Вся моя жизнь плюс Анна Витальевна

Почему-то мне кажется, что я, как бы мне не хотелось, не очень сильно отличаюсь от молодых людей в этом городе, или даже на этой планете. В каком-то смысле мне это даже льстит, что я могу быть обычным представителем своего поколения. Не то, чтобы мне очень нравилось быть как все, но иногда бывает приятно понимать, что твои мысли могут быть мыслями твоих друзей, ровесников. Я не имею в виду какие-то большие идеи или теории, нет, мы не какое-нибудь там «потерянное поколение». Скорее, я говорю о том, что мы все чувствуем когда растем. Об общих переживаниях, настроениях. О наших общих соплях. Сейчас вы поймете о чем речь.

Подростком, а это было совсем недавно, я часто представлял себе в мыслях одну и ту же ситуацию. Обычно это случалось, когда я шел домой из университета после занятий.

Я ходил по этой дороге каждый день, и по пути я чаще всего думал о безнадежности своей затеи в очередной раз бросить курить, о том, что у меня минимум шансов сдать завтрашнюю переэкзаменовку по английскому и о том, что последний альбом U2, который я так ждал, оказался полным дерьмом. Эти ощущения нетрудно представить. Смертельно уставший от этой жизни уже к полудню, ты идешь знакомой дорогой, а мимо, поднимая летнюю пыль, проносятся машины самых разных моделей и цветов, и все безумно красивые. Ты продолжаешь шагать, не обращая на них внимания, но этот поток машин, он для тебя как символ другой жизни. Нечто, что не ходит домой каждый день по одной и той же дороге. И в этих машинах сидят люди, которым не надо носить с собой тетради и думать о переэкзаменовке. Безнадежность и тоска убивают тебя. И тут, в этот самый момент, когда тебе кажется, что ты вряд ли когда-нибудь попадешь в этот поток, и что всю оставшуюся жизнь ты так и будешь ходить по обочине, вдруг перед тобой тормозит сверкающая немецкая машина с откидным верхом, за рулем которой сидит и ослепляет тебя улыбкой, убийственной красоты блондинка. Она не произносит ни звука, но тебе и без этого все ясно, уж очень нетерпеливо рычит выхлопная труба ее кабриолета. Ты выкидываешь тетради, падаешь на соседнее с ней кресло и под бешеные ритмы Скутера вы срываетесь в сторону Черного моря, оставляя за собой лишь следы шин и разбросанные по дороге листы из твоей тетради по английскому. Переэкзаменовка откладывается.

Это притягательно для всех – думать, что в один день все так легко изменится. Что в этом кинотеатре под названием «Жизнь», вместо затянувшегося сериала, наконец, начнут показывать комедии.

Когда в моей жизни появилась А.В., я понял, что моя машина остановилась. То есть, это в фигуральном смысле, потому что у нее тогда не было машины. И все-таки, все случилось именно так, как в мечте.

Я стоял на перекрестке Среднего проспекта и первой линии и смотрел как ползут тени домов по асфальту. Мы с приятелями только что напились пива в известном баре, рядом с факультетом, потом они разбрелись кто куда, а я стоял на перекрестке, и мне чертовски не хотелось ехать домой в Петергоф и заканчивать на этом вечер. Ведь была весна, и я был дьявольски одинок. Я бы, наверное, постоял так еще немного и потащился в метро, и это был бы еще один не хороший и не плохой день в моей жизни, но случилось то, что случилось.

