Моя первая смерть. 3

Моя первая смерть. Хазар Джон

Мне 33. За всю свою жизнь я не разу не болел, не получал увечий и травм. И в этом больном городе я веду свой здоровый образ жизни.
Я тот, кто вечно здоров, но, в конце концов, умрет, и в его смерти не будет смысла. Я тот человек, о котором в некрологе напишут: «Это был человек с большой буквы Ъ – твердый знак. То есть это был здоровый человек с пустой душой, ибо ему не разу в жизни не пришлось почувствовать боль».
 Я не имею ввиду духовную боль, я имею ввиду боль в ее истинном проявлении. Боль которую ощущал Иисус, когда его ноги и руки прибивали к кресту, боль которую ощущала Жанна д. Арк, когда ее сжигали живьем, боль которую я причиняю своему больному, когда под местной анестезией вскрываю ему абсцесс на бедре. И, наконец, ту боль, которую могут причинить все болезни мира этому итак «больному» человечеству.



Мой отец всегда уважал мое мнение, и никогда не баловал меня деньгами. На свой семнадцатый день рождения я получил от него единый проездной билет. Он вручил его мне со словами:
- Всегда оставайся, верен своим принципам, и не давай твоим амбициям брать верх над твоим рассудком.
За это я ему очень благодарен. И по сей день, я веду именно такой образ жизни.
Вернемся немного назад. Скажем так лет на тринадцать. Тогда мне было двадцать лет и я жил в общежитии который предоставлял наш университет. Мать хотела снять мне квартиру, но я настоял на общежитии.
Общежитие находилось не далеко о самого института, примерно в пяти минутах ходьбы.
 Два огромных восьми этажных здания, стоят рядом словно «близнецы». Больше о нашем общежитии мне сказать нечего. Каждый из вас был студентом. Мне не зачем говорить о том, что общежития делятся на женскую и мужскую половину. И как во всех общежитиях тут было полно парней страдающих сперматоксикозом. Тут же был и медицинский городок – коммунальные квартиры, где жили преподаватели, приехавшие в столицу, но еще не заработавшие на свой дом.
 В соседнем общежитии жили старшекурсники. А я жил в том, что по ближе к пентагону. Так мы его назвали, наш главный учебный корпус. Это было здание состоявшие из четырех восьми этажных зданий соединенных между собой боковыми стенами. И выглядело оно в виде Вашингтонского пентагона. Вот только вместо пяти углов, у него было их четыре. Объединившись, эти четыре здания внутри себя создавали как бы своего личного двора, где был фонтан. Вокруг которого были расставлены скамейки вместе с навесами. Здесь в жаркие дни мы скрывались от жары и лекций. Тут я сидел, читая книги и заучивая анатомию человека. Моими любимыми преподавателями стали, Синельников (Атлас по нормальной анатомии человека), Машковский (Лекарственные средства), Привис (Нормальная анатомия человека), Кукис (Клиническая фармакология), Циммерман ( Атлас по электрокардиография).
 Тут я поедал свой обед, который состоял из пары бутербродов с сыром и бутылки кока-колы. Тут я познакомился с моими друзьями. Это были Фицджеральд, Моэм, По, Кундера, Гессе, Селинджер ,Ремарк, и конечно же мой старый знакомый, дружище Хем. Читая ранние произведения Мураками, я понимал, что одиночество бывает не таким одиноким, если одинокий человек умеет правильно мыслить о своем одиночестве. И конечно в этом одиночестве было масса своих плюсов. Мысля так, я пытался не сойти с ума.


Мне было двадцать лет, и я учился на четвертом курсе, а это значило, что я прошел курс младшего медицинского персонала. А это в свою очередь значило, что даже если меня отчислили бы, я мог работать медбратом.
Тут же рядом находилось огромная клиника, состоявшая из четырнадцати корпусов. Каждый корпус был представлен восьмиэтажным зданием, в котором располагалось по 8 отделений. По отделению на этаж.

- Я бы хотел для себя ходить на ночные дежурства. Вы возьмете меня?
Мы стояли на лестничной площадке. В реанимацию не пускали никого из посторонних. Мне пришлось вызвать врача на лестничную площадку, сказав санитарке, что это очень важно.
Врач достал пачку Pine-а, вынул одну сигарету и нагнувшись прикурил от поддельного Zippo. Эффектно щелкнув зажигалкой, он закрыл ее и посмотрел на меня, морщась от дыма попавшего ему в глаза.

