Первая чать Трактата в ранней редакции

КАЛЕЙДОСКОПИЧЕСКИЙ ТРАКТАТ О ЛЮБВИ.

«Смысл любви» Владимира Соловьёва (1853 - 1900) послужил поводом для написания этой вещи.

ГЛАВА ПЕРВАЯ. Основы: материя или Бог. Ленин, Андерсен, Фрейд.

Amor vincit omnia.

Начало. На днях перечитал философский труд, посвященный любви между полами, который Н. Бердяев считал наряду с «Пиром» Платона величайшим произведением в этой области, – это «Смысл любви» Вл. Соловьёва. Под словом любовь я буду иметь в виду, прежде всего, любовь между мужчиной и женщиной, потому что согласен с мыслью русского философа о том, что это наиценнейший, главный, сильный и основной вид любви.
Под смыслом я понимаю оправдывающую цель, назначение, то главное, для чего и зачем нечто происходит. Конечно, любовь не нуждается в оправдании, она не бессмысленна. Но задачи, цели, мотивы ей приписываются разные. Во всяком случае, любовь не может быть чьим-то средством, игралищем страстей или демонов. Любовь ценна и это больше, чем ценность. Из всего «Смысла жизни» С.Л. Франка я то и уяснил, что смысл жизни – это любовь. Стоит ли говорить о смысле смысла жизни? И если мы начинаем этот разговор, то логически возникают два вопроса: о смысле смысла и о смысле смысла жизни – о смысле любви.
Смысл смысла. Ну, оправдание нужно даже там, где не перед кем оправдываться. Смысл даёт понимание дела или явления, наше занятие наполняет сознанием того, что нужно; а если не нужно, то и зачем же делать? Если мы не знаем, зачем что-то делаем, не знаем, что за этим стоит, то результат наш будет случаен, а труд – безрадостен и скушен. Кто-то просто камни везёт, кто-то семью кормит, а кто-то и храм строит. В то же время утилитарность, прагматизм и практика не всегда допустимы. Например, в «Бхагавадгите» даже сказано: «Делай не ради плодов дела». Утилитарность, прагматизм и практика обязательны в экономике, политике и технике, но они вредят религии, искусству, чистой науке. У личной нравственности и общественной морали есть смысл, как есть оправдание; оно может быть и не вне (вред или польза здоровью, благосостоянию, положительная или отрицательная эмоция и её всевозможные последствия), а изнутри, из «нравственного закона внутри». Практическая нравственность, подчиненная утилитарным внешним целям – выгоде в той или иной сфере, – зачастую безнравственна. Смысл больше, чем интерес, и не интерес вовсе. Смысл не утилитарность, не прагматизм, не практика… и не абсурд. Просто возить камни бессмысленно, если это не спорт и требует так много усилий (Камю, так много рассуждающий об абсурде, сам абсурден, но не в собственном его определении, а в том смысле, что он софист и шарлатан). Кормить семью не бессмысленно, но это и интерес семьи, и практика сожительства, и здравый прагматичный подход к жизни. А вот о храмах вопрос сложнее. Нужны ли храмы? – этот вопрос имеет прямое отношение к тексту Вл. Соловьёва. 1) Нужен ли сам Бог а) мне, б) другим людям, в) космосу, г) как философская категория? 2) Нужен ли храм, чтобы к Богу прийти? За «Смыслом любви» Вл. Соловьёва, «Смыслом жизни» С.Л. Франка, «Смыслом творчества» Н. Бердяева должна бы была последовать книга «Смысл Бога», потому что первые три «смысла» именно в Нём или Его (так или иначе, непосредственно, прямо) касаются, как и пишут три автора. (Лично я здесь умолчал). Или мы верим, как и Тертуллиан, – «потому что абсурдно»? – Credo quia absurdum. Однако богословие как крупица разума в иррациональном мире религии и гуманитарная наука о высшем нужна, причём именно для уяснения тайного, а не для пропаганды, как наивно можно подумать. Богословие – это не научный коммунизм.
Лёгкая полемика с Лениным. А не обратиться ли нам к В.И. Ленину (1870-1924)? Диалектические противоречия мнений о Боге (или любом другом вопросе), бесспорно, нужны. Сам Ленин бы, наверное, согласился. Истины, конечно, не всегда (подобно грибам или в известном смысле) размножаются спорами, но так бывает там, где нечего обсуждать.
(Замечания не по делу. Вызывает (незлое) удивление стиль (метод, форма) изложения Лениным свих мыслей. В предыдущем предложении я старался подражать стилю Ленина. У Ленина особый язык. Н. Бердяев пишет короткими, простыми предложениями, которые могут противоречить или повторяться, и изредка даёт сноску внизу страницы. Вл. Соловьёв пишет длинными предложениями, в которые ещё надо вчитаться, они во многом художественны. Ленин пишет короткими и очень художественными предложениями, он шибко старается ничего не забыть, но в то же время он торопится. Складывается впечатление, что Ленин всё заранее знает, и лишь декларирует нам свои мысли. Хотелось бы сравнить его стиль со стилем «Main kampf» и со стилем З. Фрейда, что более интересно. Ленин, бесспорно, разъясняет свою мысль читателю, но иногда перебарщивает, например, с синонимами или аналогиями. Он усиливает эмоциональный эффект у читателя, когда что-то возвышает или принижает. Аналогии его порою кажутся некорректными или же они попросту сомнительны. Кавычки, скобки и курсив тоже нередки. Кажется, что Ленин оживает, а точнее нам является, и лично своим голосом, с расстановкой, со сменой интонаций, сам говорит. Как по нотам. Он как лектор. Он не Сократ. Он ничего у вас не спрашивает, а все вопросы к Ленину только после лекции. Но Ленин как лектор мало даёт фактов, мало цитирует и мало упоминает общеизвестное. Зато вызывает много эмоций и ассоциаций: «если за деревьями не видеть леса», «болото», «концепция бледна, мертва, суха». Как кого Ленина определили бы в «Софисте» Платона: как философа, как софиста или как политика?)
Ленин пишет («К вопросу о диалектике»):

«При первой концепции движения остаётся в тени само движение, его двигательная сила, его источник, его мотив, или сей источник переносится вовне – Бог, субъект etc). При второй концепции главное внимание устремляется именно на познание источника «самодвижения».
Первая концепция мертва, бледна, суха. Вторая – жизненна. Только вторая даёт ключ к «самодвижению» всего сущего; только она даёт ключ к «скачкам», к «перерыву постепенности», к «превращению в противоположность» к уничтожению старого и возникновению нового
Единство (совпадение, тождество, равнодействие) противоположностей условно, временно, преходяще, релятивно. Борьба взаимоисключающих противоположностей абсолютна, как абсолютно развитие, движение».