Она подошла сзади и прошептала мне на ухо слова любви. Тени на асфальте вытянулись от зависти до неузнаваемости. Вы бы тоже себя не узнали, если бы были знакомы с А.В. Да я и сам был потрясен, просто виду не подавал. Дело здесь в том, что я знал ее не первый день, А.В., как и я была аспиранткой на филфаке, но она всегда была для меня недосягаемой, человеком из другого мира. Из того мира, где люди много и быстро разговаривают, и все время звонят кому-то. Мир, где люди ни в чем не сомневаются, ничего не путают, мгновенно принимают решения и едут встречать Новый год к друзьям на Кубу. Если бы я только знал раньше, с какой неохотой она носила эту маску! А.В. на самом деле была на Кубе, и я никогда не мог предположить, что наши миры пересекутся. Я даже не думал об этом. Как хорошо, что об этом подумала она. Чтобы вы поняли, почему я так о ней рассказываю, нужно все-таки сказать, кто она есть на самом деле. Дело в том, что А.В. – модель. Супермодель. У нее просто куча разных титулов и званий. А у меня только комната в общежитии и рыжая щетина. Оказалось этого достаточно. В общем, надо было действовать быстро, и мы не придумали ничего лучше, чем для начала напиться вдрызг. Через семь секунд мы оказались в каком-то баре, то ли на Староневском, то ли на Заневском, а может и на Невском, я не особенно понял, говорю же - потрясен был. Там мы пропили до глубокой ночи, а потом, уже в беспамятстве вывалились оттуда, остановили машину и сорвались в Петергоф, разбрасывая по пути флюиды любви. Помню, таксист нам сделал замечание и попросил подождать до дома. Потом оказалось, что общежитие уже закрыто и пришлось бить дверь ногами, чтобы кто-нибудь открыл нам. Я еще стоял под окнами общежития и кричал небесам: «суки, откройте!», А.В. хохотала и открывала новую бутылку. Она делала это зубами. Наконец, к нам вышла заспанная вахтерша, и мы ввалились внутрь, прощя просенья и не вынимая изо рта бутылок. Потом было это странное чувство, когда мы оказались в моей комнате. Я смотрел на нее и не верил своим глазам. Я действительно не мог поверить, что в моей маленькой и уродливой комнате может поместиться такая большая красота. Я был оглушен происходящим и разбит грядущим. А.В. понимала это и молчала. Улыбалась только. Потом я сделал большой глоток пива, выключил свет и… неужели вы думаете, я расскажу вам, что было дальше? Э, нет. Две ночи мы опустим.

Чтобы вам было интересней читать этот рассказ я попытаюсь найти метафору, для того, чтобы описать, что в действительности значило для меня ее появление в моей жизни. Первое, что приходит на ум, так это банальное - она ворвалась в мою жизнь как тунгусский метеорит и перевернула там все с ног на голову. Но из этого не понятно, хорошо это или плохо. С другой стороны, если вдуматься, то, А.В. действительно, как и тунгусский метеорит, до сих пор остается для меня загадкой, которую мне очень нравится разгадывать. Серьезно, иногда я ее абсолютно не понимаю. Ну, например, я не понимаю, как можно любить эти дешевые коктейли, в банках, по 15 рублей? Пробовали, наверное, эту сладко-спиртовую гадость? А.В. их просто обожает. Или, как она может пить кофе с водкой? И почему я делаю то же самое? В общем, мне не очень нравится это сравнение с метеоритом. Уж лучше я скажу… черт, даже неловко как-то… надеюсь, это прозвучит не очень пафосно, но лучше я скажу, что мне, как будто, разрешили прикоснуться к красоте. Да, именно так. А я, наглец, взял и поцеловал ее. А что было делать, если нам обоим хотелось? А если очень хочется, то можно. Это она мне сказала. И убила на месте все мои принципы, которые я хоть и безуспешно, но пытался себе придумать. С тех пор я человек беспринципный. И счастливый.

Еще я думаю о тех песочных часах, которые перевернулись. Понимаете, о чем я? Я просто представил себе, что нахожусь внутри песочных часов. Так вот, раньше я стоял в нижней их части, и я мог только там стоять и постоянно выкапывать себя из песка, который сыпался на меня сверху. Но потом меня в этих часах заметила А.В. и одним чудесным и уверенным движением она перевернула их. И теперь я лежу себе на песочке, закинув руки за голову, и смотрю на ее огромное лицо надо мной. И пишу ей этот рассказ на песке. Только не надо сейчас мне говорить, что однажды песок подо мной закончится, и я опять окажусь внизу. Дальше эта метафора себя не оправдывает.

