Луч солнца золотого...

Наверное, у каждого есть малькая тайна, что-то такое, что позволяет иногда
оторваться от реальности и предаться почти таким же нереальным, как мечты,
воспоминаниям...
У Сереги тоже была такая... тайна не тайна, скорей часть души, куда он не пускал
никого, которую хранил для себя одного. И когда жена с дочкой уходили вместе к
общим друзьям, он садился за компьютерный стол, верстак по совместительству,
доставал свои острые, как бритва, резцы, надфили, бор-машинку и маленький
наждачек, и начинал с упоением терзать небольшой кусочек вишневой древесины.
Нэцке - есть такое хобби. Почему-то именно ваяние этих забавных крохотных
скульптурок приносило в Серегину душу умиротворение и такой покой, что он не
боялся повспоминать о тех днях, о том, что так изменило его жизнь...
...Любовь проснулась в Серегином сердце рано - ему только должно было стукнуть
тринадцать. Неизветно почему, но его и сейчас нисколько не удивляло, почему его
юношеская страсть нашла такой странный объект для влюбленности, пылкой и
крепкой. Просто... Уж очень лучезарным и солнечным было то лето, слишком яркой
зелень, широкими луга и разливы Великой Реки, сладким запах травы и преющего на
лесных опушках свежескошенного сена, слишком ароматной свежая (с куста!)
прохладная клубника.
Вряд ли могло быть иначе...
Хотя, как знать.
Настя, его сестра была старше его на год с небольшим. Неизвестно, как обстояло
на самом деле, но и сейчас, тридцатилетним мужиком, он не мог представить себе
более красивое существо, - идеальные стройные ножки с гладкими, без ссадинок и
царапин, коленками и тонкими (казалось, легко поместятся в сжатом кулаке!)
щиколотками, округло-женственные, крутые, как лира, необъяснимо изящные и
налито-тяжелые одновременно бёдра, плоский рельефный животик, тугие острые
груди, всегда закрытые от взора тканью, но всегда узнаваемые с первого взгляда
во всей волнующей красоте, изящнейшие ключицы, шоколадная шейка, толстые
пшенично-русые косы, огромные зеленые с золотинкой глаза, тонкий, безупречный
носик... Наука объясняет почти все, связаное с половым созреванием подростков,
но всю жизнь Сергей так и не смог найти ответа на вопрос, как же так получается,
что мелкая худенькая девочка, на которую и не посмотришь-то второй раз, вдруг за
считанные месяцы обращается в бесподобной красоты желанную женщину?
Это, кстати, почувствовали все. Нет, конечно, не началось повального
сумасшествия в духе семейки Борджиа, но Серега неоднократно замечал, как отец
невольно забывается, глядя вслед уходящей дочери, заколдованный природной игрой
девичьих бедер под тонкой тканью летнего платьица... Мать же явно стала к Наське
требовательней, гораздо резче и настойчивей ругала её за разные ошибки, которые
девочка неизбежно совершала, помогая ей по хозяйству.
А Серега тем летом просто-напросто влюбился.
Он запомнил момент, когда любовь пришла к нему. В единственный, кстати раз в
жизни, никогда позже он не мог припомнить ни момента, ни столь острого
чувства...