 Мы ещё, может быть, вернёмся к Соловьёву, у которого противоположное мнение, интересное для сравнения с мнением Ленина, но пока у нас стоит вопрос только о Боге. (См. последние параграфы последних статей «Смысла любви», где материя заменяется эфиром и тяготением).
Почему Бог у Ленина – «вовне»? Почему он не может на самом деле быть источником самодвижения? У Канта, в его шестом доказательстве бытия Бога (которое даже в «Мастере и Маргарите» упоминается), Бог же является гарантом «нравственного закона внутри» для человека. Если мы, как и Ленин, так любим аналогии, то этот «закон внутри» может быть гарантирован Богом и для, например, химических атомов. Конечно, он не «нравственный», но он «внутри». Гарантировать и быть чему-то причиной – это разные качества. Гарантировать – это означает следить, наблюдать, а в случае чего и вмешаться. Если гаранта нет, то всё можно. Гарант имеет механизмы влияния. И по одним мнениям Бог вполне может быть внутри всего, в том числе и движения. Другой вопрос, должна ли физика, химия, биология, каждая из которых работает с теми ли иными причинами, считаться с Богом? Ну, современные учёные в своих исследованиях, видимо, не должны считаться, пока не затрагиваются нравственные и экологические вопросы, а Н. Бердяев считает, что науки к этому вернуться обязательно. Но это другой вопрос. И я не хочу им заниматься. По крайней мере, сейчас.
«Религия – это опиум для народа». Опиум (опий) – это наркотик; иногда применялся в медицине как болеутоляюще средство. Религия как болеутоляющее средство, наверное, нужна. Ведь не всё можно вылечить или психологически решить. Ну, пока мы не обо всём знаем, как это сделать. Религия, например, помогает пережить смерить близкого человека. Адекватна ли аналогия религии и наркотика? Свойства наркотика: 1) дать иллюзию счастья, 2) причинить вред здоровью и душевному равновесию, 3) вызвать привыкание. Религия даёт надежду, в этом смысле она иллюзорна. Всякая надежда, мечта в какой-то степени иллюзорна, поэтому, например, Ленин как «кремлёвский мечтатель» – тоже «опиум». Любая вера такова: вера в себя, в победу, в любовь. Религия вызывает привыкание в том смысле, что она традиционна, что является культурным элементом. Но религия не должна мешать мышлению, быть тоталитарной, как тоталитарны, например, муниты. Тоталитаризм не должен упразднять мышление, свободу. Собственно вера просто по привычке – уже какая-то не та. А вот вреда от религии нет. Любая религия приспособлена под человека, под социальные и психолого-психические реалии. И это не нравилось Бердяеву. Как может Церковь приспосабливаться под греховный мир? Это вечный источник появления сект, как чисто деструктивных, так и вполне имеющих смысл. Но три мировые религии приспособлены, адекватны. Собственно они призваны укрепить связи общества. Они даже эстетичны, сами их храмы прекрасны. Излишняя мистика порою явно вредит (за это религию не любят психиатры), но не сама религия. Мистично далеко не всё, что-то просто случайно. Религия – это часть народа, толика его социального, культурного и духовного организма. Проституция и порнография – вот поистине опиум.
К любви мы вернёмся, а пока я кратко отвечаю на поставленные выше вопросы. Последний вопрос о том, нужен ли храм как путь к Богу, снова откладывается, я лишь частично ответил на него в предыдущем абзаце.
1) а) Бог лично мне скорее нужен, чем нет. Всякий во что-то верит. Либо это бог, либо Бог. Либо это язычество, либо истина. Кто-то верит в основания естественных наук, кто-то в искусство, кто-то общество и свою страну. Проблема язычества – в столкновении богов между собой, в возвращении к хаосу войны между ними. Об истине я пока не сужу.
б) Есть те, кто говорит, что ему Бог нужен, есть атеисты, которым Бог не нужен. Кто-то утверждает, что Бог не нужен даже тем, которые говорят, что Бог им нужен. А кто-то говорит, что Бог нужен всем и Бог не откажется ни от кого. Если вы отнимаете у людей Бога, что вы даёте взамен? И то, что вы даёте, так ли оно нужно кому-то лично, всем и каждому. Можете ли вы это доказать без помощи штыка? Неким людям Бог явно нужен. Или пока нужен. Или пока не нужен, но скоро будет нужен. От Бог не может быть ничего плохого.
в) Если Бог создал мир, то Бог явно был нужен. Учёные-естественники могу столкнуться с Богом, если это возможно. Если Бога нет, то он мог быть. Если Бога нет, то он может появиться. Космосу нужен разум, а человеческий разум, наверное, может гарантироваться Богом. Разум в союзе с благом, красотой, свободой. Бог создал мир в том смысле как ученика создаёт учитель, что вполне могло быть, но не обязательно. Кто-то или что-то должно гарантировать «нравственный закон внутри».
г) Как философская категория Бог необходим. Бог возник в мифологии и философии не случайно. Боги были у всех народов, но не все дошли до понятия единого Бога. Сама категория Божественного ценна, ценна и как метафора, и как образ чего-то совершенного. В философии легче что-то придумать, чем что-то упразднить. Даже если Бога нет, то понятие Бога необходимо хотя бы как обозначение неизвестного. Через неизвестное решаются многие задачи. Можно ввести в задачу того, чего нет, чего нет в условии, и таким образом её решить. Бог философии нужен не меньше, чем, например, материя. Даже такие величайшие учёные как Кеплер и Ньютон учитывали Бога. А современные физики и психологи сочиняют про него анекдоты, что достаточно дико с их стороны. Он им не ровня.
Учёным-естественникам не дают покоя и философы. Если Бога они презирают, то философов ненавидят. Плохим считается тот ученик технического вуза, который думает о глубинных основах, о философских основаниях, это отвлекает, поэтому техническое образование – это просто высокая степень ремесла, творческое и техническое изобретение, инновация по меркам современного мира – это просто ремесло. Философ же может усомниться в самом понятии материи. Но что такое материя? Ленин пишет: «Единственное «свойство» материи, с признанием которого связан философский материализм, есть свойство быть объективной реальностью, существовать вне нашего сознания». В физике под понятием материи понимают все виды существования вещества. По некоторым физическим теориям материя – особая точка поля.
