Интервью

1.
Проходная комната в нетипичной, даже несколько несуразной квартире.
В комнату, в которой все происходит, можно войти из прихожей. Еще две двери ведут в спальню и в кухню.
Обстановка с претензией на «богемный» стиль.
Обязательная деталь – листы бумаги. Часть из них лежит на столе, другие, возможно, развешаны по всей комнате.
Посреди комнаты стол, несколько стульев, чуть в стороне - диван. На спинке одного из стульев – мужской свитер. Где-то в квартире гремят посудой. Пахнет ванилью.
В глубине сцены - дверь в смежную комнату. Она приоткрыта.
Слышен храп. В какой-то момент храп прекращается, и сразу после этого входит Дина со стопкой тарелок. Проходя мимо стула, на котором висит свитер, она замедляет шаги, потом останавливается. Смотрит на свитер. Оглянувшись на ту дверь, из-за которой вышла, торопливо ставит тарелки на стол, подходит к стулу, берет свитер, закидывает рукава себе на плечи, прижимает ворот к губам... Неожиданно храп в соседней комнате возобновляется, и Дина, бросает свитер на стул, торопливо отступает на несколько шагов.
Входит Вера, в руках у нее – ваза с фруктами. Ставит вазу на стол, смотрит на Дину.

Вера: Ты что?
Дина: Испугалась. Он как захрапит только, а я… Я не люблю, когда храпят. Мне это действует на нервы.
Вера, улыбаясь, берет со стула свитер, прижимает его к себе, прислушивается.
Вера: Мне вообще-то тоже... Но его храп я даже люблю.
Некоторое время слушают храп. Дина садится на диван.
Дина: Знаешь.... Я уважаю твои чувства, но, может, ты насладишься этими звуками как-нибудь в другой раз?
Вера аккуратно вешает свитер на спинку стула, садится рядом с ней.
Вера: Не нравится?
Дина: Я слишком долго считала его Небожителем. Небожитель храпеть не должен.
Вера: Ну, иди тогда, разбуди его.
Дина: Разбудить?
Вера: Да пора уже. Скоро придет эта...
Дина нерешительно встает. Храп затихает.
Вера: Нет, подожди, не надо.
Дина: Не доверяешь? Ладно, не очень-то и хотелось. Я боюсь его спящего. Когда он засыпал при мне, мне страшно было даже дыхание его слушать.
Вера: А что так? Не нравилось, что Небожитель дышит?
Дина: Я боялась. Страшно было, что вдруг он что-нибудь… и разрушит образ.
Вера: Что - «что-нибудь»?
Дина: Например, лепетать во сне начнет что-нибудь глупое, бессвязное.
Вера: М-да… Сильно же тебя колотило. «Лепетать начнет»! Что же в этом страшного? Скажу тебе как женщина, прожившая с ним семнадцать лет, – он мог разрушить этот самый образ и другим способом. Просто убийственным.
Вера имитирует «неприличный звук», смеется.
Дина: Хочешь - честно?
Вера: Хочу!
Дина: Этого я тоже боялась.
Смеются уже вдвоем.
Вера: Т-с-с-с, тише. Он слышит все, даже когда спит.
Дина: Прикрой дверь плотнее, я тебе сон расскажу. Про него. (Вера плотно закрывает дверь в соседнюю комнату) Мне сегодня снилось, что живем мы в деревне, в Карпатах... Только во сне мы с ним – брат и сестра, родные.
Вера: А вы – маленькие?
Дина: Нет, мы с ним – молодые. Мне лет восемнадцать, а ему года двадцать три. Коля был помолвлен с какой-то девушкой. А начинается сон с того, что он отказывается от своей невесты. И вся деревня нас ненавидит – потому что он пошел против правил. Лабунский ходит по дому босой, в солдатском нательном белье – в старинном, у моего деда такое было. Злой как черт. Я умоляю его жениться на той девушке, а он кричит на меня: «Я сказал, не женюсь, значит, не женюсь!»
Вере рассказ явно доставляет удовольствие.
Дина: «Не смей указывать мне! – кричит на меня, - иди лучше хлеба купи!». А я будто бы боюсь идти, говорю ему: «Как же мне идти, ведь в меня люди камнями будут кидать», а он...
За спиной Веры появляется Лабунский. Дина, увидев его, замолкает.
Вера: Ну, и что дальше?
Дина: Потом.
Лабунский громко зевает.
Вера: О, Коля! Выспался?
Лабунский: Да. Лена звонила?
Вера: Нет.
Лабунский: А Митька?
Вера: Никто не звонил.
Лабунский: Странно, что Лена не звонит. Телефон работает?
Жена: Конечно, работает.
Звонят в дверь. Вера встает.
Лабунский: Я сам, сам, сам.
Уходит.


2.
Слышны голоса, кто-то пришел. Вера, напряженно прислушиваясь, порывается идти, потом садится к столу.
Дина: Ревнуешь?
Вера: Я привыкла. Сколько их было за эти годы...
Дина: Давай, может быть... (кивает на шкаф).
Вера продолжает прислушиваться, потом встряхивает головой, будто отгоняя мрачные мысли.
Вера: Давай. Коньяку. Немножко.
Дина быстро открывает шкаф, наливает, они пьют.
Входит Митя.
Митя: Мама, тетя Дина, а что это вы здесь делаете, а?
Вера: А, Митя, это ты! Привет. Мы вообще-то еще не начали....
Митя показывает на листы бумаги.
Митя: А это - роли, да? Учите?
Вера: Да-да. Там... еще кто-то пришел?
Митя: Девушка какая-то пришла. Это та самая Лена, наверно?
Вера: Наверно. Мы больше никого не ждем.
Входят Лабунский и Лена. Лабунский выглядит именинником.
Лабунский: А вот и Лена!
Лена: Добрый вечер.
Дина: Добрый.
Вера: Здравствуйте. Проходите.
Лабунский: Вот, Лена, это – Митя. Хотя с ним, как я понимаю, вы уже познакомились.
Лена: Нет, мы просто вместе поднялись по лестнице.
Митя: Молча.
Все рассаживаются. Неловкая пауза.
Лабунский: Ну что? Может, сразу начнем?
Все переглядываются. Кивают – не против.
Лабунский: Тогда начнем. Значит сегодня у нас интервью, да? Ну, поехали…
Лена: Ой, что-то я волнуюсь.... Так страшно, как будто в первый раз.
Дина: А разве у тебя большой опыт?
Лабунский сердито смотрит на Дину, Вера делает примиряющий жест, и кивает Лене – начинай.
