25 кадр

Ночью кажется легко умереть и труднее дышать. Осень здесь всегда начиналась раньше, в моем локальном Лондоне, туманном подсознании. Сметенные вместе старый хлам и мертвые коричневые листья производят впечатление ненужности, как их существования, так и всего живого что окружает, словно это я медленно выгораю, задыхаюсь под этими листьями. Я все это проходила ровно 10 лет назад. Феназепам не действовал и сознание, вопреки вкачанным лекарствам ворошило мои мозги остервенелоглубоко и методично, перманентно разгребая всю тяжесть мыслей, переваливая их с правого на левый висок и обратно. Мне казалось, так будет продолжаться вечно, пока я не умру.
Она вернулась с того света и осветила своим существованием мое сознание так, что казалось я ослепну, это ровно что незрячему внезапно дать орлиное зрение, способное увидеть пылинку в самом темном углу своего разума. Тогда она сидела в кресле и курила так неторопливо, будто впереди нее шел паровоз нагруженный всем временем, которое только бывает. Она произносила:
- Знаешь, ребенок, ты запомни одно, всякий кто хоть косвенно покажет тебе насилие, завтра увидит его на себе. Всякий кто причинит тебе иную боль (тут она приложила ладонь к своей груди и чуть опустила голову вперед, что выглядело очень в ее духе - немного театрально) тот навсегда тебя потеряет, будешь ты этого хотеть или нет. Ты будешь плакать, кричать и воевать со всеми сразу и собой, будешь умолять о понимании, о поддержке, но тебя не услышат, потому что тебе судьба – зеркало. Предназначение есть у всех.
Она потушила сигарету и позвала меня по имени. Я молчала, пытаясь рассмотреть получше ее лицо и медленно стала придвигаться стоя на коленях.. Мелкие обрубленные шажки моих коленей производили глухой и как будто чужой в этой комнате звук. Тяжелые шторы были плотно задернуты, и свет почти не проникал. Нас освещала желтая лампа, стоящая в углу комнаты. Тот угол был согрет, нам же доставалась марионеточная игра света с тенью.
- Почему я так делаю? – мне захотелось уткнуться лицом в ее юбку и заплакать.
- Потому что ты это ты. Осел кто в тебя пытается всмотреться, запомни это, только осел станет в тебя всматриваться, а нужен совсем другой подход – она улыбнулась.
Мне стало страшно и немного холодно, я подняла голову и попросила.
- Покажи свое лицо.
- Нет, я человек, а не осел – еще сильнее засмеялась она и спросила – где у тебя болит?
- Вот тут – прикладывая ладонь к левому виску, ответила я и окунула свое лицо в ткань ее юбки. Тогда она положила свою руку на мою голову, погладила волосы и исчезла. На утро мне стало легче, я наконец смогла поесть и поверила в свое счастье. Мне казалось, что этот кошмар и боли уже никогда не вернутся, словно со мной случился просто очень убедительный сон, от которого я проснулась.
Ровно через 9 лет я не захотела с ней встречаться. Тогда она лишь успела шепнуть в одном из снов «иди, тебе помогут, но не проси помощи от них и возвращайся раньше чем они захотят власти». Я кивнула и забыла об этом разговоре. Слишком много впереди было веры, сил и новых событий.
 - девушка, что с вами – кто-то бил меня по щекам. Это был парень, который помог мне встать, донес вещи и посадил в автобус – нового впереди уже было достаточно, а вера и силы почти иссякли. Я подумала, что лучше бы умерла там мгновенно, ради чего мучаться, зачем отдавать, пополнять силы, к чему весь этот круговорот. Меня тошнило и я не понимала от плохого ли это самочувствия или окружающего мира. Все чувства как-то разом замерли будто бы на полувздохе и задубели. Ни одной слезинки, только крик такой, что кажется смотришь ужастик, когда человек в нем кричит, но звук почему-то вырублен, никто ничего не слышит. И не услышит больше.
Дома мне стало хуже.
- блять, кто забил охапку гвоздей в мой левый висок! Мама! Галечка, как болит…как болит…
- тише, хорошая – (и почему меня преследуют темноволосые врачи?) глядя на женщину в белом халате, подумала я. Все это напоминало какую-то булгаковщину, только Воланда нигде не наблюдалось или это мы были его не официальным балом. Женщина сделала мне укол. Я слышала сквозь замутненное сознание, как она говорила родственникам о покое, о лекарствах, о больнице, словом, все то, что лично мне сообщило лишь об одном – скоро мне снова предстоит с ней встретиться.
На следующий день Феназепам не действовал, и голова соображала необычайно ясно. Я смотрела в окно на желтый фонарь, который на протяжении лет вечно трясся то от холода, то от старости и казалось, готов был вот-вот замертво свалиться как будто от усталости, но продолжал стоять, словно ожидая кого-то или чего-то…Под фонарем в подвал прошмыгнула чья-то кошка. За исключение дрожащего словно листья осины света от фонаря и кошки промелькнувшей как 25 кадр, жизни на этой улице не было. Я готова была простоять тут годы своей жизни, лишь бы феназепам все также не действовал, и голова ясно соображала. Не хотелось ни есть, ни спать. Все вокруг погрузилось в какую-то мутную темноту, мой маленький локальный Лондон.
- Не прошло и года – сказала она и я обернулась. Она снова сидела в кресле и я подумала «интересно, я когда-нибудь увижу ее старой?»
- Послушай, однажды я разобью зеркало, я устала, понимаешь.
- Попробуй, у тебя получится, только ты сама изранишься, а оно снова обретет былую форму, ты ведь этого хотела последние месяцы.
- не знаю – ответила я, - но я поверила, как не верила уже очень давно, и на всех ослов меня не хватило. Может, я накрою его тканью, пусть думаю лучше что я умерла, знаешь как в доме покойника все зеркала накрывают тканью, чтобы он не вернулся и зеркало не засосало его душу. Что за ним, ты знаешь?
- знаю, и даже ослы это знают, поэтому и всматриваются – ответила она.
- что же мне делать? Все так болит.
- тебе нужно поспать – произнесла она – тебе просто нужно поспать.

«этих снов дороже ничего и нет»