Языческое отражение в библейском мифе

Дмитрий Рысаков (Москва, Литинститут им. А.М. Горького)

Языческое отражение в библейском мифе:
роман «Иов» Й. Рота

 В романе «Иов» (1930) можно отметить не только параллелизм с библейским источником, но и другие связи. Ведь роман относится к постфрейдовской литературе. Дело не в запертых темах, которые соблазнительно здесь открыть.
 Й. Рот, например, достаточно прямо говорит о том, что Менделя Зингера и его жену разделяла «холодная, стеклянная стена» (1; 4). Но вопрос в другом: возвещает ли Рот Библию? Религиозен ли его роман? Не является ли «Иов» конгломератом притч, притч с законченной, замкнутой сюжетикой, в ряду которых под библейскими образами скрываются психологические герои? Не приходится ли наблюдать, что смирение «современного Иова» есть результат некоего автоматизма его жизни, автоматизма, который обнаруживается в 20 веке у всякой личности в виде отчуждения.
 Й. Рот творит в эпоху, когда были изобретены кино и граммофон - искривленные сенсорные зеркала: «В кино человек не узнает собственную походку, в граммофоне – собственный голос» (2; 92). В зеркале Зингер чуждается самого себя.
 Ф. Кафка, живший в пражском доме, маркировавшем границу гетто, типизирует отчуждение. Так Гамсун, Камю и Джойс настойчиво выводят героев, находящихся вне себя, словно пребывающих в полусне, в сомнамбулии. Мир задерживает их на каждом шагу. В Америке Зингер находит полую статую Свободы, и скоро ему кажется, что из него «вырвали душу» (1; 90). Он отправляется в Америку вслед за юным Карлом Россманом из романа Ф. Кафки («Пропавший без вести», 1913-16). Там оба героя терпят очередной крах. «Россия – страна печали, Америка – страна свободы», - иронично звучит в романе «Иов» (1; 61). Печаль проступает и в представлении Ф. Кафки о России: «Безграничная притягательная сила России. …Её выражает картина великой необозримой реки с желтоватой водой, повсюду стремящей свои волны, волны не очень высокие. Пустынная растрёпанная степь вдоль берегов, поникшая трава» (3; 727).
 В одной из последних сцен романа «Иов» сын Менухим поднимает отца Менделя, «как ребенка», и усаживает к себе на колени. Так герой «Приговора» Кафки ¬- Георг - берет старого Бендемана на руки, а тот начинает играть цепочкой от его часов. Георгу становится страшно...
 Что такое крушение империи - мы знаем - это когда нет больше опеки, нет опоры. Трагическая беспомощность отцов. Ущемление сыновнего духа. Фрейд вызывает особый интерес особенно на стыке веков. Его концепция строится из мифа и возводится до мифа.
 Софокловский миф был взят Фрейдом (1856-1939), гомеровский миф Д. Джойсом (1882 -1931), библейский миф – Й. Ротом (1894-1939), Ф. Кафка (1883-1924) обрабатывал традиционные древнегреческие сюжеты («Молчание сирен», «Посейдон», «Прометей»), Г. Майринк (1868-1932) воссоздал древнееврейскую притчу. Отто Вайнингер (1880-1903) в своем «принципиальном исследовании» (1902) почти одновременно с соотечественником Зигмундом Фрейдом находит в человеке прометеевскую настроенность, «…ибо каждый ощущает едва заметное, бессознательное, а иногда и ярко выраженное чувство гнева против человека, который, не спросясь его, толкнул его в жизнь и наделил его при рождении именем, которое тот нашел наиболее подходящим» (4; 316).
 Фрейд взял языческое лекало, ему не подходила притча из книги Священного писания, соответственно – моральный конфликт, ему был нужен пример бессознательного, машинального поведения, пример жизни, руководимой роком. Бесполая проблематика библейского мифа (нет женщины) не устраивала его. Фрейд предпочел половой конфликт, полюсный человеческий конфликт.
 Но библейская притча подошла его современнику Й. Роту. Он подготавливает этическую проблематику психической. Показывает изоляцию личности внутри рода, семьи, - прежде, чем изобразить героизм повседневного существования человека. Затем переводит этическую проблематику в экзистенциальную. Иов пытается отстоять пути свои пред лицом Его. Именно отстоять: библейский Иов перед Богом выступает так: Вот, я завел судебное дело; знаю, что буду прав.