Лена: Николай Михайлович, я рада, что Вы нашли время ответить на вопросы наших читателей. С тех пор, как Вы оставили наш театр, прошло уже три года. Но до сих пор к нам редакцию приходят письма. Поклонники Вашего актерского таланта пишут, звонят – все они просят рассказать о том, как сложилась Ваша творческая судьба... и как....и почему…
Заминка. Лена заглядывает в бумаги, которые лежат на столе.
Дина тянется к Вере.
Дина (Вере вполголоса): Текст - как для радио.
Вера: Да? Ты хочешь, чтобы она спрашивала как-то по-другому?
Дина: Да сейчас-то уж что...
Лабунский шикает на них.
Лена: То есть... Нашим читателям интересно буквально все: Ваши впечатления от города, где Вы теперь живете, от театра, в котором Вы сейчас работает, ваши новые роли, и, конечно, Ваши творческие планы.
Лабунский (улыбается): Что ж, действительно, ваши читатели хотят знать буквально все. С чего же мне начать?
Лена (улыбается ему): Я думаю, начать следует с самого начала.
Вы подумайте минутку, а я пока, если позволите, запишу свои первые впечатления…
3.
Лена наговаривает текст на диктофон.
Лена: Сегодня я в гостях у известного актера Николая Лабунского. Три года назад он в последний раз вышел на сцену нашего областного театра драмы. Сейчас актер живет и работает в другом городе. В городе, где ему сопутствует успех, – как и здесь когда-то...
В праздничные дни актер вместе со своей женой приехал, чтобы повидать старых друзей и навестить сына, который остался здесь. Дмитрий – студент нашего медицинского института, он учится на первом курсе. В их уютном доме... Их уютный дом... М-м-м... (Лабунскому) Ну, что, Николай Михайлович, наверное, Вы готовы?
Лабунский: Да, я готов. Итак, Вы предложили начать мне с самого начала. Вы правы, именно! – с самого начала. Три года назад я начал новую жизнь, Леночка, и потому что жить по-старому было уже невозможно. Когда тебе под сорок, и ты вдруг замечаешь, что жизнь идет по кругу, и не происходит ничего нового, тогда рождается недовольство собой.
Лена: Ну что Вы! Неужели, Вы были недовольны собой? Вы – ведущий актер театра, любимец публики?
Лабунский: Вы смущаете меня, Лена...
Лена: Нет, нет, я настаиваю – в нашем городе Вас любили, Вами восхищались...
Вера (с усмешкой): Женщины посвящали ему стихи.
Лена: Правда? И Вам было это известно? Вы читали эти стихи? Как это интересно, расскажите об этом, пожалуйста. Вы помните эти стихи?
Вера: Ну, что-то там «а я не люблю поэтов, а я люблю артистов, они мне кажутся лучше, они мне кажется чище»... глупость, в общем.
Митя: А почему - глупость? Это волнующие строки о том, что у артистов строже с гигиеной, чем у представителей других творческих профессий – у поэтов, например. Кстати, я, как медик, могу возразить автору... Там и другие есть спорные моменты. Хотите, Лена, я вам потом почитаю эти стихи? Мы могли бы их обсудить.
Лабунский: Я думаю, не стоит.
Лена: А Вы, Вера, помните только эти стихи?
Вера: Почему же, не только эти, я помню много стихов, ему посвященных … Ладно, не стоит отвлекаться на мои воспоминания, ведь у Вас же интервью с Николаем Лабунским, а не со мной. Не с женой Лабунского, которая всегда была в тени. Была и всегда будет в его тени.
Вера особенно подчеркивает последние слова.
Лабунский: Я думаю, к стихам мы еще вернемся.
Лена: Да-да, а пока давайте продолжим, Николай Михайлович.
Итак, почему же Вы вдруг решили уехать?
Лабунский: Понимаете, Леночка, жизнь актера – это, прежде всего, его сценическая жизнь. И если она есть у тебя – полноценная, полнокровная жизнь на сцене – можно жить только этим и ничего не замечать вокруг! Можно годами засыпать и просыпаться в маленькой квартирке, на старом диване, есть кашу и кильки в томате, и не замечать этого убожества. Нет, я неточно выразился - ты не просто не замечаешь убожества окружающей жизни, а ты - счастлив. Ты можешь и богато жить, но ценить ты будешь, прежде всего, не деньги, а успех на сцене. Ты встаешь утром, выпиваешь чашку крепкого кофе, и – в театр, работать, работать, работать.... Главное, когда есть работа, роли.
Большие роли, настоящие роли, которые написаны как будто для тебя....
Лабунский в волнении закуривает.
Лена: Главные?
Лабунский: Что?
Лена: Счастлив, если играешь главные роли?
Лабунский: Почему? Не обязательно главные...
Лена: Извините, наверное, я не о том... Просто, Вы сказали – счастлив, когда роль - будто для тебя написана. Но мне кажется, каждый актер в душе уверен, что главные роли написаны для него. И бывает счастлив, когда они ему достаются. Потому что - сбылось.
Лабунский: Роли не достаются просто так.
Вера: Но можно попробовать достать роль.
Лена (смеется): Через завскладом? Как в том старом монологе, помните?
Вера: Да, что-то вроде того.
Митя: В точку, Лена! Папыч в своем театре с завскладом поссорился. И тот стал ему второсортный товар отпускать.
Вера: Митя, перестань! Что еще за слово идиотское - «папыч»?
Лабунский (беззлобно): Вот паршивец. Извините, Лена.
Лена: Все хорошо, он не помешал.
Митя: Не извиняйся, папыч, я не помешал. Я – помог. Ты думаешь, ей интересно слушать про твою кашу, как ты вставал утром и завтракал кильками и шел в театр – ах! А там привязывал к поясу прутик и… Да, вот-вот – ты про прутик ей расскажи, ты же всем журналисткам рассказываешь про прутик.
Лена: Правда? Николай Михайлович, пожалуйста, не делайте для меня исключения, расскажите про прутик.
Лабунский (Мите): Что ты влезаешь, а? Лена, я не думаю, что это вам будет интересно.
Лена: Мне интересно все. А Вы, Митя, не говорите обо мне в третьем лице, пожалуйста.
Митя: Но вы тоже говорили обо мне в третьем лице.
Лена: Когда это?
Митя: «Он не помешал».
Лена: А-а-а... Извините.
Митя: Да ничего, Лена. Но ведь это правда, про завсклада - интереснее, а? Нет, может, лично Вам лично интересно ВСЕ, но надо же факты жареные раздобыть– для статьи. Вот придете Вы к своему редактору, а он спросит: Ну, что, Елена моя прекрасная, что ты мне в клювике принесла? Что-нибудь пикантное из жизни Николая Михайловича Лабунского, а? Почему он вдруг из театрика нашего свалил, выяснила? В чем причина или в ком? Вино? Женщины? Наркотики? А может быть... педерасты?