Знаете, что я сказал ей в первую ночь? Я сказал ей, что еще никогда в моей жизни я не держал в руках ничего прекрасней. Конечно, продолжил я, помню, в четвертом классе старший брат подарил мне кассету «Биттлз», которую я потом заслушал насмерть, но она была не так совершенна по форме. Она ответила, что ей еще никто не говорил таких красивых слов. Надо же, подумал я, я первый?

Иногда я замечал, как она замирала и смотрела на меня, когда я ей что-то рассказывал, а потом говорила, что ей еще никто так не улыбался, и мое сердце замирало. Я не верил своему счастью. И продолжал как идиот улыбаться.

А как-то она обмолвилась, что из всех цветов больше других любит белые розы. Да, попсово, конечно, но неужели было бы лучше, если бы она начала выпендриваться и говорить, что любит какие-нибудь гагарины или как их там, гаргоны? георгины? В общем, за все время я подарил ей всего две кривые розы. Первую я вручил ей вместе с кружкой пива в том самом баре с тупым названием, где мы постоянно с ней торчали, а вторую в ее квартире. Я незаметно засунул розу в сток ее ванны, когда А.В. спала. Потом она проснулась, пошла умываться и замерла на пороге, когда увидела, что у нее в ванной теперь растут розы. Она говорит, что никогда не забудет эти два раза. В третий, я хочу так же незаметно засунуть розу в рукав ее пальто. У нее есть очень крутое пальто, черное, ей какой-то модельер сшил. Представляю, что с ней будет. Не то, чтобы я хочу казаться очень оригинальным, но я думаю, это было бы скучным встречать ее и говорить, привет, я тут тебе розу принес, держи.

Вообще-то я не часто делал ей подарки. То есть никогда. Как и она. И это мне здорово нравится. Мне кажется, чего у нас совсем не было и нет в отношениях, так это вещизма. Понимаете, там, в своем общежитии, я вел довольно аскетичный образ жизни. В моей мини-комнате с зелеными стенами помещалась одна тарелка, две вилки, здоровый нож, чужая кастрюля, гитара, компьютер, чужой магнитофон и несколько надписей на стенах. Согласитесь, немного. Вместо занавески на окне висела грязная простыня. В самом начале я думал, что А.В. не привыкла к такому окружению, что ей будет там не по себе, но оказалось, ей еще больше чем мне наплевать на окружение. А в моей комнате ей даже нравилось. Особенно в районе кровати. Прости, пожалуйста, мне эту пошлую шутку, но разве это не так?

А.В. действительно, так же как и я ненавидела лишние вещи вокруг себя и весь этот псевдо-комфорт, который они создают. При этом выглядела она всегда потрясающе и одета была с иголочки. Я даже в одно время стал просить у соседа утюг, чтобы гладить свои рубашки. То есть, свою единственную рубашку, голубую. Но, как бы вам это объяснить, иногда она выделывала такое, что я застывал, глядя на нее. Однажды она зашла домой переодеться, а когда, наконец, спустилась, я сначала не знал что сказать, а потом смеялся всю дорогу. Представьте себе, она сменила свой строгий костюм на белые кроссовки, красные спортивные штаны, все в каких-то пятнах, а сверху она надела на себя ковбойскую куртку, с такими висячими штуками по краям. И бейсболку сверху. И в этот момент она чувствовала себя предельно комфортно. И я себя рядом с ней.

А.В. ломает какие-то стереотипы поведения, но делает это всегда с ангельским лицом. Она – это исключительно редкое сочетание безумной красоты и бунтарского духа. Мне это немного трудно объяснить, но мне кажется, что в ее красоте прячется невероятная сила. Сила менять все вокруг себя, наполнять окружение новым смыслом. Может это и банально звучит, но мне никогда не бывало скучно, если А.В. была где-то рядом. Даже если там еще находилось полно людей и я не мог подойти и обнять ее.

