Женский день

 Зачем они привели меня сюда, к чему все это? Обшарпанные стены, расцарапанный линолеум, старые железные койки, желтые от времени и стерилизации простыни. От всего этого отдает неблагополучием и страданиями. Неужели именно здесь суждено исполниться предназначению? Нет радости, лишь страх, безотчетный животный ужас.
 Старый, рваный под мышками халат, бесформенная ночная рубашка и вопли, дикие вопли с соседних коек, вопли от которых волосы встают дыбом. Вспотели ладони.
- Любовь Петровна, милая, родная, не могу больше! Не могу! – крик срывается на визг, и мольба задыхается в бессилии грузной от физической полноты женщины. В кулаке она держит изорванную в муках иконку Божьей Матери.
- Света, ложись! Ложись, Света! И дыши, глубоко дыши. Не тужься, рано, порвешься! – акушерка сильными руками отбрасывает пытающуюся сесть женщину на подушку и давит на живот. – Скоро опустится, терпи, девочка. – Женщина начинает часто дышать и на время замолкает.
На соседней койке творится безумие. Роженица зажимает рот простыней, но от ее вопля холодеет все внутри, и ребенок забивается под сердце. Она хватается руками за железные края койки, словно пытаясь их оторвать. Койка отчаянно скрипит, как будто знает эту нечеловеческую боль.
- Таня, что ж ты так орешь-то, а? Надо же, какая голосистая! Уже немного осталось. – У Тани действительно живот опустился и там что-то отчаянно борется с неизбежным. Там жизнь борется за себя.
- Любочка, умираю. Я не выдержу, нет сил.
- Не умрешь. Давай, дыши, часто, по-собачьи. Так, дыши, дыши, дыши, теперь… тужься! Тужься, детка! Сильнее! Глаза закрой! Слышишь? Закрой глаза, а то все сосуды полопаются! Закрой глаза говорю тебе!
- Аа-а-а-а-ааааааа, - не то рыдания, не то крик вырывается из измученного существа. В голос с ней начинает орать Света. Она опять встала с койки, схватилась за подключенную капельницу и, что есть силы ударила тумбочку об стену свободной рукой.
- Света, ляг, кому сказала! – акушерка подскочила к полной женщине, но та вцепилась в койку мертвой хваткой, - Не могу! Помоги, Люба! Не уходи от меня, миленькая, родненькая, просто постой рядом!
Но акушерка уже стоит рядом со мной и смотрит блекло-голубыми глазами без особого любопытства:
- Ну что, ты чего сидишь? Нельзя сидеть. Вставай или ложись! – она схватила меня за плечо и резко встряхнула.
- У меня ничего нет. Ребенок не хочет рождаться, можно я в коридор выйду? Пожалуйста, - губы с трудом выталкивали слова, голос чужой, бесцветно-тусклый, даже какой-то потусторонний.
- Нет, нечего в коридоре делать. Это ты что ли на кесарево?
- Да.
- А сама что, не можешь родить? Здоровая девица, таз нормальный, рожай! – не то скомандовала, не то приговорила акушерка с неким презрением.
- Но я не могу. Он не хочет. Мне назначили операцию по показаниям.
- Рожай! – и акушерка продолжила свой обход возле вспотевших и бьющихся в потугах рожениц.
Ой, мамочки, да что же это за муки-то такие? За что наказание такое? Что же делать-то? Страшно, страшно то - как… Не могу смотреть, не могу…Не могу - ледяные руки бьет нервная дрожь, становится холодно, кажется, что это картинка за окном из другой жизни, этот солнечный, бархатный август с его богатой палитрой красок. Кажется, что это стекло отделило непреодолимой преградой счастливое ожидание первенца, милого малыша навсегда и оставило только ужас происходящего. «Сашенька, милый, мне страшно. Подумай обо мне сейчас, прошу тебя, подумай. Я так хочу домой, к тебе, в объятия ласковых рук. Где ты? Почему я здесь? Почему так страшно?». А за окном светит солнце, деревья разбросали ветви в пышной листве. Там так спокойно, так тихо, главное, тихо.
- Таня, вставай! Давай, пошли. – акушерка приподняла измученную женщину с взлохмаченными короткими волосами, которые когда-то были уложены в стильную прическу. Таня пошла, согнувшись, неуклюже расставив ноги. На ее место врач привела еще одну мученицу.
- Ты чего такая бледная? - вопрос адресован мне. - Боишься? – спросила врач, улыбаясь.
- Да, - у меня нет желания разговаривать, да и во рту пересохло.
- Схватки есть? – она деловито пощупала мой живот.
- Нет.
- Может, сама родишь? Посмотришь сейчас и родишь? – продолжала она улыбаться.
- Может, и рожу.
- Ну, посмотрим, - врач ушла, но, обернувшись в дверях, добавила, - Сейчас разберемся с рожающими и займемся тобой.
«- Ага, обрадовала. Мне что, запрыгать с воплем радости и захлопать в ладоши?» – но это высказывание я оставляю у себя в звенящей голове.
«Лучше самой родить. Малыш, давай сам, а? Ну, что мы с тобой сидим тут и смотрим. Давай рождаться, маленький. Покричим немного?». Но ребенок молчит, ни толчка. Руки гладят окаменевший живот. Начинает дергаться жилка возле левого глаза. Нервы.
«А говорят, что с беременными женщинами надо ласково. Да уж. Черт, предательские слезы, ну вот и сдала. Стыдно, мамочка! Скоро ведь такое чудо произойдет…»
 - Ого! Таня, молодец! 5 100! Вот это девочку родила – раздались восторженные возгласы и аплодисменты за стеной.
 - 55 сантиметров, - констатировал веселый голос.
 - Света, мальчик! Слышишь, мальчишка у тебя! 4 500! А как буянила?!
- Ира, девочка! 3 500! Смотри, какая волосатая! Как говоришь, Машенька? 4 200 твоя Машенька!