Дина: Митя! Откуда у тебя эти слова?
Митя: А ты ему: «Ах, Иван Иваныч, (подражает голосу и жестам Лабунского) оказывается, когда тебе под сорок, жизнь-то - по тормозам, по тормозам, каша в горло не лезет, кильки из томата выпрыгивают и говорят человеческим голосом: «Тебе скоро сорок, а что ты успел в этой жизни?»
Все, кроме Лабунского, смеются.
Лена: О, он воспримет это как подвох, ему же сорок лет как раз исполнилось недавно. Он меня убьет!
Вера: Уволит?
Лена: Не уволит, но пакость какую-нибудь сделает – книжные новинки переведет описывать, например.
Лабунский закуривает, ждет, пока стихнет очередной приступ веселья. Дождавшись тишины, начинает говорить.
Лабунский: Знаете, Леночка, это далеко не первое интервью в моей жизни. И даже не двадцать первое. А у вас?
Лена: У меня, конечно, опыта меньше.
Лабунский: И должен Вам сказать, Лена, впервые я даю интервью в таком бардаке. Обычно корреспондент твердо ведет намеченную линию беседы. Нам, конечно, мешают, но это же Вы хотели встретиться со мной именно в кругу близких, и я пошел Вам навстречу…
Лена: Извините.
Лабунский: Нет, не надо извиняться, просто я не понимаю...
Лена: Извините, Николай Михайлович. Но все идет по плану. Я веду намеченную линию беседы, просто это, возможно, выглядит не так, как всегда. Не сердитесь. Давайте продолжим.
Лабунский: Ну, конечно. Спрашивайте.
Лена: Какая из ролей, сыгранных в нашем театре, вспоминается Вам чаще всего.
Лабунский: Трудно сказать... Было много театральных высот, но мне иногда почему-то нравится и не очень удачный спектакль... или какой-то его фрагмент...
Лена: Хорошо, а…
Заминка
Дина: Может быть вот так: Какой из своих спектаклей Вам приятнее всего вспомнить?
Лена: Какой из своих спектаклей Вам приятнее всего вспомнить?
Лабунский: Я их не очень-то и помню... Сантиментов по поводу прошлого вообще не чувствую и так же отношусь к своим ролям. Жить воспоминаниями - это как будто нравиться самому себе. А я этого не люблю.
Лена: Ходят слухи, что вы собираетесь играть Гамлета.
Лабунский: Стоит ли использовать слухи, как основу для статьи…
Лена: И все-таки?
Лабунский: У нас в театре собираются ставить «Гамлета».
Лена: А как сейчас можно ставить «Гамлета», если сама сегодняшняя жизнь смеется над гамлетовскими вопросами? Ваш режиссер думает, что шекспировская трагедия в наше время нужна?
Лабунский: Нужна, нужна... Во все времена, даже в войну эту пьесу ставили. Нельзя говорить, что время непригодное. Но тому, кто ее решается ставить, нужно быть чертовски готовым…
И мне, конечно же, хотелось бы играть роль Гамлета. Да-да-да, конечно…. Как любому актеру. Как Вы сказали, Лена? Каждый актер думает, что главные роли написаны для него? Вот про эту роль, наверно, все так и думают. Но тут…
Лена: Что? У режиссера какие-то сомнения на Ваш счет?
Вера: Нет у режиссера никаких сомнений. Вопрос, кто будет играть Гамлета, не обсуждается. Разумеется, Гамлета будет играть он - Николай Лабунский. И не только потому, что он – ведущий актер театра, а потому…. Знаете, что я Вам скажу, Леночка? – потому что Коля – гений…
Лабунский: Да подожди ты, Вера! Лена, получу я роль или нет - я не о том беспокоюсь. Просто играть Гамлета – это очень большая ответственность. А если не справишься? Что, умирать, если плохо сыграешь?
Вера суеверна - стучит по столу
Дина: Коля, опять ты не то говоришь.
Лабунский: Это же страшная ответственность! Ведь куда еще выше? Да я знаю, есть актеры, которые просрали эту роль, а сейчас спокойно живут дальше, словно ничего не случилось…. (закуривает)
Вера: Извините, Лена.
Лена: Ничего, Вера. Вы что думаете, я таких слов не слышала… Николай Михайлович, а Вы не слишком много курите? Вам не вредно?
Лабунский: Важно не это – сыграть или не сыграть, а - проверить себя, в этой роли - все проблемы, которые или решаешь, или не решаешь. Если решаешь, то остается только лечь на диван и лежать, а если не решаешь - что петлю искать? Хочется отложить это удовольствие...
Вера: Ну, вот опять… Лена, давайте сменим тему.
Лабунский: С возрастом - в тридцать восемь, сорок лет - приходит ощущение кратковременности жизни. Так страшно, когда это осознаешь. Кажется, уже чего-то удалось достичь и можешь спокойно умереть. Но когда видишь, сколько людей живут, радуются, и вдруг - все кончается одним росчерком - ничего не остается... Страшно становится.
Лена: Спасибо, Николай Михайлович. У меня к вам еще один вопрос, но он не от читателей, а от моих коллег. В общем, девчонки из редакции попросили меня задать Вам его.
Лабунский: Да-да, пожалуйста.
Лена: Ваша жена – актриса. В театре так часто бывает. Это вроде так принято, да?
Лабунский: Ну, нет, это не так – не принято, просто так складывается. Каждый, когда ищет себе для жизни пару, хочет найти такого человека, такого…. Чтобы понимал. А кто поймет актера лучше, чем актриса, и – наоборот?
Лена: Да, я слышала что-то подобное. Один очень знаменитый столичный актер говорил о театральных браках – интервью было в глянцевом журнале. У него было четыре жены, и все – актрисы. Корреспондент спрашивает, а почему – актрисы? А почему из публики жены ни разу не было? А актер отвечает: «Да вот, мол, нам актерам ведь часто приходиться целоваться на сцене. Жена-актриса это поймет, а жена-учительница ревновать будет». Но я считаю, что это – ерунда!
Лабунский: И правильно считаете. Конечно – ерунда. Дело не в поцелуях на сцене. Что – ревность? Ревность жены я переживу, может, мне даже приятно будет. Дело в другом. Жена должна, прежде всего, мою жизнь безумную понимать и разделять и не жаловаться. Актер с остальным миром мало совпадает, живет как будто в другом времени. Вечером люди после работы идут в театр – отдохнуть, а у нас – рабочий день в разгаре. Вот доктор свою подругу учительницу пригласил провести культурно вечер…
Митя: Ты извини меня, конечно, я не хотел тебя больше перебивать. Но что ты прицепился: доктор и учительница, учительница и доктор...
