Непрерывность жизни

До чего же удобны эти обрезиненные китайские рабочие перчатки, подумал Иван Тимофеевич, натягивая на руки упругую ткань. Даже ярко-красный цвет резины на ладонях нравился ему: их легко будет найти в траве, если нечаянно оставишь. Перед ним тянулся откос дороги, отсыпанной поперек большого болота; она вела к профилакторию геологоразведочной экспедиции, некогда богатого и процветающего предприятия, оборудовавшего это место отдыха со всей возможной в те времена роскошью. Там были домики со всеми удобствами, баня, большой клуб, соединяющийся со столовой, врачебные кабинеты и лечебные грязевые ванны, пирс с лодками и катамаранами. Последние два десятка лет профилакторий, лишившись дотаций, выживал самостоятельно, продавая путевки горожанам, и все его оборудование потускнело либо вовсе пришло в негодность. То же можно было сказать и о дороге через болото, которая местами просела так, что проехать по ней можно было лишь на самой медленной скорости.
 Иван Тимофеевич нагнулся к земле и стал рвать мягкие стебли полевого хвоща, складывая пучки в легкий стеклотканевый мешок. Будучи в отпуске, он обычно занимался сбором лекарственных трав в окрестностях дачного поселка, высушивая душистые пучки на чердаке домика. Это не давало дохода – скорее, это было занятием для души, отдыхавшей на этом приятном занятии. Часто наслаждением становился не сам сбор трав – жара и атакующие пауты заставляли морщиться добродушное улыбчивое лицо Ивана Тимофеевич – а те моменты, когда он забирался на чердак и переворачивал духмяный слой травы, подставляя непросохшую сторону под жесткий жар нагретой солнцем шиферной крыши.
 Он работал слесарем высшего разряда в механических мастерских большого НИИ, вкладывая в свою работу всю душу. Его заказчики, в основном это были непоседливые экспериментаторы, называли его «наш Кулибин». Это были люди, с которыми ему всегда приятно было работать. Они удивляли его своими неожиданными проектами и требованиями – знали его основательность и рассчитывали на него – но больше удивляли экстравагантными фразами, вроде «главное искусство экспериментатора – вовремя сделать хорошую соплю, не прерывая эксперимента», или «если что-то гадкое может случиться – это обязательно произойдет, и если не может – произойдет тоже». Он иногда затевал с ними спор, доказывая, что главное – это сделать хорошо, пусть даже это будет долго, потому что со временем все забудут, что это делалось долго, но будут помнить, что сделано хорошо.
 Его прозвище «Кулибин» почти совпадало с его фамилией Кулибаба. Иногда мастерские называли «Кулибаба и сорок работников». Самые сложные работы там выполнял именно он. Когда-то давно, продав отцовский дом в деревне, он купил «Москвич-412» и содержал его в идеальном порядке, доказывая всем, что это – лучшая советская модель, и он от нее никогда не откажется. Вот и сейчас его машина стояла поодаль, красуясь желтыми плоскостями и багажником на крыше, на который скоро должны лечь мешки с травой.
 Так сложилось, что Иван Тимофеевич последние годы стал «твердым сдатчиком хвоща полевого» для фармацевтической компании, скупающей лекарственные травы у населения. Он хорошо знал, где и когда рвать хвощ, а также – как не спутать его с хвощом лесным, который имеет вторично ветвящиеся стебли, с хвощом луговым, обладающим сосочками в верхних отрезках стебля, а также с хвощом топяным, имеющим очень толстый стебель. Очевидно его отличие от хвоща зимующего, чьи жесткие стебли иногда можно видеть выглядывающими из зимнего снега: отличить хвощ полевой от него сможет даже трехлетний ребенок. Эти виды хвоща не содержали полезных в медицине веществ или были ядовиты.
 Иван Тимофеевич пробовал рвать другие травы, но они встречались редко и росли в таких местах, где собирать их было хлопотно и неприятно. Например, цветки красного клевера можно было рвать на полянах, но по весу их набиралось мизерное количество даже с большой поляны, а высушенном виде – и того меньше. Спорыш и подорожник – травка-муравка каждой деревенской улицы – устилали ковром расположенную неподалеку деревню Сосновку, но ползать по обочинам тротуаров, где проходили люди и животные, было неудобно.
 Иван Тимофеевич внешним видом напоминал гуся: высокий, поджарый, с круто выступающим краснеющим от загара носом, с лысой макушкой и венчиком седоватых волос вокруг него. Последнее время он говаривал своему сыну: женись, пока макушка не начала лысеть!
