Предвечерняя безысходная тоска

 Предвечерняя безысходная тоска сдавила мне грудь. Что-то содрогнулось и выплеснулось наружу - прошлое вытекло солью. Строчки копились внутри так долго и так безнадёжно-горько кусали мне лоб. Они стихийным порывом вырвались из меня, будто не желали больше оставаться просто мыслями.
 Теперь я могу себе позволить описать год своей жизни. Ведь я выдержала всё, что только ни сбрасывала мне с неба изощрённая судьба. Опустошённая, с уже придуманными чувствами псевдоотношений, я вспоминаю тот отрезок времени - ту жизнь, которая была большей жизнью, нежели сейчас, жизнь, которую не назовёшь иначе как смерть. Настоящую жизнь.
 энергоштурмующая буря втекает в пальцы, разрывает в клочья разум, жужжит в венах, роится в горле чем-то неспетым, взрывается в локтях и коленях шариками непреодолимой истомы, впивается в губы, солнечное сплетение. Я поглощаю. Я замираю. Я вспоминаю его. Он - нерв, он мои жилы, вырванные рёбра, выбитые зубы. Он- это моя боль.
 Так, каждый раз, я тону в пасти иссиня - чёрного неба майской утопленницей, пленницей своих мыслей. Так, каждый раз, я доживаю до ненавистного рассвета. Теперь утро наступает ещё раньше. Сумерки- любимые мною сумерки- почти исчезли. Фонарное замыленное постоянными дождями небо осталось в промозглых , длинных, осенних ночах насрыв. Весенние ночи не предназначены для убийств, и поэтому вырезаны до минимума. Мутные, навзрыд дожди, капли небесной несладкой воды по бледным скулам, нервные лужи, промокшие ноги, дрожь ожидания, страх- настоящий, с воем собак и собственным рёвом - горячий снег в глотке, жадно распахнутые чернильные зрачки в тот ужас липких мрачных снов, - всё осталось в клетках кожи. В клетках - живых, дышащих, не отмерших и не хотящих отмирать.
 Желание курить, захлёбываясь удушливостью крепких объятий воспоминаний о минувшем, прерывает всю логику мысли, заставляет метаться, погружаться глубже, дальше, но всё же ближе к тому времени. Я не предпочла придать забвению прошлое, я решила оставить его на страницах, живым, вечным, если хватает воображения представить себе эту самую вечность+
 
 Он случился прошлым маем, в месяце, любящем, как догадываетесь, терзать и дразнить своим соблазнительным весельем. Я узнала тогда его имя. Имя заскрипело у меня на зубах - Григорий.
 Взъерошенные, пшеничного цвета волосы; холодные, пустые до жуткой неприязни, как синь небесная, глаза. Мощные по своей энергетике, сильные, цепкие, мужские красивые руки. Красивые навсегда. Лицо его всегда имело то циничное выражение, что обычно случается с похмелья при взгляде на убогий, пыльный мир. И он искренне забавлялся своей ненавистью к этому миру, что породил его таким "другим", "ничьим", лишённым спокойствия, грустным странником, ищущим, но несвободным в своей свободе, забитым собственной борьбой за пустоту. С первой встречи и до конца наших случайных пересечений он оставался больным ураганом, опустошающим всё на своём пути.
 Всегда было ощущение порванной, но ещё звенящей струны, или летящего на пол стакана, который непременно разобьётся. И мы оба знали об этом. И мы оба шагнули вперёд. Это сумбурное, ноющее чувство называется отчаяньем, Оно оставило горький привкус во рту, оно превратило меня в горечь. Оно изменило всё бесповоротно, и напрасно думать иначе. При всём нежелании это признавать, я превратилась в него, я стала им. Он до сих пор живёт в моей голове, а я - в его сознании. Мы связаны горьким чувством, невозможным. Но докричаться друг до друга, немые, теперь не сможем никогда. Мы стоим, и между нами толстое стекло. Стекло не пропускает звуков. Со временем стекло становится бетоном. Но мы стоим. Мы не кричим - бесполезно. Мы молча стоим и сдерживаем слёзы. Но жестоко, готовые убить друг друга, любим. Мы постепенно перестаём видеть друг друга: бетонная слепота - ещё одна пытка.
 Невероятно, со всем дерьмом в этом мире мешаем нашу любовь, но так же любим. До истошных воплей, до омерзения к чувствам, до исступления, до отсутствия нежности, до ненависти к себе и друг другу, до искалеченных болью полуснов, до исступления, до бессердечности, до смерти, до после смерти любим. Любим без веры, кажется, даже без самой любви. И это извращённая, адреналиновая, бесприютная связь двух одиночек, до рвоты, до пошлости искажённая и совершенно не признающая существование нашей любви. Вот так, без слов, без возможности позвонить, без права на упоминание, мы не сумели сохранить ничего. Мы просто остались хранимы друг другом. Наши семья никогда не увидят каких-либо рыданий, мы дали обет - запрещено. Мы отобрали нас даже у времени, не разрешив ему дальше губить изначально загубленное, отравленное чувство.
 Мучительно, до изнеможения, до полного упадка сил, словно в чужом измерении, мы ежесекундно наслаждались друг другом, врываясь и позволяя врываться.


Я шла по одной из широких улиц торжественно- красивого города, вдыхая горьковато - весенний воздух. В уши втекала любимая мелодия шагов суетливых прохожих, мимо проносились стаи цветных машин. Навстречу мне шёл человек, в коричневом пальто с большим капюшоном. Очень скоро мы пересеклись и встретились взглядами, какими обычно обмениваются незнакомцы на улицах. Дальше мы пошли каждый своей дорогой, не обернувшись и, кажется, даже не узнав друг друга.

("Мухи и молоко")