Лабунский: Да? Извини…. А что? Я вообще не знаю, как это все происходит у докторов.
Митя: А они, знаешь ли, не делят так женщин – вот это докторша, а вот это - больная. Для них все женщины – это женщины. Ну, нет, может, они,конечно, и думают иногда: вот эта - стерва, а эта – так, дурочка…
Лабунский: Ладно, не обижайся. У тебя что, учительница завелась, да?
Митя (бросает быстрый взгляд на Лену): Да…. То есть нет, не завелась еще. Нравится одна. Она не учительница… Но мне важно, кто она.
Лабунский: Да? Так это хорошо, ведь я как раз об этом и говорю – если женщина тебя понимает – не важно, кто она по профессии. Просто актера и в самом деле трудно понять. Вот взрослый здоровый мужчина, вроде меня пришел на работу. И что он там делает? Мажет лицо краской, цепляет к поясу прутик, выходит на сцену и говорит чужие слова, пытается быть кем-то другим. Говорит, а второй такой же здоровый дядька, смотрит на него, слушает и рукой машет: не то, не так. А первый согласен, он и сам чувствует – что-то не то, что-то не так… И первый переживает, и второй… И ругаются даже. Так они работают часа два-три, потом один из них умывается, отвязывает прутик и идет домой. Он идет и думает, что сделал не так, когда пытался быть другим, и что надо делать, чтобы его за того, за другого принимали. А тот, второй, который со стороны наблюдал, тоже мучается. Думает, как все должно быть: может, думает он, тому, что сцене лицо по-другому намазать, или может ему прутик не надо привязывать, может, им надо размахивать… Понимаете, Лена, какой странный набор действий, какие странные переживания… Вы смеетесь? Вот видите, Вы смеетесь, потому что Вы – человек из публики, Вы не понимаете актерского отчаяния и счастья, когда…Чему Вы смеетесь, Лена?
Митя: Прутик!
Вера: Коля, ты неисправим!
Лена: Ура, Николай Михалыч рассказал мне про прутик, значит, интервью удалось!
Лабунский: Что? … Да, я неисправим. Мечтаю о понимании…. Гамлета собираюсь играть, Гамлета! Гамлета в сорок лет…. Нет, я смог бы, смог. Но я уже говорил когда-то какому-то другому журналисту, что Гамлет, Офелия, они молоды, их должны играть молодые… А сколько мне было? Лет тридцать, или даже меньше. Но Гамлета я тогда не сыграл, не дали. И вот мне сорок, роль – моя, и я уверен в себе, да я смогу, обману зал, обману публику … А если роль дали бы мне в пятьдесят? Тогда что? Что? А? А ничего. Привязал бы прутик – и вперед. Верхом на прутике, вперед – «Быть или не быть?!» (Лене) «Позволено мне лечь к вам?... Прекрасная мысль лежать у ног девушки»…
Лена отстраняется от него, и он обращается к Дине:
Лабунский: Горацио, я умираю. Яд
Стеснил мой дух. Я не дождусь вестей
Из Англии, но предрекаю: выбор
Падет на молодого Фортинбраса.
Ему даю я голос мой предсмертный.
Ты обо всем случившемся ему
Подробно расскажи. Конец – молчанье…
«Умирает».
Митя: «Какое зрелище!»
Лена опускается рядом с Лабунским на колени, берет его за руку…

4.
К Лабунскому и Лене, подходят Вера, Дина и Митя, стоят, мрачно смотрят.
Вера: Коля, ты уже умер что ли?
Дина: Коля, так не честно, тебе еще рано умирать.
Митя: Хорошо упал, мне понравилось.
Вера: Еще бы, с его-то талантом…Я же говорила вам, он – гений. (Дине) Ну, а ты что молчишь? Понравилось?
Дина: Понравилось. Ничего не скажешь – красиво умер. Только это должно было случиться намного позже. И слова он перевирал ужасно. И «Гамлета» зачем-то приплел…
Вера: Я знала, что он чего-нибудь выкинет, но такого не ожидала.
Дина: Зря мы все это затеяли…
Вера: Это он все затеял. Решил заделаться режиссером. И с первым же спектаклем – на фестиваль малых форм!
Лена: Коля, перестань, мне страшно. Ну, хватит, а…. Вставай, Коленька.
Вера, услышав «Коленька», кривится, переглядывается с Диной.
Лабунский поднимается, садится на полу, закуривает. Лена садится на пол рядом с ним, но он не обращает на нее внимания.
Лена: Коля прости меня, пожалуйста… Я, наверное, переигрывала…. Прости.
Митя отворачивается, берет свой рюкзак, хочет уйти.
Митя: Ладно, мне пора. Пошел я…. Мне в театр надо. Мы дальше-то будем репетировать или все? Прощай, Москва, прощай, фестиваль?
Дина: А это у Коли нужно спросить. Сейчас, он из образа выйдет. Ты не уходи, сейчас пирог есть будем. Знаешь, как Вера вкусные пироги печет!
Митя: Слышал.
Дина: Ну, вот, а сегодня – попробуешь. Не уходи.
Дина уходит в кухню. Вера отбирает у Мити рюкзак, ведет его к столу, заставляет сесть.
Вера: Садись. Вот и хорошо. Лена давай тоже за стол. Вставай, а то на полу холодно.
Лена встает, садится за стол
Лена: А как же Коля?
Вера: За Колю не волнуйся, на нем теплые подштанники.
Лена: Да? Вот как…. А я думала, теперь только я могу знать, что у него под штанами…
Вера: Деточка, я прожила с ним семнадцать лет. Для того чтобы понять, есть ли на нем кальсоны, мне не надо лезть к нему в штаны…
Лабунский : Э! А ну-ка - цыц! (встает) Что-то не идет у нас твоя пьеса, Дина…
Дина: Да что ты говоришь! Что ж, надо было классику ставить.
Лабунский: Да все привезут классику! Весь этот нафталиновый репертуар… Вечно живая классика, которую предъявляют …. Черт, на самом деле предъявляют. Как свидетельство о рождении бабушки, которая, оказывается, была еврейкой! Критикам предъявляют, зрителям предъявляют, режиссеры друг другу предъявляют: «Смотрите, коллега, как я могу Чехова ставить, смотри, у меня чеховские герои льняных штанов не носят, мы костюмы заказали известному модельеру…»
Дина: Ну и не ворчи тогда. Сам за мою пьесу взялся. Сам взялся, сам похерил.