 Стало припекать. Иван разогнул спину, вытер лысину и щеки платком. «И чего не надел шляпу?» - удивился он самому себе. В голове ощущалось пульсирующее легкое кружение, которое, как он знал, было признаком повышающегося кровяного давления. Однако прерывать работу не хотелось: перед ним тянулся длинный откос дороги с таким великолепным ярко-зеленым хвощом, что соблазн собрать скорее и расстелить траву на чердаке заставил его нагнуться снова к мягкому прохладному зеленому ковру. Он снял одну перчатку с запревшей руки, решив рвать стебли поочередно то правой, то левой. Ему вспомнился вчерашний визит на сдаточный пункт, и он стал перебирать в памяти подробности произошедшего.
 Вчера он приехал в город рано утром. В районе центрального рынка уже жила бурной жизнью толчея торговцев, машин, ранних покупателей. Он заехал во двор, где вереница деревянных одноэтажных домов вмещала различные фирмочки по оказанию ритуальных услуг. Было странно обнаруживать в таком окружении за одной из дверей без вывески приемный пункт лекарственных трав со столами и деревянными полками, уставленными коробками с высушенными растениями. Приемщица, высокая шустрая пожилая женщина, была обрадована видом желтого «Москвича», нагруженного аккуратно перевязанными картонными коробками. Она быстро перехватывала их, ставила на весы, записывала вес. Потом держала поочередно большие матерчатые мешки, а Иван Тимофеевич ссыпал в них из коробок траву, пылящую своей особенной душистой зеленой пыльцой. Взвесив пустые коробки, приемщица вывела сумму всех нетто и объявила:
 - Двадцать семь килограмм сто грамм! – пятьсот сорок два рубля.
 - Та-ак, - протянул Иван Тимофеевич раздумчивым тоном, - это пятьдесят литров бензина. Полный бак и еще чуть-чуть. А я уже истратил литров тридцать. Нескладеха получается! В прошлом году выгодней было: я бензина заправил на весь отпуск.
 - Так расценки ж на хвощ не изменились! Вы можете пока не сдавать, накапливать у себя на чердаке или где вы его сушите, в коробках: может быть, начальство повысит расценку. На боровую матку только что повысили, по триста за килограмм стало. Знаете боровую матку?
 - Знаю, но только у нас, ее мало. На опушках соснячков кое-где находится. Мне ее жалко обрывать, она так оживляет пейзаж. Да там и не наберешь!
 Приемщица наморщила лоб, также озадаченная неудачей экспедиций Ивана Тимофеевича. Он был хорошим сдатчиком, и ей хотелось поощрить его:
 - Хорошо, а траву очанку знаете? За нее хорошо бы получили!
 И она протянула ему тонкий сухой стебель с нанизанными на него сухими цветками.
 Иван видел кое-где на полянах эту траву, но ему стало ясно, что много ее там не набрать. Приемщица похлопала его по плечу, заговорщицки подмигивая:
 - Мы завтра поедем в степь за Усть-Орду, я там нарву лишнюю коробку очанки, запишу на вас. Получите небольшую премию как твердый многолетний сдатчик! Нам без вашего хвоща никуда – как сборы комплектовать будем?
 Она хохотнула, находя свою идею удачной, но Иван Тимофеевич нахмурился:
 - Как это: вы соберете, а я получу? Вы бы лучше расценки пересмотрели. Бензин растет, все цены растут…
 Из глубины помещения вышел веселый пожилой мужичок в защитной рубашке, оглядел их озадаченный вид и, желая поднять настроение, рассказал бородатый анекдот.
 Приемщица улыбнулась, потом сказала Ивану:
 - Не забывайте, мы только совсем сухую траву принимаем.
 - А если чуть влажная, что ж вы – подсушить вентилятором не можете? – поинтересовался Иван.
 - Вот именно, что сейчас не можем. Купили немецкий тепловентилятор, а он поработал-поработал и заглох! Вы, случайно, в этой технике не разбираетесь? Вот он, на столе стоит.
 Иван подошел к прибору, пощелкал переключателем, но без толку. Он посмотрел сбоку сквозь пластмассовую решетку и заключил:
 - Тепловое реле неисправно. Если у вас не кончилась гарантия, реле заменят бесплатно.
 Мужичок обрадовался:
 - И точно. Марья, посмотри-ка документ. Там и адрес мастерской. Что ж это вы, такой технически образованный, травы собираете? На этой всяческой технике сейчас – о, как можно заработать!