 * * *

Тишина. Наконец-то тишина. Пустые койки со свежими, но такими же желтыми простынями и лето за окном. Сейчас придут за мной. Сердце словно остановилось, и только шум, накатывающий волнами, разбивается о виски грубой болью. Ну еще десять минут, только десять минут тишины.
 - Пойдем, – в дверях остановилась пожилая санитарка в операционном чепце, похожая на помятый жизнью одуванчик.
- Да, да, иду, - как тяжело слезать с койки.
«Что за трусость? Чего испугалась? Должно быть стыдно! Вон как другие мучались, а тебе-то, наркоз и тишина», - но голос разума тонет в панике животного ужаса, и потные ладони немеют от нервного напряжения. Что там бубнит эта старуха?
  - Тоже мне, мамашка. Родить не может. Всю жизнь рожали, а сейчас вон, режут. Нежненькие стали. Не инвалид, раздвинула ноги и родила. А то, бледнеет она, трясется как лист осиновый. Раздевайся! – на минуту замолчав санитарка презрительно смерила наготу.
«- Боже мой, ну за что она на меня так? Я же хотела сама. Они сами назначили. Это несправедливо» - молча, опустив руки стою перед этой зловредной старушенцией, чувствуя себя последней сволочью на планете, а колени предательски дрожат.
- Подними руки! – старуха с гадкой миной на лице натягивает на мое неуклюжее тело стерильную рубаху. Рубаха жесткая.
- Ложись на каталку.
«Какая холодная каталка, словно для покойника. Ну, что за мысли? Ведь сейчас родится малыш, наш малыш. Милый, я люблю тебя, прости меня, маленький» - санитарка грубо натягивает мне на ноги длинные бахилы.
- Давайте я сама, а то чувствую себя трупом – пытаюсь я ее задобрить и отчаянно пошутить.
- Лежи, трупом она себя чувствует. А ты не чувствуй, - сказала, как отрезала старуха. Она завязала последнюю тесемку и, развернув каталку повезла меня в операционную вперед ногами.
«Ну, точно как покойницу» - на душе стало еще беспокойнее. – «Все, никаких больше детей! Не хочу ничего. С меня хватит! Больше я на такое никогда не пойду!»
- Перелезай на стол – сказала врач в маске.
Перелезла, легла, и замолчало сердце, лишь бешено бьется о грудную клетку, даже в висках шумит. «Страшно, до жути и холодно. Ужасно холодно, а ведь лето. Интересно, а умирать, так же, жутко?»
 - Аня, не нервничай, успокойся, а то давление зашкаливает. Успокойся. Ничего страшного не происходит, не переживай. Все будет хорошо, – анестезиолог говорит мягким голосом. «Неужели здесь есть хоть кто-то человечески приветливый? Что они делают? Руки привязали. Мамочки… Господи, Боже мой, только не это, словно Христа распяли. Иисус, ты так же себя чувствовал, когда тебя распинали? Нет, прости меня грешную, тебе было хуже, гораздо хуже. Надеюсь, мне гвозди не будут вколачивать. Нет, только не это! Они и ноги ремнями пристегивают. Я не хочу, не хочу», - скованные ужасом мысли путаются, вяжутся бессмысленными узлами. Оголили живот, что-то холодное коснулось тела.
- Не нервничай, еще не режу просто обрабатываю йодом, - выглядывая из-за ширмы говорит медсестра, а в это время иглы проткнули вены.
- Сейчас я сделаю тебе укол, и ты уснешь, - словно увещевая сказала анестезиолог и по вене побежала чуждая жидкость. Изо всех сил раскрываю глаза и внутренне сжавшись в комок командую себе: «- Не спать! Не спать!», - тело наливается мрачной тяжестью, веки опускаются, и монотонный гул голосов, лязг инструментов сменяется громким шумом в ушах, - словно морской прибой, - последняя сознательная мысль и темнота.