Лабунский: Я похерил? Я?! Это вы его похерили. Только я умер, сразу все поломалось, вы сразу все бросили…
Вера: Ты умер раньше, чем надо…
Лабунский: Да какая разница! Все равно все это была сплошная импровизация…Умер я рано! (Дине) Не намного раньше, чем полагалось в твоей дурацкой пьесе.
Дина: Дурацкой? Да что ты говоришь! Классика его не устраивает, пьеса моя – дурацкая. Взял бы тогда кого-нибудь из современных, но уже прославленных.
Лабунский: Да все это привезут! … А кстати, почему я умираю, не дотянув даже до конца первого акта? Почему ты решила, что я должен умереть? Ты что, на самом деле хочешь, чтобы я умер?
Дина: Выблевать я тебя хочу, понял? Выблевать, чтобы даже маленького кусочка тебя во мне не осталось!
Лабунский: От чего я умираю? У меня рак? Или меня хватил удар? Как-то неразборчиво у тебя об этом, невнятно. Все плохо, все невнятно – дрянь твоя пьеса.
Дина (на грани слез): Ну, хватит уже! Моя пьеса не дрянь. Она прекрасна…
Лабунский (передразнивает): Пре-кра-сна!
Вера: Не надо было нам затевать этот спектакль. Не поедем мы на этот фестиваль камерных театров. Потому что никакой мы не театр ... И все было ясно с самого начала. А умираешь ты Коля, кажется, от пьянства.
Лабунский: Я не умираю, я жив.
Вера: Успокойся, дорогой...
Лабунский: Не называй меня «дорогой». Я тебе давно не муж! И мы уже пять лет не живем вместе, ты что забыла?!
Дина: Так что ж, ей теперь уже и дорогим тебя нельзя назвать?
Лабунский: А ты не вмешивайся, не суй нос в наши дела.
Дина: Нос не совать? Да я по уши в вашем дерьме!
Лабунский: Никто тебя не звал в наше дерьмо. Сама пришла.
Дина: Да уж ... Знала бы, не пришла бы.
Вера (жестко): Врешь. Пришла бы.
Пауза.
Дина: Да… пришла бы. Наверно, никому из присутствующих не надо объяснять, почему я когда-то пришла сюда, и почему, я до сих пор здесь…
Лабунский: Да уж, пожалуйста, не надо объяснений. А то одна кальсоны мои вспомнила, давай ты еще чего-нибудь расскажи… Сопли и слюни двух баб под сорок – смотреть противно!
Дина встает и, громко шмыгая носом, с решительным видом направляется в прихожую.
Вера: Так, стоп! Куда? Митя, держи ее.
Митя преграждает Дине дорогу и останавливает, осторожно взяв за плечи.
Митя: Куда же ты, Дина? Меня не пустила, а сама… Ты сама-то разве не хочешь Вериного пирога?
Дина: Хочу, Митя! Я же всегда на ее кусок покушалась…
Вера (встает): Хватит. Сама знаешь, что хватит. Об этом сто раз говорено. Пошли на кухню, поможешь мне. Пошли, перекурим заодно.
Митя: Я бы тоже покурил…. Можно мне с вами?
Вера кивает, втроем они уходят.

5.
Лена: Все, пойдем, Коля. Я не могу здесь больше быть. Среди них.
Лабунский: Что значит, среди них? Что за капризы, Лена? Это же работа! Это же, может быть, шанс – и, прежде всего, для тебя шанс. Ты же играть согласилась. И знала, кто пьесу эту написал.
Лена: Да, согласилась. И старалась, и играла непонятно кого. Крысу какую-то из грязной газетенки. А вот твоя бывшая жена как будто и не играла. Как будто она на самом деле до сих пор твоя настоящая жена. А эта… Дина – выблевать она тебе хочет, скажите, пожалуйста! Что она себе позволяет?
Лабунский: А ты и к этому ревнуешь? Желаешь, чтобы священное право блевать мной принадлежало только тебе?
Лена: Давай уйдем!
Лабунский: Куда?
Лена: Пойдем к нам домой. Ты ведь все равно собирался поговорить с моими родителями.
Лабунский: Не сегодня.
Лена: А когда?
Лабунский: Тогда, когда я решу.
Лена: Ты что, передумал?
Лабунский: Что? Что я передумал?! Не говори ерунды!
Лена: Ты пойми, я люблю тебя. Люб-лю, понимаешь? Из-за тебя я бросила училище, уехала вместе с тобой в этот Кислодрищенск! В проклятый Богом городишко, где тебе (передразнивает свою героиню-журналиста) «сопутствует успех. Как и здесь когда-то…».
Лабунский: Ну, не так уж далеко ты уехала, не так уж низко упала. Ты поехала за мной, согласен, в Кислодрищенск. Но откуда ты уехала, дорогая? Что ты оставила ради меня? Столицу что ли? Там Кислодрищенск, здесь – Мухосранск. Не велика разница.
Лена: Разница огромная. Ты уехал туда из этого города…
Лабунский: Я – там, и ты там, я здесь – и вот, ты тоже здесь. Так почему же сейчас ты тянешь меня куда-то? Потому что сватов не засылаю, и нужно поторопить меня?
Лена: Перестань, каких еще сватов! Я не тороплю тебя, никогда не торопила! Ты первым заговорил о женитьбе. Я обрадовалась. Не потому что обрадовалась, что … «ага! Ура я замуж выхожу, ура – я невеста». Я обрадовалась, потому что… Просто рада была и все, чего тут объяснять! Не хочу ничего объяснять! А теперь я глупо себя чувствую: вроде как будто теперь ты обязан на мне жениться, и я тебя принуждаю. А я тебя не принуждаю. Я замуж не рвусь, я и так счастлива, просто… Родители спрашивают, родственники узнали.
Лена начинает вдруг смеяться.
Лабунский: Ты чего?
Лена: Тетушка чуть ли не каждую ночь на бигудях спит, боится, вдруг ты придешь руки моей просить, а она - без прически, и лысина сбоку видна.
Лабунский: У нее что, лысина?
Лена: Да, и усики... Ладно. О, Господи, что это со мной было, а? Зачем я все это сказала…. Не хочешь – не женись.
Лабунский: Хочу. Но ты сама-то как думаешь, сегодня – подходящий день для того, чтобы просить твоей руки?
Лена протягивает ему руку.
Лена: Зачем просить…. На!
Лабунский: Все будет хорошо.
Лена: Я знаю.
Обнимаются…

6.