 - Отдых хороший для меня! Техники у меня на работе хватает, интересной техники, только платят мало. Не там мы в это время оказались, чтобы богатыми стать, - ответил Иван Тимофеевич, пожимая плечами.
 - Вот именно! И мы с нашими лесными занятиями не богатеем. Хотя, если разобраться, тот же папоротник-орляк принимаем весной по рублю килограмм и сдаем оптовым скупщикам, а кто задумывается, сколько в японском ресторане этот наш папоротник стоит? И кто прибыль на этом делает?
 … Иван Тимофеевич размышлял об этом разговоре, медленно продвигаясь вдоль гравийного откоса, втягивая прохладу мягкой травы в разгоряченное тело. Ему казалось, что он плывет, загребая рукой зеленые волны, уходящие в раскаленный горизонт. Голова начинала кружиться, но прерывать блаженство не хотелось. Было в этом еще упоение формой растений, в которой было нечто ритмически организованное, но не в простом, а ветвящемся ритме – том, который один знакомый доктор наук назвал самоподобным. Ученые что-то находили в этих формах, усматривая их в геологических структурах, в хондритах, формах рельефа местности, некий общий закон образования форм в природе, порождающий так называемые степенные соотношения, но язык математических формул был недоступен Ивану Тимофеевичу. Однако интуиция подсказывала ему, что в этих свойствах заключено нечто особое, почти сказочное, и это вызывало в нем желание помогать ученым.
 Изредка мимо проплывали на самой малой скорости автомашины, притормаживая перед ухабами. Он не обращал на них внимания, да их почти и не было слышно: чуть-чуть журчит мотор новой японской машины, будто ручеек, а после болота взревет, разгоняя машину. С чем не был согласен Иван Тимофеевич, это с избыточным количеством этих прекрасных машин, особенно когда они создавали сплошную очередь на узком шоссе в выходные дни. Внезапный затор легко порождал массовую сшибку в очереди машин, подобно разбивке пирамиды биллиардных шаров.
 Выстрел раздался неожиданно, будто кто-то плеткой хлестнул по голове. От этого звука и от возмущения кровь бросилась в голову Ивана Тимофеевича. Он рывком разогнул спину, от чего она заныла, огляделся и увидел вблизи сверкающий корпус иномарки, крупную фигуру стрелка и дымящееся ружьё.
 - Молодой человек! – слабо крикнул Иван Тимофеевич в сторону машины…
 Минутой ранее Владимир ехал на своей «Тойоте» очень тихо, боясь вспугнуть притаившихся где-то на болоте птиц. Боковое стекло было опущено, и из окна высовывалась мощная правая рука водителя, сжимавшая охотничье ружье. Владимир иногда проезжался и постреливал так, отработав меткость выстрела одной рукой. Когда-то он ездил в охотхозяйство и участвовал во всех сопутствующих охоте делах: устройстве кормушек для зверья, подготовке бивака и засад. После, с началом бурной деятельности в компьютерном бизнесе, у него не оставалось времени на подобные выезды, да и деятельность общества охотников угасла. От всех охотничьих дел у него осталось только это занятие – проезжать иногда по гати с ружьем наготове и, если везло, подстрелить одну-две неудачливых утки. Вот и сейчас он чутко вслушивался и зорко всматривался в пространство кочек, стараясь не пропустить момент взлета птиц.
 Это произошло, как всегда, неожиданно: прямо из середины болота мощно взмыла вверх стая уток. Охотник выстрелил, но, очевидно, промазал, а утки уже набрали скорость, улетая, что есть силы. Он подумал, не выстрелить ли еще раз, но в наступившей тишине услышал сзади слабый возглас, из которого разобрал только слово «человек». Он остановил машину и вышел. Метрах в десяти от него на откосе стоял пожилой человек с покрасневшим на солнцепёке лицом и, как показалось Владимиру, кроваво-красными ладонями. Приглядевшись, он понял, что красными были не ладони, а резина перчаток. Владимир узнал в нём одного из дачников и выдавил из себя:
 - Да… что? Напугал вас?
 - А вы что себе позволяете? Рядом посёлок… что за выстрелы на дороге? – сказал с возмущением Иван Тимофеевич уже громче, чувствуя, как пульс в его голове бил уже тяжёлым молотком.
 Владимир увидел, что его случайный оппонент выглядит неважно, и сказал:
 - Простите. На вас лица нет! Садитесь, поговорим!