- Надо же, приснится такое! Саша, представляешь? - слышу свой собственный голос и удивляюсь.
- На улице такая замечательная погода! А ты чего в свитере? - Саша идет рядом в белом помятом свитере, толкая перед собой коляску.
- Не знаю, торопился к вам, вот и надел. Смотри, - указал он рукой в пышные кроны старых тополей и кленов, - Белка!
- Ой, и правда, а что она здесь делает?
- Не знаю, но смотри, какая красавица! – И правда, белка была с огромным пушистым хвостом и озорной мордочкой. Вдруг в коляске раздался громкий плач ребенка.
Опять темно. Долгая гнетущая тишина. Внизу живота свежая пульсирующая боль. В ушах звенит. Дышать… Я не могу дышать! Что-то мешает… Трубка… - я сейчас задохнусь. Пытаюсь сжать руку или открыть глаза, но это невозможно. Тело не подчиняется. Катастрофически не хватает воздуха, неужели приборы не показывают, что я задыхаюсь?
- Приходит в себя, - словно сквозь толщу воды звучит чей-то голос.
- Сейчас, заканчиваем.
Притупленная боль становится отчетливой. Из горла вытаскивают трубку и легкие словно шокированные от хлынувшего в них воздуха хрипят, выталкивая мокроту.
- Молодец, молодец, выталкивай, так-так. Дышит.
Боль становится нестерпимой. Ничего не могу сказать. Наконец-то рука начинает немного слушаться, и ногти скребут дерматин операционного подлокотника.
- Сейчас, сейчас. Потерпи, немного осталось, - слышу чей-то голос. Неимоверным усилием воли заставляю веки подняться, и по глазам резко бьет яркий свет ламп.
- Все, готово, – инструменты с грохотом летят во что-то железное.
- Молодец! – руки и ноги освобождают от ремней. Слишком тихо. Невыносимо тихо.
Хочется пить, язык не слушается, но задаю мучающий вопрос.
- С ребенком все хорошо?
- Да, все нормально, - весело отвечает звонкий голос.
- Кто?
- Мужик у тебя! Правда, мелковат, 2990, а обещали как минимум 4 килограмма. Но красавец, волосатый!
Высушенные губы складываются в улыбку, и напряжение отпускает. «Мальчик, сын, как хотели». Тело перекладывают на каталку и везут. Лифт, понимаю по лязгу и скрипу дверей. Холодно. Зубы начинают выбивать быструю дробь. Темнота. Искусственно навязанный препаратами сон прерывается…..
- Перелезай на кровать, - командует незнакомый голос.
- Сейчас-сейчас, - пытаюсь приподняться, но безвольное тело, словно чужое, руки ищут опору, но ее нет. Резкий рывок, нестерпимая боль и приземление на что-то жесткое. Сквозь сжатые зубы невольно вырывается непроизвольный стон. В голове немного прояснилось. Окно. Лето. Ветка клена и голубое небо. Нет сил, глаза снова закрываются.
 - Сейчас обезболим, потерпи, - успокаивает все тот же голос. Пытаюсь открыть глаза, но нет сил. Нестерпимо холодно, на живот положили что-то тяжелое и холодное, наверное, лед, сверху два одеяла. Темнота и тревожный сон.
Через некоторое время нестерпимая жажда пробуждает измученное тело. Боль снова напоминает о себе резкими толчками. Чьи-то заботливые руки приподнимают голову и подносят ко рту белый поильник.
- Попей. Пару глотков, не больше. Сейчас нельзя много пить.
Тяну воду, осторожно делаю глоток. Больно. Второй глоток, поильник убирают.
 - Нельзя, - руки так же заботливо укладывают мою голову обратно на подушку. Перед глазами все плывет, но успеваю рассмотреть медсестру в зеленом костюме с короткой стрижкой, она в этот момент делает мне в ногу инъекции обезболивающего.
Слева раздается слабый стон. Молодая брюнетка со спутанными волосами пытается укрыться одеялом.
После всех неприятных процедур медсестра собирает кровавые пеленки и перед уходом щупает пульс.
- Ну, девочки, отдыхайте. Через несколько часов принесут малышей, - она весело подмигивая уходит, прикрыв за собой дверь.
Мозг начинает лихорадочно осмысливать услышанное. Дотрагиваюсь рукой до живота. Он мягкий и бесформенный. Принесут малышей. В ушах звучит веселый голос из операционной: «Мужик у тебя, два девятьсот девяносто».
Сыночек мой, миленький, родился и улыбка растягивает потрескавшиеся губы. Я мама – от этой мысли становится весело и легко. Какой он, мой малыш? На кого похож интересно?