Я обожаю это в ней. Она четко понимает одну вещь – ненавидеть мир вещей это не значит ходить голой, это значит - уметь выражать свой протест против него. Вы вообще когда-нибудь встречали модель, которая бы презирала всей душой мир вещей? Но, кроме того, что она его презирает, она умеет им управлять. Это главное. Понимаете, она это человек, у которого в привычке посылать этот мир на х**. Не могу сказать о себе того же, но вместе у нас в любом случае получается громче.

Как мы это делаем? Все очень просто. Мы всего лишь закрываемся в моей комнате с запасом алкоголя и не выходим оттуда по двое или трое суток. По-моему, это замечательный способ выражать протест. Конечно, мы не первые, но, наверное, самые сумасшедшие. По крайне мере, очень хочется в это верить. Я никогда не забуду, как А.В. бегала ночью… хотя нет, я не могу вам это рассказывать. Сначала надо у нее спросить.

После таких «демонстраций» сложнее всего было расставаться. И хотя мы знали, что очень скоро снова увидимся в нашем «заповеднике любви», все-таки, отпускать ее всегда было мучительно. Я помню, как-то она уезжала поздно ночью на последней, абсолютно пустой электричке. Я помню, как я смотрел на ее лицо в светящемся окошке вагона, а тучи рыдали дождем. Эти слезы текли ливнем по стеклу, разделявшему нас, отчего ее лицо казалось отражением в воде. Потом, подталкиваемая резкими порывами ветра электричка уносила мою любовь на большую землю, а я оставался на платформе один. Во тьме, разбиваемый зловещими раскатами грома. После этого, пьяный и одинокий, я возвращался в комнату и падал без чувств на кровать. Находил на подушке ее волос и, сжимая его в кулаке, засыпал. А утром получал от нее сообщение. Segodnya, prosipajas, dumala, 4to otkriv glaza, uviju tebja, no...

А бывало и наоборот, когда я стоял на этой же платформе, но с другой стороны и ждал, когда электричка привезет мне А.В. И в этот момент все было наоборот. Признаться вам, это было ощущение, которое практически оптимально подходит под определение «счастье». Понимаете, это было уже лето, а Петергоф летом сам по себе какое-то чудо. Так вот, я сидел обычно на заборчике платформы, иногда с банкой пива, и перекидывался с А.В. сообщениями. Сидел себе и представлял как мы становимся все ближе. Вот она выходит из дома, спускается в метро, держится за поручень, набирает на телефоне для меня sms. Потом покупает на вокзале билет на электричку и садится в вагон. Все это время я сижу на заборчике и смотрю как сквозь зеленые листья деревьев мне в глаза пробивается старое и ленивое петергофское солнце. Это как игра, я, конечно, могу пересесть и спрятаться от солнца, но мне нравится щуриться, особенно когда поднимаешь голову, чтобы выпить пива. А мимо ходит всякий петергофский сброд – дачники с лопатами, рыбаки с удочками, грибники с корзинами, и от этого абсолютное ощущение лета на отдыхе. По этому чувству я сейчас особенно сильно скучаю. В общем, потом раздавался гудок, деревья услужливо расступались, и из леса показывалась электричка. Мне трудно сказать точно, какой именно момент я здесь называю счастьем. То ли тот, когда я видел как маленькая точка, раскачиваясь, превращается в поезд, и я понимал, что сейчас увижу ее, но все равно не переставал гадать как это будет, то ли тот самый момент, когда двери вагона с грохотом открывались и я действительно видел ее, делающей шаг ко мне, улыбающуюся во весь рот, не в силах сдержать свою радость.

Видите ли, в иные моменты мне казалось, что если мы и не остановили это противное время, то по крайней мере смогли замедлить его ход. Да, порой я был уверен, что битва с условностями закончена, и теперь только я, вернее мы, владеем ситуацией. Что мы выпили эту реальность до дна, не оставив в бутылке ни капли. Хотя, это я сейчас так думаю, а тогда у меня не особенно было время размышлять об этом. Нужно было успеть сделать этот мир счастливым, и мы делали все, что было в наших силах.