Аргументы Лосева. Но вот, например, Алексей Фёдорович Лосев (1893-1988) считает материю мифом. Он тоже весьма эмоционален. В его труде под названием «К мифологии материализма. Буржуазная мифология материализма» Лосев пишет в качестве вывода:
«Я думаю, едва ли также стоит тут обнаруживать буржуазную природу материализма. Материализм основан на господстве отвлечённых функций человеческого рассудка, продукты которого проецируются вовне и в таком абстрактном виде абсолютизируются. В особенности отвратителен, и сам по себе и как обезьяна христианства, тот популярный, очень распространённый в бездарной толпе физиков, химиков, всяких естественников и медиков «научный» материализм, на котором хотят базировать всё мировоззрение. Это даже не буржуазная, а мелко-буржуазная идеология, философия мелких, серых, чёрствых, скупых, бездарных душонок, всего этого тошнотворного марева мелких и холодных эгоистов, относительно которых поневоле признаешь русскую революцию не только справедливой, но ещё и мало достаточной. Научный позитивизм и эмпиризм, как и всё то глупое превознесение науки в качестве абсолютно свободного и ни от чего не зависящего знания, есть ни что иное, как последнее мещанское растление и обалдение духа, как подлинная, в точном социологическом смысле, мелко-буржуазная идеология. Это паршивый мелкий скряга хочет покорить мир своему ничтожному собственническому капризу. Для этого он и мыслит себе мир как некую бездушную, механически движущуюся скотину…; и для этого он и мыслит себя как хорошим банкиром, который путём одних математических вычислений овладевает живыми людьми и живым трудом (иное представление о себе самом не позволило бы быть человеку материалистом)».
При всём сказанном Лосев не называет себя и идеалистом, но чтобы уравновесить то мнение, которому я более сочувствую, чтобы уравновесить только что сказанные слова в рамках непредвзятого исследования, вернёмся к Ленину и его цитате из упомянутого произведения: «Прямолинейность и односторонность, деревянность и окостенелость, субъективизм и субъективная слепота viola («вот» – Д.Г.) гносеологические корни идеализма. А у поповщины (=философского идеализма), конечно, есть гносеологические корни, она не беспочвенна, она есть пустоцвет, бесспорно, но пустоцвет, растущий на живом дереве, живого, плодотворного, истинного, могучего, всесильного, объективного, абсолютного, человеческого познания». Для Ленина эта поповщина закрепляется классовым интересом господствующего класса. Послушать бы спор Ленина и Лосева живьём.
Как Лосев доказывает своё положение о том, что материя – миф?
Сначала Лосев задаётся вопросом о роле материи в материалистическом мировоззрении. Таков ответ: «Она должна лежать в основе всякого и всяческого бытия, и к ней должны сводиться все причины и первопричины мира». «Но что же такое материя?» Материя – это не материальная вещь, «как деревянный шкаф не есть дерево и как печатная книга не есть просто бумага». Материя не может быть просто вещью, предметом, но вещь – это тоже в некотором роде «вид существования вещества». В данном случае, в примерах Лосева, вещества твёрдого. Агрегатное состояние зависит от структуры. Можно ли задаться вопросом о том, какое агрегатное состояние у мельчайшего «кирпичика мира»? Если частица элементарна и неделима, то какая же у неё структура? Математически её же можно делить сколь угодно долго. Она однородна? Обязательно ли однородная структура тверда? Не слишком ли мы привыкли к твёрдости? Однако ни озеро не есть сама (просто) вода, ни атмосфера – воздух. Шкаф состоит из древесины, он больше отдельных кусочков древесины, но меньше всей древесины, которая есть на Земле. «Но, может быть, материя есть все вещи, взятые вместе?» Лосев далее пишет, что все вещи вместе, их качество и их количество нам неизвестны, и поэтому «…мы не можем материю определять при помощи столь неясных признаков». Свойство материальности не появляется с увеличением числа вещей ни в каждой из вещей, ни в их пусть и качественном количестве. «Если одна материальная вещь не есть материя просто, то тем более все вещи взятые вместе (даже если бы мы и точно представляли себе это всё) не могу быть материей». Одна книга – не библиотека, но все книги, взятые вместе, составили бы очень хорошую и полную библиотеку. Но материя – это скорее то, из чего состоит вещь, а не то, что вещь должно составить, собраться в другое, в материю. Атом Демокрита – это мельчайшая частица материи. А из чего должна бы состоять материя? Или материя – это свойство «очевидной пространственной телесности»? Ну, материя по идее это то, из чего всё состоит. А что-то явно не состоит из материи, например, энергия, масса, волна, поле, заряд и информация. Приписываемые как свойства материи, они всё же не материя, не материальны. Материя – это существующая вещественность, пространственная телесность, но это лишь одинаково неясные синонимы. «Материя не есть и вещи, образующие внешний мир, ибо это было бы определением одного неизвестного через другое». Мы видим только части мира, а если бы и увидели бы его целиком, то мир бы всё равно не был «простой суммой своих частей» по Лосеву. «А кроме того, вопрос с материей тогда уже и совсем запутается, ибо не только о материи, но даже о материальных вещах и даже о всей их сумме, оказывается, недостаточно говорить, если зашел вопрос о мире как целом», – здесь мне не нравится какое-то бегство от проблемы, но сама проблема не совсем-то и нужна. Этой проблемы нет. «Итак, материя не есть: 1) ни материальная вещь, 2) ни их сумма, 3) ни внешний мир как целое». Следующее определение: «Материя есть 4) то, что мы воспринимаем внешними чувствами». На это Лосев даёт три абзаца-замечания.
1. Лосев приходит к выводу, что это явный субъективизм. Все существа видят по-разному, ощущают, воспринимают по-разному. Даже разные люди об одной и той же поляне могут сказать совершенно разное, если это, например, случайный прохожий, биолог и житель этой местности. Последний пример не Лосева. «Ясно, что вышеприведённое определение материи страдает субъективизмом, а следовательно, и релятивизмом, упованием на случайность и барахтаньем в ползучем и слепом эмпиризме». Ленин же пишет: «NB: отличие субъективизма (скептицизма, софистики etc) от диалектики, между прочим, то, что в (объективной) диалектике относительно (релятивно) и различие между релятивным и абсолютным. Для объективной диалектики в релятивном есть абсолютное. Для субъективизма и софистики релятивное только релятивно и исключает абсолютное». Но это уже вопрос логики или гносеологии, а я привёл здесь ещё и Ленина, чтобы показать, что не всё так просто. Во всяком случае «относительное зло хочет добра, а относительное добро на пути к злу»..
2. «Внешними чувствами мы воспринимаем не материю, но материальные в е щ и», «…невозможно видеть, слышать, осязать материю как таковую». Аналогия Лосева: красные вещи и «краснота», круглые вещи и «круглота». Материю можно только мыслить. Это – абстрактное понятие.
3. Материя не есть и «абстрактное понятие связанности вещей с нашими внешними чувствами». «В понятии материи ровно не мыслится ничего субъективно, да и сами материалисты утверждают, что материя – вечна, и что она существовала раньше жизни и живых существ со всеми их восприятиями и самыми органами». Это определение ни к чему не приводит.
«В последнее время материалисты прибегли просто к подлогу. Они объявили материю не чем иным, как 5) принципом реальности, а материализм просто учением об объективности вещей и мира». Прямая конфронтация с той цитатой, где Ленин говорит о единственном свойстве материи – объективно быть. На это два абзаца возражений.
