44. Бросок в Киев. На пороге главного изобретения

Параграф 44 из книги автора "Прозрение". Полностью с фото см.:
http://world.lib.ru/t/trahtenberg_r_m/gorodaigody-133.shtml

 Приехав из Москвы, я отказался от выполнения прежней темы. Мой руководитель не настаивал и дал мне полную свободу заниматься, как он выражался, – «дискретчиной».
 Через месяц я понял, что в своём институте нечего и мечтать сделать электронные блоки для экспериментов. В эти годы только-только появлялись транзисторы, они были так слабы, что «за нестабильность» их даже изгнали из военной техники.

 Я послал письмо Скурихину, моему бывшему руководителю дипломного проекта. Он когда-то говорил мне, что не согласен ограничить свою жизнь карьерой преподавателя и чувствует способности на нечто большее. К этому времени он уже, по протекции своих друзей Михайлова и Малиновского, работал в Киеве в создававшемся там Институте кибернетики.
 Владимир Ильич ответил довольно быстро. Он одобрял мои идеи и приглашал приезжать для сборки необходимой электроники. «Одно условие», – писал он. – «Привези с собой мотор, у нас ничего тяжёлого нет». Скурихин, как истый приводчик, был неравнодушен к моторам, и ему не терпелось показать своим молодым сотрудникам настоящую «железную» технику, ради которой, в конечном счете, и громоздят они компьютерные штучки.

 Это было здорово! Я выпросил в лаборатории самый малый мотор (килограмм на 30). На его вал посадил стальной диск с зубчиками и приспособил элемент из бывшей телефонной трубки так, чтобы зубчики диска оказывались против магнитиков телефона. Так получился датчик скорости, который выдавал импульсы при вращении вала. Строго столько импульсов – на сколько зубчиков повернулся вал. Всё это было собрано на двух порядочных стальных балках. Пришлось заказывать целый контейнер для пересылки этого груза, ибо его вес превышал допустимый для отправлений другого вида. Это было не очень дорого, но произошло никак не предвиденное.
 Служащий на железной дороге перед отправкой заглянул в контейнер, не заметил небольшого предмета на полу и, решив, что по ошибке отправляют пустой контейнер, приказал его загрузить грузом... в Ригу. После многих перипетий мотор всё-таки прибыл в Киев. А я уже вовсю действовал там.

 А всё-таки, так приятно и удобно сочинять на компьютере. Всё более укрепляюсь в крамольной мысли, которую уже высказывал выше (но в противоположном направлении), – будь у Льва Толстого компьютер, он не смог бы написать свои толстые романы. Раньше, когда я писал от руки или на пишмашинке, подходил, когда было время, и продолжал старания с того места, где остановился. Теперь не так. Легко «листаю» экран до нужной страницы. Вижу, здесь надо немного переделать, тут забыл важную деталь, в этом месте вспомнилось имя, эти куски текста надо поменять местами, добавить эпизод, ещё есть интересные соображения и... В результате проработал час и два, и три, но не продвинулся вдаль ни на строчку. Известно, что Толстому приходилось просить переписывать рукописи свою супругу, которой не являлась простая мысль о великой чести жить рядом с гением и помогать ему. Ей хотелось ещё и влиять на него. Вряд ли, легко ему было отважиться на новые переделки текстов. Говорил, что-то типа «хусима!» и двигал дальше.

 Когда берёшься за новое дело – обращаешь внимание на примеры. Так и при сочинительстве читаешь писателей и присматриваешься. Некоторые совсем неизвестные пишут так, что пальчики оближешь. Другие упорно претендуют на титул классика. Допустим А. Битов. Его тексты сложны. Нельзя читать расслабившись. Хотя известно, что "папы всякие нужны".
 Между прочим, совсем несложно писать по-умному. Для высоких интеллектуалов. Просто надо писать через слово. Чтобы было место для догадки читающего. Можно пропускать и два слова, оставляя каждое третье. Это ужасно уважают много о себе понимающие. Но для самых важных достаточно ставить лишь заголовки. Остальное каждый из них домыслит по своему вкусу. Или сделает вид.

 Но вернёмся в древний город Киев.
 Первым делом нужно было устроиться с жильём. Владимир Ильич, наконец, имел собственную симпатичную и бойкую секретаршу. Ему достаточно было мигнуть, чтобы она припомнила адрес женщины, которая убирала в отделе после работы и может меня поселить.

