Болезни имеют запахи. 4

Болезни исеют запахи.
Хазар Джон.






Я проснулся, когда начало темнеть. Я лежал в джинсах, - голый по пояс. В голову стало пробиваться, как утром я вернулся после дежурства, снял лненую рубашку и свалился на кровать, - к своим идеальным мирам, - к мирам, где нет смерти, - к мирам, где сон является Богом.
Проснувшись, я еще долгое время смотрел на потолок. От меня пахло потом, аммонием хлорида – этим дезинфицирующим средством было протерто все, в отделении – спиртом и смертью. Да, от меня пахло смертью.

Ты задаешь себе вопрос: - как пахнет смерть? А я отвечаю тебе: - Точно также как больной в отделении реанимации, - мочой, рвотой в тазике, застывшей кровью на щетинистом лице – после пищеводного кровотечение, гноем – которым дышит бронхоэктатик. И это так! Смерть действительно имеет запах, также как и каждое заболевание, которое имеет, свойственный только ей, запах.

Ты спросишь меня: - Как пахнет сифилис? А я отвечу тебе: - Точно так же как и любая другая язва, которая выходит на коже, - порой без запаха, а порой гнилостно.
Ты спросишь меня: - Как пахнет гонорея? А я отвечу тебе: - Точно так же как и любое гнойное заболевание кожи, - запах немного горчичный, если отшелушить гнойную корочку.
Ты спросишь меня : - Как пахнет, больной с распадающимися бронхоэктазами? Я тебе отвечу: - Его дыхание по запаху напомнит тебе разлагающую тушку кошки, - немного кишечных газов, немного запаха мушиных личинок, и немного запаха протухшего мясо.



Сегодня был выходной для меня, так как прошлой ночью я дежурил суточное дежурство.
Я сел на край кровати и стал смотреть на холодильник, который стоял в моих тридцати квадратных метрах.
Я встал с кровати и подошел к холодильнику. Открыл дверцу и увидел на верхней полочке – заранее оставленные мной – две бутылки «Ирбис»а, с зеленой этикеткой, на которой изображена большая, - бегущая, хищная кошка.
Я потянул за кольцо и открыл бутылку. Сделав глоток теплового пива, я решил при первой же подходящей возможности выбросить холодильник с балкона вниз, к чертям.
Теплое пиво, с песочным вкусом, застряло у меня в пищеводе, и никак не хотело проходить дальше. Я сделал усилие и проглотил этот комок. Взяв, зеленую, бутылку в правую руку, я побрел в ванную. Я подошел к зеркалу, у умывальника и уперся рукой, в которой держал пиво, о кафельную стенку. Посмотрел на свое отражение, - из зеркала, на меня смотрел худой парень, со скуластым, загорелым лицом и жилистыми плечами, - на нем, кроме джинс, нечего не было. Обветренное лицо, так и хотело сказать: - Убегай отсюда. Что ты тут делаешь? Зачем тебе кому - либо, что - либо доказывать? Зачем тебе тратить жизнь, на эту бессмыслицу?
Чтобы отвлечься от этих мыслей, я решил немногого прогуляться. Я спустился вниз к вестибюль, где сидел Атхам ака. С виду это был мужчина лет шестидесяти, - с лысой головой, на которую была нахлобучена тюбетейка, и сморщенным, как тухлый помидор лицом. Он сидел в старом глубоком кресле, выдавливая у себя прыщ на носу. На нем был старый, потертый твидовый пиджак и еще более старые трико, с кедами – которые были надеты на голую ногу.
- А-а-а, привет Фарид ака! – завосклицал он, увидев меня. – Как поживаете, как продвигается Ваша работа?
- Здравствуйте, спасибо Атхам ака, все нормально.
Это был любовник хозяйки дома, который в свои молодые годы украл ее из дома, но так и не смог на ней жениться. Их быстро нашли, и их отношением был поставлен конец. После того как умер ее муж, она нашла Атхама, и решила держаться за него. Вот только к этому времени, от того Атхама, которого она знала – не осталось ничего. Остался лишь Атхам ака – человек, который тридцать лет ел, пил, ходил по девочкам, - и все это пока были живы его родители. После смерти родителей Атхам стал и дальше есть, пить, покупать себе девочек, - вот только уже продавая все что, осталось у него дома после своих родителей. За эти тридцать лет счастья, Атхам ака успел подцепить сифилис, и довести его до третичной стадии. И теперь, после того как у него развилась спинная сухотка, он не мог ходить и сидел на своем глубоком кресле и выдавливал себе прыщ на носу. Тут он ел, тут он пил, тут же и испражнялся, - в кресле проделали дырку, под которым стояло ведро. Вот только девочек он себе позволить не мог, даже если и мог бы, то давно этого не хотел. Во первых потому, что у него отказало, все ниже пояса, и во вторых – он проклинал весь женский пол, за то, что именно они сделали из него калеку.