 Иван Тимофеевич сел рядом с ним на велюровое мягкое кресло и вытер лицо платком:
 - Жарко! Знаете, мне что-то плохо… давление!
 - Да, конечно, посидите, отдохните, я отъеду в тень.
 Машина проехала в тень берёз, и водитель увидел, что его пассажир прикрыл глаза и замер. Он подумал, что пожилой человек рвал траву для своих куриц или поросят, вероятно, перегрелся на солнце и в результате близок к тепловому удару. Владимир откинул назад водительское кресло, повертел головой, помассировал руками свою шею: ныла затылочная область, как бывало у него последнее время при стрессах.
 Вчера на работе случилась крупная неприятность. Пришел груз из Москвы и, в числе прочего – большой американский компьютер той категории, которую называют сервер – узел сети, обслуживающий множество компьютеров. И надо же было случиться, что грузчик допустил оплошность: большой ящик придавил угол картонной коробки с компьютером и повредил его. Рассыпался лазерный дисковод, сломана лицевая панель. И, что самое скверное, запустить компьютер в работу не удавалось. Несмотря на то, что ни один внутренний блок не был поврежден. Это наводило на мысль, что прибор шел из Москвы, уже будучи в нерабочем состоянии, и кто-то, оставшийся в тени, договорился с грузчиком, чтобы тот для отвода глаз «грохнул» прибор…
 Владимир вызвал к себе в кабинет парня, допустившего оплошность. Зашел бритоголовый молодой человек с невыразительным непроницаемым лицом.
 - Сергей, посмотри, что ты наделал! Как это? – сказал Владимир, показывая на стоящий на столе компьютер. Плоский темно-синий корпус прибора с одного угла был сплющен, торчали пластмассовые обломки конструкции.
 - Я уже говорил, что погрузка-разгрузка – вообще-то не моя работа. Я охранник, - оправдывался парень.
 Владимир замолчал. Это было больное место в организации их работы. Фирма располагалась на втором этаже, а лифта не было. Работы по погрузке-разгрузке было немного, грузчиков как таковых не нанимали. Была устная договоренность с охранниками, что они помогают за небольшую доплату. Но материальная ответственность за повреждения не предусматривалась. Владимир не мог предъявить претензий к Сергею. Но ситуация складывалась так, что эта оплошность тянула за собой большие последствия, и что-то в организации работы надо было менять. Заказчик ждет прибор, его надо везти на ремонт в Москву, задержка по договору означает штрафные санкции. На штраф начисляется налог… Головная боль, да и только! И еще, Владимир тогда подумал о том, что без некоторого уровня порядочности никакие договоры и правила не спасают.
 Подобная неприятность, от которой так же болела шея. Случилась у Владимира довольно давно, в восемьдесят девятом году. Тогда после окончания Свердловского Политеха он начинал работу на предприятии, выпускавшем большие электронно-вычислительные машины. Его послали в Прагу устанавливать очередную машину в одном научном институте. Качество сборки машины было низким, уже сказывались неурядицы с выплатой зарплаты на заводе, и запуск машины в эксплуатацию хромал на обе ноги. То один блок вылетал, то другой. Казалось, какой-то чертенок забавлялся над наладчиками, заставляя их просиживать до полуночи. Интересно вели себя чехи, заказчики оборудования. Внешне, отношение их к наладчикам было вполне дружелюбным: угощали хорошим пивом, возили по достопримечательностям. А вместе с тем, подчеркнуто отмечали каждую неисправность.
 Как-то раз их позвали в офис помощника директора института, где стоял американский персональный компьютер – один из первых появившихся тогда в Праге. Его цвет – «белая ночь», бесшумность, безотказность тогда произвели на Владимира такое сильное впечатление, в контрасте с горечью от плохой работы советской техники, что он решил иметь дело только с западной вычислительной техникой – до той поры, пока не появится такая же своя, отечественная. Тогда он и подумать не мог, что западная продукция вытеснит российскую в России на десятилетия…
 Повернувшись, Владимир обнаружил, что его случайный подопечный разглядывает его своими светлыми глазами.
 - Ну, ты что, дядя? Тепловой удар? – спросил Владимир сочувственно.
 Иван Тимофеевич поморщился, покрутил головой, поежился, снял с руки перчатку.
 - Оно правда, похоже на то, что вы говорите. Башка трещит!
 - Меня твоя перчатка испугала. Подумал – кровь, что ли?