- Зачем тебе это? – спросил он меня, выдувая дым куда-то вверх.

- Я хочу получить опыт, который в будущем мне пригодится. Я хочу быть готовым к любой неожиданности, которая случится в моей практике….

- Да, да, да. – Он закрыл глаза и потер себе переносицу большим и указательным пальцем. – Тебя как зовут?

- Фарид.

- Вот скажи мне Фарид, зачем тебе это нужно? Почему именно реанимация? Ведь в нашей клинике есть куда интереснее отделения. Только теперь ответь мне правду, – он сделал затяжку и, задержав дыхание, стал рассматривать в тусклом свете лестничной площадки, свой заусенец.

- Мне интересна смерть.

- Смерть?

 Его глаза были похожи на глаза человека, который никогда в жизни не ложился спать. Они были глубоко посажены. Ямки под глазами можно было увидеть даже с далекого расстояния. Его тело напоминало вопросительный знак. Он был высок, но его сутулость уродовало его рост.

- Да, смерть.

- Как смерть?

Я был готов на все, ради того, чтобы попасть за эти двери.
 - Понимаете, меня интересует смерть в ее истинном виде. Мне не интересно смотреть на смерть стариков, которые умирают от естественных причин недостаточности своего организма, в своих теплых постелях. Меня интересует смерть, которая настигает людей в их привычной, обыденной жизни – неожиданно, внезапно, не спрашивая разрешения. Меня интересует смерть – наглая, стервозная, болезненная.

А потом я пришел в этот мир, из своих мыслей.



Конечно же, я этого всего не сказал. Сказал бы я это и моей карьере в медицине пришел бы конец.
А на самом деле я еще раз повторил ему, что мне очень хотелось бы набраться практике и опыта, пока я еще молод и шустр.

– Я хочу учится у мастеров, а не по книги, - сказал я ему красноречиво.
Он потушил сигарету о стену и бросил окурок на пол.



- Штат у нас укомплектован и на четверть ставки (ночные дежурства) я тебя взять не могу.

Но раз уж ты хочешь получить опыт, то ты будешь, приходит каждую пятницу в 15-30. Не забудь хирургическую форму и бахилы.
С этими словами он захлопнул дверь за собой. Порыв ветра от двери донес до моего носа запах спирта, хлорамина, пота и мочи.
Я стоял и смотрел на дверь с табличкой – БИНТ. Блок ИНтенсивной Терапии и реанимации

– БИНТ/реанимация.

***

Прошло четыре дня, и наступила пятница. Хотя для меня эти четыре дня казались целой вечностью во вселенной мгле.
Вечером я стал собираться на ночное дежурство. Уложил свою форму в целлофановый пакет. В другой положил сменную обувь.
Я знал, что ночью у меня пробудится голод, и поэтому решил приготовить себе кое какую еду. Я сходил на базар и купил немного баклажанов и немного репы.
Хотя у меня и была своя отдельная комната, но газовая плита была всего лишь одна на весь этаж.

В сковороду я положил нарезанную репу и стал медленно обжаривать ее с двух сторон. Масла я не добавил. Когда сахароза репы вышло на ее поверхность и она отвердела, я о ее выложил на тарелку. Затем в эту же сковороду Я налил в сковороду хлопкового масла и бросил шепотку соли, а также черного перца. Пока оно раскаливалось, я стал резать, заранее промытые, баклажаны круглыми дольками. Затем я положил их в сковороду. Тот сахар, который оставался на дне сковородки после репы, смешался с черным перцем и соком баклажанов, и стал давать запах, специфичен который был только запаху рая.

-
Если вы знаете, как пахнет рай, оставьте мне свой адрес. И я докажу вам, что вы до этого момента заблуждались.
-

Затем я выложил содержимое сковородки в пластиковую посуду и оставил остужаться на подоконник. Пока икра остужалась я спустился вниз и пошел к базарчику который находился неподалеку. Там я купил, у местного торговца, две горячие лепешки. Поднявшись в свою комнату, я закрыл остывшую икру крышкой и положил в пакет, где лежали лепешки. Я взял свою сумку - почтальонку, – в которой лежала моя хирургическая форма зеленого цвета и бахилы с маской. Собрав все эти вещи я пошел а первое дежурство в моей жизни.