С подносом входит Митя, за ним – Вера и Дина. Лабунский и Лена неохотно отстраняются друг от друга. Лабунский достает из шкафа бутылку водки.
Митя (драматично): Кушать подано!
Вера: Садитесь.
Все садятся за стол. Вера хозяйничает, Дина ей помогает. Лабунский разливает выпивку, поднимает тост.
Лабунский: За встречу?
Вера: За встречу…
Митя: За любовь!
Все чокаются, пьют.
Митя: Лена, а я вас, кажется, вспомнил. Вы в нашем театральном учились?
Лена: Да. Может, тогда, на ты перейдем? Я, кстати, тебя тоже помню – ты учился на два курса старше?
Митя: Ты, значит, в этом году закончила?
Лена: Да. То есть не совсем…
Лабунский перебивает их негромкий разговор, обращаясь к Дине: А вот если бы я не взялся твою пьесу ставить, куда бы ты с ней пошла? Ты не постесняешься показать ее кому-нибудь еще? У тебя героев зовут нашими именами…
Дина: Ну и что? Имена недолго изменить. Все равно в пьесе все не так, как в жизни.
Лабунский: Это мы с тобой знаем, что не так. А ты другим попробуй - докажи.
Дина: Не собираюсь я ничего доказывать. И зря ты, Лабунский, думаешь, что едва пьеса станет знаменитой…
Лабунский: Ха!
Дина: Не «ха!», а знаменитой… Так вот. Зря ты думаешь, что едва про пьесу узнают, то все сразу начнут шептаться по углам: «О, вы слышали, что про Лабунского написали? Это же скандал…»
Вера: Так и будет.
Дина: Да, возможно, поначалу. Но время пройдет, никто и не вспомнит о настоящем Лабунском. Да и сейчас я смогу всех обмануть, если захочу. Я даже имена менять не буду, я сделаю вот что: напишу на титульном листе посвящение…. Выберу какого-нибудь из наших местных актеров, в годах, и неженатого…
Митя: Генка Никитин подойдет?
Дина: Можно и Никитина. Напишу «Посвящаю эту пьесу Геннадию Никитину, моему постоянному вдохновителю». Сначала, конечно, все будут шокированы: «Вот бы уж никогда не подумал, что Генка… - Да-да, и я, представьте себе, просто обалдела!». А потом все привыкнут к мысли, что Генка может кого-то вдохновить. Да и сам он перестанет удивляться. Будет ходить гордый, да еще и мне начнет подмигивать.
Вера: Генка-то? Точно начнет! Он же недавно только из психушки вышел, ты что, не знала?
Дина: Да , знаю я… Причем тут Генка, вообще? Это я только так – для примера.
Вера: А может, кстати, никто и не удивится, что тебя Генка вдохновлял. Герой у тебя поминутно на чушь какую-то сбивается. Иногда так просто бред какой-то несет.
Лабунский: Да-да, Вера права. Я думаю, поэтому он и умер раньше времени….
Митя: Точно! У него горячка!
Вера: Ага. Белая.
Лабунский: Тогда – за здоровье? Давайте выпьем.
Наливают, пьют, едят.
Дина: Заметно, да?
Вера: Что?
Дина: Ну, что герой говорит так неестественно. А мне трудно было для героя слова писать. Я все боялась, что он у меня выражается как-то по-женски. Пришлось слова по журналам собирать, искала там интервью со знаменитостями. Кое-что интересное нашла…
Лабунский: Не долго, видно, искала, да и не старалась. И что это за знаменитости такие? Такую ерунду говорят…. Почему это в роли Гамлета - все проблемы, которые или решаешь, или не решаешь? И почему, если ты их решаешь, то остается только лечь на диван и лежать? Непонятно….
Дина: А что, разве актеры в своих интервью исключительно о Ницше толкуют, и о кризисе системы Станиславского? Актеры чаще всего не умеют говорить…
Лена: А как же они дают интервью?
Дина: У тех, кто популярностью не пользуется, интервью и не берут. Но если актер известный…. Чем известнее актер, тем несусветнее чушь он несет – не потому что неумный, просто он считает, что может себе это позволить … Вот недавно я читала, у одного такого звездного парня спросили, почему его вся страна зовет уменьшительным именем, откуда такой странный сценический псевдоним. И он рассказал, что раньше букву «р» не выговаривал, и когда в театральный институт поступал, постеснялся представиться полным именем - Юрий. Представился на экзаменах как Гоша, так все и пошло… И слава пришла к нему под этим именем.
Вера: Налей, Лабунский… Выпьем за чужую славу! Своей-то нет…
Лабунский: Не указывай, что мне делать, женщина.
Берет бутылку, разливает...

7.
Лабунскому приходит в голову какая-то шутка. Он выбирается из-за стола, и начинает изображать взволнованного абитуриента театрального института.
Лабунский нарочито картавя: Зд`авствуйте. Меня зовут Никойай Йабунский. Я п`ачту вам басню «Стьекоза и стъекозел». И от`ывок из п`озы… Э-а-эа… От`ывок из `омана «От`убленный йидикюль».
К Лабунскому присоединяются сначала Митя, потом Лена.
Митя: Зд`авствуйте. Меня зовут Дмитий Шекшн… То есть, я хотел сказать, Секшн… Да, я – Секшн.
Вера: Достаточно, Шекснин. Спасибо.
Лена выходит вперед и представляется.
Лена: Здравствуйте. Я - Елена Лабунская.
Лабунский: Какое приятное совпадение!
Вера: Тем более приятное, что в бумагах Вы значитесь, кажется, под другой фамилией, деточка.
Лена: Что бумаги! Важно, что в жизни.
Вера: Да, Вы правы.
Вера: Откуда Вы приехали?
Лена: Я приехала из Кислодрищенска.
Вера: Неужели? Очень милый городок. Я там бывала. Ездила, знаете ли, как-то навещать старого знакомого.
Лена: Надеюсь, Вам понравился наш Кислодрищенск. Городок милый, хоть и небольшой - три улицы, и театр на площади.
Вера: И пожарная часть.
Лена: Вы ее видели?
Лабунский: В каждом городе есть пожарная часть.
Лена: И старая пожарная вышка из темно-красного кирпича тоже есть в каждом городе?
Лабунский: Кажется, про вышку Вера ничего не говорила.
Лена: Странно, что мы не встретились.
Вера: Действительно, странно. Может, вы уезжали куда-нибудь на время?
Лена: Может, и уезжала…
Лабунский как-то растерянно смеется, разводит руками. Вера присоединяется к «абитуриентам».
Вера: Добрый день! Я буду читать стихи о любви. Ах да, извините, я забыла представиться. Мое имя – Вера Лабунская.
