Отрывки из романа Е. Свинаренко Учитель-психопат - Часть первая

Иностранный гость
В дверь кабинета истории постучали. Директор просунул голову в класс и попросил Готова выйти.
В коридоре директор спросил:
– Рудольф Вениаминович, у вас последний урок?
– Да, – ответил Готов.
– Тут такое дело. Делегация приехала из Германии… ну у, города побратимы… понимаете? Мне в администрацию сейчас. Вы походите тут с одним, расскажите о своей работе. Покажите актовый зал. Он тоже историк – ваш коллега. Заняться ему похоже нечем, а мне некогда с ним возиться. Пригласил его вчера, после этого… на свою голову. А вот и он…
К ним подошел полноватый человек, примерно одного возраста с Готовым, в джинсах и свитере.
– Познакомьтесь, – сказал Смирнов, – Рудольф Вениаминович Готов, ваш коллега, преподаватель истории.
– Отто, – сказал на чистом русском языке немец и протянул Готову руку.
– Рудольф, – пожал руку Готов.
– Очень приятно.
– Ну, я побежал, до встречи, – попрощался директор.
Готов удивленно хмыкнул:
– Где вы так хорошо научились говорить по-русски?
– Часто бываю в России. Люблю русскую литературу, Набоков, Платонов…
– Достоевский наверняка? Не говорите, что нет. Достоевский всем иностранцам нравится, только я не понимаю почему. Это же архискучно… Ладно, давайте договоримся, через 20 минут подходите сюда. Погуляйте пока тут. У меня последний урок. Освобожусь тогда и побазарим.
Готов зашел в класс и обнаружил, что все ученики «прилипли» к окнам.
На улице завхоз с палкой гонялась за тремя восьмиклассниками. Те дразнили ее, обзывали и в грубой матерной форме предлагали завхозу попробовать их половые органы на вкус, чем приводили пожилую женщину в ярость.
– Э э э э! – заорал Готов.
Ученики поспешили к своим местам. Готов подошел к окну и посмотрел.
– Ужас какой-то!
Он открыл окно и крикнул завхозу:
– Витальевна, что ты палкой машешь?! Кидай ее им в головы!.. Эй, козлы, пошли отсюда! Недоноски!
– Сам пошел, урод! – ответили они и добавили еще парочку нецензурных фраз.
– Короленко, никак ты? – узнал Готов одного из хулиганов. – Тебе жить осталось до завтрашнего утра!
Учитель закрыл окно. Школьники привычно галдели.
– Совести у вас, молодежь, ни фига нет, – сказал Готов. – В школу гости из Германии приехали. Хотите на весь мир опозориться?
– Из какой Германии? – спросили ученики.
– Из какой, из какой… Из фашистской!..
После урока Отто ждал Готова коридоре.
– Что, пойдем? – спросил немец.
– Пойдем.
Дошли до учительской. Готов не знал как начать разговор. Отто оглядывался по сторонам.
Учительская оказалась пуста. Готов прервал молчание:
– Задавайте вопросы.
Немцу, по-видимому, тоже особо нечего было сказать.
– Как вам работается? – спросил Отто.
– Ничего потихоньку…
– В смысле ничего? Это значит – мало работаете?
– Ну ты даешь… а еще Достоевского читаешь. Это же наше национальное. Ничего – значит все в порядке, не перетрудились. Ничего толком не заработали, ничего не произвели. А потихоньку… это от русской пословицы «Тише едешь дальше будешь». Вот, например, вы немцы, чтобы от Франкфурта на Майне до Франкфурта на Одере добраться что делаете? Правильно! Садитесь в «Мерседес» и летите под 220 кэмэ по автобану. А мы русские сначала задумаем такое путешествие, потом месяц будем обмозговывать: какой билет купить на поезд, купе или плацкарт. На дорожку посидим, на посошок выпьем. А потом окажется что это не посошок был, а посошок перед посошком. А потом окажется, что это не посошок перед посошком, а посошок перед посошком, перед посошком. В конечном итоге мы никуда не едем. Я понятно изъясняюсь? Российские юмористы в главной передаче страны «Аншлаг», таким образом, постоянно русский народ опускают. Типа того, что американцы тупые, а мы еще тупей, ха ха ха. Как смешно. Тьфу! Развитые страны как в сыр в масле катаются, потому что тупые, а мы в говне по уши из-за того, что русский народ непосредственный, творческий, талантливый? Это я все к тому, что пословица эта не работает и никогда не работала.
– Интересная точка зрения, только я не все понял.
– Хорошо, в следующий раз буду помедленней. Садитесь.
Они сели. Пауза затянулась.
– Работник органов охраняющих право родился, – хихикнул Готов.
– Что? – не понял Отто.
– Да так… о своем. Так, стало быть, что молчим? Спрашивайте не стесняйтесь.
– Вам нравится ваша работа.
– О да! Давай на ты, а то выкаем, выкаем. Мы может не встретимся больше, соответственно не рассоримся, а значит болезненного для психики обратного перехода на «вы» не последует.
– Давай, хорошо, – согласился Отто.
Готов пригласил Отто прогуляться по школе. Показал спортзал. Познакомил с попавшимися на встречу педагогами.
Встретили химичку.
– Наталья Александровна, познакомьтесь это Отто. Он к нам в составе делегации из Германии. Отто… Наталья Александровна…
– Очень приятно, – улыбнулась немцу химичка. – Добро пожаловать в нашу страну.
– Спасибо, – ответил Отто.
– Кстати, – вспомнил Готов, – у Натальи Александровны фамилия Шульц, что указывает на ее немецкое происхождение.
– Перестаньте, Рудольф Вениаминыч… – рассмеялась она.
– Вениаминович, – как бы между делом поправил Готов.
– Перестаньте, – продолжила Шульц, – какая я немка? Я ведь детдомовская. Родителей никогда не знала. А Шульц у нас кочегар был. Хороший дядечка. Когда паспорт получала, попросила эту фамилию вписать. Многие детдомовские так делали. Сейчас, кто Ульянов, кто Космодемьянская. А в метриках все были или Ивановы или Петровы.
– Или Сидоровы, – добавил Готов.
Шульц ушла. Готов предложил немцу посмотреть столовую.
– Очень приятная женщина, – задумчиво произнес Отто.
– Дура она! – выпалил Готов.
– Дура?! – удивился Отто. – Почему?
– Потому. Ее братья и сестры по несчастью… ну эти детдомовские, считай, когда паспорт получали были комсомольцами – вот и назвались Ульяновыми да Космодемьянскими. А эта? Пепелища Хатыни еще не остыли, а она – Шульц!.. Дядечка, видите ли, хороший. И вообще, здесь все дураки, один я только умный.
Отто промолчал.
Они посмотрели столовую. Готов сравнил ее с хлевом, сказал, что в концлагерях лучше кормили.
– Пошли пиво пить, – предложил Готов. – Пил когда нибудь наше пиво? – Пил, да…
– И как?
– Как у вас говорят «говно».
– Вот молодец, – Готов хлопнул немца по плечу, – я тоже так думаю. Но на безрыбье и канцер рыба.
Иностранный коллега согласился.
Они вышли из школы. Купили в магазине, неподалеку, по банке немецкого пива и сели на лавочку у подъезда кирпичной пятиэтажки.
Бабье лето затянулось. Начинался октябрь, и осень выдавала лишь желтая листва на деревьях. Историки сделали по глотку.
– Хорошо, – смакуя, сказал Готов. – Ну, как?
– Вот это лучше, – ответил Отто.
– Еще бы, двадцать семь рублей банка. Это тебе ни это, это тебе то.
Отхлебнули еще. Отто, увидев бомжа у мусорных контейнеров, жестом обратил внимание Готова:
– Рудольф, я хочу спросить. У вас так много нищих…
– Эти то? – не дал договорить Готов, – Да они больше меня зарабатывают. За день, знаешь, сколько бутылок можно насобирать? Штук сто. Вот и считай: в месяце тридцать дней, бутылка стоит рубль. Итого: три тысячи… Забудь Отто это не Германия, у нас народ каждую копейку не считает. Стеклотару в мусор выкидывают. А бомжики подбирают. И никакие они не бездомные как многие думают, почти что у всех квартиры свои есть. А выглядят так убого вовсе не из-за того, что в результате пьянства перестали следить за внешностью. Это некий инстинкт, безусловный рефлекс, выработанный веками, – носить униформу того социального слоя которому принадлежишь. Озолоти сейчас этого побирушку, думаешь он станет «от Валентино» одеваться? Хрен! Ага, нищие они… пенсии всякие, пособия по инвалу. Что, скажешь у вас таких нет?
– Есть, конечно, но не так много. В основном иностранцы.
– Да а а, иностранцы это бич любого государства. Я не тебя имею ввиду. Ха ха!
Готов и Отто чокнулись банками. Из подъезда вышла старушка и злобно посмотрела на них. Немец вынул из кармана сигареты и закурил.
– А у вас в Германии есть ядерное оружие? – лукаво спросил Готов.
– У нас? Нет, – ответил Отто.
– А у нас есть! Вот! И не только бомбы. Ракеты. Крылатые. И мы никого не боимся.
– Мы тоже никого не боимся. Германия в НАТО, а у НАТО ядерное оружие есть.
Улыбка с физиономии Готова спала, но тут же возникла вновь:
– Где ты так хорошо научился говорить по русски, ведь так и не рассказал?..
– В университете. Еще я год жил в России, когда собирал материал для научной работы. Потом пять лет жил в Москве.
Готова задело за живое: ишь умник нашелся, наверняка ученая степень, а я перед ним распинаюсь… не ляпнуть бы чего лишнего.
– Не любят немцев у нас в России, – философски произнес Готов.
– Почему? – насторожено спросил Отто.
– Как тебе сказать? Лично я против немцев ничего не имею. И среди моих соотечественников есть те кто лучше бы жил в Германии чем в России, но все равно, память о немцах как об оккупантах все еще жива в умах людей. Тебя могут даже в задницу поцеловать за то что ты немец, а за глаза: фашист. Вот как ты к Гитлеру относишься?
– Время было другое. А вообще Гитлер – позор нашей нации.
– А дед наверно твой так не думал?
Отто скорбно понизил голос:
– Мой дед был в сопротивлении в Польше. Он поляк…
– По отцу или по матери?
– Не понял, – слегка наклонил голову Отто.
– Я спрашиваю, твой дед, чей отец был, твоего отца или матери, - пояснил Готов.
– А а, теперь понятно, он был отец матери.
– Что же другой дед?
– Не знаю. Я про него ничего не знаю.
– Да а а, зомбирование у вас похлеще нашего будет. Знаю почему тебе про него ничего не рассказывали. Что бы, значит, если ребенок спросит – папа, мама почему Советский Союз Германию поимел во все дыры, они сказали - был такой плохой человек Гитлер, который заставил великий немецкий народ пойти и сделать Советскому Союзу бо бо, но твои дедушка с бабушкой были в сопротивлении и хотели злому Гитлеру вичкой по рукам нахлестать. А гестаповцы их не расстреляли потому что они, гроссальтерн, умные, сильные и смелые, какими и должны быть представители арийской расы. Правильно?
Отто добродушно улыбнулся:
– Ты историк, Рудольф, не надо так утрировать. Я же говорю мой дед из Польши.
– Я не утрирую, я режу правду матку.
– Правда матка! – вскинул брови Отто. – Я знаю это выражение.
– Что мы все о грустном… – Готов допил пиво и бросил пустую банку под скамейку, – расскажи лучше что-нибудь веселое. В Германии красивые девушки?
– Да!
– Я слышал обратное. А у нас?
– Да, очень красивые.
– Ты не испытываешь неловкость глядя на них?
– Какая неловкость? – удивился Отто.
– Как какая? Генетическая память о насилии над русскими людьми, о терроре, зверствах. А отголоском этого является беспричинный, казалось бы, стыд у последующих поколений.
Готов проводил Отто до гостиницы. По дороге купили еще пива. Прощаясь, в знак дружбы и солидарности двух стран, они обменялись адресами.