Я позвонил в звонок реанимационного отделения. Минуту спустя послышались шаги и маленькое окошко, которое было в двери, открылось. Оттуда на меня смотрело пара узких, усталых, не выспавшихся глаз. Было не понятно, толи глаза были узкими от усталости, либо от природы. Глаза были подведены черным карандашом, но уже давно размазаны. Поэтому от карандаша оставался только намек, и от этого глаза выглядели еще более уставшими.

- Ты кто, - сказали на меня глаза женским голосом.

- Я практикант….студент, - ответил я немного помедлив.

- Ну и?

- Я разговаривал с заведующим, и он мне позволил приходить по пятницам..


- Его сейчас нет, приходи завтра.

- Но я должен был сегодня дежурить. Он мне разрешил и …

Окошко резко закрылось. Я стоял в негодовании и тупо смотрел на дверь с табличкой – БИНТ. Ровно тридцать секунд спустя послышалось как открывают шпингалет. Дверь открылась и в двери показалась кореянка в синих штанах, синей кофточке и в синем колпачке. Она была похоже на тридцатилетнею женщину, которая выглядит на все сорок.
Из отделения сразу же донесся запах духоты и пота вперемешку с испражнениями больных. Под кофточкой у нее явно нечего не было. Тело ее вспотела и ниже грудей у нее вычеркивалась тоненькая линия пота, которая пропитала ее хирургическую кофточку.

- Ну что, так и будешь стоять и смотреть на мои просвечивающие соски?
Я быстро опомнился и сразу же отвел глаза.

- Заходи. Следуй за мной.

Тут же у входа была раздевалка. Хотя раздевалкой ее можно было назвать с натяжкой. Эта было скорее кладовка переоборудованная в раздевалку. В раздевалке одновременно мог находится только один человек, вдвоем тут переодеваться было не возможно. Тут были шкафчики с навесными замками и вешалки.

- Вещи повесишь на вешалку, - она указала мне на вешалку и вышла.

Я снял всю одежду и остался в одних трусах. Не торопясь, я оделся в свою форму и повесил одежду на вешалку, как и велела мне медсестра.
Из раздевалки дверь вела в отделение. Перед моим взором появился длинный, серый коридор. Слабые лучи люминесцентные лампы еле отражались от пола, от пола, который был устлан мраморными плитами. Отделение было крайне спокойное и тихое. Изредка можно было услышать дыхание аппарата искусственной вентиляции легких и бибиканье Холтеровского монитора. Было ощущение, что эти звуки, хрипящего дыхание ИВЛ и этот экстрасистолический пульс монитора, являются дыханием и сердцебиением самого отделения. Да, у этого отделение было булькающие дыханием бронхоэктатика и экстрасистолическим пульс кардиомиопатика.

Запах отделения ни чуть не изменился с моего прошлого прихода, - когда я стоял у входной двери и это запах пробился через небольшую щель.

В длину коридор был примерно метров тридцать пять. В отделении было четыре медсестринских поста, ординаторская, столовая и масса палат. Были палаты интенсивной терапии, реанимации, бокс – палата, а также зал, где лежали самые тяжелые больные.
Считалось, что если больного заносят в зал, то уйти он оттуда сможет только ногами вперед.
Хотя были и исключительные случаи, когда больные с тяжелыми заболеваниями излечивались чудом и уходили из зала на своих двоих. Хотя про мою первую смерть нельзя было так сказать.

***
Моя первая смерть. Это женщина лет сорока. Она лежала в зале, с диагнозом синдром Лайелла. Это крайне тяжелое аллергическое заболевание, при котором весь слой эпидермиса сходит с человека как шкурка от персика, и вся кожа становится блестящий и мокнущий. При этом сопровождается массой осложнений, о которых вы наверняка не захотели бы узнать. Вам нужно лишь знать, что каждый раз, когда вы едите яйцо, апельсин, крабовые палочки, шоколад, грецкие орехи, курицу, баранье мясо, помидоры или выпили на кануне самый обычный цитрамон, и многое, многое, многое другое - то через несколько часов у вас может сойти кожа словно луковая шелуха. Так же быстро и так же без препятствия.

Сын этой женщины сказал мне, что она выпила таблетку цитрамона и через два часа у нее стала сходить кожа на лице. Когда ее привезли, в стационар вся кожа на спине и на конечностях уже было вне тела. Единственным, здоровым участком части тела была правая голень и стопа.
Когда я зашел в зал и прошел к койке этой женщины, то чуть не потерял рассудок.
Ее голова была похожа на кусок мяса, на которое положили шмат волос. Ее веки были оттекшими, из глаза, про которые теперь можно было назвать щели, вытекала гноевидная жидкость. Ноздри были изъязвлены и заполнены засохшим гноем. Рот ее был открыт и так же изъязвлен. Губы пересохли, и дыхание ее вырывалось из ее рта словно она пыталась донести до нас, что-то очень важное; она дышала со свистом и храпом.