Дина (она по-прежнему сидит за столом): Здорово, здорово, просто небывалый случай: трое из четырех – Лабунские!
Митя: Давай к нам, Дина, пятой будешь.
Дина: Э-э, нет. Я с вами не буду. Я буду вас слушать. Слушать и решать, кто может говорить, а кто - нет. Ну, давайте! Размышляйте вслух! Только не надо заученных монологов, валите отсебятину. Что, слабо? Я же знаю, что вы не умеете говорить
Лабунский: Ну, мы это сейчас посмотрим.
Митя: Глупая затея…
Дина: Не более глупая, чем затея с поездкой на фестиваль. А тебе что, нечего сказать?
Митя: Мне? Есть.
Дина: Так говори.
Митя: А вот и скажу.
Лабунский: Нет, подожди. Из-за меня ведь спор вышел. Дина считает, что я не умею хорошо говорить о важном, если мне заранее текст не дадут выучить. Так что давайте с меня начнем…
Делает несколько шагов, ищет место себе место, и находит его.
Лабунский: Я… А, черт, действительно трудно…. Я хотел вот что сказать – про сорок лет, про то, как ты чувствуешь, как они приближаются. И не обязательно именно сорок – тридцать пять, тридцать девять, сорок…. И дальше так же, наверное. То есть, видимо, это про то, как годы идут. Да, именно. И я хочу тебя попросить, Дина…. Если ты все-таки показать пьесу кому-нибудь, кроме нас, ты, пожалуйста, дай эти слова твоему, то есть моему герою. Тому, которого я сегодня играл. Пусть все думают, что это слова Генки Никитина, неважно, но я-то буду знать: это мои слова…
… Вот спроси меня кто-нибудь еще утром: а правда, что можно годами жить в маленькой квартирке и быть счастливым, если есть роли, если есть работа…, и я бы не задумался – согласился. Но сейчас, когда произносил этот напыщенный монолог, что-то мне показалось не так. Чего-то не хватает… или кильки мне помешали? Как там у тебя? «Встаешь утром, выпиваешь чашку крепкого кофе, и работать, работать?»… Каждое утро, на протяжении многих лет, я просыпался и шел на кухню варить кофе… Если мы, конечно, не были на гастролях. Я брал из раковины кофейник, потому что он обычно оставался немытым с вечера, мыл его, и вытирал, потому что если его не вытирать, то потом, когда включишь плиту, мелкие мутные капли противно так дрожат на его боках, шипят и испаряются, и остаются следы на кофейнике, а меня это раздражает…
Я насыпал в кофейник кофе, наливал воды, ставил на плиту. И пока он варился, я курил и смотрел в окно. Это были такие моменты, когда я мог прислушаться к себе. И чаще всего я чувствовал себя счастливым. Мне было спокойно. Спокойно и хорошо. Но счастье было не в этом – я ждал чуда. Мне казалось, что я стою на пороге каких-то важных событий - для меня, для моей семьи. Казалось, вот-вот, завтра, через месяц, в этом году что-то произойдет. Что-то светлое, хорошее – событие, которое перевернет мою жизнь…
Но вот однажды утром, лет в тридцать восемь, я понял, как меня это достало - ждать чуда.
Как-то варю я как обычно кофе и понимаю, что вот так же ждал чуда, и три года назад, и пять лет назад, и буду так же как бы счастлив в сорок лет, и в сорок два. Буду ждать чего-то, и это что-то будет светить мне, манить, и снова обещать счастье, и надо двигаться потому что, счастье здесь скоро кончится, как утро, и надо идти туда, а там, там… Что это там блестит впереди, что светит мне? А, это кофейник! Это кофейник, которому я так старательно натер бока…. И жизнь совсем не буксует, Дина. Наоборот, движется вперед и вперед, от утра до утра, от кофе до кофе. И кильки из банки не выпрыгивают, и не говорят человеческим голосом, а жаль. Я бы с ними поговорил… О! Слушай, ты если Генке Никитину будешь это все посвящать, ты вот эту фразу обязательно используй, тогда все точно поверят, что это он тебя вдохновлял.
Митя выходит из комнаты.
Ну, чего вы все надулись? … Конечно, надо сейчас сделать вывод из всей этой галиматьи. Но зачем? Завтра я проснусь, и снова пойду варить кофе. Тем более выводы-то ведь Дина собиралась делать – ну что, умею я говорить?
Дина: Умеешь…
Лабунский (передразнивает): «У-уме-е-шь…»! Чего так кисло-то?
Дина: Да грустно все это…
Лабунский: Ты сама не знаешь, чего хочешь! Говорить не умею – плохо, умею говорить, опять плохо, потому что – грустно. Ну что? Кто следующий?
Лена: Я… Только я не буду на ходу монологи сочинять. Пусть их Дина пишет, раз уж она вообразила себя драматургом. Я хочу спросить у Веры… А почему, когда мы разговаривали про наш город, ты сказала про пожарную часть?
Лабунский: А ты, значит, об этом думала, когда я говорил, да? Видишь, Дина. Что толку уметь красиво говорить о том, что чувствуешь, если женщины вылавливают из твоих откровений только то, что плавает на поверхности…
Вера: В каждом городе, даже в маленьком, есть пожарная часть. Иначе город сгорит во время пожара.
Лена: Но ведь в каждом городе, даже в маленьком, есть и больница, иначе жители вымрут от дизентерии. А кроме театра на площади там есть и рюмочные, чтобы людям было, куда пойти после работы…. Но ты вспомнила именно пожарную часть. Это потому, что старую пожарную каланчу видно из окна нашей кухни, и ее невозможно не заметить?
Лабунский: Чего ты хочешь, Лена? Зачем ты завела этот разговор?
Лена: Я хочу узнать, была ли Вера на нашей кухне…
Лабунский: Хочешь? Хочешь, да? Хорошо! Была!
Лена: Была?!
Лабунский: Да, была. Тебя не было, ты соскучилась по дому, или что-то там случилось, ты мне толком ничего не объяснила. Может, тетя неудачно выстригла усы, или что там у нее? А я заболел! Мне было плохо, я заболел, и Вера приехала.
Лена: Вера?
Вера встает: Ну, пора и мне выступить…. Помнишь, ты спросила меня, помню ли стихи, которые женщины посвящали Лабунскому?
Лена: Это не я спросила, это мои слова из пьесы.
Вера: Не важно. Так вот, я – помню. Я прочитаю.
Вера читает.
Вера: Он любит вас, а чувствам якорь нужен / Вот вы и стойте у плиты с половником, / И пусть он будет вашим пьющим мужем, / И нашим ослепительным любовником…
Возвращается Митя.