Медосмотр
– Рудольф Вениаминович, – завуч остановила Готова в дверях, – завтра вы должны пройти медосмотр.
– Кому должен? – удивился Готов.
– Должны и все!
– Почему?
– Потому. Таковы правила… перестаньте кривляться, сделайте нормальное лицо… Завтра с утра в поликлинику. В регистратуре все скажут…
– Откуда я знаю где поликлиника, – зевнул Готов, – я не так давно в вашем городе.
Сафронова тяжело вздохнула: вот тупой, даже не знает где поликлиника находится.
– Пройдете через центр, там свернете к 3 му магазину… от него через 5 й микрорайон, выйдете к парку пройдете еще немного… там поликлиника. – Адрес, – надменно улыбнулся Готов. – Какой адрес?
– На Партизанской улице…
– Конкретнее, пожалуйста.
Сафронова остановила проходящую мимо географичку:
– Вероника, не знаешь, поликлиника по какому адресу? Да да взрослая, не детская же.
– Партизанская улица тридцать два дробь один, кажется…
Ермакова пошла дальше, а Сафронова ядовито спросила Готова:
– Понятно теперь? Партизанская тридцать два дробь один.
– Теперь понятно. Найду с божьей помощью.

Следующее утро. Поликлиника. Регистратура.

– Девушка, мне медосмотр надо пройти, – просунув полтуловища в окошко регистратуры, сказал Готов.
Девушка равнодушно приняла из рук учителя полис и медицинскую книжку, выписала бланк и объяснила:
– Сначала пройдете флюорографию…
– А я проходил… – запротестовал Готов.
– Не перебивайте мужчина. Пройдете флюорографию и дальше по врачам, номера кабинетов и время указаны на бланке. В последнюю очередь терапевт… Вот еще направление на флюорографию.
– Но я недавно проходил!
– Недавно, давно, какая разница, вы в нашей поликлинике в первый раз мужчина.
– Ну и что?
– А то! Проходите не задерживайте очередь.
Готов постучался и зашел в кабинет флюорографии. Там одевались несколько женщин. Они хором завизжали, прикрывая руками грудь:
– Ой, мужчина!
– Подождать не может?!
– Надо было закрыться!
– Вот дуры, – с отвращением сказал Готов. – Ну, увидал я ваши сиськи и что случилось? Это я, по идее, должен бежать в ужасе от одного вида свисающих до пола морщинистых доек и жировых прослоек по бокам. Тьфу! Ухожу, не орите.

Флюорография

Готов отдал женщине-врачу направление.
– Раздевайтесь, – сказала врач.
– Совсем? – вкрадчиво спросил Готов.
– По пояс.
– По пояс сверху или по пояс снизу?
– Сверху. Вы что, флюорографию никогда не проходили?
– Проходил, – сказал Готов. – Но раньше мне легкие просвечивали, а сейчас сказали предстательную железу.
– Кто вам такое сказал? – удивленно спросила женщина в белом халате.
– В регистратуре…
– Вставайте вот сюда, грудью вот сюда, подбородок вот сюда.
Готов залез в кабинку флюорографического аппарата и выполнил инструкции.
– Не дышите, – врач включила аппарат и через несколько секунд сказала. – Все, можете одеваться.
Одевшись, Готов тяжело опустился на колени и знаками показал врачу, что не может дышать.
– Что случилось? – мгновенно среагировала она.
Лицо Готова покраснело, он ничком упал на пол и через силу прохрипел: – Разрешите дышать.
Врач поняла и скомандовала:
– Дышите!
– Спасибо, – держась за стол поднимался учитель.
Врач с опаской протянула Готову проштампованные бумаги: вдруг бросится ненормальный.
Учитель, шатаясь и держась за горло, вышел из кабинета.

