Комната 000

                Мечтатель - ужас петербургский.
                Достоевский.
                глава I
                Самая короткая для понимания
Гражданин Maн лежал мёртвым за кроватью. Это была мягкая, почти резиновая кровать с железной спинкой, доходящей до потолка (если пещерную стенку над головой вообще можно было назвать потолком: закопченный, неровный, со сталактитами, и в вечной паутине). В таких же тонах была выполнена вся комната, или дом – было плохо видно. Какое-то серое марево, как будто жидкое, окутывало пытливый глаз, пытающийся рассмотреть детали. Заметить можно было только чёрный шкаф и тусклое окно, которое находилось как раз над мёртвым Maнoм. Он лежал на боку, и из глаз его вытекал поток сна. Сон пульсировал ровно и плавно, он спокойно обвивал голову Мана и принимал формы каких-то причудливых узоров. Сам гражданин был полностью бел, а лица его не было видно, так как он лежал к нам затылком.
Где-то за маревом пробили большие часы. 9...10...11...12...13... Maн поднялся и исчез в мареве. Пока он отсутствовал, мы успели заметить книгу на узкой кровати. Название томика было настолько сложно и витиевато, что никто не смог бы его запомнить. Замечательно в книге было другое – её не было.
                глава II
Maн стоял на прогнившем деревянном полу, стараясь не скрипеть паркетом. Он смотрел в глубину ржавой раковины и не видел ничего. Мысли гражданина были забиты под завязку недавним сном. Сном странным и неясным.
Яркий свет забил из глаз Мана... Что-то треснуло... На дне раковины, как проектором, высвечивались кадры из сна:
...Вы сидите на низком табурете с кружкой, кажется, чая. За окном играет ветками буйный ветер. Солнечные зайчики бегают по стене. Вы отпили глотка два. На столе жутко верещит радио: «На озере (на каком было неразборчиво) утонул ещё один человек. Печальная статистика составляет: за шесть лет – три человека. Следует ещё раз повторить, что озеро очень коварно и переплывать его в одиночку опасно для жизни». Однако Вы уже выбегаете с портфелем на спине в тёмные, непроглядные двери. Вы выходите во двор. Перед Вами раскинулось невероятно синее небо без единого облака. Конец весны – силы – счастье... Между заборов по знакомой дороге идти, наверно, в школу. У края посёлка, или деревни, Вы видите высокую старую церковь. Кое-где осыпалась штукатурка, ветхий купол, амбарный замок на дверях, окна чернеют злыми бойницами. Вы вышли в поле, надвое рассеченное дорогой. По ней, кажется, прошли все на Земле. Вы уходите с неё, расчищая свой путь через высокую молодую траву. Вы чувствуете преображение. Вы чувствуете себя на новой ступени...
Maн очнулся: “Ерунда какая. Бред”.
“Нет, нет, нет...” - ответило ржавое эхо раковины.
                глава III
Maн скользнул на лестницу и спустился на два пролета мимо макового поля. Он снова оказался у своего окна и кровати. Осторожно Maн подошел к подоконнику и опустился на него. "Весна", - подумал гражданин и открыл окно - "Силы", - он встал и вышел за раму - "Счастье" - уже кричал он и прыгнул туда, где солнце растекалось по крышам и пропадало где-то в лужах.
Однако ж Maн не полетел по привычке вниз, он летел вверх, выше башен. Поднимали его воспоминания. Maн так замечтался, что не заметил, как чуть не налетел на удивленную овцу. А удивляться было чему: мало было в эти годы летающих людей. "Да, это могло быть", - думал Maн - "Это могло быть со мной". Воспоминания заполняли предоставленное им пространство.
Когда-то Maн был всего лишь пальцем. Руку из него сделали многочисленные матери. Они купали его в глупых сказках, вареньях и подушках. Маленький гражданин ни о чём не задумывался, казалось, у него было всё. Но произошло то, что навсегда изменило его сознание. Однажды на его ладонь села бабочка невыразимой красоты. Она была выполнена в чёрных и жёлтых тонах. Маленький Maн, как и все избалованные дети захотел, чтобы бабочка была только его. Он сжал кулак. Maн ничего не чувствовал, пока его рука не взорвалась. От гражданина осталась только ладонь и безымянный палец. Самое страшное, что первоначальный палец оторвало тоже. Maн понял, что произошло... Через некоторое время он сделал долото и из дерева жизни начал вырезать себе тело. Он усложнялся каждый день, вытачивая деревянные мышцы и жилы.
О том, что было потом, Maн вспомнить не хотел или не мог, или не успел, так как на его пути появилась стена непонимания, перед которой он еле затормозил. Гражданин упал в теплый серый снег. Он укрылся одеялом с головой и перевернулся на другой бок. Новый сон стал сочиться из глаз Мана.
                глава IV
Сон этот был похож на жёлтую дневниковую запись:
Смотри-ка, вот и годовщина - пять лет, как я тебя ненавижу, Любовь Моя!
Достал сегодня твою фотографию. Ты всё так же с ухмылкой смотришь на меня. Посмеиваешься надо мной? Я всё смотрел на фотографию, повторяя каждую черточку твоего лица. Ты никогда не была так близко ко мне. Негодование моё росло (видимо от беспомощности). Я даже хотел порвать фотографию на двенадцать кусочков. Почему-то именно на двенадцать... Вдруг в каком-то непонятном порыве я набросился на твоё лицо и... стал жадно целовать его. Я ждал, целуя, что на губах я почувствую твои губы. Однако я всё ощущал глянец. Я не мог оторваться, как будто не хотел понимать, что это ты – ненастоящая. Я боялся открыть глаза. Я боялся, что тебя не будет передо мной. И слеза, некогда засохшая на моём сердце, побежала по щеке. Обожжённый ей, я только теперь очнулся. Долго я не мог понять, чем это было вызвано. Я думаю... Я знаю, потерять тебя было легко, вернуть стало невозможно. Остаётся забыть всё: забыть тебя. Или доказать...