Лабунский: Забавные стишки, Дина!
Лена (Вере): Любовником? Что это значит?
Дина (Лабунскому): Да, забавные… Особенно рифма «половник – любовник» хороша. Я решила, что пару «любовь – морковь» надо осмыслить и развить.
Лена: Вера!
Вера (Лене): Не буду я тебе ничего объяснять, бесполезно это. Проживешь с ним год, два, три – сама все поймешь.
Митя: Нет-нет, подождите!
Лабунский: А мы никуда не уходим... Это ты, кажется, боялся на работу опоздать. Что у вас там сегодня?
Митя: Сказка
Лабунский: Зайца, небось, играешь? Или кого? «Кушать подано»? Иди. Репетировать сегодня больше не будем.
Митя: Да. Я пойду сейчас. Но сначала… я тоже хотел бы поучаствовать в турнире.
Лабунский: В каком еще турнире?
Митя: В рыцарском, понятное дело. Я хочу доказать, что мы, актеры, умеем говорить, и слова заучивать для этого нам не обязательно. Переговорить я тебя хочу.
Лабунский: Ну?! Ишь ты…. Давай.

8.
Митя: Друзья…. Мне кажется, вы все хорошие люди, которым можно доверять. И поэтому я расскажу вам историю, которую я даже наедине с собой вспоминать стеснялся. Дело было так. Мне исполнилось семнадцать лет, и я собирался поступать в театральное училище. Волновался. Переживал. Мама сначала была против, а потом пожалела меня и даже наняла репетитора. Генку Никитина…, то есть Геннадия Николаевича. Он меня готовил: стихи, проза, песня… Все что нужно. Мы занимались, он говорил, что все идет отлично, что у меня все получается, что все замечательно. Но я все сильнее дергался, потому что был у меня страх, что на прослушивании меня попросят плакать, а я не смогу. Я до этого плакал в последний раз в семь лет, когда меня мама из школы не забрала... С того случая прошло десять лет, и я ни разу не проронил ни слезинки. Не знаю, с чего мне пришло в голову, что меня попросят заплакать …. Но почему-то я волновался только из-за этого.
Я так психовал, что Никитин решил прервать наши занятия, и заставил меня поехать отдохнуть. Я поехал к бабке, в деревню… Приехал я, иду по дороге. Птички поют, под ногами, как водится, дерьмо коровье… На улице солнце светило очень ярко, а в доме было сумрачно, даже темно. Поэтому, когда я вошел в дом, то не сразу заметил, что в коридоре на столе лежит что-то большое, прикрытое белым…
Бабушка сидела нерадостная какая-то, вздыхала все. «Корову вот, - говорит, - зарезали. Мясо домой отвезешь. Я – говорит – язык вам отложила…» . Посидели, я стал рассказывать, как мы в городе живем… А она как будто не слушала совсем меня, говорит вдруг невпопад: «Как пришли мужики резать-то, я пошла с коровой проститься. Погладила ее по морде, а у нее слезы так и потекли, так и потекли…» Тут мне что-то не по себе стало. Встал на ватных ногах и вышел, хотел во дворе воздухом подышать…. А там – это, под простыней. Я понял, что там. И заплакал…
Пауза.
Митя: Мясо я тогда не взял... Поехал домой без языка. Через месяц поступил в наше училище. Плакать меня на прослушивании никто не просил, хотя у меня бы получилось. И сейчас смог бы, только нет у меня серьезных ролей, когда на сцене плакать приходится. Я ведь зайцев играю. А зайцы, они разве плачут? «О, не ешьте меня…. Не ешьте, я вам еще пригожусь…».
Лена: Ты не плачь, Митя!
Митя: Я не плачу, я волнуюсь…
Лабунский: Очень трогательно. Чувствительный ты какой-то…
Митя: Да, я понимаю, мужчина должен быть не таким. Он должен быть смелым, твердым, решительным. Особенно, если хочет произвести впечатлению на женщину. А я всегда так дергаюсь …. Вот и перед тем, как рассказать эту историю, я очень волновался. Даже в туалет захотел.
Пошел пописать, а руки-то трясутся... Достал я…
Лабунский: Слушай, а ты не слишком увлекся? Тут все-таки…
Митя: Женщины, ты хочешь сказать?
Лабунский: Да, черт подери! Вот будешь со своими девицами пиво пить, им и расскажешь, а тут…
Митя: А тут ТВОИ женщины, да, это хочешь сказать? Ладно, я все-таки закончу. Так вот, когда я писал…. руки в процессе у меня сильно тряслись. И тут… (не сразу решается сказать) тряхнул я им как следует, он и отвалился…
Вера: Что отвалилось, я не поняла?
Митя: Мой прекрасный детородный орган.
Митя, пользуясь всеобщим замешательством, подходит к Лене, сидящей на диване, и становится на одно колено.
Митя: И сейчас я хочу сделать вам подарок. Вот, вручаю с трепетом сердечным…
Достает из-за пазухи и кладет на колени Лене продолговатый предмет, завернутый в носовой платок.
Митя: Лен, я люблю тебя. Выходи за меня замуж.
Лена вскакивает и отбрасывает «подарок».
Вера: Вот это да!

Лена: Как я устала, устала от вас!
Она плачет и бежит в прихожую, схватив на ходу свою сумочку. Лабунский пытается не пустить ее, но она просто находит другой путь к двери.
Митя пытается догнать и обнять ее.
Дина поднимет «подарок» за уголок платка, платок разворачивается, падает банан. Вера держится за голову, на лице – гримаса боли. В течение этой сцены слышны следующие реплики:
Митя: Подожди, Лена, прости меня… Я хотел, чтобы все было откровенно… Прямо и откровенно! И чтобы не прятаться по углам. И чтоб все запомнили, как я тебе предложение делал…
Дина: Лена, это банан, это же шутка!
Митя: Но я на самом деле люблю тебя, стой, прости меня…
Слышен грохот в прихожей, это Лена, одеваясь, что-то бесконечно роняет. Митя устремляется за ней, но у самой прихожей, его хватает за плечо Лабунский. Завязывается короткая борьба. Вера и Дина порываются их разнять, но без особого энтузиазма – скорее, для вида. Сигналом к завершению возни становится звук захлопнувшейся двери – Лена ушла. Услышав это, Митя быстрым натиском завершает поединок, повалив Лабунского на пол. Хватает рюкзак и убегает.
Вера и Дина подходят к Лабунскому.
Вера: Вставай, Коля. Вставай, холодно…..
Лабунский садится на полу и закуривает.

Занавес


Сентябрь 2005 – май 2006 г.