...Они ехали вместе в деревню в большом автобусе, удобно устроившись на сиденьях
с высокими регулирующимися спинками, - они с Настей позади, а родители впереди,
будто в отдельных крохотных комнатушках. Путь был долгий, но интересный - за
окном мелькали новые, еще не виденные пейзажи, поселки, озера, реки и речушки,
глухие и заросшие, наверняка таящие массу своих замечательных тайн... Жаркий
солнечный день шел на убыль, и закат окрасился в бесподобные летние цвета -
обжигающе багряный, насыщенный всеми оттенками красного и оранжевого. Вдруг за
окном показались бескрайние просторы Реки, лежащие далеко за поросшими камышом
заводями, лабиринтом пронзавшими берег на многие километры. И они смотрели на
это великолепие, в сравнение с которым не шло ничто, виденное ими в Городе,
затаив дыхание, глупо улыбаясь навстречу свету, который отражался им в лица со
множества бликов на заводях, которые, как драгоценные вкрапления в породе из
мохнатого камыша, были рассыпаны до самого горизонта, и с пышущего, будто
раскаленный метал, гигантского зеркала Реки вдалеке... Вот тогда-то Сергей и
перевел взгляд со стекла окна на сестру. Она неотрывно смотрела вдаль, и Серега
не мог оторваться уже от нового зрелища - её глаза, загорелая кожа личика, плеч
и ключиц, заплетенные в толстые косы волосы, - все было залито золотом, не
пошло-желтым металлом, а множеством живых и веселых огоньков на мельчайших
капельках пота, на тончайших волосках, в глубине зрачков... Свет четко очертил
безупречный овал её лица с гладкими скулами, чуть припухшими нежными губами,
длинными ресницами и прямым изящным носиком, острые груди с хорошо заметными под
тонкой тканью горошинами вершинок, ключицами, каждую мышцу под гладкой кожей
плечиков, и Серега остро, как никогда, почувствовал, что может больше уже не
увидеть в жизни ничего прекраснее и значительнее. Она продолжала смотреть в
окно, а он, - только на неё, он смотрел и смотрел, и боялся словом, действием
нарушить магию, непонятное, но волнующее торжество момента...
...По сути, тогда он не ошибся. Как бы не шла его жизнь, хорошо ли, плохо ли, но
эта картина стояла у него перед глазами и сейчас, спустя годы и годы...
Вот так и... Стоит ли удивляться, что после этого ему все сильнее хотелось
находиться рядом с сестрой, любоваться её лицом и телом, время от времени
получая крохотные подарки в виде мимолетных прикосновений к её плечам, рукам...
Родители только радовались, что у детей наладились такие нежные отношения,
впрочем они и раньше почти не ссорились, может, потому что характеры были очень
схожи, то ли от чего-то еще, психологи его знают...
Но теперь они стали подлинно не разлей вода.
Настя, как старшая, обычно задавала тон во всех играх и развлечениях, но
необидно, безо всякого превосходства, просто с высоты своего "жизненного
опыта"... Оба предпочитали дальние походы вдвоем или в одиночку в леса,
пойменные луга или к многочисленным протокам Реки, посиделкам с деревенской
ребятней, ничуть на них непохожей и как-то неинтересной обоим. Рыбалка, походы
за ягодами и, позже, за грибами казались и Насте и Сереге интересней сплетен и
каких-то сомнительных развлечений, которыми коротали дни эти загорелые,
жилистые, раньше времени повзрослевшие дети...
Интересно, что страстная любовь к сестре у Сереги вовсе не
автоматически вызывала желание. Может дело было в том, что он не был
акселератом, роста был среднего, хотя и красив (как и сестра) той же изящной,
пропорциональной красотой (о чем, ясное дело, даже не догадывался). Может и
воспитание свое дело сделало - родители совершенно не уделяли внимания половому
образованию детей, а гормоны еще не начали кипеть в крови, ведь когда едва
исполнилось тринадцать, сложно поверить, что жизнь совсем скоро радикально
изменится...
Ну, в общем, Сергей не занимался тайком онанизмом, представляя себе сестренку,
даже не подсматривал за ней, когда она переодевалась, как делают практически все
мальчики из чистого любопытства, - ну словом, совершенно не посягал на ту
сторону любовных отношений, которая могла бы открыться юноше в его возрасте...
Они частенько лежали на лугу в густой траве совсем рядом, загорали на одном
одеяле после совместного купания (не голышом, понятное дело), и это было
подлинным блаженством, но этим сладким чувством близости к Настиному телу
удовольствие и исчерпывалось...