Невропатолог

– Садитесь, – показал на стул высокого роста невропатолог.
Он обстукал Готова по всевозможным рефлекторным точкам, поводил «молоточком» и сел заполнять бланк, параллельно задавая вопросы:
– Жалобы есть?
– Есть, – ответил Готов.
– На что?
– На внешне и внутриполитическую обстановку в нашей стране.
– Этим и я недоволен, – хохотнул невропатолог, – но помочь ничем не могу.
Готов опустил глаза в пол и уныло произнес:
– Я писаюсь по ночам.
– Интересно. И давно?
– Еще с института.
– Лечились?
– Лечился, – вздохнул Готов. – В основном пивом. Я, знаете ли, писаюсь когда пьяный, с утра голова болит… а в последнее время бывает что и какаюсь.
– Тяжелый случай, – невропатолог нахмурил брови. – Мой вам совет кладите под простыню клееночку.
– Помогает?
– В девяносто девяти случаях из ста.
– А если не поможет? – Готов недоверчиво прищурил глаза.
– До свидания, – отрезал невропатолог.

Окулист

Готов закрыл левый глаз тетрадкой и стал читать нижнюю строчку таблицы Сивцева:
– Пэ, о, ша, ё, эл, тэ, ы, эн, а…
Седовласый окулист прервал:
– Постойте, что вы читаете? Здесь этого нет.
Готов притворился разочарованным. Молодая медсестра поняла «глубокий» смысл фразы, которую учитель хотел обозначить, и улыбнулась.
– Странно, – сказал Готов, – но я отчетливо вижу как раз эти буквы. Можно я левым глазом попробую?
– Разумеется, – согласился окулист.
Закрыв левый глаз, Готов обрадовался.
– Вижу! – воскликнул он. – Бэ, эл, я, дэ, мягкий знак…
– Попробуйте верхнюю, – окулист рассержено кусал губу.
– Эс, у, кэ, а…
Седой глазник беззвучно сматерился. Его короткие пальцы держали переносицу. Много людей за день приходит с глазами. Бывает неграмотные, бывает нервные, бывает просто добродушно глупые или в доску тупые, но вот чтобы так… без всякой причины взрослый человек издевался над пожилым эскулапом? Казалось бы, стоит спросить «сколько лет носите очки», проверить глазное дно, ведь человек явно близорук, но…
Окулист отдал отмеченные бланки Готову.
– И все? – неудовлетворенно спросил Готов.
– Все, – ответил флегматичный доктор.
– А мне всегда какую-то бяку в глаза закапывали, что весь день потом не вижу ничего толком. Не будете?
– Оно вам надо?
– В принципе нет… Значит я годен?
– Годен, годен. К нестроевой годен, – глаза врача с жалостью смотрели на Готова.

ЛОР

Молодой отоларинголог осмотрел уши, горло и нос учителя. Затем отошел в угол кабинета и прошептал:
– Тридцать четыре.
Готов сидел без движения, глядя на стену. «Ухо-горло-нос» повторил чуть громче, но все же шепотом:
– Тридцать четыре.
Учитель не повел и бровью.
– Вы меня не слышите? – спросил отоларинголог.
– Почему не слышу? Очень даже хорошо слышу.
– Ну, что я сейчас сказал?
– Тридцать четыре, – Готов принял позу, какую принимают почти все люди с пониженным интеллектом на приеме у врача: мол, разумеется, доктор, слышу, а как может быть иначе…
– Шестнадцать, – прошептал молодой врач.
Учитель сидел как истукан.
– Ну, а сейчас что же? – опустил руки отоларинголог.
– Ково? – по-деревенски удивился Готов.
– Слышали?
– Слышал. Шестнадцать… Док, перестань мне мозги компостером пробивать, подпиши бумагу да пойду я. Вас тут прорва, а я один, к терапевту не успеваю.
– Но я должен проверить, – возразил док.
– Перестань. Мы оба знаем, что я здоров. Ни к чему все эти формальности.
Готов важно вышел из кабинета отоларинголога.
Остался последний этап в миссии под названием «медосмотр» - терапевт.
У кабинета терапевта выстроилась очередь. Сезон садов-огородов подошел к концу и толпы пенсионеров, которые под действием резкого перехода от ежедневного физического труда к полному бездействию начинают заболевать, оккупировали поликлинику.
– Кто крайний на медосмотр, – спросил Готов.
– Здесь все крайние, – бабка с авоськой и медицинской книжкой в руках сделала рот «уточкой», – только мы по бирочкам.
– Не понял. У меня в направлении написано с десяти до двенадцати.
– Ничего не знаю, у нас бирки.
Готов махнул на нее рукой и обратился к очереди:
– Граждане кто-нибудь на медосмотр есть?
Худой старик отрицательно помотал головой. Девушка скрестила на груди руки.
Готов хотел заглянуть в кабинет терапевта, но бабка с авоськой схватилась за дверную ручку, не давая Готову открыть.
– Не мастись, не мастись, – зло сказала бабка, – я сейчас иду.
– У меня здесь написано: «терапевт, кабинет 32 с десяти до двенадцати.
– Ничего. Бирку возьми сначала.
– Я еще раз говорю, у меня написано…
– А мне какое дело?
Дверь открылась. Из кабинета вышел бородатый здоровяк. Готов намерился войти, но бабка снова вцепилась в ручку.
– Подожди, вызовут, – рявкнула она.
Дверь подергали изнутри. Борец за права обладателей бирок отцепилась от ручки. В проеме появилась миловидная девушка.
– Кто с медосмотром? – спросила она мелодичным голосом.
– Я! – выпалил Готов и стал заходить в кабинет, но бабка, отпихнув врача в объятия учителя, опередила.
Готов осторожно подхватил «мисс здравоохранение» за предплечья, чтобы та не упала и обнаружил на ее груди бейдж, который гласил: «Тарасова Анастасия Павловна. Терапевт».
Тарасова глазами поблагодарила Готова за поддержку и обратилась к бабке:
– Женщина, что вы себе позволяете? Я же сказала: те кто на медосмотр.
– У меня бирка на 11.15, – возразила наглая пенсионерка.
– Вы что не можете пять минут подождать? Выйдите!
Бабка, ворча, вышла. Готов ощутил теплую волну удовлетворения от торжества справедливости в свою пользу.
– Задолбали геронты? – спросил он.
– Их тоже можно понять. Возраст.
– Зря вы так. Толерантность здесь неуместна. Этот не вымерший гомосоветикус во всех своих болячках винит только медицину и врачей. В голову вдолбили себе, что лекарства не помогают и пьют все травы без разбора. Но к доктору сходят обязательно, для очистки совести. А потом у подъезда все здравоохранение по матери… Вот ведь Митрофановна таблетки попила не помогло, а зверобою то выпила насморк через семь дней прошел, как не было.
– Может быть, – улыбнулась Тарасова. – Давайте направление.
– Вы красивая, – сказал Готов и покраснел.
– Спасибо, – пропела она. – Раздевайтесь, я вас послушаю.
– Совсем?
– Нет по пояс.
– По пояс снизу или по пояс сверху.
– Вы же поняли, – Тарасова рассмеялась звонким красивым смехом.