 Уборщица жила неподалёку, занимая вдвоём с мужем, рабочим кирпичного завода, половину впечатляющей величины новой двухэтажной виллы. Привыкшая к общению с директором института, квартиру которого она убирала в свободное время, хозяйка с важным видом встретила приезжего учёного и провела его на второй этаж.
 Комната была тесноватой, но чистой и тихой. Последнее было для меня самым важным – не помешают заниматься по вечерам. Цена тоже устраивала. Правда, заниматься вечерами особо не приходилось, так как притаскивался из института только к ночи, готовил себе на кухне рисовую кашу и пил чай с сухарями. Да, довольно скоро мой нежный желудок взбунтовался против случайной пищи украинского типа. Постоянные боли заставили меня вспомнить собственный метод щадящего питания. За ужином хозяйка обычно подсаживалась к столу и делилась со мной наболевшим.
 – Вот муж скильки годов робил, а квартиру дали только недавно. И запрещають
держать пару кабанчиков. А грошей мало. Вот у Глушкова уси стены в коврах. Работа у него гораздо легше, чем на кирпичном заводе, а получаеть намного больше. А прокурор построил сибе дом у три этажа. А директор кирпичного завода вкрал песок, его стали судить, так отнесли судье взятку и выпустили...
 Я вяло поддакивал, от чего хозяйка горячилась, приводила новые веские доказательства коррупции и вопиющих нарушений.
 – Но откуда вы это знаете? – спрашивал я, с трудом удерживая равновесие разговора.
 – Как откуда? В газете писали, да Марийка сама бачила! – возмущалась хозяйка.
 – Но ведь действительно в Киеве нельзя держать скотину. А работа директора Института академика Глушкова очень важна для страны, он один на весь мир такой, что может придумать вычислительные машины, и работает он с утра до ночи (я действительно слышал от Скурихина, что академик не бережёт себя и работает на износ). А Марийка – это слухи.
 К разговору подключался муж хозяйки. Он садился напротив, вдвигал ложку в тарелку дымящегося густого с большими кусками мяса жирного борща, запах которого растворял остатки моего терпения. Кушал он не спеша, внимательно, иногда поднимал от тарелки задумчивый взгляд, в котором возникало удивление при виде постороннего. И важно соглашался с жинкой.

 Да, я был беспартийным, но убежденным сторонником этой власти. После всего, что на себе испытала моя семья это необъяснимо. Но так оно было. Вообще-то, я привык, что в ивановских местах люди не жили так сытно и шикарно. И не роптали.
 Дело кончилось тем, что через несколько дней хозяйка сказала, что приезжает сын или сват, и комната им нужна самим. Я был несколько смущён своим неумением разъяснить правильные мысли представителям рабочего класса. К счастью, я уже успел осмотреться, нашел другую квартиру, поближе и с окнами в зацветающие яблони. Политикой с новой хозяйкой я уже не занимался.

 Но это был быт. Меня поглощала работа.
 Я застал удивительное время озарения людей словом КИБЕРНЕТИКА, придуманным американцем Норбертом Винером. Его простая мысль, что управление в живом организме, в обществе и в машине осуществляется по одним и тем же законам, вдруг засияла, как поразительное открытие. Все с удивлением оглядывались друг на друга – как это мы не догадывались до этого раньше? Чего же проще: как мозг по нервным волокнам управляет движением руки, так моя электронная плата по проводам командует вращением мотора.
 Эта, ставшая очевидной, идея несла, казалось, необъятный простор множеству проектов. Ведь так просто и увлекательно вдуматься в механизмы, которыми наделила тебя Природа.
 Например, обратить внимание, что температуры тела точно держится на уровне 36,6 градусов, а затем попытаться перенести это на регулятор температуры в комнате. Или разузнать, как держит организм давление крови, и так же построить регулятор давления в котле электростанции, и... так совсем без драки можно попасть в большие забияки. Даже самый серьёзный наш институт, где работали ведущие академики и сам Цыпкин, переименовали из ИАТ в ИТК (технической кибернетики). А украинская академия наук тоже, как всегда, захотела выделиться и построила гигантский ИК. И множество людей из научного и околонаучного мира ринулись по новой автостраде. Но странное дело, дорога эта оказалась короткой. Через десяток лет её асфальт зарос травкой, все вернулись на те пути, которые, было, влились в общее шоссе. Для спасения репутации ИТК переименовали в ИПУ (проблем управления). Сохранился, думаю, лишь Киевский институт Кибернетики.

 Но в 1960-м, когда я приехал в Киев, новый институт стремительно поднимался. Собственно, вошёл в строй ещё только ВЦ (Вычислительный центр). Здесь работало несколько больших ЭВМ (электронных вычислительных машин), больших – по тем временам, сейчас мой настольный компьютер намного сильнее, чем все они вместе взятые. Но уже молодой штат ВЦ поставил себе и с энтузиазмом решал дерзкие задачи.
 В 10 и 11 вечера ни одно окно четырехэтажного здания не было тёмным. Молодые инженеры моего возраста и мало отличавшиеся от них начальники трудились рядом. Самым солидным был замдиректора по снабжению. Солидным по возрасту, но не в привычном смысле этого слова. Работа шла так быстро, что не успевали завести кладовки и журналы для учёта. Дорогие детали сразу разбегались по отделам и столам. «Ребята» запросто заходили к главному по снабжению, выясняли, что купили, вернее – достали, и тут же разбирали это по карманам.