Догадывалась ли тогда она? Об этом он не знал до сих пор. Нет, ничего в их
разговорах, взглядах не выдавало, что она чувствует его тягу, не было ни страха,
ни гордости за первую настоящую сердечную победу. И никогда позже они не
заговаривали о том, что испытывали тем памятным летом...
Время неслось быстро. Отгорел июнь, и уже июль подходил к концу, обдавая землю
летним жаром, как остывающий кусок металла поднесенную руку...
В тот день они пошли купаться к дальнему озеру, вдвоем, прихватив только рюкзачок
с бутербродами и бутыль холодного чая из травяного сбора, который все семейство
летом предпочитало черному.
Постелив одеяло на горячий песок и положив снедь в тень от широкого лопуха, они
начали медленно раздеваться, порядком устав после дальней дороги. Серега, как
обычно, чуть задержался, с удовольствием наблюдая, как Настя расстегивает
застежки сандалий, бретельки платьица на загорелой спине, как снимает платье
через голову, обнажая стройные бронзовые бёдра, прикрытые только синими
трусиками открытого купальника, животик, грудь в узких треугольниках лифчика,
как падают на загорелую спину золотистые косы... А Настя только улыбалась, глядя
на зовущую водную гладь... После этого разделся сам и, подпрыгивая на обжигающем
ступни песке, устремился к воде. В тот раз они не играли, не брызгались друг в
друга и не доставали со дна всякую дребедень - просто поплыли рядом, сильными
гребками, быстро, но не соревнуясь в скорости, сказывалась все-таки усталость (а
плавали оба отменно, регулярно посещая бассейн в Городе)... Когда первое
блаженство от окунания в прохладную водицу прошло, они разделились - Серега
поплыл по широкой дуге вдоль берега озера, с любопытством разглядывая густую
озерную растительность, кувшинки, огромных жаб на противоположенной, более
заболоченной стороне. Со стороны воды все это смотрелось совсем не так, как с
берега, и Серега совсем увлекся этими маленькими открытиями. А Настя осталась на
пляже, бултыхаясь на мелководье и увлеченно откапывая в податливом песке
какие-то пещерки. Они могли часами проводить время именно так - вместе, и вроде
бы отдельно, ощущая близость друг друга, и в то же время предаваясь каким-то
своим, личным делам...
Серега не услышал крика, всплеска, или чего-то похожего. То есть, что-то может и
услышал, но внимания не обратил. Но чувство тревоги внезапно и
сильно ворвалось в его сознание, когда он пытался разглядеть в камышах
прошлогоднее утиное гнездо... Вода разом из теплой и ласковой сделалась холодной
и тяжелой, сердце забилось сильнее. Серега развернулся в воде всем телом, и в
первый момент не увидел Настю ни на берегу, ни на давешней отмели. Он не медлил
- тут же из всех сил поплыл к своему берегу, но именно из-за поднятых
собственными руками брызг не разглядел сразу то появляющуюся на поверхности, то
вновь исчезающую русую головенку Насти, совсем не там, где видел её только что,
а почти через все озеро наискосок, близко к зарослям ив, опустившим свои нижние
ветви прямо в зеленую от остролиста воду... А когда понял, в чем дело, было уже
поздно, Настя окончательно пропала из виду, и о том, что она только что там
была, свидетельствовало только заметное волнение на тяжелой, как кисель, тине...
Сергей не рассуждал. Он плыл, плыл изо всех сил, так быстро, как никогда в
жизни, ни до, ни после... Казалось, два-три гребка, и он уже на другой стороне,
только воздуха не хватало и сердце опасно норовило выпрыгнуть через сухое горло
наружу...
Сергей нырнул в первый раз не особенно глубоко, зная, что на глубине все равно
ничего не увидит, и стараясь использовать скудный свет, пробивавшийся сквозь
тину. Ничего не разглядел, кроме поднятой с далекого дна мути, и всплыв глотнуть
воздуха, сквозь зубы застонал от отчаянья... Второй раз он ушел под воду уже без
надежды разглядеть Настю, только с расчетом нащупать ее руками, которыми он и
шарил отчаянно в темноте, тщетными усилиями сжигая остатки кислорода в крови...