На уроке музыки
Вялая, томная атмосфера стояла в учительской.
Селезнева зевала, широко раскрыв рот. Житных и Ермакова, шептались, перебирая содержимое блестящего пакета с косметикой AVON. Школьный психолог Холодова делала вид, что всецело преданна работе, листала толстую книгу. Забегал трудовик Павел Семенович, хотел поздравить завуча с днем рождения, но не застал.
Готов откинулся на спинку стула и смотрел в потолок.
– Ой, тоска –а а, – провыл Готов.
– Что же вам тоскливо? – оторвалась от книги Холодова. Ее лицо сделалось внимательным: наконец-то появился долгожданный собеседник.
– То и тоскливо, что тоска.
– Вы просто, Рудольф Вениаминович, так себя настроили, – с видом знатока сказала Холодова.
Готов взял очки на вытянутую руку и посмотрел сквозь линзы на школьного психолога, покачал головой, цокнул языком?
– Бедная вы наша, Аделаида Васильевна, совесть не замучила?
Холодова в недоумении захлопала глазами.
– Чем вы здесь занимаетесь? Я например историю преподаю. Вот Алевтина Геннадьевна, царствие ей земное, математику. А вы? Непонятно.
– Я тоже преподаю и не меньше вашего, только…
– Ой, не надо, не надо. Если б Макаренко узнал, как вы тут преподаете, держу пари он бы в гробешнике перевернулся, причем не только вокруг своей оси, но и по разному. Думаете никто не видит с какой кислой миной наш школьный психолог втирает кому не попадя, как прекрасен этот мир. Большее на что вы способны – это провести бесполезный тест на типы темперамента. Уму можно даться. Если человек тормоз перестройки то и без теста видно, что он флегматик, а нытик сопливый меланхолик.
– У вас завышенная самооценка, господин Готов, – парировала Холодова, – это свойственно людям вашего типа.
– Какого типа? – ухмыльнувшись, сказал Готов. – Давайте приприте сюда еще гороскоп, тайну имен. Психолог, на сегодняшний день, имеет больше представления о всяких там фэн-шуях и агни-йогах, чем непосредственно о психологии. Да, я не отрицаю психологию как науку. Когда-то она бывает даже полезна, но только в совокупности с психиатрией, для морально неустойчивых людей.
– Таких как вы, – нашлась Холодова и обрадовалась находке.
– Что с вами разговаривать, – махнул рукой Готов, - ы ы - ы, плакать надо, а не смеяться. Тоже мне психолог.
В учительскую, в слезах, ворвалась преподаватель музыки Мышкина. Тридцатилетняя, худая, некрасивая учительница села за свободный стол и, закрыв лицо руками, зарыдала.
Женщины сбежались к ней. Гладили по голове, утешали. Рыдая, Мышкина говорила обрывками фраз:
– Я не могу больше… я не вынесу… они монстры… они чудовища…
– Аня, Аня, что случилось? – засуетилась Холодова.
Мышкина проревелась и вытерла платком слезы. Всхлипывая и шмыгая носом, она сказала:
– Я им по человечески… встаньте, говорю, споем песню… а они: «пошла ты со своими песнями» А Тужиков орет как не знаю кто… Я что с ними драться должна? Они пластинки спрятали и ржут…
Мышкина вновь разрыдалась, уткнувшись в ладони. Холодова принесла стул и села рядом. Селезнева включила электрический чайник.
– Аня, Анечка, успокойся, – утешала Холодова. – Сделай глубокий вдох. Вот так… хорошо… вытри слезы.
Женщины выпили чаю с дешевым печеньем. Готов отказался. Он молча слушал повествование Мышкиной о том, какие «чудовищные и бездарные дети пошли нынче», какие они «циничные и наглые», что она проучившаяся три курса в консерватории «достойна лучшей доли» и то, что раньше ее приглашали флейтисткой в областной камерный оркестр.
Холодова монотонно бубнила: призывала к релаксации, убеждала Мышкину взглянуть на вещи с другой стороны, постараться не думать о сизифово педагогическом.
Готов издевательски произнес:
– Что вы опять околесицу несете, Аделаида Васильевна? Ну успокоите вы ее, а что дальше? Точно ничего в психологии не понимаете. Такие проблемы надо решать радикальными средствами.
– Что вы предлагаете? – с надеждой спросила Мышкина.
– Я ничего не предлагаю. Человек предлагает – я располагаю. А располагаю я тем, что на моих уроках всегда тишина, спокойствие и полное умиротворение. Спросите, как я этого добился? Отвечу. Во-первых, надо быть твердым и уверенным в себе, малолетние подонки это чувствуют. Во-вторых, необходимо научиться всегда четко аргументировать сказанное, это нелегко, но возможно. В-третьих, особый подход к воспитанию ребенка: тонкий баланс кнута и пряника. Ну, а в-четвертых, разумеется личное обаяние, не без этого. Извините, конечно, дорогая Анна Валерьевна, но ни в один пункт вы не вписываетесь. Печальная правда жизни. Увы, к сожалению, льстить не могу, не приучен. Как говориться: Станиславский мне друг, но Немирович-Данченко дороже.
– Вы хотите сказать, что это я плохая, а не они? – всхлипнула Мышкина. – Что вы, ей Богу, как маленькая? Плохие – хорошие, черное – белое, день – ночь, девственница – шлюха, ангел – олигарх. Поймите, это дети! Детям можно все, они другие!!!
– Вы не были на моих уроках, – не согласилась Мышкина, – вы не знаете что там творится.
Готов подышал на стекла очков и протер:
– Я знаю, что там творится. Там творится типичная вакханалия, которой потворствуете вы, любезная Анна Валерьевна. Хотите, я поприсутствую на вашем уроке? Посмотрю, оценю обстановку. Если посчитаю нужным, проведу с классом воспитательную беседу.
– Вы не придете, я вас знаю, – вмешалась хитроулыбчивая Ермакова, – вы мне один раз уже кое-что обещали.
– Вероника Олеговна, – Готов бросил острый взгляд на молодую географичку, – еще слово и я не совладаю с собой.
– Хотите? – вновь обратился к Мышкиной Готов.
– Допустим. В понедельник сможете? Четвертый урок.
– Легко.

В понедельник Готов, как и обещал, явился к четвертому уроку в кабинет музыки.
Он сел за заднюю парту. Полпарты занимал искусно выполненный гелевой ручкой рисунок: волосатая мошонка и толстый половой член, наполовину вошедший во влагалище. Мужское достоинство начиналось как бы ниоткуда, а влагалище окружало изображение ног, ягодиц и части торса, с пирсингом на пупке. Рядом размещалось дополнение: жирная стрелка другого цвета (нарисованная детскими руками, заточенными под ограниченное количество предметов) указывала на торс, а надпись поясняла – «это Мышкина».
В класс вошли ученики и расселись по местам. Складывалось впечатление, что Готова для них не существует. Ведь он находится не у доски, а в конце класса. Существенный фактор для модели поведения.
Сразу после звонка в класс заскочила Мышкина. Извинилась за опоздание и отметила отсутствующих.
– Где Шмелева и Иванян? – спросила у ребят учительница.
Класс, немного пошептавшись, дико заржал. Тупое стадо всегда стремится опошлить отсутствие членов коллектива, особенно если они разнополые.
– Они заболели? – допытывалась Мышкина.
Смех усилился. Отдельные ученики выкрикивали:
– СПИДом!
– Сифаком!
– Трипаком!
Мышкина призвала к спокойствию:
– Тише, тише! Все разучили песню «Полюшко»?
Ученики зашелестели тетрадями, в которых записали, на прошлом уроке, под диктовку Мышкиной слова песни.
– Все встали, – попросила преподаватель. – Почему вы никак не можете запомнить, что петь надо стоя? Сабиров, встань тебя говорят… что значит не хочу?.. Все стоят и ты встань… не дерзи, а то вылетишь из класса… Сам уйдешь? Иди… я тебя не держу… До свидания…
Мышкина поставила в журнале «н» и села за пианино.
Учительница ловко пробежалась по клавишам худыми, длинными пальцами и взяла аккорд:
– И и и…
Класс нестройно затянул:

Полюшко, поле.
Полюшко широко поле
Едут красной армии герои-и-и…

– Стоп, стоп, стоп, – прервала Мышкина. – Это что такое? Кто в лес, кто по дрова. Ритма не чувствуете? У девушек лучше получается, чем у ребят. И открывайте рот пошире…
Школьники опять заржали.
К разговору о тупом стаде следует отметить, что любые намеки на все оральное так же вызывают у стада всплеск положительных эмоций.
– Давайте «Рамштайн» включим, – попросил Краснов.
– Давайте без давайте, – отрезала Мышкина. – «Рамштайн» мы включать не будем.
– Почему?
– Потому что его нет в программе.
– А если бы «Рамштайн» был в программе?
– Его бы там все равно не было, – резко сказала Мышкина.
– А если бы все-таки был? – не унимался любитель «нетрадиционных» музыкальных жанров.
– Этого не может быть, потому что, то, что ты слушаешь это не музыка, а издевательство.
– Полюшко ваше издевательство.
Часть класса поддержала бунтаря против образовательной системы. Высказывались различные мнения:
– А что Металика тоже дерьмо?
– Король и шут…
– Давайте тогда Джимми Хендрикса слушать, блюз.
– Мы не хотим петь про героев Красной армии, мы не какие-нибудь там уродские коммунисты.
У Мышкиной началась истерика. Доселе бледное лицо стало красным как китайский флаг, мышцы на шее напряглись. Она закричала:
– Вы долго будете надо мной издеваться?!! Понять вы, остолопы, никак не можете, у нас есть программа!!! Про грам ма!!!
Школьники не утихали. Готов вышел к доске и жестом попросил угомониться. Так же жестом он указал Мышкиной на стул у пианино. Стало тише.
– Ребята, – торжественно сказал Готов, – здороваться со всеми не буду, потому что здоровья желаю не всем, а приветствовать кого-то по отдельности нет времени.
Он глянул в сторону Мышкиной и почесал под мышкой.
– У меня есть компромисс, – продолжил учитель, – давайте разучим песню «Город золотой»… ну, помните там… под небом голубым есть город золотой, с прозрачными воротами, тари тара та ти… Хороша песня: еще не «Рамштайн», но уже и не «Полюшко».
– Мы не будем учить эту песню, – твердо отвергла предложение Мышкина.
– Но почему? – вместе с классом недоумевал Готов.
– Это рок. Это Гребенщиков.
– Не согласен. Музыка Франческо да Милано, слова, насколько мне известно, не Гребенщикова… это все знают.
Мышкина стояла на своем:
– Как мы ее сможем исполнять, если этой песни нет в программе? Ее не я придумала, а Дмитрий Борисович Кабалевский. И по программе мы должны петь «Полюшко».
– А что изменится, если немного отклониться от программы и вместо банальных революционных песен разучить что-нибудь стоящее?
– Все у вас просто, Рудольф Вениаминович, а мне отчитываться о проделанной работе. Что я скажу, когда меня спросят, чем я занимаюсь на уроках?
Мышкина «прокололась», показала истинную личину. Не желание научить движет этим педагогом, а страусиный рефлекс, только вместо головы Мышкина прикрывает задницу.
Готов бросил презрительный взгляд на учительницу, встал в позу Ленина на броневике и обратился к классу с речью:
– Музыкой, ребята, заниматься – не пуп царапать. Не так просто как кажется. Я сам талантливый музыкант и знаю, о чем говорю.
Он прошел вглубь класса.
- Но, к сожалению, отдельные личности, не буду говорить кто, полагают, что к этому можно относиться тяп-ляп. Конечно, думают они, зачем детей приобщать к прекрасному, они же будущее быдло. Винтики системы. Рабы. Мясо. Меньше знают, крепче спят, не задают лишних вопросов. Я с этим не согласен. Доколе мы должны терпеть издевательства над личностью! По телевизору одну херню кажут! А посмотрите, какие у них особняки. А на каких они машинах ездят. А вино какое пьют. А я? Палец о палец не ударили, а туда же, посмотрите, мол, на меня какая я звезда. Не звезда ты а… Сказал бы я кто.
Закончив, Готов закрыл глаза, видимо ожидая аплодисментов, но услышал только шмыганье носов и скрип парт. Он приблизился к Мышкиной и шепнул на ухо. Та привычно прошлась по клавишам и взяла аккорд. Готов фальшиво, но громко запел:

Полюшко, поле,
Полюшко широко поле…


Теория о картошке
– В детстве больше всего на свете меня бесили три вещи: когда мне с родителями приходилось садить картошку (ездить в поле на отцовском запорожце), когда эту картошку приходила пора окучивать, а в третьих, я ненавидел её собирать. Я ненавидел это делать всеми фибрами своей нетленной души. Став постарше, я обнаружил, как ни странно, некоторую склонность к ботанике. Участвовал в областных олимпиадах, занимал места. А как вы думали? Разумеется, занимал. В результате неуемной тяги к опытам, на огороде, я сделал выдающееся, по своим масштабам, открытие: если картофель не окучивать – урожайность повышается в три раза. Когда я это обнаружил, то чуть не ох… С таким рацпредложением, в свое время, ленинскую премию схлопотать было как два пальца. Моей мечтой была Нобелевская. Я писал письма профессорам, светилам мировой селекции. Но, увы! Кому-то видимо выгодно, что бы люди дубасили землю мотыгами. Донашеэрство какое-то, – пренебрежительно выдохнул учитель.
Готов снял пиджак и повесил на спинку стула. Заметив расстегнутую ширинку, он в припрыжку подбежал к окну и спрятался за шторку. Застегнув молнию, Готов промаршировал к столу и пронзительно взвопил:
– Но только через год до меня дошло, что если картошку не садить вообще… вы даже осознать не сможете, сколько её, в таком случае вырастет. Один район в состоянии прокормить целую страну.
То ли потому, что учитель в этот день был рассеян, быть может, сказывалась близорукость, но по какой-то неведомой причине он не заметил, что в классе, на задней парте, сидел директор школы. По определенному стечению обстоятельств директор являлся биологом (специализируясь именно на ботанике).
– Вы сами то верите в то, что говорите, Рудольф Вениаминович, – смеясь, спросил директор.
Готов стоял лицом к доске, писал тему урока и не понял, кто выступает в роли истца. Роль ответчика Готов, разумеется, принял.
– Сегодня здесь произойдет убийство, – вдавливая мел в доску и кроша, прошипел учитель, – кто это ляпнул?
– Это я сказал, Рудольф Вениаминович. Насколько я понял, вы даже не заметили моего присутствия. Извините, что я уж так, без разрешения.
– У-у у-у товари… господин директор, – сменив гнев на обезьянничество, залебезил Готов, – добро пожаловать… чай, кофе, конфеты? Может что покрепче…? А-а-а понимаю: на службе.
– Я хотел бы подискутировать на эту тему, – сказал директор, – что значит, «картофель не садить»?
– Ну, даже не знаю, как сказать. Вы можете не понять этого. Сложно, очень сложно.
– Уж постараюсь, биолог все-таки. К примеру: я в этом году не садил на колхозном поле картошку. Она там и не выросла.
– Правильно. Там выросла пшеница.
– Нет там ни какой пшеницы.
– Значит турнепс, ананасы, эвкалипты, манго, морошка. Что бы вырос картофель, нужно не садить именно картофель, а не просто быть тупым статистом и ждать от моря не известно чего.
– Объясните, пожалуйста, как происходит процесс не посадки.
– Что вы от меня хотите? – взмолился Готов. – Да, я говно. Оставьте меня в покое или я убью себя.
Готов выбежал в коридор, умело изображая рыдание.
Кто-то вероятно заметит: «Почему в главе ни разу не упомянуты школьники?». Ответ прост, учеников в классе не было вообще.


