Existence...

Небо цвета твоих старых, местами вытертых джинсов плавно стекает, смешиваясь с выцветшим изорванным палантином октябрьской осени, капает на асфальт, оставаясь на нём стеклянными пятнами луж. В воздухе тают туманы вчерашнего дня. Серые глаза, ставшие серыми, оттого что долгое время видели только дождь, несут в себе тяжесть слишком обнаженного восприятия окружающего пространства. А ведь именно невосприимчивость делает тебя доступным миру. Именно болезненная чувствительность делает меня закрытой френдс-онли… Но избавится от неё, сколько бы кто не говорил: «Не принимай близко к сердцу», НЕВОЗМОЖНО. Как невозможно полностью оградить себя от мира железобетонным забором: всё равно сквозь щели будет сочиться какое-нибудь дерьмо. И я очень эгоцентрично, с претензией на бабочку, не стану бороться с дерьмом лицом к лицу, а буду, как завещала моя прабабка, отходить от него всё дальше и дальше, всё глубже погружаясь внутрь себя. …И однажды снежным майским вечером найду там тебя… А потом ты летним октябрьским днём возникнешь наяву. И так будет со всем, о чём я… И я совсем засомневаюсь: мир ли это или это мой мир? …На середине мысли в комнату войдёт женщина-сорока..... За печальными лицами стареющих окон, тусклая, с ненайденным балансом чёрного и белого, с избытком мадженты, наваливается темнота. Окна зашторивают, и я думаю, что в комнатах, когда в них зашторивают окна, становится уютней. Хосе Аркадио Буэндиа умер. Я знала, что это произойдёт, но не думала, что так красиво. Всю ночь шёл дождь из жёлтых цветков сирени. Улицы пахли… А открывающиеся поутру двери домов, наполненных холодным воздухом со стойким привкусом аммиака, шурша, отправляли в воздух ворох жёлтого сухого снега. В твоих синих, как пустота бездонного колодца, глазах отражались лучи солнца, а я так и не смогла смыть дневные впечатления с себя. Внезапно наступившая весна напоминала мне комиксы про Дональда Дака, когда я с укутанным в шарф горлом одиноко плелась к автобусной остановке.
…Постепенно исчерпывается лимит воспроизведения памятью лиц. Любых лиц. Закатившиеся в затылок карие зрачки, веки без ресниц, торчащие из волос уши, фигура, вся скомканная из углов… Мне давно не хватало героя. Такого героя, к которому даже сюжета не надо. Курит и палит сигаретой нитки от одежды, машет рукой на прощание и улыбается в ответ на моё… смотрит со сцены. В меня. Я когда-нибудь, наверно, научусь объяснять, что есть красиво, а сейчас просто буду говорить, что она – красиво, получая ошпаренные взгляды мира в ответ… А мир, он ведь совсем не так изящно курит, как она, оставляя после себя никотиновые пятна на сухом асфальте, порождая из себя отутюжено-надушенных, закутанных в синтетические материи, запрятанных в искусственные красители, зажатых в синтетических эмоциях, заполненных искусственными чувствами... и как другую оконечность двухсторонней пропасти других… выкопанных из окровавленной земли с разбитой газовыми ключами головой, с замотанной бытовыми предметами шеей.
…А где-то там, за грязными обоями, живёт моя бу-бу. Она никогда меня не встретит, а если встретит, не узнает. И если бы она была рядом, я бы сидела на крышах с ней, роняя на купола зонтов пепел маленьких коричневых сигарет, глуша нестерпимое, нежными ладонями душащее желание бросить её, уйти именно в этот момент и никогда не вернуться, там… в её присутствии я бы начинала тосковать по ней. Так однажды уже мешал город, как теперь мешают множество городов между, и только какой-то прозрачно-лиловый слон по-кошачьи трётся ушами о мою щёку. И я пишу ей письма. Но их читают другие люди… А мне совершенно безразлично их число. Их точно больше трёх, а это та категория, где четыре приравнивается к миллиону. Потому я больше не тщеславна, я только хочу растаманский берет. Я только хочу превратиться вся без остатка в реггей-музыку, вот так, with touching rhythms and amazing melodies… Неторопливо впитывая красоту мира, лететь с крыш сквозь подъезды старых домов, где из квартир с высокими потолками и широкими подоконниками доносятся запахи чужой жизни, сквозь паутину теней на спинах обтёсанных солёным ветром домов, сквозь зелёные закаты и потоки лилового электричества, сквозь щекочущие кожу звуки прибоя, сквозь ползущий вверх по бетонной стене дым от самого большого костра ганджа, мимо всех кубинских побережий и следов у кромки воды, мимо капель дождя на красных, забытых морем, кожаных креслах, мимо первый раз в году сыплющихся из фонарей белых крошек снега, мимо бабочек цвета солнца обратно в расхлябанную ржавую лестницу, туда, где в тугом пространстве неба ленивые бредут облака. А глаза цвета зелёного винограда когда-то совсем перестанут смотреть в этот мир, однажды поняв, что никогда не понимали ничего …из того, что предлагала неэлитарная культура, государственные телеканалы и популярная пресса, поняв то, что их понимание происходящего давно уже превратилось в ошмётки разорванных ветром простыней, на которых улетела Ремедиос Прекрасная… В конце октября густое молчание предрассветной улицы, редкое звяканье калиток и скулёж сонных псов станут новой формой тишины…