И уже чувствуя, что в глазах начинают разгораться радужные круги, а легкие режет
так невыносимо, что казалось, они вот-вот вывернуться наизнанку, всплывал вновь.
Слезы лились из глаз сами собой, тут же смываемые густой озерной водой, но
Серега нырял и нырял - пока вдруг не коснулся в воде лица сестренки... Первым
чувством был ужас - оно было холодное и совершенно неживое.
В добавок глубина была порядочная, и он почти сразу всплыл. В следующее
погружение он искал уже точнее, и повезло ему больше - удалось ухватить одну из
кос Насти и крепко удерживая её в сжатом кулаке, потянуть вверх, к воздуху,
солнцу... Сначала тело сестры поддавалось, но потом что-то будто дернуло её
обратно, - ноги девочки были в чем-то запутаны. Крепко запутаны.
Сергей в бога не верил - вообще-то в те времена религиозные вопросы уже не были
табу для большинства, но с другой стороны, стали приобретать облик
пошловатой моды, так что Серегины родители их сторонились. Но сейчас Серега
вдруг понял, что во-первых, Бог есть, во вторых, он, этот странный Бог,
почему-то принимает самое деятельное участие в его судьбе...
Дело было в ноже. Маленьком складне с пластмассовой ручкой в форме лисички с
пушистым хвостом... Их инструктор по плаванью в настоятельной беседе потребовал
у родителей своих подопечных приобрести такие вот ножики, приучить детей держать
их острыми и даже снабдить плавки специальным кармашком с пуговичкой, чтобы в
воде дети с ними не расставались. Конечно, он объяснял, зачем это нужно, но в
городском бассейне, с чистым кафельным дном и хлорированной водой все это
казалось таким ненужным, излишним, что чуть ли не половина группы к требованию
не прислушивалась...
А Сереге ножик понравился. Он носил его с собой всегда и везде, воспринимая даже
не как инструмент - а как друга, которого приятно просто взвесить на ладошке,
или постругать им веточку... Кармашек-чехол на плавки мать ему, с
шутками-подколами, все-таки пришила. Ножик был нержавеющий, с медными притинами
и клепками, так что воды не боялся совершенно, а коротенький хищно скошенный
клиночек был всегда отменно остр...
А вот Настя, всегда предпочитавшая легонькие открытые купальники, так и не
озаботилась требованиям тренера...
Серега нырнул так глубоко, как только смог. Уши сразу заложило. Спускаясь вниз к
ногам девочки, он старался побороть ужас, пробиравший его при каждом
прикосновении к холодной, скользкой коже неподвижной сестры... Правая ступня
была чем-то намертво опутана - как он сразу понял, это была капроновая
рыболовная сеть. Какой-то безвестный браконьер выбросил непоправимо порванный
бредень, или крупная рыбина утащила заброшенную с вечера сетку далеко в озеро,
вырвав палочку на берегу? Так или иначе, пролежавшая, может, не один год в
озере, вся опутанная мелкими водорослями, она стала причиной гибели не одного
десятка глупых мелких карасей, может статься, в ней путались и утята, только
начавшие плавать под присмотром матери, беспомощно барахтаясь перед неминуемой
смертью... И наконец, зацепившись за корягу на глубоком месте, она стала
ловушкой для Насти. Для его Насти... Смертельной ловушкой?!..