После работы
На автобусной остановке Готов стоял один. Близ стоящие деревья мешали видеть дорогу и учитель вышел на обочину посмотреть, не идет ли автобус. Мимо, на скорости около 100 км/ч пролетела иномарка, окатив Готова, с ног до головы грязной водой из лужи. От неожиданности Рудольф Вениаминович открыл рот, кисть разжалась, дипломат упал на мокрый асфальт. С шепота учитель постепенно перешел на крик, глядя в след удаляющемуся автомобилю: «Ах ты, козел… скотина… я не понял, что произошло? А-а-а-а-а с-у-у-у-у-ка… иди сюда… камон…гад, гад… кто это все стирать будет»?
Готов, два раза, сильно пнул по луже. Брызги попали в проезжающий самосвал. Прохожие удивленно смотрели на человека в шляпе, а человек в шляпе истерично прыгал в луже, выкрикивая проклятия в адрес, обидчика, скрывшегося с места преступления: «Я тебя запомнил! Ты за это ответишь! А-а-а-а, ненавижу! Сволочь! Мне сегодня катастрофически везет! Понаставили здесь луж!».
Истерику прервал водитель автобуса, просигналивший Готову. Учитель истекая водой поднялся в транспорт и протянул кондуктору мелочь.
– Один билет.
– Что с вами случилось? – спросила кондуктор.
– Не делайте вид, что вам интересно. Товарищи! – обратился Готов к пассажирам, - представляете, меня какой-то козел на иномарке обрызгал.
– Гонят, как чокнутые… беспредел… стрелять надо за это, – отозвалась толпа.
– Вот я, про тоже. Не знаю как, но я этого гада найду.

Мокрый и злой Готов зашел в продуктовый магазин, прикупить чего-нибудь к ужину. Подойдя к прилавку, он снял шляпу и изобразил просящего подаяние.
Юная худая продавщица равнодушно смотрела на Готова. Густой макияж покрывавший её лицо, тем не менее, не мог скрыть великое множество веснушек. Она вертела на указательном пальце левой руки связку ключей и изрядно зевала.
– Мне, пожалуйста, бутылочку пива, минералку, колбаски, ну и еще что-нибудь из закуски, - со смаком произнес Готов.
Продавщица тяжело вздохнула:
– Теперь давайте разбираться. Какого пива? Какую минералку? Сколько колбасы?
– Да сами посмотрите там…
– Что смотреть-то тут. Палку возьмете?
– Нет, это очень дорого.
– А икры на закуску?
– Нет, я пока не миллиардер.
– Определитесь сначала, чего вы хотите.
– А кто это вам позволил так со мной разговаривать, – закричал Рудольф Вениаминович, – я вам такого разрешения не давал. Ишь, дожил. Под старость лет заказ в любимом магазине сделать не могу. Понабрали тут молоденьких. Где жалобная книга.
– Мужчина перестаньте хулиганить, я позову охрану, – сказала веснушчатый работник торговли.
– Посмотрите на нее, – не унимался Готов, заполняя высоким голосом пространство продуктового магазина, – я прихожу купить пожрать, а меня травят как загнанного зверя. Фашисты. Я не уйду отседова, покамест меня не отоварят должным образом.
Готов оскалился и ударил кулаком по кассовому аппарату.
– Я жду!
Тем временем подоспела вневедомственная охрана (в лице двух здоровенных парней в камуфляже) и заломила учителю руки. Готов заорал еще сильней:
– Ах ты сидоровая коза!!! Ментов вызвала?!! Успела на кнопку нажать?!! Попалась бы ты мне в сорок первом под Берлином!!!
Один из охранников обыскал Готова, извлек из его кармана паспорт и передал документ напарнику.
– Отдайте мне мой молоткастый и серпастый, а не-то кое-кто и в кое-какой должности узнает об этом инциденте, – потребовал учитель.
– Заткнись, – сказал охранник и стал вслух читать содержимое паспорта, – так… прописка понятно… военнообязанный… фото… о, Рудольф Вениаминович Готов. Ха-ха… к труду и обороне.
– Моя фамилия Готов, – возмутился Рудольф Вениаминович.
– Неважно. Давай его на улицу. Связываться еще с психами не хватало.

– Вот я и дома, – вздохнул Готов, открыв ключом дверь квартиры. – Никто не встречает. Тоска сине-зеленая, кошку что ли завести или бобика? Нет, бобика не надо, его гулять три раз на дню водить. За свет опять забыл заплатить… Что за жизнь…
Готов приготовил еду, отнес в комнату на журнальный столик и включил телевизор. Шел бразильский сериал, «захватывающие» сюжеты которого очень нравились учителю. Как он говорил: «Сериал помогает мне расслабиться».
Поужинав, вымыл посуду и лег на диван. После сериала началась передача о разоблачении криминальных структур. Мысли стукнули изнутри по черепной коробке: «Живут же люди, преступников ловят, занимаются делом – настоящим делом. Правильно говорят: выбрал профессию дерьмо – мучайся. А с другой стороны, разве я мучаюсь? Я не мучаюсь, мне моя работа нравится… Ага, шиш там, нравится… Устал, как я устал… Да я слабак, ну и что? Зато я не трус – не боюсь себе в этом признаться. Хочется жить, как жили великие… ну, хотя бы известные… например писатели. Давно я за книгу не брался. Настоящие писатели знают, что их напечатают, а кто напечатает меня? Что делает их великими? Великие люди ведут дневник, ежедневно делают записи. Для чего? Приучает мозг к дисциплине, развивает способность анализировать. Точно! Перечитал дневник, лет эдак через десять… ба, вся жизнь как на ладони. Я же начинал вести когда-то, терпения не хватило. Так, так, так, где моя тетрадка, не хрен лежать…
Всплеск мотивации привел Готова в вертикальное положение. Он быстро нашел тетрадь, в которой лет пять назад начинал вести дневник и сделал запись.
15 ноября.
Сегодня я пришел в школу раньше всех. Техничка Тихоновна сказала, что я «молодец, пришел первый». Из того факта, что она заставила колебаться воздух, сказав «молодец» следует, что я был не первым, а, по крайней мере, вторым, т. к. Тихоновна уже находилась в школе, а, насколько мне известно, сторожем по ночам она не работает.
Первый урок прошел под знаком уныния и обиды: Ольга Семеновна со мной не поздоровалась, отвернула свой прелестный носик. Наверное, обиделась за «шалаву». Не верю, что у меня никаких шансов. А то, что она трепалась про жениха богатенького – это пустяки, жених не муж, отобьем.
Мелкий паразит и пакостник из 7 «А» Будилов опять чуть не сорвал урок. Но он не дождется, я не стану рыдать и бегать жаловаться директору, как неврастеничка Вероника Олеговна.
В обед купил в школьной столовой два беляша. Съел и запил компотом. Интересное сокращение «компот» – коммунистический пот. Стоит поразмыслить. NB. Поискать исторические предпосылки.
Беляши и компот послужили толчком к тому, что через час я пугал унитаз. Сколько раз зарекался: не жрать в школьной столовой. Бедные дети, чем вас кормят? Гастриты, язвы… Успокаивает одно: кто-то из вас станет преступником и поэтому не жаль если загнетесь.
Готов остановился, несколько минут смотрел в потолок, зачеркнул написанное, перелистнул страницу и начал заново.

