Палач, переводчик, рабочий

ПАЛАЧ, ПЕРЕВОДЧИК, РАБОЧИЙ

 Когда из шахты лифта раздались мучительные стоны, Лавинин, тридцатилетний рабочий наподхвате, заглянул в самое дно и увидел человека, извивающегося на пружине. И хотя тот человек так неумело провалился и был в штатском, возможности его до этого были бесконечны. Об этом Лавинин не знал, но догадывался по его костюму.
 “Природа человека, - рассуждал Лавинин, - построение лица, посадка глаз, широта фигуры, - все предписывает держаться своей стороны. Я, пожалуй, пойду. Если сверху падают…” Но человек, весь запятнанный свежей кровью, снова завыл.
 Лавинин встал, упершись головой в стену. “Если спасти его, будет вовлечение в разбирательства. Вот в Библии: сын прикрывает наготу спящего отца, в поле. Виновен? Виновен. Провалил античность, телесность. Одним махом свергнул язычество. Любовь сделал священней страха. Без патриаршего дозволения. Нам ли, маленьким людям, браться за спасение?”

 Прошло две недели. Однажды Лавинин услышал, как его позвали.
 Лавинин повернул бескровное лицо к своим товарищам. Неописанный интерес и некоторое уважение сквозило в глазах рабочих. Стоял плотный краснощекий Денис, рукавом с отмостки ссыпая штукатурку. Стояли Женька, Вовка, Алексей, - стояли безучастно, Григорий зыркал рыбьим взглядом из серой и бетонной полумглы.
 
- Эй, за тобой пришли.

 Рабочие посмотрели сначала на вошедших, потом, с испугом – на Лавинина. Тот, не зная за собой ничего нового с тех пор, как вдохнул первого воздуха, все-таки испытывал чувство, что мог наверняка где-то распространить свою вину.

 Но ничего не вспомнил. Он не снабдил свое умственное воспитание ни цензурами, ни какими-то анархическими подспорьями. Он только ухмылялся, когда его тыкали в шею: мастера, начальники, подрядчики. Любое движение Лавинин считал напрасным мельтешением. Суета только выковывает наручники, - считал он.

 Лавинина забрали на Лубянку, в логово мышиное, где сытые и беспристрастные люди приняли по нему решение.

 Переводчик, известный тем, что сам себе приходился братом, работал экскурсоводом в музее. Он запоминал слова, как запоминают дорогу: раскладывал их по знакомому маршруту, пристраивал в кустах, на автобусной остановке, подбрасывал под стеклянные двери банка и хоронил в мусорном контейнере. Это легко, можно идти в любом направлении и подбирать слова, можно начать движение с любой точки.
 Ваза, которая стояла несколько десятков лет на паркетном полу, обмахиваемая раз в неделю павлиньим пером, однажды привлекла его внимание. “Постоянная дислокация, постоянная”, - твердил он, - “Permanent dislocation”. Он сдвинул ее с места и побежал писать донесение начальству.
 Вот отрывки из него: “Все совершает медленное непоколебимое движение вниз. На дубовом паркете я обнаружил едва заметную вмятину, могущую свидетельствовать о значении этого вывода”.

 Лавинин лежал на станке казни.
- Не хочешь попробовать? – спросил вдруг палач, вытирая пот со лба запястьем.
- Да наверно нет, - сказал переводчик, отшатнувшись.
- А чего? Боишься?
 Тот ничего не сказал.
- Это легко. Вот раз – и готово. Не отворачивайся, смотри, раз – и готово, раз – и готово…
- Я понял.
- Тогда на.
- Нет.
- Опять? Тебе еще раз показать? Не раздумывай - раз, раз, раз. Чего трясешься? А если бы тебе приказали это делать, ты что: бросил бы все – и ушел? Ты думаешь, я просто так тебя за собой таскаю?

 Переводчик огляделся, не появился бы кто-нибудь. Вдруг у него подкосились ноги, палач подхватил его, но тот продолжал оседать.
- Мы ведь давно на тебя рассчитываем, - сказал палач едва слышно, опуская его на цементный пол.