Едет поезд

Едет поезд. Ты проснулся в сидячем вагоне, ты спал долго, и поезд уже должен приехать. За грязным окном, затерявшись в бесконечных деревьях, мелькают нищие поселения, позднее утро, воняет обоссанным железом, пассажиры спокойны, проводница утверждает, что все идет по расписанию, а в какой город, собственно, ты хочешь приехать, ей нисколько не важно. Подозрения, что ты едешь не туда, ты оставляешь при себе. Никому не важно, потому что ты заперт, сосед слева читает журнал, колеса бойко гремят по рельсам, все едут, некуда деваться. Хочется пить.

Некуда деваться. В ритме постоянного стука возникают и плывут видеофайлы. Простая игра, когда нечего делать, - закрыть глаза и смотреть во внутреннюю темноту на уровне бровей – появляются динамичные картины.

Собака за решеткой, в тюрьме отключили свет, ее бледно-рыжая шерсть испускает свечение, diffuse glow, она встает на задние лапы, высоко упираясь передними в решетку, скулит пронзительно, монотонно, - небольшое эхо по холодному коридору.

Поезд приехал, ты попадаешь в город. Хлоп – ты стоишь посредине. Напротив тебя, возле колоннады, ведущей вглубь двора, - случайные кучки людей в обычной одежде. Почти не двигаются. Ты смотришь вправо и влево вдоль улицы. Каменные арки, колонны, выступы, перекрытия, пустые площадки на разной высоте. Все построено как попало, везде пусто, все неизвестно зачем. Трава и кусты вылезают из бетонных площадок и кладки мостовой. Поросло мхом, запущено, прочные стены сложены давным-давно.

Возле колоннады люди стоят, не сходя со своих мест и почти не меняя поз. Ты толкаешь девушку в светло-зеленом платье - она ближе всех к мостовой. Она стоит одна, смотрит на проезжую часть, где по всей длине улицы нет ни одной машины, ее мелированные светлым волосы падают ниже плеч, лицо светится ожиданием, застывшая мимика. Что происходит? Она отвечает, что здесь все построены для встречи председателя фестиваля. Председатель вот-вот приедет.

Ты огибаешь встречающих, они изредка произносят фразы скованными голосами, протискиваешься меж ними во двор и идешь наугад вдоль внутренних сквериков и низких оград.

Ты идешь, не думая, не объясняя, думать опасно. Почему думать опасно. На вопрос «почему» можно ответить всего один раз. Этого слишком мало, ха-ха, один раз – это так мало, что ты смеешься в лицо проходящей мимо женщине с косынкой на шее. Веселящее солнце и влажный ветер. Через несколько переулков ты выходишь к станции метро.

На входе висит распечатанная на принтере надпись в пластиковом пакете - станция закрыта на ремонт. Надпись как повод войти, навязчивое приглашение. Двери открыты, лампочки не горят, турникет пропускает. Эскалатор, резко уходящий вниз в полутемном тоннеле, сломан - металлические ступеньки искорежены, вдавлены внутрь. Ты ступаешь на него, тут же теряешь равновесие, цепляешься в поручень. Подошвы скользят по наклону, по сглаженному металлу. Тебе кажется, что тоннель всасывает тебя в свой темный пищевод.

Несколько секунд ты неподвижен, привыкаешь, а затем быстро сбегаешь вниз.

На станции темно. Сквозняки гоняют по платформе газеты и белые клочки бумаги. Стандартный эффект. Возможно, снимают видео. В центре платформы стоит девушка в белом развевающемся платье и дирижирует полетом мусора. Бумага летает неестественно, как будто ее сдувает большим вентилятором. Девушка театрально машет руками. Резкие, бесформенные, чуть светящиеся, белые пятна на сером фоне, diffuse glow, немного желтого. Стоило бы пойти спросить, что происходит, зачем летает бумага, как продвигается ремонт, но ты не пойдешь. Ты догадываешься - узнать то, что тебя на самом деле интересует, вряд ли будет возможно.

Ты знавал одного священника, тупого и толстого, по воскресеньям он отвечал на вопросы. Он был прост, как все сельское, и цитировал случайные места из своей книжки. Главное в Христе, говорил он, верь ему, потому что остальное – демонизм.
- Почему? – спрашивал ты.
- Кто ты, а кто он! – злобно кричал поп. – Истина – это он, а ты кто?!