Серега начал пилить сеть ножиком, на ощупь определяя, где путы потоньше,
ослабляя тугой узел вокруг Настиной щиколотки. Поддавалась она плохо, шнур был
все еще прочным, ничуть не гнилым, да вдобавок появился дикий страх полоснуть по
ноге сестру... Сергей резал отдельные ячейки, рвал их руками, отбрасывал в
сторону отдельные лохмы, рискуя сам запутаться, и уже когда он с отчаяньем
почувствовал, что против воли всплывает на поверхность, тело Насти вдруг
поддалось, и непослушно преодолевая сопротивление воды, потянулось следом,
повинуясь его руке, все еще сжимавшей мокрую косу... Всплыли они почти вместе,
он и Настя. Все еще чувствуя тошноту от забившей нос и уши воды, он с ужасом
взглянул в Настино лицо. Искривленные губы, почти серые, зажмуренные
глаза... Только сейчас он понял, что значит в действительности "смертельная
бледность". Прилипшая к коже тина, запутавшаяся в волосах лягушачья икра
усиливали впечатление. Впрочем, в этом смысле он и сам был не лучше...
Он не помнил, как дотянул её до берега. С трудом вспоминал и как пытался
отчаянно, со слезами и стонами, совершенно не мужественными всхлипываниями и
шмыганьем носа, привести её к жизни всеми известными ему способами - кое-чему
учили, все же, но короткая лекция и упражнения были, конечно, чисто
умозрительными... Но тот момент запомнил, когда шансов уже не было - и по
времени, и по собственным силам все на это указывало, когда он был уже готов
упасть на песок и скрести его зубами, орать самые страшные ругательства и выть,
изо рта сестры хлынул мутный поток озерной воды, а в следующую секунду её
охватил выламывающий, выворачивающий на изнанку кашель! Серега перевернул её
лицом вниз, чтобы вода выливалась свободнее, и с неведомым ранее наслаждением
ощущал каждое движение, каждый толчок её тела, свидетельствующий о том, что душа
его не покинула...
Когда её организм освободился от воды, она самостоятельно перевернулась, но на
большее сил не хватило, и так и осталась лежать, приоткрыв рот и закрыв глаза,
только грудь под лифчиком тяжело вздымалась и опадала, все не в силах набрать
нужное количество воздуха...
- Я...я кувшинку сорвать хотела... - хрипло выдохнула она и умолкла.
Он промолчал и поняв, что все позади, тоже тяжело сел на мокрый песок, весь
покрытый вышедшей из сестры пеной. При этом больно укололся об ножик. Серега не
бросил его, но и не положил в кармашек, боясь потерять время, а только нацепил
полураскрытым на резинку трусов лезвием наружу, будто прищепку, рискуя остаться
без ножа, или без трусов, но верный приятель не покинул его и пребольно впился в
ногу при попытке сесть...так и лежали они рядом - Настя, раскрыв глаза и глядя в
небо, время от вермени отрывесто откашливаясь, а он, - полулежа и тупо глядя на
ножик на ладони...
Он и не заметил как уснул. Вроде бы просто лег поудобнее, переполз на
расстеленное одеяло и на секунду закрыл глаза, как усталость и напряжение разом
вмяли его в глубокий, темный как озерная вода, сон...
Он не помнил, сколько тогда проспал. Но когда смог-таки разлепить тяжелые,
опухшие от слез веки, солнце уже было не ослепительно-белым, а
золотисто-красным, озеро и деревья вокруг него окрасились в бархатно-розовые
цвета и водяная гладь вовсе не выглядела коварно-темной и опасной... Настя
лежала рядом, и тихо сопела, тесно прижавшись к нему и уткнувшись лицом в его
грудь. Девочки есть девочки - перед тем как лечь, сестра успела не только
очиститься от тины и приставшей к волосам икры, но, похоже, и отжала волосы, так
что сейчас, высохнув, они стали мягкими и пушистыми... Паразительно для
человека, еще недавно больше похожего на труп.