1. Если материальность есть реальность, то «материалисты – все отцы Церкви, ибо они признавали реальность Бога, реальность творения мира, реальность творения и грехопадения человека…» Бог – реален. Всё реальное – материально. Вывод. Бог – материален. Но Бог никак не материален. «Материя вовсе не есть просто реальность».
2. Реальность также абстрактное понятие.
Про «6) физические теории материи» Лесев говорит кратко. Это просто хаос мнений, которые всё равно рано или поздно опровергаются – предыдущая последующей.
Вывод Лосева. «Материя, взятая сама по себе, есть абстрактное понятие, и материализм есть абсолютизация абстрактного понятия, т.е. типичная абстрактная метафизика. В самом деле, у человека очень много абстрактных понятий, без которых он не может мыслить мира и жизни «Материя» – одно из таких законнейших и необходимейших понятий человеческого разума». Почему одно абстрактное понятие главнее других? «Очевидность того «простого» факта, что всё основано на материи» – «интеллектуальная интуиция», «откровение материи». 1. В основе учения материализма «лежат не логика и знания, но непосредственное и сверх-чувственное откровение». 2. «Это откровение даёт опыт, который претендует на абсолютную исключительность, т.е. что этот опыт зацветает религиозным мифом». 3. «Этот миф получает абсолютную утверждённость в мысли, т.е. становится догматом». Мир материалиста – «мертвое вселенское чудовище». «Появление вещей из материи» – чудо. Если такая материя двигается, то для Лосева это сравнимо с нисхождением на неё Божьей благодати.
Я с Лосевым согласен. Его критика материализма пригодится мне в столкновении с психологией.
Теперь нас уже заждался Вл. Соловьёв. Разбираться в «Смысле любви» начнём с конца.
«Истинному бытию, или всеединой идее, противополагается в нашем мире вещественное бытие – то, самое что подавляет своим бессмысленным упорством и нашу любовь и не даёт осуществится её смыслу». Проблема в «двойной непроницаемости», в непроницаемости по времени и в пространстве. Непроницаемость во времени – это когда всё проходит, бытие одного «происходит за счёт прежнего или в ущерб ему». Ленину же эта непроницаемость только нравится, потому что происходит развитие, новое побеждает в борьбе старое. Ленину не нужно никакое всеединство. Мне, кажется, что в этом споре здравую мысль вносит Н. Бердяев своим понятием «творческой мировой эпохи», которая явно должна соответствовать или быть последней ступенью перед «истиной». Развития в «творческой мировой эпохе будет» хоть отбавляй. Правда, не совсем в нашем смысле, ибо не будет «отторжения» творца и творимого. В том ли смысле, что не будет и второй непроницаемости – в пространстве? «Непроницаемость в пространстве, в силу которой две части вещества (два тела) не могут занимать зараз одного и того же места, т.е. одной и той же части пространства, а необходимо вытесняют друг друга». Плоха ли эта непроницаемость? Нужно ли нам всё слившееся со всем? Нужно ли к этому стремиться? Тут встаёт вопрос об индивидуальности. Его мы рассмотрим в связи с Бердяевым, но позже. Двойная непроницаемость – это распадение и раздробленность для Соловьёва. «Победить эту двойную непроницаемость тел и явлений, сделать внешнюю реальною среду сообразною внутреннему всеединству идеи – вот задача мирового процесса, столь же простая в общем понятии, сколько сложная и трудная в осуществлении».
Андерсен о власти и любви. Вопрос опять о смысле. Зачем оно всеединство? Ну, явно, что если оно наступит, то не будет Ленинской борьбы, не будет войн, конфликтов. Простая толерантность – это безразличие к другому, а значит – в чём-то эгоизм. Борьба – это или полное уничтожение либо исправление частей. Предпочтительнее что-то исправить, не уничтожив, а видоизменив нечто. Но всё-таки нечто уничтожится. То, что нужно уничтожить, враждебно, потому что и оно хочет уничтожить меня. И моя борьба, и его борьба оправдывается смыслом, имеет оправдание, лживое для врага и правдивое для меня, как считает каждая сторона конфликта. Сторона конфликта считает, что она права. Любое зло драматургически должно уметь веские основания быть таковым. В своём определении оно - истинное добро. Снежная Королева добивалась какого-то своего, пусть и лживого, всеединства. Кай как представитель сочувствующего ей человечества собирал слово «вечность» из осколков «раздробленной материи». Был ли в детстве этот мальчик Владимиром Соловьёвым мне не известно, да и предположил я это только для шутки. Ледяное царство, однако, непроницаемо в одном смысле и едино в другом. Оно не проницаемо, потому что лёд – твёрдый. Но сквозь этот лёд проходит свет, кругом зеркала, поэтому всё отражается во всём. Хаос пара и воды конденсируется и сливается в точку. Поцелуй Снежной Королевы стремится к вечности, но вечности бессмысленной, холодной. Сама Снежная Королева как существо мифическое и сказочное способно в этой вечности жить, а вот Кай превращается в снеговика. Андерсен здесь явно намекает на судьбу неправильного философа. Что это за мир? «Как холодно, как пустынно было в этих белых, ярко сверкающих чертогах! Веселье никогда не заглядывало сюда. Никогда не устраивались здесь медвежьи балы с танцами под музыку бури, в которых могли бы отличиться грацией и умением ходить на задних лапах белые медведи; никогда не составлялись партии в карты с ссорами и дракою и не сходились на беседу за чашкой кофе беленькие кумушки-лисички, – нет, никогда, никогда! Холодно, пустынно, мертво и грандиозно! Северное сияние вспыхивало и горело так правильно, что можно было с точностью рассчитать, в какую минуту свет усилится и в какую ослабеет. Посреди самой большой пустынной снежной залы находилось замёрзшее озеро. Лёд треснул на нём на тысячи кусков, таких одинаковых и правильных, что это казалось каким-то фокусом. Посреди озера восседала Снежная королева, когда бывала дома, говоря, что сидит на зеркале разума; по её мнению, это было единственное и лучшее зеркало на свете». Это антиутопия, практически, «МЫ» Замятина. Но утопия сизигии Вл. Соловьёва – это не идеал льда или призыв к коллективизму. В последнем параграфе последней статьи «Смысла любви» Соловьёв упоминает о поэтах, которые воспевали жизнь и природную красоту, цитирует Фета, и хочется надеяться, что вечность всеединства не будет царством замёршего поцелуя и холодного разума. Собственно и Соловьёв и Андерсен опираются на Христа. Но для тех, кто не читал Андерсена или забыл, хочется напомнить, чем же всё закончилось. Сидит, значит, «отравленный» (термин украден у Ходасевича) поэт-символист или пыльный философ, начитавшиеся Вл. Соловьёва и неправильно его понявшие. «Кай совсем посинел, почти почернел от холода, но не замечал этого – поцелуй Снежной королевы сделал его нечувствительным к холоду, да и самое сердце его было куском льда. Кай возился с плоскими остроконечными льдинами, укладывая их на всевозможные льды. Есть ведь такая игра – складывание фигур из деревянных дощечек, которая называется «китайкой головоломкой». Кай тоже складывал разные затейливые фигуры, но из льдин, и это называлось «ледяной игрой разума». В его глазах эти фигуры из льдин были чудом искусства, а складывание их – занятием первостепенной важности. Он складывал из льдин целые слова, но никак не мог сложить того, что ему особенно хотелось, - слово «вечность». Если он сделает это, Снежная королева подарит ему весь свет и пару новых коньков, а он будет «сам себе господин». Зло не способно на творчество, но тоже нуждается в «вечности», поэтому паразитирует на труде своего адепта. Кай «думал, думал, так что в голове у него трещало». (Когда мы обсуждали материю, со мной было примерно то же самое). «Он сидел на одном месте, такой бледный, неподвижный, словно неживой». Так закончилась история Отто Вейнингера, а точнее она закончилась суицидом. Но у Кая всё было по-другому. Снежная королева пока что отсутствует. Но тут наконец-то сюда добралась Герда. «Она тотчас узнала его, бросилась ему на шею, крепко обняла его и воскликнула:
- Кай, милый мой Кай! Наконец-то я нашла тебя!