Это уже сейчас я сижу себе один и бездарно пытаюсь описать здесь в словах любви и счастья то, что происходило с нами тогда. Я искренне пытаюсь находить какие-то не очень избитые образы и просто слова, чтобы передать точней то чувство, но, поверьте, я не смогу никакими словами описать то, что я видел, когда смотрел в ее глаза. Глаза полные любви.

Да, вы наверное сейчас думаете, так что же произошло потом? Что было дальше и в чем трагедия? Но не спешите все драматизировать, ведь никто не умер, разве что, может, заскучавший читатель заснул в своем кресле. Так вот, дальше… осенью…

Реальность кусается, слышали наверное. Той осенью она укусила меня. Вообще, это неприятно, когда тебе напоминают, что тебе уже 26, что аспирантура закончилась, а работу ты так и не нашел. Что ты до сих пор сидишь на шее у старшего брата, а Мама до сих пор в тебя верит. Особенно неприятно бывало, когда какие-то новые случайные знакомые интересовались, кто я по профессии. Я мялся, неуверенно называл оба законченных университета, но все же не мог смело назвать себя никем. И на самом деле, ну какой из меня филолог? Такой же, как политолог.

В общем, надо было наконец кем-то стать, тут подвернулся случай, и на целых полгода я уехал не куда-нибудь, а в Ереван, становиться журналистом. Только не спрашивайте меня, почему Ереван, я не смогу вам сказать ничего внятного.

Сейчас я здесь, и занят я тем, что пишу какие-то дрянные репортажи об Армении для грузинской газеты на английском языке. Я хожу по городу в джинсовой куртке, в одном кармане у меня диктофон, в другом фотоаппарат. Когда я сажусь на стул, авторучка больно колет меня в задницу, потому что я все время забываю про нее. Потому что я не привык носить с собой ручку. А временами, я веду себя здесь как полный идиот. Если бы А.В. видела меня в эти моменты, она бы не поверила своим зеленым глазам. Я пристаю на улице к прохожим, спрашиваю их непонятные им вещи, потом ослепляю их фотовспышкой, улыбаюсь и ухожу. Я встречаюсь с какими-то важными людьми в их кожаных кабинетах, разговариваю, пытаюсь выудить из них информацию (ключевая штука для журналиста), потом, за компьютером, я слушаю диктофон, пишу, опять слушаю, опять пишу. Потом перевожу это на английский и вечером отправляю в редакцию. Прихожу поздно вечером домой и, впервые за день сев за стол, со злости объедаюсь до боли в животе и ложусь спать. В конце месяца мне передают из Тбилиси мои гонорары. И мне становится противно.

Иногда я прихожу домой после занятий, включаю ноутбук и смотрю как загружается ее фотография на рабочем столе. Знаете, у меня в ноутбуке есть всего две ее фотографии, та что на десктопе, и та где она кривляется с сигаретой. Так вот, я сделал из них слайдшоу. Не знаю, делали ли вы когда-нибудь слайдшоу из двух фотографий, но поверьте, иногда двух хватает. Я сижу и смотрю как она поворачивается в профиль, как улыбается или снова становится серьезной. Смотрю как собранны на затылке ее красивые волосы, смотрю на это дурацкое кольцо, которое она так любит. Смотрю, потом выхожу на балкон, бросаю взгляд на Арарат и тяжело так вздыхаю.

Странная вещь, когда я думаю о тех недавних днях, которые вдруг стали для меня такими далекими, я чаще других вспоминаю один вечер, когда я потащил А.В. на футбольное поле. Недалеко от общежития было футбольное поле, где мы с друзьями играли по выходным. Я не знаю, зачем я ее туда повел, скорей всего, просто хотел похвастаться, показать ей место, где я бегаю как безумный, валяюсь в грязи и плююсь как настоящий футболист. Но я не знаю, почему я взял ее туда именно в тот вечер, ведь шел дождь, пусть и небольшой, но уже была осень. В общем, мы пришли туда и увидели, что футбольное поле, которое до этого хранило следы нашей борьбы, теперь превратилось в несколько больших луж, разделенных островами грязи. Мы стояли там под зонтиком, молчали, вроде пьяные, но какие-то трезвые и клянусь, чувствовали мы тогда себя как одно. Как эти футбольные ворота, которые в любую погоду стоят так друг напротив друга, широко разинув рты. И тогда она сказала мне, если будешь скучать по зеленому цвету - смотри в зеркало, имея в виду цвет наших глаз. Сейчас я так и делаю, смотрю в зеркало и вижу там ее.