Уважаемый господин президент.
Пишет вам педагог, активист, ученый, поэт, да просто хороший человек – Рудольф Вениаминович Готов. Волею судеб пришлось мне преподавать и влачить жалкое существование в одном паршивеньком провинциальном городишке (каких по стране сотни). Я плохо питаюсь, за три дня не съел ни одного банана. Мне здесь очень скучно, грустно и одиноко. Раньше я учил детей в различных школах областного центра, но интриганы и завистники постоянно вставляли мне палки в колеса. Злые, проворовавшиеся директора увольняли меня с работы, третировали и угнетали. Хотя всего-то чего я хотел – это учить. Я только недавно понял, что нести знания людям подобно Прометею, со своим огнем, мое призвание.
Сейчас в нашей школе творятся чудовищные вещи. Коллеги за глаза засирают меня. Хоть бы раз в учительской предложили попить с ними чаю. Директор и завхоз растащили склад и полбиблиотеки. Ученики меня ненавидят. А ведь я добрый, порядочный и глубоконравственный человек.
Я знаю, что политический и экономически кризис в России не ваша вина, господин президент. Вы, как и я стали жертвой интриг и черного пиара. Не обращайте внимания, люди просто завидуют, что вы стали президентом, а они никто. Они чернь, суть плебеи, плебисцит. Признаться, порой, и я вас ругаю, но так, в шутку, по пьянке.
Теперь о серьезном. Ни для кого, не секрет, что в данный политический момент, необходимо серьезно и основательно пересмотреть те тенденции, затрагивающие все сферы жизнедеятельности народа. Надо научится четко формулировать и не менее четко объяснять гражданам задачи той или иной реформы. Мы должны уметь планомерно и основательно проводить в жизнь те реформы, которые необходимы в данный момент. В свете возросшей угрозы мирового терроризма мы обязаны усилить роль правоохранительных органов и других силовых структур. Развитие и, я бы даже сказал, возрождение сельского хозяйства ставят перед нами поистине сложные, но не невыполнимые задачи, которые, в свою очередь, требуют разумного и принципиального подхода. Нельзя недооценивать значимость и других социальных аспектов, таких как медицина, образование, культура, спорт. Важнейшими, на мой взгляд, факторами являются экономические, экономико политические и политические факторы. Развитие топливно энергетического комплекса, а также развитие отрасли по добыче драгоценных и редкоземельных металлов в будущем не должно быть приоритетным по отношению к развитию малого и среднего бизнеса. Честность, порядочность и безграничная преданность гражданам своей страны это те качества необходимые как членам правительства, так и непосредственно президенту. Хочу подчеркнуть: как непосредственно, так и опосредованно.
Надеюсь, что мы поняли друг друга господин президент. Возьмите меня работать в правительство. Обещаю, что я смогу стать самым преданным Вашим другом и соратником. Необязательно конечно меня делать министром, я и сам этого не очень-то хочу, но где-нибудь там, чтобы в кулуарах власти. Можно пока, например, тайным советником, или кем-нибудь по международным вопросам. Когда я немного освоюсь, войду в доверие к вельможам, обзаведусь знакомствами, я могу с кем-то из них, допустим, поехать на дачу, там забухать и выведать что плохого говорят они про Вас. Буду задавать им провокационные вопросы, и говорить типа того, что сам не во всем согласен с президентом. Они под этим делом разговорчивые, а я тонкий психолог, хорошо разбираюсь в людях, чуть что не так сразу на карандаш и на следующее утро после опохмелки в Кремль с докладом. Чуть не забыл, мне нужна в Москве квартира, лучше, четырехкомнатная и тачка с водителем. Сделаем так: как получите письмо, сразу мне звоните, вечером я всегда дома. Договариваемся, в какой день вы присылаете за мной машину, чтобы я успел уволиться и собрать манатки. Еще просьба: пусть московскую квартиру сразу мебелью обставят, и одну из комнат оборудуют под кабинет (компьютер там и все такое, стол итальянский, ну, у вас должны люди знать). Вот, пожалуй, и все. Писать больше не о чем. В основном все у меня нормально. Жду Вашего звонка, только побыстрей, не затягивайте.

Пока.
Ваш, Готов Рудольф Вениаминович.