Но он сидел всё такой же неподвижный и холодный. Тогда Герда заплакала; горячие слёзы её упали ему на грудь, проникли в сердце, растопили его ледяную кору и расплавили осколок. Кай взглянул на Герду и вдруг залился слезами и плакал так сильно, что осколок вытек из глаза вместе со слезами. Тогда он узнал Герду и обрадовался:
- Герда! Милая Герда!.. Где же это ты была так долго? Где был я сам? - И оглянулся вокруг. – Как здесь холодно, пустынно!
И он крепко прижался к Герде. Она смеялась и плакала от радости. Да, радость была такая, что даже льдины пустились в пляс, а когда устали улеглись, и составили то самое слово, которая задала сложить Каю Снежная королева». Кай получил свободу, весь мир через любовь. Он выполнил задание, составив слово «вечность». Но эта вечность не стала присущей Снежной Королеве, ибо это вечность любви, на которую зло неспособно. Кай стал независим от дурной магии зла. Это вечность, о которой и говорит Вл. Соловьёв. «Герда поцеловала Кая в обе щеки, и они опять зацвели розами; поцеловала его глаза, и они заблестели, как её; поцеловала его руки и ноги, и он опять стал бодрым и здоровым». Здесь было опровергнуто то, мнение, что расколдовывать может и должен только принц принцессу. Собственно подвиг Герды был активностью, а Кай в плену был пассивен. И кто из них после этого мужчина, а кто – женщина? В том стоило ли спасать Кая (в нашей российской действительности – мужа-алкоголика), усомнилась одна лишь молодая разбойница, заметив: «Ишь ты, бродяга! Хотела бы я знать, стоишь ли ты того, чтобы за тобой бегали на край света!» Герда просто потрепала разбойницу по щеке. Вернувшись домой, они мгновенно стали взрослыми, «но дети сердцем и душою». Оставаться детьми в этом смысле – это один из заветов Христа. Любовь Кая и Герды – истинна, а вопрос о всеединстве решается здесь не особо чётко. Снежная Королева не растаяла, Кай и Герда забыли её и всё её царство, «как тяжелый сон». В этом смысле не было борьбы как стремления к уничтожению. Кай и Герда стали выше этой войны. Во многом, потому что победили. Они восстановили потерянный рай и превзошли, таким образом, непроницаемость по времени. Им навстречу улыбалась природа, и они наполнили пространство человечностью, превзошли непроницаемость пространства. Но, однако, любой счастливый конец – это утопия. Но всё-таки известный датский сказочник сделал для философии больше, чем известный датский философ. Одна «Снежная королева» стоит больше, чем весь «Дневник обольстителя» в «Или – или» Кьеркегора.
В Советском Союзе бытовало мнение, что Кай и Герда – это брат и сестра. И просто она спасала своего родственника. Однако текст сказки этому противоречит. Герда называла Кая «названным братцем», т.е. другом. «Мой друг», «милый друг». В другом смысле это и христианское понятие того, что все люди – братья и сёстры. «Родители их жили под самой крышей в двух смежных домах. Там где кровли домов почти сходились, под выступами кровель шёл водосточный желоб, и туда как раз были обращены чердачные окошки обоих семей». «Обоих семей»! Родители у Кая и Герды – разные. Так что это пример любви между полами. Но и секса у Кая с Гердой не было. В этой сказке о любви нет ничего сексуального. Герои сохранили некоторую девственность в своём сердце. «Девственность есть совершенное состояние человека, подлинно и кротчайшим путём ведущее его к богу», – пишет С.Л. Франк. Целомудрие есть всеобъемлющее название всех добродетелей. Порнографическая трактовка отношений Кая и Герды меня бы удивила и возмутила. Важно помнить, что «девственность» и «детство» созвучные слова. Это к вопросу о детском сердце христианина. «Не будьте дети умом: на злое будьте младенцы». О целомудрии – «всеобъемлющем названии всех добродетелей» – мы ещё обязательно поговорим, а пока выжмем из нашей сказки всё то, что там ещё осталось.

Есть банальная история принца и принцессы. Спали они раздельно, это к вопросу о девственности. Принцесса пела песенку, и вдруг ей захотелось замуж. Принцесса – типичнейший обыватель. «Она прочла все газеты на свете и позабыла всё, что в них прочла, – вот какая умница!» Условие было одно: нужно побеседовать с принцессой, «того же, кто будет держать себя вполне свободно, как дома, и окажется всех красноречивее, принцесса изберёт себе в мужья». И нашелся юноша, «держался он вообще очень мило и заявил, что пришел не свататься, а только послушать умные речи принцессы». Просто Сократ. «Ну и вот, она ему и понравилась». Итак. Принцессе было скучно, одиноко оттого, что кругом лесть и подхалимство. Конечно, принц и принцесса обыватели, но всё-таки их любовь в какой-то степени духовна, потому что они понравились друг другу как личности. Смелость весьма важна в любви. Умение разговаривать важно каждому человеку. Но я надеюсь, что принцесса не стала Ксантиппой. Они обычные принц и принцесса, это даже для сказок штамп. По описанию принца Герда приняла его за Кая. Просто до заморозки явно он был другим. Ключевое здесь слово: «как дома». Но Герда не обыватель во многом благодаря своему подвигу. «Дом», конечно, важен, но нужнее сам Кай. Принцесса захотела жениться, я надеюсь, не от скуки. Просто ей действительно нужен был понимающий человек, которому не важно, что она – Высочество. Кай и Герда до исчезновения Кая – это первая любовь.