 - Перчатки отличные – хоть с машиной возиться, хоть траву рвать. Спасибо вам за прохладу, – вяло сказал Иван Тимофеевич, но вспомнил, и лицо его, поначалу смягчившееся, стало жестким:
 - Вы стреляли?
 Владимир отвернулся и стал смотреть на березу, подрагивавшую на слабом ветерке своими вислыми ветвями. Он не знал, как дальше вести беседу, так как внезапно вспомнил тот момент во время последнего собрания кооператива, когда кто-то из пожилых дачников – может быть, это и был его нынешний подопечный – выступил с отповедью тем, кто стреляет невдалеке от дачного поселка. «Может, лучше вообще не говорить дальше ничего?» - подумал молодой предприниматель.
 Иван Тимофеевич, морщась, выдвинулся из машины, словно кукушка в часах, и уже почти вышел, но потом резко схватился рукой за поясницу и, застонав от боли, сел обратно.
 - Что? Повредил что-нибудь? – забеспокоился Владимир.
 - Уступило! – с трудом сердито промолвил Иван Тимофеевич, что на русском языке означает приступ радикулита или остеохондроза в определенном отделе позвоночника, за который при этом хватаются рукой.
 - И что ж будем делать? Я отвезу, куда скажете, вы не беспокойтесь, да я и не спешу сейчас никуда, можете полежать, - успокоил своего собеседника Владимир.
 Тот привалился на сиденье и ожидал, когда отпустит боль. Раздались звуки радио, включенного водителем. Пела Мирей Матье. Звуки ее песни, то тревожно протестующие, то сладостно чарующие, были как бурный весенний паводок, очищали душу и будоражили её.
 - Что за траву рвете? Зачем? – спросил Владимир.
 - Это – полевой хвощ. Ценное лекарственное сырье. Сдаю фармацевтам.
 - А это надо? Рядом с дорогой? А машины на них выхлопом газят – это как?
 - Ну, что вы, здесь машин мало, загрязнение не больше фона.
 - И что? Хорошо принимают?
 - Денег это много не дает, а для души – хорошо. Я для них твердый сдатчик!
 - Хорошо, а если я вам, скажем, заплачу, сколько за это выручаете – будете этим дальше заниматься? Отступного – согласились бы?
 Иван Тимофеевич оглядел Владимира, всю его плотно сбитую фигуру, словно состоящую из полушарий различных размеров, спортивный бобрик волос, круглое лицо и, наконец, ответил твердо, напружившись в своем полулежащем положении, проверяя, не отпустила ли боль:
 - Нет, этого я вам сделать не могу: нарушится непрерывность жизни!
 Последние слова зависли в воздухе, как чайка над морем, и в результате воздух душного полдня стал еще плотнее, охватил тело Владимира и выжал из него слова:
 … - Какая такая непрерывность жизни?
 - Не знаю, как вам и сказать. Я здесь в нужное время и в нужном месте. Я думаю, вы меня понимаете. Лето идет, одну неделю одна трава в самом цвету, другую – другая, время заготовки ограничено. Здесь нужно брать сейчас, пока хвощ не начал сохнуть. Фармацевты, с которыми я имею дело, каждый год ожидают, что я в это время траву сдам. Для сердечных, гипертонических сборов она необходима. Расценки на нее низкие, так как ее вроде бы много, но полян с чистым хвощом вы почти не найдете. Поэтому сдают его мало. Но он – нужен! На вашем языке, этот сектор рынка, хоть и мизерный – мой. Но брошу я эту работенку – и нарушится непрерывность жизни тех, кто пьет эту траву, а ходить за ней сам не может.
 - Ага, понятно. Можно даже не добавлять про сектор рынка. Жизнь, она всегда конкурентная. Скажем, я засею этот откос настурциями, хвощ расти не будет, и вам придется собирать его в другом месте.
 - Мест, конечно, много. Но для меня удобное место – именно это. Хотя, догадываюсь, здесь болото, уток можно пострелять, и для вас было бы лучше, чтоб я тут не торчал.
 - Да, улавливаете правильно! Собирайте себе на здоровье, и не будем гусей дразнить!
 - Хорошо, я согласен, - заключил Иван Тимофеевич.
 Владимир подвез его до «Москвича», прихватив по дороге мешок с травой, и Иван Тимофеевич, кряхтя, перебрался за руль собственной машины. Она нагрелась на солнце до духоты. Мотор завелся сразу. Доехав до затененной части дороги, он увидел, что Владимир отчаянно мигает ему фарами, остановился. Владимир подошел, сел рядом и заговорил:
 - Где работаете-то?