Твои сомнения рассеивались, и ты легко соглашался быть истиной сам, раз уж больше некому, но теперь без этой христовой помпезности. Ты превращал воду в вино, и пил его как воду. Ты смотрел на свои ладони и недоумевал, как вбитый в них гвоздь сможет удержать вертикально всю массу твоего тела и не разорвать твою кисть. Ладони покалывало, и ты тер их одну о другую.

Не успел ты понять, что происходит с мусором и девушкой-дирижером, как из-за колонн появились три существа. Сначала ты принял их за странных фосфоресцирующих животных - двое белых, а посередине бледно-красное. Когда они подошли ближе, оказалось, что это дети, облепленные бумажными маскарадными костюмами.
- Мы тебя ждем, - сказали дети. – Мы давно ждем именно тебя. Ты – наш эльф, а может быть, фюрер.

Наконец-то, начались игры, подумал ты. К тому времени город растерял свою интригу и прелесть. Детские игры и омерзительные, жестокие сказки.

- Нет никаких эльфов или фюреров, - отвечал ты со взрослой улыбкой, - Их нет уже очень давно.
- Это не важно, - дети проявили еще большую снисходительность. – Сейчас это совершенно не важно. Главное – хочешь ли ты пойти с нами.

Да, идем быстрее, отвечаешь ты. Дети проходят к концу перрона и ведут тебя туда, где ты давно мечтал побывать, - сквозь ограждение, по уступу вдоль шахты. Они проходят узкие металлические двери и лестницы, ровно окрашенные светлой краской, лампы дневного света избыточно освещают маленькие пустые коридоры. Твой взгляд натыкается на рекламные плакаты и служебные надписи на дверях, аккуратно прорисованные красным – OZ-16, ПКК-09, что-то еще.

Ты вспоминаешь вдруг, как в деревню пришла нищенка, пыльная и измученная, она уселась в траву на самом краю деревни, а дети принесли ей свиную голову. Они совали ей в лицо улыбающуюся свинью с торчащими вверх ушами, нищенка пыталась откусить хоть немного, зубы срывались с грязной щетины с громким клацаньем, дети заливались хохотом. Нищенка ухватила кусок зубами, проглотила, едва разжевав, и тут же выблевала перед собой куски свиной кожи и мяса в розоватой пене желудочных выделений.

Сейчас совершенно не важно, видел ли ты это на самом деле, или это фрагменты снов, или чьи-то рассказы, или все те же динамичные картины, транслирующиеся под закрытыми веками. Все это плывет по поверхности воображения, как мусор по речке, и – некуда деваться – ты смотришь, смотришь. Глаза слезятся от постоянного напряжения.

Площадка, где находился люк выхода, заканчивалась длинным пологим склоном, поросшим травой. Людей поблизости не было. Город лежал внизу холма, каменный и темный, издалека к нему подходил поезд. На солнце маскарадные костюмы детей потеряли красоту - просто мятая цветная бумага, неуклюже склеенная, свисала у них с плеч. Вы прошли с ними вдоль склона по тропинке. Среди больших камней дети устроили свое собственное поселение из веток, фольги, картона, разнокалиберных досок – низкие домики-шалаши.
- Нравится тебе с нами? – спросили они.
- Да, - отвечаешь ты, доставая фотоаппарат.

Рассматривая детский город сквозь объектив, ты замечаешь в стороне свалку, у которой сидит интеллигентный пожилой человек в костюме и галстуке. Он развалился возле мусорной кучи, подстелив под себя газету, и жует пирожок. Он рассматривает город внизу, детские постройки и тебя с фотоаппаратом, вид у него спокойный и довольный. Будто бы его мировоззрение уже охватило все видимое в стройную систему, и чтобы ты ни сделал у него на глазах, пирожок будет лезть ему в рот с той же размеренностью, и понимающая ухмылка лишь улучшит его пищеварение. Он машет тебе рукой, подзывая.

Он видит, что ты растерян, не смотря на возню с фотоаппаратом. Он хочет поговорить с тобой, объяснить. Он мог бы тебе объяснить.

Ты ложишься в траву лицом вверх, наблюдая за каким-то случайным облаком, прислушиваешься к тихому ритму внутри, усилием стараешься остановить надоевший стук сердца. Оно не останавливается.