 Она была полностью голая. Вся в примочках и бинтах. Из области ключицы торчал подключичный катетер, который был введен в подключичную вену. Это был единственный спаситель, ведь в другие вены попасть иглой человеку «без кожи» невозможно. Этот катетер и стал причиной ее гибели, но об этом попозже.


В ту ночь меня познакомили с медсестрой по имени Захро опа. Это была самая старшая медсестра в отделении. Ей было 39 лет. С виду ей можно было дать лет пятьдесят. Ее продолговатое лицо все было в морщинах. Волосы были аккуратно спрятаны под колпачком. Косметикой она почти не пользовалась, только изредка подводила глаза черным карандашом. Кожа на руках была сухая и дряблая. Ростом она была около 165 сантиметров. Но при всем ее физическом не совершенстве у нее была прекрасная душа и более прекрасные манеры общения.

- Здравствуй, меня зовут Захро.

- Фарид, - произнес я пытаясь получше разглядеть ее.

Как только я ее увидел, у меня в голове произошел некий сбой. Передо мной появилась картина того, как Роберт Редфорд моет волосы Мерил Стрип. Как назывался фильм, я уже не помню, но этот эпизод запомнился мне на всю жизнь. Фильм был про южную Африку. Я закрываю глаза и опять вспоминаю этот эпизод: «Мерил Стрип сидит на раскладном стуле, откинув назад намыленную голову. Оператор снимает с немного возвышенной позиции. Между Редфордом и ней сначала идет какой-то диалог, а затем Редфорд в желании помочь ей, берет кувшин с водой и начинает медленно лить воду ей на лоб. Ее глаза закрыты, голова окинута назад, и вода начинает течь со лба на темя, затем на затылок. На заднем фоне, на земле, появляется струя пенистой воды, которая течет по желобку ».

- А вот тут у нас процедурная, - продолжала объяснять мне Захро опа. Но я не слышал ее.

Я смотрел на нее, и передо мной сидела Мерил Стрип на раскладном стульчике с намыленными волосами и зеркально чистым лицом. Не знаю почему, но именно эта картина и этот эпизод вспыхнул у меня в голове. Наверное из за того, что я при просмотре этой ленты искренне был поражен величием южной Африки и красотой Мерил Стрип. Мне было 9 лет когда я впервые увидел эту ленту. За это время я сумел пересмотреть массу не менее интересных и не менее завораживающих лент. Однако именно этот эпизод остался в моей не твердой памяти.



Мы зашли в зал.

- Это зал, - сказала она шепотом. Тут нельзя было говорить громко, как и во всем отделении, но соблюдалось это правило только в зале. Как я уже говорил, здесь лежали только смертники. Люди надежд, на которых было очень мало. Тут лежали люди в ожидании своей смерти. А кто был без сознания, просто лежали и издавали непонятные звуки, напоминающие звуки дыхания – вдох, выдох. Койки стояли у длинной стены, в один длинный ряд. На противоположной стороне стены был широкие и высокие окна, которые мы открывали каждые полчаса, чтобы выветривать зал от запах мочи и пота, дерьма и гноя, спирта и фурациллина. Койки были разделены между собой ширмами.
В последней койке, в углу, лежала женщина с синдром Лайелла. Ее тело было покрыто краской Кастельяни (с виду это похоже на обычную марганцовку) и бинтами. Практически со всей ее кожи сошел поверхностный эпидермис, и места его схождения нагноились и изязвились. Поэтому на ее теле нельзя было, найди места для внутривенных инъекций, и поэтому ей был поставлен подключичный катетер. Как я уже говорил, этот катетер представляет из себя тоненькую прозрачную трубочку, которую вставляют в подключичную вену для того чтобы производить внутривенные вливания и инъекции.