Она была теплая, от неё вновь пахло не тиной, а разогретой на солнце девичьей
кожей, дышала она спокойно и ровно, и уже трудно было поверить в случившееся, и
уже казалось, что все это сон, выпавший на перегретую голову... Но ножик лежал
там же, где и был оставлен, а возле воды отчетливо виднелся клок переплетенных
водорослями старых сетей. Серега вздохнул и осторожно погладил сестру по
глянцевитой коже плечика, с удовольствием ощущая под пальцами теплую
бархатистость, а не осклизлое, холодное... Идущее на убыль солнце освещало
Настину спину, бёдра и ножки так, что он мог любоваться ими во всех их
совершенных деталях, вплоть до мельчайших холмиков позвонков, ямочек под
коленками, крутых изгибов... Своей грудью он вдруг отчетливо почувствовал её
небольшие тугие титечки, чуть придавленные тяжестью её тела, и с этого момента
они начали будто бы слегка жечь его кожу. Все тело охватило какое-то новое,
странное, но приятное томление, а детородный орган недвусмысленно
оттопырился под плавками, достигая рекордных размеров. Серега старался
посторонними мыслями заглушить новое чувство, но это не помогало, и в конце
концов "встал в полный рост", требовательно упершись в бедро сестры... В панике
он попытался отстранится от неё, боясь разбудить, и только тут заметил, что
Настя вовсе и не спит, и сквозь полуприкрытые густые ресницы взирает как раз
туда, где его приятель настоятельно просился на свободу... Он замер, не зная,
что сказать или предпринять...
Молчание нарушила Настя.
- Давай не будем никому рассказывать, ладно? А то мать нас не в жизнь никуда не
отпустит. Да и отец, тот вообще... Помнишь, он как был против бассейна, мол
утонем непременно?
За этими словами она приспустила с его страдальца резинку плавок и освободила
полностью... Выглядел он, по мнению самого Сереги, ничуть не красиво, скорей
страшновато, хотя и не был лишен некого величия... Кривоватый, толстый как три
сложенных в щепотку пальца, длиной в ладонь, да в добавок цветом как перезревшая
ягода-малина... Но во взгляде сестры читалось неприкрытое любопытство в смеси с
восхищеньем. Пальцы её стали скользить по стволу к вершинке и обратно, при этом
чуть пощипывая тонкую кожицу... От захлестнувшей волны удовольствия Серега
закусил губу и зажмурился, ничем Настиным действиям не препятствуя.
- А то заставят в деревне сидеть. Будто мало на огороде роемся... Я так совсем
не хочу остаток лета под замком провести, - продолжала Настя. Пальчики её
продолжали обжигать Серегу, и он несмело положив ладонь на её бедро, сделал то,
о чем мечтал с начала лета: провел рукой по всему золотистому изгибу от коленки до
тонкой талии. Настя не возражала, наоборот, подалась ближе, и вскоре Серега, не
соображая почти ничего от восторга, вовсю гладил сухими исцарапанными ладонями
её бедра и нежный животик, буквально наполнял пригоршни нежной упругой плотью,
не в силах насытиться её чудесным теплом и глубиной...
- Я не забуду... Я не забуду... - шептала Настя ему в ухо, когда его руки
добрались до её ягодиц, сжали их и устремились вверх, к застежке лифчика... Их
губы встретились - в первый раз в жизни, и тут же сомкнулись, делясь влагой и
страстью. Потом, уже освободив её от части купальника, Серега перевернул её на
спину и покрывал поцелуями ключицы, шею, сосочки нежных, и в то же время
восхитительно налитых грудок, которые были даже прекраснее, чем он мог
предположить... Настя застонала, в первый раз застонала от страсти, которая уже
заставляла её бедра двигаться ему навстречу, которая горячей волной устремилась
от налитых упругостью грудей по всему телу...
..Сейчас Серега, уже умудренный житейским опытом и кой чего повидавший, понимал,
что они тогда творили что-то безумное, что они переходили грань, даже не ведая,
что за ней может быть, ничего толком не умея, даже понаслышке ни с чем не
знакомые...
Но вот чего не было - так это мук совести, чувства неправильности, неправедности
происходящего. Сейчас его это даже немного пугало, - но, тем не менее, и с
годами ничего этого не возникло...