* * *
- Мамочки, просыпаемся! Мальчики хотят кушать! – медсестра в белом халате держит под мышками два свертка.
- Оля, это твой богатырь! – и она кладет брюнетке на постель новорожденное чудо.
- Аня, принимай свое сокровище! – и рядом на кровати оказывается крохотное существо с возмущенной гримаской. Грудь моментально наливается и тяжелеет, рождая новые ощущения. Крохотные ищущие губки обхватили сосок и начали свою, отдельную от всего вокруг жизнь.
- Маленький мой, солнышко, лапонька. Здравствуй, Малыш. Вот ты какой, я так тебя ждала, - и глупые женские слезы счастья потекли по щекам, капая на выцветшие казенные пеленки. – Ты такой крохотный, - и неизвестная доселе нежность переполнила сердце, и что-то незнакомое, древнее как мир, огромное как Вселенная распустилось в душе. Сила влилась в измученное тело, притупляя боль и отдаляя в самые закоулки памяти пережитые страхи. Вот оно, то великое и неповторимое чудо жизни, ради которого стоит жить, страдать, терпеть и преодолевать все на своем пути.

 * * *

- Саша, у нас родился самый необыкновенный малыш! Наш мальчик. Он такой маленький, просто невероятно крохотный. Видел - бы ты его! На кого похож? На тебя или на меня, пока не знаю. Люблю.

С соседней койки слышалось счастливое воркование осунувшейся Оли.



Февраль, 2006г.