Я прошел мимо, и вышел на улицу. Стояла вечерняя, немного душноватая погода пустыни. А старый Атхам остался сидеть в своем кресле, и лишь изредка кивал мне вслед.
Разорванные в небе облака, сделались красным, а небо стало еще голубее, чем оно было днем. Солнце шло к горизонту, которого явно не было видно – отсюда.
Немного простояв у входа, я решил прогуляться к базарчику, который находился в десяти минутах ходьбы от моей квартирки. Я шел по главной махалле – улице, к ее началу, где и находился базарчик. Там я купил у измученной, послеполуденным солнцем, женщины три апельсина, один из которых я съел тут же.
Влажная мякоть апельсина, которая размягчало мой язык и глотку, проходила по моему пищеводу, отдавая свой сок, и утоляя мою жажду. В местном ларьке я купил холодную бутылку «ирбиса» и пошел, держа два апельсина во второй руке, к городскому центру, где никогда не было оживленно. Ведь я жил в призрачном городе, где люди только работают и умирают от профессиональных вредностей, своей работы.
В центре был парк, который ч натяжкой тянул на четверьтзвездначный парк. Тут не было ни пруда, ни голубей, ни плакучих ив, ни теней для отдыха. Тут было лишь несколько скамеек и несколько тутовников, которые так и просили, чтобы их срубили. Они были на столько стары, что уже третье поколение, выжигало, в их чревах, огнем дуплы. Было очень жалко смотреть на них, - они и выглядели очень жалко.
Днем тут сидеть было невозможно, от палящего солнца и сухого ветра, тут негде было укрыться. Но вечером, тут можно было прилично отдохнуть, если ты человек, который понимает слово «отдых» в буквальном смысле, - тишина, сонливое настроение и апельсины, с сочной мякотью и « ирбис» с песочным привкусом. Вечером тут можно было неплохо посидеть и подумать.
Кроме меня в этом парке никого не было, потому как все люди которые работали над землей – люди которые работали над тем чтобы выращивать и собирать хлопок, люди которые работали над тем чтобы выращивать и собирать хлеб, картошку, капусту, огурцы, помидоры…..все они только что вернулись домой и отдыхают. И только я только что проснулся и решил прогуляться.
Тут, в парке, тихо и небрежно. Из птиц, только афганские майны, которые адаптируются в любых условиях, пролетают над моей головой, в свои убежища, чтобы переждать ночь, а утром опять пуститься на поиски пищи. В каком-то смысле, люди этого были похожи именно на этих ворчливых майнушек.
Я стал очищать апельсин, сверху вниз. Кожура апельсина, в виде спирали стала свисать, оголяя сочную мякоть нутра. Я открыл пиво, и сделал глоток. Прохладное вещество прошло через мой пищевод и исчезло где-то в области груди. Вкус песка, я стал заедать сочным, слегка горьковатым вкусом апельсина. Жадно поедая апельсин, я невольно стал думать о смерти и о запахах смерти.
Я стал думать, в каком виде я видел смерть, и каким запахом она пахла.
Часто смерть пахла, телом больного, которого в очередной раз я не мог спасти.

Иногда смерть пахла, обожженными волосами на груди мужчины с инфарктом миокарда, которому от высоких электрических разрядов дефебрилятора, сжигало все волосы на груди.

Иногда смерть пахла ацетоном, который выдыхал больной с сахарным диабетом, во время гипергликемической комы – лактат-ацедотическая кома.

Иногда она пахла запахом гноя, который вытекал из ран, больного с обширными пролежнями, осложнившимися нагноением.

Вспоминая все это, я так и не вспомнил, хоть одну болезнь, которая могла бы пахнуть как этот цедр, на кожуре апельсина. Интересно было бы найти такую болезнь, которая будет пахнуть апельсинами.