Куриные кости

 За окнами средней школы вечерело. Мягкий ноябрьский снежок навевал невеселые думы о стоптанных каблуках зимних сапог, шевелилась тоска о норковой шапке – Елена Михайловна проверяла сочинения и зевала, как издыхающая рыба. «Бедный Есенин, – беспрерывно шептала она, – если б только знал…». Рука привычно исправляла ошибки, мысли перескакивали с кухни на школу и обратно. «Есенин любил родину, стога, сено…». Господи, откуда они это только передирают… А денег-то нет… «Железную дорогу и паровоз Есенин не принял, для него это были зайчатки капитализма…». Елена Михайловна остановилась и пошевелила губами. Какие зайчатки? Затем, сообразив, зачеркнула «й», немного злобно процедила: «Придурок целомудренный». В голове вновь щелкнул пустой холодильник, и настроение испортилось окончательно. «А на углу продают куриные кости, – вспомнилось ей, – были б кости, а мясо нарастет… Не то… Хоть кости, а мясо все равно на них есть… Можно суп сварить…».
В тетрадке скакали строчки: «Белокурая березка – любимая женщина Есенина…». Елена Михайловна спокойно исправила «белокурая» на «кудрявая», «женщину» на «образ» и задумчиво посмотрела в окно. «Ну что смеяться, кости покупать… Вообще уже…». И вслух сказала: «Гады!»
За стенкой кряхтели начальные классы. Ганна Степановна, отягощенная ста двадцатью килограммами и семью десятками лет, нудно объясняла:
– Если что, подходите сами… А то мне между рядов не того…
Дети хихикали, Ганна Степановна громко, как и все глухие, вдруг закричала:
– Куда, подлец?
– Так звонок! – пищал мальчишка.
– Звонок! Звонок! – заорали дети.
– И правда, – сказала Ганна Степановна и поковыляла в коридор.
«Дурдом, – мрачно подумала Елена Михайловна. – Есенин любил животных…». Она мучительно выдохнула воздух и откинулась на спинку стула. «А скажу, что кошке… точно! Если кто-то спросит, куда, дескать, столько, скажу кошке, кому ж еще… А если скажут, что такие кости только и кошкам, усмехнусь – дескать, естественно, не себе же…».
Елена Михайловна проворно вскочила, натянула пальто и помчалась за угол. Сквозняк шевельнул брошенную тетрадь, на листке трепетала цитата «с ненаглядной певуньей в стогу ночевал», подтверждающая любовь Есенина к птицам…
– Два пакета куриных костей! – крикнула Елена Михайловна и судорожно оглянулась.
Очередь хмурилась, но, видно, от мороза. Продавщица нагнулась к дальнему ящику, вроде как сморкнулась, одновременно что-то булькнуло.
– Рубля на сдачу нет, – прохрипела она и протянула пакеты.
– Да Бог с ним, рублем, – весело сказала Елена Михайловна. И вдруг добавила: – Вот кошке праздник будет!
– Какой кошке, Елена Михайловна? – раздалось рядом. Ганна Степановна ухмылялась в заиндевевшие усы. – У вас и кошки-то сроду не было.
Елена Михайловна открыла рот, пар заволок ненавистное лицо, очередь, кажется, осуждающе заскрипела.
– Да… какое вам … дело… – начала было Елена Михайловна.
– Кто честной бедности своей стыдится и все прочее, тот самый низкий из людей, трусливый раб и прочее… – вдохновенно продекламировала Ганна Степановна.
– Да вы… Да я… Да, может, я кота вчера взяла…
– Кота… Тра-та-та… – улыбалась Ганна Степановна.
– Да идите вы к черту! – вдруг взорвалась Елена Михайловна. – Дались вам мои кости!
– Нервные люди, – вздыхала Ганна Степановна, – пошутить нельзя…
– Меня тошнит от ваших шуток! – запальчиво кричала Елена Михайловна.
– Бессовестная, пожилому человеку грубит, – возмутилась очередь.
– А еще педагог? – громыхнула Ганна Степановна.
Слезы застилали глаза, ледяные кульки жгли руки, а в голове стучала фраза из недопроверенного сочинения: «Хотя Есенин и был из народа, но нищеты не любил, а потому и повесился в ресторане…»
Чертов гололед. Не упасть бы…