 - В институте физики, в механических мастерских.
 - Так я этот институт знаю! Мы заказывали у вас стеллажи. А я думаю: где-то встречал в городе, а где – не помню.
 - Правильно, мы берем заказы на стороне. Но в основном зависим от институтских заказов. Стеллажи – простая вещь, я ими не занимался. У меня – самые сложные работы! Знаете, на Ленинградском механическом заводе как-то раз, давно уже, был конкурс токарей «лучший по профессии». Была выточена полая сфера, внутри нее на оси – другая полая сфера, и так, глубже, еще четыре. Токарь выточил за час тридцать семь минут. Я такого мастерства, правда, не достиг, но всю жизнь к этому стремился, - сказал гордо Иван Тимофеевич, еще не понимая, к чему клонит его собеседник.
 - Мне говорили тогда, что есть там некий Тимофеич, который «все может», но я с ним не сталкивался.
 - Так Тимофеич перед вами! А что, есть для меня работа? – спросил он грустно, уверенный, что т а к о й работы у Владимира, конечно, нет.
 - Наша фирма в основном занимается поставками вычислительной техники высокого класса. Вытачивать полые сферы, или другие сложные работы по механике – этого у нас нет. Пока нет. Познакомиться с вами было интересно. И какая у вас зарплата?
 Иван Тимофеевич с удовольствием отметил уважительный тон Владимира, но сам вопрос ему был неприятен. Дебаты по поводу зарплаты у него на работе повторялись очень часто. Не зарплата, а интересная работа, которой, правда, становилось все меньше, держала его.
 - Зарплата – с гулькин нос, смешно говорить.
 - А у нас меньше десяти тысяч никто не получает, кроме уборщицы. Но уборщицы трудятся в трех-четырех местах, сами знаете! Я… вот что подумал, почему вас и остановил. У меня работает кладовщик пожилой, но вот беда – уезжает к сыну на Украину, а подходящей кандидатуры на его место нет. Молодой есть, но лучше, чтобы работали в паре – молодой и пожилой. Надежнее. Я вижу, на вас можно положиться. А работа такая: выдавать товар по накладной, получать партии, когда груз приходит, принимать компьютеры в ремонт. Научитесь, руку набьете. Зарплата хорошая. Потом постепенно подыщем вам другую работу, ближе к вашей специальности. Мы расширяем свою деятельность. Скажем, нужно будет корпуса подгонять, стойки, кронштейны.
 - Э-э… Кладовщица у нас Дуся. Знаю, что за работа. А корпуса, стойки.… К сожалению, и этого сделать для вас я не могу! Найдете себе работника! В чём проблема?
 - В порядочности!
 - Ага, вот! – с удовлетворением сказал пожилой человек.
 Он открыл крышку «бардачка», потом резко захлопнул ее, и от раздавшегося громкого звука на болоте резко взмыла стая уток, подминая крыльями горячий воздух. Владимир посмотрел в глаза Ивана Тимофеевича и увидел в них жесткий стальной блеск, которого не замечал до этого, и с удивлением спросил:
 - Так что же, и здесь мешает «непрерывность жизни»? А я так понимаю: раз образовался симбиоз человека и компьютера, то машина должна быть такой надежной, чтобы могла работать без выключения годы – и ни одного сбоя! И в диспетчерской железной дороги, и в каждой кассе, и вообще везде. Западные персоналки это и показывают. Вот это и есть непрерывность жизни!
 - Да, я согласен, в вашей области это так. Но вы мне – о жизни машины, а я – о жизни вообще. Придет к нам в мастерские молоденький парнишка, научится точить сложные детали не хуже моего, не обращая внимания на зарплату, потому что иначе работать, не может – вот тогда и пойду в кладовщики. Но не к вам, мне там все чужое, а у себя на работе, чтобы того парнишку видеть и радоваться, а может, когда-то, и подсказать что-то важное. Вот это и есть непрерывность жизни. Собственно, приходил один – забавный такой парнишка – из-за отсутствия жилплощади ушел. Когда-то у нас давали квартиры, а теперь их нет. Компьютер, конечно, нужен, и даже управлять станком хорошо может, но знали бы вы, сколько лет я учил свои непослушные руки, чтобы выполнять класс точности по металлу.… Не верю я, что это исчезнет!
 Владимир посмотрел на жилистые красивые руки токаря и, не зная, что сказать дальше, вышел, провожая взглядом тщательно отполированные бока отечественного авто.