В ту ночь меня поставили на помощь дежурной по залу, которую звали Садокат. Конечно же, слово помощь тут только в кавычках, так как я нечего не умел, и она меня обучала всем прелестям медсестринского дела. Она была младше меня на год, но выполняла все медсестринские мероприятия гораздо лучше любой другой медсестры. В семь вечера измерить температурящим больным температуру и сделать уколы антибиотика. До семи вечера сделать внутривенные вливания больным, у которых в их листе назначения записаны эти вливания. Также нужно было сверять графики клизм больным находящимся без сознания, - если больной без сознания не срал за последние двое суток, то клизма неизбежна. Также в реанимации есть больные, которым ходьба противопоказана, больные которые находятся в строгом постельном режиме, больные с декомпенсированной стадией цирроза печени. В таких случаях тебе приходится подносить судно и ждать пока он делает свое дело, помогать ему, поддерживать его тазовую часть тела, пока он делает свое дело, и подмывать его после этого. Больным, поступившим в без сознательном состоянии клизмы являются обязательным показанием, еще сюда включается обязательное катетеризация мочевого пузыря. С женщинами проблем в вопросе катетеризации никаких. Берешь катетер Нелатона, раздвигаешь большие и малые половые губы, находишь влагалище и сантиметром выше находишь отверстие уретры. Куда и вводишь катетер пока из него не появляется моча. Вот с мужчинами приходится сложнее.

Чтобы ввести мужчинам катетер, тебе нужно, чтобы половой член был немного эрегирован. Для этого тебе понадобится вазелин. Головку полового члена захватывают по венечной борозде с боков средним и безымянным пальцами левой руки (если вы правша, и наоборот если вы левша) и несколько натягивают кпереди так, чтобы складчатость слизистой мочеиспускательного канала. При этом указательным и большим пальцем той же руки слегка раздвигают наружное отверстие уретры. После антисептической обработки головки полового члена и наружного отверстия уретры катетер, смазанный стерильным вазелином или линиментом синтомицина, правой (левой, если вы левша) рукой проводят по уретре, перехватывая его пинцетом. После достижения препятствия нужно больного попросить, чтобы тот расслабился и подумал о чем нибудь приятном, если больной в бессознательном состоянии нужно омыть его наружные половые органы теплой водой. Все это нужно для того, чтобы наружный сфинктер приоткрылся, и катетер прошел дальше и достиг своей цели, то есть мочевого пузыря.

 Так вот, в мою первую ночь, когда я ставил свой первый мужской катетер, мужчине с геморрагическим инсультом, который лежал в зале, в то время как медбрат, который дежурил тут же – в зале - исправлял неполадки в подключичном катетере у женщины с синдромом Лайелла. Я стоял, нагнувшись, спиной к ним и лицом к члену этого инсультника, - никак не мог разобраться с этой эрекцией, точнее с ее установкой. И вот как только у него установилась небольшая эрекция, и я уже приоткрыл наружный ход уретры для того, чтобы ввести катетер, около меня пронесся медбрат, который стоял позади меня, и выбежал в коридор. Я обернулся и увидел ту женщину, ту с синдромом Лайелла. Она лежала и тщетно пыталась вдохнуть воздух. Ее ноздри раздулись, и рот выдавал мимику куклы, рот которой управляют, дергая за ниточки. Я стоял один в тишине ее дыхание, и пытался понять, что происходит. Казалась, прошла целая вечность, пока она, смотря на меня своими изязвившимися глазами и пыталась сказать мне, что она отходить в мир иной. За спиной послышались шаги и в следующий момент меня кто-то оттолкнул. Я ударился плечом о ручку кровати. Перед моим взором появились; врач с фонендоскопом в руке, Захро опа, и тот медбрат.

- Возьми мой фонендоскоп и измеряй ее давление с голени, БЕЗ ПЕРЕРЫВНО!!!- быстро и четко приказал мне тот врач, глядя на шприц и флакон адреналина в руке. – Быстро неси сюда дефибриллятор, - сказал он, обращаясь к шприцу, набирая адреналин, и медбрат тут же выбежал в коридор. Я взял в руки тонометр и установил его на голени женщины, быстро накачал манжету и стал выслушивать пульс, выпуская воздух. Нащупав пальцем, место на грудной клетке для введения иглы, врач ловким движением осуществил укол. Затем он потянул поршень шприца на себя и в шприце появилась алая кровь, это был признак того, что врач попал в левый желудочек сердца. После чего врач ввел содержимое шприца и начал непрямой массаж сердца. Затем он спросил у меня: - Как давление?
В наушниках фонендоскопа слышно было лишь его удары по сердцу. Как только он останавливался, звуки прекращались. Медсестра не прерывно нагнетала воздух больной через подушку Амбу (в честь автора придумавшего эту подушку). Тем временем прибыл медбрат, толкая дефибриллятор на колесиках, а за ним еще один врач реаниматолог.
Я ни на минуту не переставал выполнять свою обязанность в данной ситуации: нагнетал воздух в манжету и медленно спускал в надежде выслушать хоть намек на пульс и давление.
Второй врач включил дефибриллятор и намазал мазью грудь женщины. Эта мазь обеспечивает передачу электроимпульса в сердце, без нее ток просто будет жарить кожу и мышцы.

