачное. Сквозь нее можно было разглядеть стоявшие на этажерке книги, желтые пожухлые цветы в вазе с узким горлом, стеклянных уродцев с крылышками, но она не была тенью. Геродот слышал ее шаги, шуршание шелка.
Притворившись спящим, он лежал и боялся лишний раз шевельнуться.
— Не притворяйся спящим… – Смеясь, Серафима откинула одеяло.
Они обменялись нежными ласками, и все свершилось само собой.
Это был всего лишь сон, приснившийся на рассвете.
Блуждающий взгляд Геродота скользнул по комнате.
Паутина в углах, копоть на стенах, развешанные на веревке пучки мяты.
— Что со мной творится?.. подобное у меня было, но такого еще не было… или я схожу с ума?.. – голос Геродота предательски задрожал, а черты лица заострились.
Выпив из треснувшей чашки с отбитой ручкой остывший чай, он полистал рукопись. Он пытался успокоить возбужденное воображение, но неясная тревога, готовая превратиться в навязчивую идею, не отпускала.
Тяжело вздохнув, он достал из ящика стола папку, в которой хранилась рукопись Наполеона и его письма. Вместо подписи он рисовал бабочку, ящерицу или цветок. Геродот хотел использовать его письма как пролог к своей книге.
«Надо все это сжечь… все без исключения… превратить в золу…»
Почувствовав чье-то молчаливое и невидимое присутствие, он испуганно глянул по сторонам…

Длилась ночь.
Потрескивал фитиль в лампе. Пели сверчки. Хрипло лаяли собаки.
Геродот ходил кругами по комнате. Иногда он останавливался у зеркала и стоял, тупо вглядываясь в свое смутное отражение.
Авель заворочался, пробормотал что-то невнятное.
Геродот лег и попытался заснуть, но безуспешно. Перед глазами мелькали смутные картины.
Окно постепенно светлело. В бликах, чешуйках света, как в отслоившейся амальгаме, мерцала какая-то страшная, зловещая пустота. Она манила, притягивала.
Геродот встал и подошел к окну. Под окнами бежал ручей. Тысячью хрустально-голубых, небесных глаз смотрела на него вода и говорила с ним голосом Серафимы и других ночных созданий.
Ручей делал зигзаги, и вода завивалась в водовороты, затягивая туда опавшие листья. Они сбивались в стаи, как птицы.
Какое-то время Геродот смотрел на игру бегущей воды и думал о своей напрасно потраченной жизни.
Он обернулся. Глаза его устремились на дверь.
Вдруг дверь отворилась, но никто не вошел, однако Геродот как-то нелепо улыбнулся и прошептал:
— Боже мой, это ты?..
Он увидел Серафиму, ее юное лицо, арки бровей, темные глаза с отблесками на дне, слегка косящие от желания, нос с небольшой горбинкой, тонко очерченные, влажно блестящие губы, чувственные ямочки на щеках, красиво очерченную грудь и всю ее стройную фигуру, застывшую посреди комнаты в ожидании.
Глаза ненадежные и лживые свидетели, и Геродот потянулся к Серафиме, но она остановила его.
— За нами подсматривают...
— Это Авель, мой гость… он спит... – Геродот снова попытался обнять Серафиму, но она ускользнула, смеясь.
— Ты дописал свою книгу?..
— Нет еще... не могу поверить, ты как мираж… – ощутив приступ слабости, Геродот сел на край кровати.
— Когда-то Наполеона преследовал точно такой же мираж... ты знаешь, он впутался в неприятную историю из-за своей книги… и все потерял, чем, впрочем, никогда и не обладал...
Услышав голоса, Авель приоткрыл веки. Он лежал, пытаясь понять, утро или вечер за окном. Близоруко сощурившись, он глянул на часы.
Часы стояли.
За окном уныло, лил дождь.
В комнате было душно и жутковато тихо.
Авель потянулся и заглянул за шкаф.
Старик стоял у окна, опустив голову, и с кем разговаривал крайне бессвязно и смущенно, иногда как будто не своим голосом.
— Наполеон мне говорил, что вы похожи, но ты другой… – Серафима откинул прядку со лба Геродота.
Он молча улыбнулся.
— О чем ты думаешь?..
— О нас с тобой …
Произнеся эту фразу, старик сжал и поцеловал чью-то невидимую руку, после чего медленно опустился на кровать.
Вся эта сцена казалась совершенно необъяснимой.
«Старик явно не в себе…» – подумал Авель и лег на кушетку. Он лежал и прислушивался. Услышав скрип кровати и тихие стоны старика, он отвернулся к стене и как только дождь кончился, поторопился уйти…