Радиоузел
Дверь радиоузла была приоткрыта. Готов, доедая булочку, заглянул, а затем и вовсе просунулся внутрь.
Небольшая комнатушка была заставлена различной аппаратурой: магнитофоны, усилители музыкальный центр, микшерский пульт, осциллограф и другие приборы непонятного предназначения. В углу стояли две гитары и бас, (участники школьного ансамбля приносили сюда инструменты на хранение). На полках лежали микрофоны, шнуры, кассеты и диски. Паяльник висел на двух гвоздиках.
По середине комнаты, в кресле, сидел старшеклассник в наушниках и разгадывал кроссворд. Готова он не заметил. Учитель слегка похлопал его по плечу. Парень встрепенулся и снял наушники.
– Ты кто? – спросил Готов.
– …Лёха, – ответил старшеклассник.
– Это что за профессия: «Лёха»? – Готов вытянул лицо, – интересный термин «Лёха». Аббревиатура что ли?
– Зовут меня так.
– Так ты Алексей получается, сразу бы сказал, а то Лёха, Лёха. Рассказывай давай, чем ты здесь занимаешься.
Лёха выключил магнитофон и положил наушники на стол:
– Слежу за аппаратурой. Иногда объявления делаю. А что?
– Да нет, ничего. Иду, смотрю, дверь открыта. Дай, думаю, зайду. Вообще-то классно у тебя тут. «Грюндик», – погладил музыкальный центр Готов.
– «Сони», – поправил Лёха.
– Вижу что «Сони», «Грюндик» это так, для поддержания разговора.
Готов внимательно рассмотрел все предметы. Поигрался с паяльником, дернул струну бас гитары и надел наушники:
– Давай, Алексей, включи мне музон.
Лёха включил магнитофон и Готов ритмично задвигался, напевая фальцетом.
– Круто! Е э э э, – воскликнул Готов, – рэп это круто. Алексей у тебя есть, что-нибудь потяжелее? Такой, трэшняк, мясо чтобы.
Леха поставил другую кассету.
Готов взял в руки электрогитару, стал прыгать, трясти головой и выгибаться, встав на одно колено.
У у у у! – взревел он. – Пошло говно по трубам. О о о о! Армагеддон.
Лёха улыбался, глядя на учителя истории близкого к состоянию экстаза.
– Как называется эта группа? – спросил Готов, освобождаясь от головных телефонов.
– Sepultura, – ответил Лёха.
– Недурно. А как радио школьное включить?
– Вот этот тумблер.
– Какой?
– Этот.
– А куда говорить?
– В микрофон.
– Давай что-нибудь, скажем, – предложил Готов.
– Нельзя, – отклонил просьбу Лёха. – Сейчас уроки идут.
– Разумеется, разумеется… А что ты встал? Собрался куда-то?
– Я на обед, домой, хочу сходить, – виновато объяснил Лёха.
– Надолго?
– На час примерно.
Лёха мялся в дверях и вертел в руке ключ.
– Я тебя здесь подожду, – сказал Готов. – Иди, кушай.
– Ага! А если директор вас здесь увидит? Мне попадет.
Готов чавкнул и похлопал парня по плечу:
– Не ссы. Давай мне ключ я изнутри закроюсь. Пообедаешь, постучишься три раза. А я буду тихо сидеть. Как мышь. Музыку в наушниках послушаю. Что я, маленький? Лады?
Лёха нехотя отдал ключ и сказал напоследок:
– Только никому кроме меня не открывайте, а то у меня проблемы будут с дириком.
– Само собой, – пообещал Готов.
Оставшись в одиночестве, он расстегнул брюки и заправил майку в трусы. Еще раз внимательно осмотрел помещение, порылся в кассетах и дисках, потренькал на электрогитаре, покрутил ручки осциллографа и сел в кресло.
В кресле Готов представил себя командиром космического корабля. Голосом имитировал звук работы фотонных двигателей. Щелкал по кнопкам музыкального центра, меняя курс корабля и уклоняясь от астероидов. Несколько раз переключался на скорость света. В микрофон отдавал приказы звездной команде:
– Второй пилот, взять курс на Проксиму. Бортмеханик, проверить топливо. Медик, доложить о готовности криокамер. Не хватает энергии для скачка в гиперпространство? Перевести всю второстепенную энергию на гипергенератор. Второй пилот, ты дурак?! Я что, тебя учить должен?! Второстепенная энергия это все что второстепенно: освещение, связь, оранжерея, отопление, искусственная гравитация. Ничего, не замерзнешь. Доложить о готовности! Включаю гипердвигатель!
Для включения гипердвигателя Готов воспользовался тем самым тумблером, что показал ему Лёха.
Из всех динамиков школы зазвучал голос Готова, искаженный до голоса Левитана:
– От советского информбюро. Сегодня на курском направлении наши войска потерпели сокрушительное поражение. Фашистами уничтожено около тысячи единиц бронетехники. Около миллиона советских солдат и офицеров попало в плен. Врагами захвачено самое грозное оружие Советского Союза – Царь Пушка. Безвозвратно утерян осколок Царь Колокола. Сбито триста дирижаблей. Ура, товарищи.
Голос изменился, стал по-детски веселым:
– Это была армян шутка от соответственно армянского радио. С вами Рудольф Вениаминович Готонесян. А сейчас по многочисленным просьбам радиослушателей на волнах армянского радио звучит песня «Миллион алых роз» в исполнении Аллы Пугачевой.
Пусть сбиваясь и фальшиво, но Готов допел песню от начала до конца и продолжил радиовещание.
Тем временем в школе царила неразбериха. Вместо того, чтобы спокойно сидеть в классах и вместе с учениками получать эстетическое наслаждение от готовского выступления, подавляющее большинство педагогов носилось по школе в поисках директора или завуча. А вообще, кто знает, быть может жизненный принцип «больше всех надо» есть хорошая черта для школьного преподавателя? Хотя вряд ли.
Собравшись в стайку, под предводительством Сафроновой, коллеги направились штурмом брать радиоузел.
Сафронова постучала по двери кулаком:
– Рудольф Вениаминович откройте. Мы знаем, что вы там.
Голос в динамиках стал тревожный и прерывистый:
– Друзья, возможно, это мой последний эфир. В студию ворвались вооруженные люди. Я слышу, как они ломают мою дверь. Это хорошо обученные, натасканные, на убийство коммандос. В данной ситуации для них не существует ничего – только приказ и цель. Это бездушные существа, если хотите роботы, киборги, терминаторы… Друзья! В час, когда Россия переживает трудные времена, времена ненависти, отчуждения, недоверия, я призываю вас к добру и милосердию. Только тогда когда мы вместе, скажем: «прочь от нас свои грязные лапы», восторжествует демократия. Выходите на улицы. Не дайте танкам пройти. Готовьте «коктейль Молотова», стройте баррикады…
Коридоры на перемене опустели. Школьники, заливаясь от смеха, слушали учителя истории и с нетерпением ждали развязки событий (всем было известно, что Готов заперся и не открывает).
Педагоги продолжали просить Готова выйти. Возникали различные на этот счет предложения: выбить дверь, отключить электроэнергию, вызвать милицию, позвонить директору на сотовый, раз его нет в школе.
Готов продолжал веселить публику. В репертуаре были: обращение экс президента Б.Н. Ельцина к народу, звуковые сигналы, сообщающие о точном московском времени, песни из популярных советских кинофильмов, рецепт приготовления глазуньи, несколько советов как бороться с похмельем, радио-версия телепередачи «В мире животных».
– Попов! – крикнула Сафронова, завидев Лёху. – В чем дело? Почему внутри посторонний? Ты где шатаешься?
– Я на обед пошел, а он уходить не хотел, – оправдывался Лёха. – Сказал, что музыку послушает.
– Тебе доверили радиоузел, а ты… – вмешалась Житных.
– Где ключ, – поставила руки на поясницу Сафронова.
– У него. Он сказал, что когда приду постучаться три раза…
– Стучись.
Парень постучал, но дверь не открылась – Готов никак не мог оторваться, ведь он же в эфире.
– Позови его, – скомандовала Сафронова.
– А как его зовут?
– Рудольф Вениаминович. Имя учителя запомнить не можешь? Давай скорей. Ну, Попов, ну, Попов…
– Рудольф Вениаминович, – позвал Лёха, – откройте, это я. Откройте Рудольф Вениаминович. Выключите тумблер. Вас на всю школу слышно.
Радиовещание прервалось экстренным сообщением:
– Молодой человек Алексей, любезно предоставивший студию, наивно полагает, что мне неизвестно о том, что вы слышите меня, друзья мои. Итак, продолжим. В ходе археологических поисков удалось выяснить…
Сафронова нервно подергала дверь за ручку.
– Где второй ключ, – накинулась она на Лёху.
– На вахте наверно, – предположил тот.
– Чего же ты ждешь? Беги!
Лёха убежал на поиски второго ключа, а Готов исполнил арию «Мистера Икс» из оперы «Принцесса цирка» тем самым, положив начало концерту по заявкам радиослушателей:
– Степан Будьздоровенько из города Харькова просит поставить песню «Червона рута» в исполнении Софии Ротару. Мы приносим извинения Степану. Дело в том, что в нашей коллекции отсутствует такая песня. Но вместо нее прозвучит другая. Стихи Николая Добронравова, музыка Александры Пахмутовой – «Надежда». Светит незнакомая звезда. Снова мы оторваны от дома-а-а…
Лёха повернул ключ, вбежал в радиоузел и, с видом как будто спасает Готова от неминуемой гибели, выключил тумблер. Готов такой наглости стерпеть не смог. Он схватил Лёху за грудки и заорал:
– Ты что, гад, делаешь? Электронщик хренов. Думаешь, я сам не разберусь куда тыкать?
Педагоги оттащили Готова от Лёхи и выволокли в коридор. Словесную экзекуцию начала Сафронова: – Вы что себе позволяете?! Вы понимаете что натворили?! Вы сорвали уроки! Может это у вас там, в области так принято, а у нас, извините, в районе нормальные школы! И я не позволю… Слышите?! Не позволю!
– Он же плюет на нас. Посмотрите, даже разговаривать не хочет, – сказала Селезнева.
– Вам нестыдно? – строго поинтересовалась Донец.
Они долго читали нотации Готову. Допытывались о причинах побудивших сделать «это», взывали к нравственности, угрожали чем-то весьма неопределенным, говорили, что если так и дальше пойдет, то… и постоянное «ответьте», «ответьте», «ответьте».
Готов стоял в окружении коллег с закрытыми глазами и улыбался, млея от только что полученного удовольствия.

Весь роман Е. Свинаренко читайте вскоре на страницах ЕЖа.