 Общее у двух мифов – об Эдипе и об Иове: человек подавлен Богом. На пике величайшей паники он обретает веру. Но тут он снова подавлен невозможностью обеспечить свою веру логикой, потому что логика – это знак конкуренции. Так, твердил Тертуллиан: «Верую, ибо это абсурдно»; но уже кричал Лебедев у Достоевского: «Верую, но толкую… Ибо нищ и наг, и атом в коловращении людей…» (Ницше подменил Бога человеком, а некий современный еретик, о котором можно было узнать в средствах массовой информации, предупредил плюралистический мир о новой угрозе подмены: «Бог должен верить в человека, а не человек – в бога»).
 Два сюжета об отцах и детях, но как они отличаются. Не только тем, что в первом случае - в центре отец, а во втором сын. Как раз нет: трагизм положения Эдипа приходится на то время, когда Эдип, как Иов, – слепой горестный старец, которого дочь Антигона приводит под стены Афин, в сад Эвменид, и к нему прибегает растерянный сын, вступивший с братом в смертельную схватку… Есть ли намерение у создателя притчи Йозефа Рота доказать, что религиозное чувство строится на общечеловеческой сыновней вине? Да. Он выводит редкий для литературных сюжетов случай – не сын покидает семью, а семья оставляет сына. Более сложная в психологическом исполнении схема, ведь на события во всем романе должны смотреть бессмысленные глаза Менухима.
 Тогда как в библейской книге Иова сфера интимности занижена. Гнездо Иова явлено условно. Дети его выведены в тексте вместе с его имуществом: «семь сыновей и три дочери» / (Ср.: «Семь тысяч мелкого скота, три тысячи верблюдов, пятьсот пар волов и пятьсот ослиц» и т.д. (Гл. 1)). Притча построена по определенным канонам, имеет много общих мест, поэтических сентенций, проповедей страдания, но и властную метафорику. Здесь есть серьезное схождение: метафорика Библии имеет характер медитации, внушающей образности. Образности, рождаемой сравнениями, без прилагательных. Думается, что Рот стремился реализовать в своем романе именно библейский эффект метафор: с помощью коротких, мощных фраз построить свое афористическое писание. Возможно, так действовал Кафка, выстраивая синтаксические конструкции с союзом «als ob» («как будто»).
 Библейские прилагательные – количественные и глагольные - лишены оттенков, но исполнены значения полярности: ручьи, которые черны от льда; (братья мои) от стыда краснеют, зеленеет он (лицемер) перед солнцем (Гл. 6 и 8).
 (Ср. в «Эдипе»: зеленела … роща, белели звездочки нарциссов, желтел душистый шафран…(5; 463))
 Полутона встречаются у Рота, сильно преследующего цвет, но он берет, в основном, опять же полярные цвета: черные псы, синие люди, коричневый чемодан. Он выхолащивает предметы до архетипической наготы. Вот сцена с отправкой двух сыновей Зингера в армию.
 «Они сидели на деревянных скамьях… Все курили черный табак… Это была их первая поездка по железной дороге…» Сын Зингера Иона напивается пьяным и мгновенно засыпает в переполненном вагоне поезда. Так библейский пророк Иона, когда на море разражается буря, спускается во внутренность корабля, ложится и крепко засыпает.

 Библия, сборник разновременных сочинений, написанный с 8 века до нашей эры до 2 века нашей эры, и поэтический миф Софокла (приблизительно 5 век до нашей эры), - сурово, в один голос, предостерегают человека от величайшего обольщения - от обольщения, называемого презумпцией невиновности.
 Й. Рот, конвертируя библейский миф в действительность своей эпохи, невольным образом дает отсылку на языческий конфликт, производит смещение, смешивание двух начал – неумолимости закона и бунта против законодательной силы.
 Так Кафка-скептик старался не поддаться влиятельной идее Фрейда. Но и он, безусловно, исторически постфрейдовский писатель.


1. Рот Й. Иов. Марш Радецкого. М., 2001.
2. Беньямин В. Франц Кафка. М., 2000.
3. Franz Kafka. Tagebcher. Kritische Ausgabe, Textband. Hg. von H.-G.Koch,
M. Mller und M. Pasley, Frankfurt-am-Main, 1990.
4. Вайнингер О. Пол и характер. Принципиальное исследование. М., 1997.
5. Легенды и сказания Древней Греции и Древнего Рима. Составление А.А. Нейхардт. М., 1987.

“Проблемы истории литературы”, № 18.