Если честно, то я только и делаю, что думаю о ней. Иногда, сидя в своей комнате за все эти ужасные тысячи километров от нее, я закрываю глаза и переношусь мыслями в ту «петергофскую весну». Вообще-то картины тех дней я воскрешаю с легкостью в своей памяти и с открытыми глазами. Я вижу А.В. сидящей на берегу Финского залива, замершей от красоты и от своих чувств. Я вижу ее разговаривающей по телефону, как она прижимает к уху свою маленькую Нокию. Я чувствую сладкий вкус ее вишневых губ, ее запах. Я слышу ее голос, то, как она говорит, «Аллё». А вот мы валяемся на лужайке в Верхнем Петергофе, рядом с озером, и я рассказываю ей пошлые и смешные истории. Или покупаем огромные пакеты алкоголя в магазине напротив моей общаги, а впереди еще такая длинная и острая на ощущения петергофская ночь. И я думаю о том, что мне стоило жить эту жизнь на Земле ради одной этой ночи, когда я целовал ее руки и мы делились последним глотком пива, соприкасаясь нашими губами. И еще я вижу как безудержным фонтаном льются из ее чудесных глаз громадные слезы. Я никогда не видел столько слез.

Но какого черта я говорю обо всем этом в прошлом? Если хотите знать, через месяц моя учеба заканчивается, и я возвращаюсь в северную столицу. Возвращаюсь, чтобы сказать ей те слова, которые сказала она мне тогда, на углу Среднего и первой. Да и какого черта я это все ВАМ рассказываю? Я хочу говорить это ЕЙ. Ты слышишь меня? Девочка моя, я обращаюсь к тебе! Человеку, который научил меня говорить и писать о любви так, чтобы не держать при этом крестик за спиной. Ты знаешь, может это покажется тебе глупым, но в последнее время, когда я вижу по ящику, как герой какой-нибудь дешевой мелодрамы целует в финале героиню, вдруг спазмы хватают меня за горло, и я судорожно хватаюсь за пульт, чтобы переключить на Евроньюс и отдышаться. Знал ли я, что буду любить кого-то еще в своей жизни до спазмов в горле? И думать не мог! Откуда же ты такая взялась? И как ты меня нашла? Мы как будто ходили, не замечая один другого, а потом ты подошла ко мне и сказала – мы будем любить друг друга крепко и долго. И я сразу поверил.

Так вот, через один идиотский месяц у меня здесь все заканчивается, и я, журналист по профессии, лечу на гигантском белом самолете из Еревана в Питер. Это будет конец июня, и лето будет в самом разгаре. Конечно, ты будешь меня встречать. Все как у людей! Ты будешь стоять в Пулково и смотреть как приземляются белые самолеты, большие и не очень. Ты будешь стоять, прислонившись к стене, знаешь, там есть такая специальная площадка, где люди ждут своих людей. И выглядеть ты будешь точь-в-точь как на той фотографии, которую ты мне подарила перед моим отъездом. Там где ты стоишь вся в тени, и только лицо оказалось под лучами яркого солнца. И ты щуришься. Смотришь как люди спускаются по огромному трапу. Трап пустеет. Небольшая пауза. И, наконец, на верхней ступеньке появляюсь я - любитель дешевых эффектов. В старом джинсовом костюме, с черной сумкой Бенеттон на плече. Спускаюсь немного перекосившись. Это оттого, что сумка набита дьюти-фри алкоголем. И мы видим друг друга, наши сердца встречаются. И все начинается снова. Жизнь начинается снова. Амур отдыхает.