Разряд…

Еще…

Еще…

Врач осмотрел ее зрачки и рефлексы. Даже мне было все понятно, что все уже кончено. Мы пытались ее реанимировать в течение 35 минут, за это время ее кожа покрылась трупными пятнами. К искусственной вентиляции легких так и не пришлось прибегнуть, так как в этом паршивом отделении не было ни одного исправного аппарата, ни одной исправной интубационной трубки, ни одного исправного ларингоскопа, ни одного исправного врача.

Немного позже, когда родственникам было объяснено что это заболевание является крайне тяжелым, я понял что в ее смерти виновен ни кто иной как тот медбрат, который устранял неисправность в подключичном катетере.
Газовая эмболия легочной артерии – это и было причиной ее смерти. Когда медбрат исправлял закупорку катетера, он все время должен был проверять, не открылся ли клапан на катетере. Этот клапан нужен, для того чтобы воздух не прошел в подключичную вену. Если он туда попадет, дальше он пойдет в правое предсердие, откуда воздух попадет в правый желудочек и соответственно в легочную артерию, которая снабжает кровью легкие. Пузырь воздуха закупорил эту легочную артерию, и больная скончалась от острой дыхательной недостаточности. Выживаемость при этой ятрогенной патологии не превышает 10%.

Когда все разошлись, и я остался один со своим катетером, у меня возникло чувство отчужденности.
Вот Она смерть. Так бессмысленна и без компромиссна. Не важно как ты прожил жизнь, не важно, сколько детей ты родил, не имеет значение какого расположения, ты добился в обществе, не имеет значение, что ты пытался выглядеть как можно «лучше» в глазах своих родственников и близких. Все это чушь собачья, все это пустошь, все это лож. Все что ты не сделал за свою жизнь, все, что ты мог сделать за свою жизнь, не полагаясь на мнение других, все, что ты сделал для того чтобы после тебя осталось твое эхо, твое имя существующее после тебя – вот истина. А все остальное чушь. Все остальное может в один миг изменить не опытный медбрат, загнав тебе в вену 200кубический миллилитров воздуха.
Люди глупы и наивны. Люди думают, о том как их будут хоронить, где их будут хоронить, будут ли по ним проливать слезу, скажут ли за них хорошее слово после их смерти. Ведь человек рождается на этот мир не для того, чтобы готовится к смерти у думать о своей гордости и своих предубеждениях в последний миг. Мы здесь для того, чтобы рисковать и получать за свой риск результат, будь он плох или хорош. Что ты ответишь Им, когда обернешься назад, и посмотришь на свой жизненный путь, пройденный мыслями и предубеждениями твоих советчиков, твоих близких, которые якобы только ради твоего благо ставили тебя на путь истинный. О чем ты расскажешь Им, когда Они спросят тебя: - Чем ты рискнул ради своей жизни, ради своего спасения, ради того чтобы посмотреть назад и различить свои следы среди шести миллиардов следов, оставленных людьми на песках времени. Что сделал ты, чтобы доказать, что этот след твой? Смерть права всегда и не скроется от нее никто и ничто. Поэтому живи так, как подсказывает тебе твой здравый рассудок. Выбирай то, что говорит тебе твой ветер. Верь в то, во что хочешь верить САМ!

В ту ночь в отделении реанимации скончалось еще трое больных. И каждый раз у меня возникало именно такое чувство.
Утром, вернувшись в свою общагу, я открыл холодильник и вынул оттуда остаток жареных баклажан, которые я приготовил на кануне. Тот завтрак был самым вкусным из всех завтраков, которых я ел за свою жизнь. То утро было самым светлым и самым ярким утром за всю мою жизнь, хотя за окном и накрапывал дождь.


За мою не долгую медицинскую карьеру в моей практике было очень много смертных случаев, но после той ночи на многие вещи я стал смотреть совсем по-другому.