Деревья

***

Воздух резал лязг металла. Земля пучками сыпалась на гроб. Крики, рыдания. Четверо рабочих бесстрастно засыпали яму каменистой землею. Грюк, грюк – снова и снова. А между ними шорох сухой листвы под ногами. Поминальное печенье, с привкусом серой земли, в которой вся правая ладонь. Птички кричат. Ещё летают осы. И среди всего этого безудержные рыдания несчастной, маленькой старушки. Она теперь одна в этом Мире.

***

А начиналось всё с раннего утра, когда внук их возвращался домой. Он уже тысячу раз проходил мимо мастерской по камню, но на тысячу первый раз там оказался белый грузовик, с надгробием в кузове. Внук участливо заглянул в кузов – надгробие для незнакомого человека – и побрёл дальше.
Ещё вчера бабушка его позвонила ночью и попросила отца к телефону. А потом он слышал, как из трубки вырывались рыдания. Затем отец не дрогнущей рукой положил трубку и сказал: «Деда твоего в больницу повезли. Не знают: довезут ли».
С этого времени начался отсчёт.
И вот на следующее утро, вернувшись домой с учёбы внук никого не застал дома. На кухне на досточке лежала недорезанная морковь. В тазике с водой плавала отчищенная картошка. На плите стояла остывшая сковородка, покрывшаяся уже лёгкой плёнкой золотистого масла. Ни одного звука. Людей будто даже не предполагалось: он и себя почувствовал лишним. Где-то он был необходим, но не здесь. В принципе внук уже обо всём догадывался. Он сидел в своей комнате и вспоминал, каким был плохим внуком для своего старенького деда. Для человека, который поднял на ноги его родителей, который всегда был добр и считал делом чести сперва помочь Людям, а потом уже себе.
Плохой внук. Последнее время они не виделись около года, и наконец пришёл он только на следующий день после своего дня рождения: дед с бабушкой уж очень просили, хоть поздравить что бы.
Деда внук застал лежащим в спальне (он уже давно не вставал). Худой, иссохший маленький старичок. Он и в конце жизни не раздобрел, не разбух умудрённой опытом добротой. Он даже в конце как бы потеснился, чтобы дать место другим в этом тесном Мире. А Мир всегда тесен, если у тебя много преданных обязанных друзей.
Внук присел на постель. Дед заплакал, как увидел его, и обнял парня дряхлыми руками. Он плакал и сквозь слёзы нахваливал: «Вот и вырос настоящий мужчина. Вот какой». Его тёмные глаза очень искренне смотрели из-под уголков тонкой нависшей кожи. Их взгляд словно примагничивал, пытаясь сказать то, чего бесцветные слова выразить никогда не смогут. Это был язык запертой в слабом теле души.
Слёзы и немой порыв успеть сообщить что-то ещё. А сам тоненький, маленький словно пёрышко.

***

Вновь сидя в катафалке я же не сторожил взглядом тело деда. Нет. Это раньше, когда гроб на ночь принесли в дом – тогда надо было не спускать глаз. А ещё по пути в церковь. Всю дорогу туда я смотрел на его освещённое через заднее окошко солнцем лицо. Помолодевшее, струящееся энергией. Но вдруг поворот и покойного отвоёвывает тень, накрыв синей вуалью.
А затем мощный церковный хор. Почему-то мне показалось что непонятные слова, звучащие под церковную музыку, рассказывают о священном соитии двух влюблённых: как давших жизнь человечеству, так и всех сущих на Земле. Несколько настойчивых призывов перекреститься всем. И крестились все… Кроме меня – я другой веры.
Седовласый поп пел на ангелическом языке и обходил три раза гроб, размахивая кадильницей с тлеющим ладаном. В углу одиноко ютилась стойка с церковным товаром. Со стен на неё строго смотрели лики святых. Батюшка призывал всех склонить головы, а я испытующе смотрел на него. Кем бы он ни был и во что бы на самом деле ни верил – ритуал сделал своё дело: затихла рыдающая вдова, как будто исчезло присутствие усопшего. И после этого, едя на старое кладбище уже можно было просто смотреть в окно.
А за окном, над косой линией горной дороги, переплеталась ветками стена старого леса; на фоне отражающихся в стекле сочных цветов в моих руках. Деревья пыльные, сухие, мёртвые, возвышающиеся ввысь столбами оборванных сучьев. Иногда, пока мы ехали, за окошком проносились, сливаясь с ярким отражением могильных цветов, поредевшие пламенно-красные кроны. Чистое голубое небо, серые ветки. Каждое деревце одиноко средь целого леса. Вдруг, провожая нас, по стеклу проскрипели несколько упругих древесных лап. И затем дорога пошла ещё сильнее в гору, и мёртвый лес оказался в котловане за обрывом. Кроны сразу же сгустились, потемнели, заплели всё. И лёгкий туман поднимался над ними. А мы всё выше забирались по кругу ада.

***

Мне особенно запомнились рабочие, которые носили гроб. Среди них был такой седой молодой человек с очень тёплыми, по-звериному добрыми глазами. Перчаток он не надевал – он уже привык к смерти и я подумал: «А как он будет хоронить своих близких? Что он будет чувствовать? Или все чувства уже выхолощены в нём рутинной работой?». А он ни одним движением не давал ответа; только смотрел на каждого своими тёплыми тёмными глазами.
Близкие простились с умершим поцелуем в остывший лоб и на гроб легла алая крышка. Раздался стук молотка. Пока рабочие бесстрастно забивали крышку, дешёвый бутафорски-золотой крестик на ней то и дело ходил ходуном, угрожая вообще отвалиться.
Потом мы взобрались на скалистый пригорок и гроб опустили. В это время я с удивлением обнаружил рядом старую школьную учительницу по истории. Она спросила, кто эти двое, что похоронены рядом? Я не знал, а она сказала: «Не тогда всё равно пусть будет ему земля пухом». Земля не была пухом: почти сплошь камни. Позже мой отец, подойдя к могиле, наконец снял свой защитный «панцирь» и в его взгляде по-настоящему проступили слёзы. Только тогда и стало ясно, что он сын усопшего. До этого державшийся как-то сторонкой, будто и вовсе случайный человек тут, он, в конце концов, взорвался чувствами. А я стоял на склоне и смотрел, упёршись спиной в толстый ствол сухого дерева, склонившего крону, чтобы выпить новую душу. И тогда только я понял, что когда мы виделись в последний раз дед не хотел справедливо упрекнуть меня в том, какой я плохой внук. Нет. Он этим молчаливым взглядом благодарил и прощался со мной, с привёдшим меня отцом. А теперь этот же взгляд и слёзы и молчание – зеркально отразились в моём отце.

26.10.06 – в день похорон. В память о Василии.