...да, ничего они не знали. Не те были времена, чтобы дети в их возрасте все
могли знать - разве только догадывались? И освободившись от одежды вовсе не
стали свободнее - но, к счастью (к счастью ли?) природа взяла свое, и все
получилось.
Настя охнула, от неожиданности, а не от боли (боли, кстати, так и не было),
глаза её расширились и как-то замаслились... Серега, в первый момент тоже слегка
испугавшийся, что причиняет сестре боль, почувствовал, что теряет контроль над
телом. Его вдруг переполнила неведомая сила, напружинивающая мышцы и
освободившая разум... Всем телом, всей своей сущностью он вдруг устремился к
сестре, в сестру, которая из старшей, умной и даже чуточку властной превратилась
в податливую, нежную, покорную каждому его движению... Он двигался медленно,
смакуя новое чувство, стараясь прочувствовать каждый момент соединения. Она чуть
придвинулась и обхватила ножками его поясницу... Серега почувствовал себя как
победитель, въезжающий в главные ворота сдавшегося города... Теперь он себя уже
не сдерживал, весь отдавшись древнему ритму, который наигрывала ему кипящая
кровь. Движения его стали сильными, отточенными, он мощными рывками внедрялся в
тело Насти, то быстро, как копейный удар, то мягко, но решительно, чтобы
прочувствовать сладкое сопротивление тесного лона сестры... Настя снова
откинулась на спину, так что ему пришлось держать её бедра руками, пропустив
голени себе в подмышки. Стоя на коленях, он терзал её тело с ненасытностью давно
сдерживаемого желания, и глядя, как в такт его ударам колыхаются Настины грудки,
он еще сильнее распалялся, а она отдавалась ему совершенно безоглядно, без
малейшей фальши и неискренности... Постепенно, Серега начал ощущать, что груз в
низу его тела становиться нестерпимым, и задвигал тазом еще яростней. Её глаза
затуманились, ногти до боли вонзились в его плечи, а бедра заходили ходуном в
такт его ударам, навстречу ему... Вдруг она застонала, громко, в голос,
конвульсивно задвигала бедрами и как будто разом обмякла... Серегу это зрелище
небывало возбудило, почему-то именно эта податливость и беспомощность и стала
детонатором для взрыва... Он сжал ей ляжки, сильным движением приподнял все тело
и после двух резких ударов взорвался, наполняя ее влагой, представления не имея,
что это преступно и даже наказуемо...
Потом они еще лежали соединившись, потом просто обнявшись... Потом говорили,
приходя в себя, пытаясь припомнить ответы на ставшие вдруг актуальными
вопросы(гигиена? психология? законы общества? он не помнил) - хотя вроде ничего
и не знали...
Потом был еще один летний месяц.
Нет, они не занимались любовью каждый день. Родителям, они, понятное дело,
ничего не сказали, но те все ж почувствовали что-то неладное (не в смысле их
отношений, а в том, что случилось что-то страшное), и старались теперь
контролировать их прогулки. Конечно, у них все равно было немало ситуаций, когда
они могли наслаждаться друг другом, но страх попасться взрослым на глаза
пересиливал в большинстве случаев желание. Так уж вышло, что за весь месяц они
сумели заняться этим всего два раза - один раз в лесу, быстренько, так как
поблизости могли оказаться люди (задранная юбчонка, мокрый след на рубашке от её
губ, сосновые иголки, впившиеся в колени) и второй раз, гораздо основательней -
когда родители уехали на "взрослый" шашлык с друзьями и оставили Серегу и Настю
вдвоем, наготовив прорву еды.
И почти ничего не изменилось - только теперь Серега чувствовал, что любовь
обоюдна, он ловил на себе такие же взгляды, что и сам бросал на сестру в начале
лета, и это было наслаждением, подлинным счастьем...
Потом они все вернулись в Город, и там, когда оба возвращались из школы, до
прихода родителей оставалось два-три часа (тогдашняя дурацкая школьная форма,
комком брошенная в угол, ритмичный скрип тахты под их телами, постоянные взгляды
на часы).