Ворон и Ворона обыватели в большей степени, чем принц и принцесса. Проблемы у них были только материальные. И ворон умер, что нарушило идею Соловьева о бессмертии любимого, о вечности любви самих Кая и Герды. Но Андерсен не осуждает обывателей. Не осуждает он и кровожадность разбойницы. Разбойница не лесбиянка, не некрофилка и не садистка. Это просто: разбойница – капризный ребёнок, маленький деспотический фюрер. Её никто так и не полюбил. Просто она не превзошла по Соловьёву свой эгоизм, не превзошла его для другого, не упразднила его. Однако разбойница на пути к этому, она же помогла Герде. Поэтому потенциально она способна любить и могла бы кого-нибудь встретить.
К вопросу о буржуазности. В цветнике женщины, умевшей колдовать, Герда забывает о Кае, растворяется в иллюзиях буржуазности. Сад старушки – фальшивый Эдем.
Старушка эта «не была злою колдуньей и колдовала только изредка». Это не Снежная Королева, но и не совсем положительный персонаж. Картина буржуазного мира во многом напоминает чертоги Снежной Королевы, просто тона и краски другие.«Окна были высоко от пола и все из разноцветных – красных, голубых и желтых – стёклышек; от этого и сама комната была освещена каким-то удивительным радужным светом. На столе стояла корзинка с чудесными вишнями, и Герда могла есть их, сколько душе угодно. Пока же она ела, старушка расчёсывала ей волосы золотым гребешком». «И она продолжала расчесывать кудри девочки, и чем дольше чесала, тем больше Герда забывала своего названного братца Кая…» (Если бы Андерсен был реалистом, то в саду старушки просто было бы много мака). Старушке просто хотелось, чтобы у неё была внучка. Собственно сама старушка погрязла в этом буржуазном мире бесповоротно. «Опиум» Кая и Герды различается только тоном – холодным или тёплым. С одной стороны – это буржуазность, с другой – лживая идеология. Герда, однако, не уподобилась цветам (женщины далеко не тождественны цветам, Вейнингер ошибается), которые только петь умеют, и нашла в этом буржуазном мире то, что напомнило ей о Кае, – изображение розы на соломенной шляпе старушки. Старушка забыла стереть эту розу. «Вот что значит рассеянность!». Если из опасной философской идеологии замерзшего Кая самостоятельно выбраться можно только при помощи любви, то буржуазный мир всегда оставляет что-то, что заставляет думать о главном. Наркотический туман рассеивается, похмелье проходит, да и кроме денег и всяческих материальных благ всегда есть то, что заставит задуматься. Разврат хотел бы стереть и эту последнюю розу любви, но и с ним можно побороться.
Снежная Королева. Если отвлечься от трактовки этого образа как сатаны или абсолютного зла, то можно, например, вспомнить, что это женщина. Анекдотично и неправильно понимание этого образа как воплощения фригидности. Как абсолютное зло она могла обладать абсолютным развратом, как противоядием от противоядия любви. Она женщина. «Она была так прелестна и нежна, но изо льда, из ослепительного, сверкающего люда, и всё же живая! Глаза её сияли, как звёзды, но в них не было ни теплоты, ни покоя». «Она была так хороша! Более умного, прелестного лица он (Кай) не мог сибе и представить. Теперь она не казалась ему ледяною…» Она в чём-то сексуальна в противовес девочке Герде, о сексуальности которой ещё рано говорить. Но это всего лишь стандарт красоты, внешняя красота, шаблон, это кукольность. Это иллюзия Вечной Женственности, её сатанинское подобие. С одной стороны, это была бы «стеклянная любовь» (Розанов), потому что образ явно не соответствует живому существу, с другой стороны, это обман, пусть и магический. Это точность ледяного узора, но не живая красота цветов. Красота живых цветов может быть буржуазной, и, кажется, Снежная Королева противостоит этой буржуазности, но не ради чего-то другого. У Снежной Королевы плохая идея. Её вечность мертва, бессмысленна. Она может утешить, принести удовольствие, она это умеет, но она, например, не плачет, не чувствует. Возможно, это просто Железный Дровосек в платье, который ищет своего сердца, но возведённый ею порядок совсем не похож на Изумрудный Город или потерянный рай. Снежная Королева в какой-то степени идеальна, слишком идеальна, быть может. Но Герда ближе к идеалу любви, потому что любит, потому что такие, как Герда есть, а Снежной Королевы нет. Может быть, для Кая идеал Снежной Королевы воплотился в конкретности Герды, а, может, Снежная Королева была каким-то развратом, иллюзорно тёплым подобием любви, лживой любовью. В замках Дракулы, прямого родственника Снежной Королевы, происходили оргии. Снежная Королева могла именно для таких оргий похитить Кая. Она существует в том смысле, что способна обмануть через некий соблазни, что реально действует в сказке. Красота Снежной Королевы не «калёко-гатийна», это красота проститутки, которой нужен клиент, способный составить слово «вечность» из побрякушек ее сознания. Это утончённая проститутка архаических религий, не лишенная своего мнимого понятия о духовности. Она не ребёнок сердцем.
Снежная Королева не дед, который увлёк Кая своей больной идеологией. Собственно, и момент власти здесь не так интересен. Но мы остановимся. Конечно, она хотела власти, у её были свои «эсесовцы», «передовые отряды» – снежные комья. Власть – это не цель, это средство, поэтому Снежная Королева явно имела намеренья относительно тех, над кем эта власть должна бы была простираться. Снежная Королева хотела спасти человечество от физической смерти, она мечтала подарить им вечность, но вечность эта формальная, нетворческая, не по Соловьёву. Снежная Королева имела свои представления о счастье Кая. Она его пыталась любить. Она его поцеловала. Цель захватить всё вокруг бессмысленна, всегда есть более высокая ступень – цель захвата, его смысл. Любовь же не просто смирение, любовь тоже борьба, но Герда не «отвоёвывала» Кая у Снежной Королевы, Герда Кая любила, а Снежная Королева всё-таки нет. Сила Герды – это не власть Снежной Королевы, у силы Герды есть смысл, у власти Снежной Королевы – этого смысла нет. Одна имеет имя, другая просто титул. Английское power в этом разговоре не уместно, потому слово это во многом архаично, потому что его логическое значение слишком разнообразно. Сила гораздо выше власти. Власть иногда опирается на силу, но сильный может и не диктовать свою власть. Сила всегда должна иметь смысл, власть порою становиться самоцелью. Воля к самой власти, а не к власти как средству, бессмысленна. Эгоистическая власть ещё бессмысленнее, потому что власть непосредственно должна быть благом для подчиняющихся ей и признающих её, и даже в этом случае не факт, что данная ситуация законна. Поставить весь мир на колени – это интерес спорта, детской настольной игры, варгейма, но не жизни. Когда любовь становится игралищем власти в обществе, когда любовь – это азартная добыча, когда любимый человек – игрушка, на примере покорения которого хотят утвердить свою пустую власть, когда любимая женщина нужна некоему лидеру как дополнительный социальный статус, которым можно бахвалиться, когда победа в любви – это всего лишь пример общей тенденции зачем-то побеждать, то эта власть, сила, статус не имеет смысла. Быть «первым среди всех» без цели никак нельзя. И любить этих «первых среди всех» тоже весьма плохо, это уже не любовь, а конформизм, отказ от всякой любви. Чья-либо заслуга похвальна, если это подвиг, но только для меня он может иметь или не иметь значения. Победа Герды над Снежной Королевой была оправдана, и без этого оправдания никакой победы и не было бы, ибо это была борьба смысла и пустоты. Люблю я и никто не заставит меня любить, я люблю кого-то, потому что я его (её) люблю. Вопрос о том, как добиться взаимности, и сама методология этого вопроса будет рассмотрена позже, возможно, на примере другой сказки. Девиз Герды (= «Бороться и искать, найти и не сдаваться») и сам её подвиг слишком просты; не по действию, конечно же, а по сути. Не всегда спасти человека означает добиться его взаимности.