                глава V
Maн открыл глаза. "Забыть всё!" - сверлило в его мозгу. Казалось, приподнимается какая-то стена в его комнате. Голова раскалывалась как орех, через трещины были видны десятки теней. Они начали кружить по комнате и рвать со стен густое марево. Тени схватили Мана и вытащили его в воспалённый двор. Гражданин поднялся, зажёг спичку. Maн не ошибся – это действительно была не дворовая весна, а сквозняк улицы. Навстречу гражданину двигалась слипшаяся масса. В толпе этой, не видно было людей, только кирпич к кирпичу.
 Maн метнулся в сторону. Он оказался на другой узкой улице. Жеваные временем дома сжимали гражданина как тиски в его сердце. Наконец стены выдавили его на заросшую деревьями Искусственную площадь с высокой трибуной в центре. На ней стоял чей-то каменный бог. Бог смотрел сверху, трижды оплеванный, и без рук. В углу площади в фиолетовой луже тонул последний романтик. Он молил о помощи, и все проходящие подавали ему по копейке. Maн не мог смотреть на него и, спрятав взгляд в карман, завернул в следующий клубок улиц. Через секунду или меньше, стены выплюнули гражданина на обдуваемое пространство. Maн поднял голову.
Немыслимое море величавым и бесконтрольным потоком текло по своим, только ему понятным, делам. Его не могли остановить ни гранитные подковы на каждой ноге, ни мосты, направленные вверх. Над морем из-за синей маски выглядывала ночь. Чуть в стороне жёлтое солнце сползало в воду.
Свет погас. Фонари обнажили вьюгу. Зажглись окна сумасшедшей желтизной. Почти в каждом виднелись счастливые лица повесившихся.
Maн вспомнил, почему он не выходил во внешний мир всё это время... Гражданин вновь почувствовал Страх в своём теле. Он слышал, как бьётся Страхово сердце, как он растёт внутри и время от времени переворачивается. Maн обнял коленями голову, но вдруг что-то заставило его прекратить погружение в себя. Гражданин оглянулся. Вьюга спиралью кружилась перед ним. Из белых многоугольников собиралось какое-то панно. Снежное лицо глаза в глаза смотрело на Мана. "Живи" - крикнуло оно, и ветер разметал хрупкое создание снега.
                глава VI
Maн забежал в первую попавшуюся подворотню. Он, обессиленный, опустился на кровать с высокой спинкой. Гражданин снова спрятал глаза под веки. Он уже не видел этот мир, он наблюдал совсем другой, замечательный, манящий и не адекватный логике:
Я стою у высокого обрыва перед фиолетовым озером. На середине его находится остров с высокими соснами. Туда вы запрещали мне плавать. Вы считали меня слабым. Вы все считали меня слабым. Я докажу вам... и Тебе... и себе. Я докажу, что я не тот, каким был раньше, я не тот... Я снимаю рубашку и поверх кладу письмо. Разбег – я уже в холодной воде. Я рассекаю озеро гребок за гребком. Перед глазами только Твоё лицо. Всё ближе и ближе. Всплеск за всплеском. Прошло довольно много времени, или так показалось. Я останавливаюсь. Взглядываю на мою цель – я не приблизился ни на метр. Не может быть! Гребу быстрее. Вода шумит в ушах. Глаза воспалены, плохо видно. Руки начинают уставать. Снова остановка. До остова те же километры. Я оборачиваюсь. Берега не видно. Единственное спасение – мой остров. Оборачиваюсь. Его нет! Нет ничего! Плыву, кажется, в нужном направлении. Сводит руки и ноги. Стучат зубы. Я не знаю где я, я не помню кто я, зачем я здесь. Только страх. Страх. Что-то чёрное и необратимое потащило меня на глубину. Глотаю воду. Крик взрывается пузырями. Мой остров. Моя мечта. Моя... Нет. Уже нельзя вернуться. Уже нельзя быть...
Maн криком порвал тишину. Она упала на него с презрением.
Он давно был такой. Maн либо пустой крик, либо его вообще не существовало.
                глава VII
             Для тех, кто до сих пор не понял, о чём здесь пишется.
Maн давно забыл, кто он такой. Гражданин этот, помнил только то, что происходило с ним настоящий момент, но потом забывал и это. Может быть, у него когда-то было имя, но оно стерлось, как истерлась вся его мебель. Он существовал настолько тихо и незаметно, что боялся лишний раз вздохнуть, чтобы не потревожить падающую пыль. Он жил во сне и спал в жизни. Он ел мало и без удовольствия, принимая еду, как естественный, необходимый процесс. Он никогда не выходил из дома. Не имел никаких знакомств.
Трудно поверить, что он когда-нибудь был жив и был романтиком. Да он и сам не заметил, когда умер. Просто перестал есть. Перестал беспокоить пыль своими вдохами. А в остальном, всё по-прежнему. Никому не заметен, ни на что не годен.
Чьи-то слова ударили в затылок Мана:
"Всё потому, что в этом мире не осталось места романтическому подвигу.
 Всё потому, что нельзя есть себя самого и пытаться забыть разочарования. Их надо откладывать на время и редко ими пользоваться.
Всё потому, что нельзя винить во всём себя одного.
Всё потому, что нельзя быть никем!"
"Бред" - повторил Maн и закрылся одеялом с головой. Часы добили полночь.