Для их любви этого хватало...
Но именно тогда их "роман" и стал угасать... Непонятно почему, может, как раз
из-за этой самой доступности, их страсть постепенно сходила на нет. Из
возлюбленных они быстро стали друзьями, а очень скоро - просто добрыми
знакомыми, как почти все братья и сестры из "хороших семей". Правда, иногда на
них накатывало, и они занимались любовью, уловив минутку, но это была уже совсем
другая связь, и над ней почти зримо витали образы других девушек, которые
нравились Сереге, да и Настя наверняка воображала других парней...
Потом свершилось то, чего Серега давно с легкой оторопью ждал - у него появилась
постоянная пассия. Он боялся ревности сестры, разрушения их дружбы - но все,
казалось, было по-прежнему...
Удивительно, что у него, а не у Насти, которая со временем только хорошела, и
была к шестнадцати годам настоящей красавицей, завязались постоянные
отношения... Парни вились вокруг неё, но она почему-то предпочитала только
"играть", никому не давая "авансов".
Вскоре Серега поменял девушку, завел другую, потом, уже вернувшись из армии,
женился на третьей, которая родила ему прекрасную дочку, и с которой он жил
вполне счастливо... Не мучили Серегу комплексы, наоборот, он чувствовал себя
вполне гармоничной личностью, но подспудно не покидало чувство, что он бросает
сестру, доверившуюся ему когда-то...
Настя отдалась ему за день до его ухода в армию в последний раз, и через год
вышла замуж за однокурсника. Парень он был отличный, и Серега, без единой
царапинки пройдя две афганские командировки подряд и вернувшись домой, был
весьма удивлен, что не чувствуетк нему и капли ревности... Вскоре они переехали
в соседний край, в закрытый научный городок, где мужу сестры предстояло занять
немалую должность, и он долго не мог её повидать, ощущая легкую тяжесть на
сердце из-за какой-то недосказанности, незаконченности, что ли...
Год назад Серега был в гостях у сестры. "Закрытый" городок по-прежнему оставался
режимным, но на волне перестройки возникло немало послаблений.
Она по-прежнему была стройной и обворожительной, но он, как ни старался, не смог
разглядеть в ней то солнечное создание, что полюбил тогда, в тринадцать лет...
Настя встречала его на остановке, и несмотря на сердечную радость от встречи, он
чувствовал какое-то грустное, томительное ожидание в её взгляде.
Чуть ли не испуг...
Оставшись с Наськой наедине, они немного поговорили о том, что все хорошо
сложилось, что оба счастливы и довольны жизнью...
В какой-то момент наступило молчание. Они сидели очень близко, и смотрели друг
другу в глаза, ищуще, неуверенно... Первой не выдержала Настя. Она лаского
улыбнулась, и крепко обняв Серегу, прижалась к нему всем телом... Всплакнула.
Признаться, и у него самого защипало в глазах. Они посидели так, молча, около
получаса.
Но с тех пор что-то отпустило обоих. Видно это было и по сестре, и даже по её
мужу, казалось, он за что-то был Сереге благодарен... Провожала его одна Настя,
и это вовсе не смахивало на прощание порвавших "навеки" любовников. Они были
семьей, и вновь ощущали то единоство, что и когда-то.
Серега впервые за семнадцать лет чувствовал себя свободным.

...Только иногда, в перерывах между кропотливой работой над очередным нэцке, он
доставал из ящика стола потертый, кажущийся теперь совсем маленьким, игрушечным
ножик, закрывал глаза и чувствовал запах нагретых солнцем девичьих волос, вкус
её кожи на губах, отблески солнца в зеленых, с золотыми искорками глазах...

25 февраля 2006 года.
Посвещаю хорошим ребятам, Марату и Айгуль, даже если они никогда не прочитают
этого, всего светлого им, что есть в нашей жизни...