Когда олень попросили финку дать Герде что-нибудь против Снежной Королевы, да помощнее, она ответила: «Сильнее, чем она есть, я не могу её сделать. Не видишь разве, как велика её сила? Не видишь, что ей служат и люди и животные? Ведь она босая обошла полсвета! Но она не должна от нас узнать о своей силе, что живёт в её сердце; её сила в том, что она невинный милый ребёнок». Не своевольный, капризный ребёнок как разбойница, а в христианском смысле. Она совершала свой подвиг не по потребности и не из-за плода этого подвига, она делала это от всего сердца, ради высшего смысла любви. Вопрос, стоил ли Кай этого, для Герды не стоял. Эта сила не либидозна, не социо-культурна. Это путь личности, путь к состоянию взрослого человека с христианским сердцем. Христианским в смысле творческим и свободным, но при этом осмысленным, по Бердяеву. Андерсен просто не строит утопий Царства Божьего, он не знает, как это делается.
Кай в чём-то подобен человеку с психической болезнью, если отвлечься от подлинного духовного смысла его проблемы. Снежная Королева как болезнь справилась со своей ролью. Но Герда не лечила его в медицинском или психологическом смысле. Она действительно решила проблему, которая легла в основу его расстройства. Вся ложь сексуальной революции в том, что таких замерзающих личностей, казалось бы, должно было стать меньше, но их число только приросло от этого. Соловьёв тоже пишет, что многое просто не воспринимается на извращённость, и что нормально для психолога, то деструктивно и мерзко в глубинном смысле. Современной Герде плевать на Кая, который лежит где-то в застенках клиники Ганнушкина. Это не была революция любви, напротив, задача построение любви была отброшена на несколько веков назад в своём решении. Это была не творческая революция, а деструктивная реакция, реставрация дикости и варварства. Так человечество люди никогда не научатся жить как люди. К тому же эта революция разбудила СПИД и подорвала через подрыв семьи рождаемость на Западе.
Несостоятельность «Фрейда». Данный труд не является моим основным аргументом против фрейдизма и всего психоанализа во всех его формах. С одной стороны и не стоило бы уделять даже столь малого внимания «венскому шарлатану». Зигмунд Фрейд, несомненно, и маньяк и шарлатан, но его невротический бред лёг в основу «сексуальной революции», о сути которой мы уже кратко сказали. Позитивисты с успехом навязали отмену философии (Соловьёв честно боролся с этим всё свою жизнь), поэтому не удивительно, что вылезла эта гадина – софисты Новейшего времени – Фрейд и все без исключения психоаналитики. «Раздавите гадину!» Это софисты даже в строгом определении Платона: «Этим именем обозначается основанное на мнении лицемерное подражание искусству, запутывающему другого в противоречиях, подражание, принадлежащее к част изобразительного искусства, творящей призраки и с помощью речей выделяющей в творчестве не божественную, а человеческую часть фокусничества: кто сочтёт софиста происходящим из этой плоти и крови, тот, кажется, выразится вполне справедливо». Психоаналитики, как и софисты, охотятся за молодыми и богатыми, но духовно слабыми людьми. Это мелкая торговля бракованным товаром. Если сам материализм просто основывается на одном мифе или одном допущении, но психоанализ Фрейда – это одни допущения и домыслы, которые незаметно для самого автора становятся неоспоримыми фактами. Бесконечные притчи и неадекватная их трактовка. Один случай «Анны О.» можно понять тысячью других способов, и вылечить или, лучше сказать, создать мнимую уверенность в здоровье (Фрейд, кстати, так и не вылечил Анну О. – Берту Паппенхайм; См. Psychologie heute, 24.Jahrgang, Heft 9, September 1997). Такое мышление тоталитарно. «В психоанализе есть что-то большевистское, внутренняя полиция». «Диктаторы зря игнорируют психоанализ, которым бы можно было развратить целые поколения». Как Горький восхвалял Ленина, так такая посредственность как Цвейг восхваляет своего друга Фрейда, который и над этим Цвейгом издевается. Книга Ирвинга Стоуна «Страсти ума или жизнь Фрейда» – это типичнейшее подхалимство, построенное на штампах, чуть ли не на (не люблю этого слова) архетипах «Доктора Айболита» и «Великого Изобретателя», которое канонизирует Фрейда как мессию; так писали только в Гитлере, Сталине, Ленине и Муссолини, так пресмыкаются перед авторитарными лидерами сект. «Такими слугами бесы бывают». Это рекламный трюк, когда говорят о третьем лице: «сначала он не верил, но потом проникся и уверовал». Сам Фрейд любит обвинить своего читателя, унизить его. Своей комической болтовнёй Фрейд навлёк страшные этические последствия, и теперь легче отменить саму этику, чем Фрейда. Токование чужих снов, сочинение новых мифов и искажение старых, призыв к помощи магии фаллических жезлов – жалкое шаманство, бездушная изотерика. За Фрейдом начало восставать из ада всё ничтожное и якобы духовное язычество. Тоталитаризм мышления Фрейда агрессивен, в отличие, например, от В.В. Розанова, который говорил о том же, но был открыт для диалога и был свободным мыслителем. Взывать к освобождению секса так же банально и так же иногда приносит успех, как ненавидеть евреев или богачей, если ты политик. Фрейд – это буржуазно как экономически, так и духовно. Единственное, что можно объяснить при помощи теории Фрейда – это сам Фрейд, чем я естественно, заниматься не буду. Сейчас мы вернемся к сказке Андерсена – к рассказу о злом тролле, и покажем, что это лик всякого софиста, психоаналитика, фрейдиста, самого Фрейда, в конце концов.
Не сочтите меня расистом, но Зигмунд Фрейд чисто внешне похож на тролля. Дело, наверное, из-за бороды. Он и жил там, где и они могли бы обитать. «Так вот, жил однажды тролль, злющий-презлющий, как сам дьявол. Раз он был в особенно хорошем расположении духа: он смастерил такое зеркало, в котором всё доброе и прекрасное уменьшалось донельзя, всё же негодное и безобразное напротив, так и бросалось в глаза и казалось ещё хуже. Прекраснейшие пейзажи выглядели на нём варёным шпинатом, а лучшие из людей – уродами или казалось стояли кверху ногами и без животов, так что тролль не мог не хохотать, радуясь своей выдумке». Теория Фрейда именно такое зеркало, которое всё сущее превращает в гениталии, в самом срамном их смысле, Леонардо, Шекспир, Достоевский натурально через психоанализ становятся уродами, там нет ничего доброго, один разврат и гниль. «Все ученики тролля – у него была своя школа – рассказывали о зеркале, как о каком-то чуде». У Фрейда были ученики, и его самого считали чудотворцем. «Теперь только, – говорили они, – можно увидеть мир и людей в их настоящем свете». Многие обыватели считают фрейдовские бредни единственной правдой. «И вот они бегали с зеркалом повсюду. Скоро не осталось ни одной страны, ни одного человека, которые бы не отразились в нём в искажённом виде. Напоследок захотелось им добраться и до неба». Фрейд вполне мог бы подобно одному из персонажей Бодлера сказать кое-что и о Христе, но видимо был не так смел, как кажется.
«Всё выше и выше летели они, и вдруг зеркало так перекосило, что оно вырвалось у них из рук, полетело на землю и разбилось вдребезги. Миллионы, биллионы и ещё гораздо больше его осколков наделали, однако, несравнимо больше вреда, чем само зеркало». Это о том, на что фрейдизм повлиял, во что развились разные его ветви, как он повлиял на каждого индивида общества. «Некоторые из них, величиной всего с песчинку, разлетелись по белу свету, попадали, случалось, людям в глаза и так там и оставались. Человек же с таким осколком в глазу начинал видеть всё навыворот или замечать в каждой вещи одно лишь дурное, так как каждый осколок сохранил свойство, которым отличалось прежде целое зеркало. Некоторым людям осколки попадали прямо в сердце, и это было хуже всего: сердце превращалось в кусок льда. Были между этими осколками и большие – такие, что их можно было вставить в оконные рамы, но уж в эти окна не стоило смотреть на своих добрых друзей. Наконец, были такие осколки, которые пошли на очки; только беда была, если люди надевали их с целью смотреть на вещи и судить о них вернее». Вот чего добился Фрейд.
К Фрейду через секунду, а пока попрощаемся с Андерсеном. Он был одинок и не женился. Но какие сказки писал!
Но лучше всех появление Фрейда предвосхитил Крылов в одной из блестящих своих басен, но мало известных, нарушающих традицию писать о животных, – «Сочинитель и Разбойник», где Фрейд – это Сочинитель. Послушаем же эту басню!

В жилище мрачное теней
На суд предстали пред судей
В один и тот же час: Грабитель
(Он по большим дорогам разбивал,
 И в петлю, наконец, попал);
Другой был славою покрытый Сочинитель:
Он тонкий разливал в своих твореньях яд,
Вселял безверие, укоренял разврат,
Был, как Серена, сладкогласен,
И, как Серена, был опасен.
В аду обряд судебный скор;
Нет проволочек бесполезных:
В минуту сделан приговор.
На страшных двух цепях железных
Повешены больших чугунных два котла:
В них виноватых рассадили,
Дров под Разбойником большой костер взвалили;
Сама Мегера их зажгла
И развела такой ужасный пламень,
Что трескаться стал в сводах адских камень.
Суд к сочинителю, казалось, был не строг;
Под ним сперва чуть тлелся огонёк;
Но там, чем далее, тем боле разгорался.
Вот веки протекли, огонь не унимался.
Уж под разбойником давно огонь погас:
Под Сочинителем он злей с часу на час.
Не видя облегчения,
Писатель, наконец, кричит среди мучения,
Что справедливости в богах нимало нет;
Что славой он наполнил свет
И ежели писал немножко вольно,
То слишком уж за то наказан больно;
Что он не думал быть Разбойника грешней.
Тут перед ним во всей красе своей,
С шипящими между волос змеями,
С кровавыми в руках бичами,
Из адских трёх сестер явиласься одна.
«Несчастный!» - говорит она, -
Ты ль Провидению пеняешь?
И ты ль с Разбойником себя равняешь?
Перед твоей ничто его вина.
По лютости своей и злости,
Он вреден был,
Пока лишь жил;
А ты… уже твои давно истлели кости,
А солнце разу не взойдет,
Чтоб новых от тебя не осветило бед.
Твоих творений яд не только не слабеет,
Но, разливаясься, век от веку лютеет.
Смотри (тут свет ему узреть она дала),
Смотри на злые все дела
И на несчастия, которых ты виною!
Вон дети, стыд своих семей, -
Отчаянье отцов и матерей:
Кем ум и сердце в них отравлены? – тобою.
Кто, осмеяв как детские мечты,
Супружество, начальство, власти,
Им причитал в вину людские все напасти
И связи общества рвался расторгнуть? – ты.
Не ты ли величал безверье просвещеньем?
Не ты ль в приманчивый, в прелестный вид облёк
И страсти и порок?
И вон опоена твоим ученьем,
Там целая страна
Полна
Убийствами и грабежами,
Раздорами и мятежами
И до погибели доведена тобой!
В ней каждой капли слёз и крови – ты виной.
И смел ты на богов хулой вооружиться?
А сколько впредь ещё родиться
От книг твоих на свете зол!
Терпи ж; здесь по делам тебе и казни мера!» -
Сказала гневная Мегера
И крышкою захлопнула котел.

Фрейд даже не был оригинален, он взял худшее из Вейнингера, Ницше и Шопенгауэра, у которых, помимо того, было много достаточно здравого. Всё, что сказал Андрей Белый о Вейнингере, можно с успехом сказать и о Фрейде: попутал физику и метафизику, слил их в одно. Однако всё это не мешает, например, Анатолию Жураковскому смешивать в один компот Фрейда и Христа, будто один мессия непосредственно продолжал другого. Непонятно, что Франк отыскал в игрушечном разделении сознания на «бессознательное», «Я» и «Сверх-Я». Бердяев, правда, адекватно пытается разобраться во Фрейде: что-то ругает, что-то хвалит. Но Бердяева и Вейнингер чем-то заразил из своих нелепиц. Фрейд – это пошло во всех смыслах и отношениях. Про Эрос он не сказал ничего.