 Отдел кадров, по-моему, ещё не работал. Страшно было видеть, но эти зелёные начальники подбирали помощников из знакомых. И советовались «принять – не принять» не с партийными боссами, а только с такими же почти студентами. И ни от кого не скрывали это.

 На некоторое время меня поместили в кабинете замначальника отдела Иваненко. Он не обращал внимания на незваного гостя, хотя вначале спросил, не холодно ли мне от окна, которое он всегда держит открытым «чтобы мозг под кислородом лучше работал». По утрам ещё земля покрывалась инеем, но молодой ученый был на зависть морозоустойчивым. А я сильно мёрз, и проектировал свой блок. Однажды я оказался невольным свидетелем такого диалога.
 – Петро, ты знаешь такого Непейводку? – спрашивает зам своего подчиненного.
 – Немного, он учился в параллельной группе. Вроде, был парень неплохой и занимался прилично.
 – Как считаешь, стоит взять его в наш отдел?
 – Да ведь нам нужен человек для техники... спроси ещё Андрея, он его лучше знал.
 На следующее утро появлялся новенький, несколько коротких вопросов, в том числе об общежитии и возможности снять жильё, и... «завтра приходи, будешь сидеть первое время рядом с Андреем».
 С трудом удерживался я в позиции постороннего. Вот бы мне так жить и работать!

 Через недельку Скурихин ввёл меня в свою лабораторию, представил аспирантом из Иванова, который задумал применить «наши ЭВМ для управления своим мотором». Недавним студентам было интересно оказаться в роли учителей. Также они, после всех своих миниатюрных неподвижных штучек, с уважением смотрели на настоящий тяжелый мотор с загадочным зубчатым колесом, который, наконец, приехал и был установлен в центре комнаты на специальной подставке. В те времена серьёзной целью считалось создание управляющих вычислительных машин не для каких-то там расчётов, а для непосредственного управления крупными заводами-автоматами. Поэтому люди видели в моём деле прообраз их будущих великих свершений.

 Кстати, вождь всего заведения Глушков, был не просто известным математиком, но и партийным боссом и высоким чином в правительстве и Украинской академии наук. Несмотря на это, ходили слухи, что он слывёт в некоторых кругах кем-то вроде диссидента. Будто бы он предлагал полную ревизию государственного аппарата. Например, вместо судьи будет стоять неподкупная ЭВМ, которая оценит и сложит проступки обвиняемого, вычтет добрые дела и точно вычислит, сколько лет ему надо дать. Глушков также доказывал, что без ЭВМ социализм жить не сможет. Кто же способен точно сосчитать и вовремя дать указания, сколько добыть руды и построить заводов, чтобы выплавить ровно столько стали, чтобы её как раз хватило на все танки и самолёты для торжества коммунизма во всём мире. Понятно, что он смог пробить в Москве строительство крупнейшего института.

 В лаборатории все с интересом выслушали мой краткий рассказ о захватывающей перспективе полного и точного управления мотором.
 – Ведь если датчик выдаёт импульс при повороте вала на каждый зубчик колеса, то, считая счётчиком эти импульсы, можно управлять поворотом вала на любое заданное количество импульсов, то есть, на любой угол или заставить его крутиться на любой скорости без ошибки. До сих пор этого никто делать не умеет. И ключевым устройством для этого является электронный счётчик. Вот его-то, прежде всего, я и хочу построить с вашей помощью.
 В то время в автоматике с полупроводниками соперничали магнитные элементы.

 Ну, пожалуйста, не пугайся, дорогой мой читатель, этих нескольких технических терминов. Но ей-ей без этого не понять, почему я тратил время, терпел боли и полуголодное существование. Да и не будет ничего сложного. Совсем не требуется этих новых слов запоминать (хотя для кроссворда могут пригодиться). Мелькнут они в нашем рассказе и ладно.

 Так вот, вся электроника и автоматика, сюда входили и вычислительные машины, строилась или на полупроводниках-транзисторах, или на магнитных элементах – ферритах – этаких крохотных полужелезных колечках. Транзисторы были дороги, но быстро совершенствовались, из них можно было строить более умные схемы. Ферриты стоили копейки, были надёжны, как всё железное, но требовали тонкой работы для использования. Одни специалисты признавали будущее за транзисторами, другие – на смерть стояли за ферриты. И те, и другие лица мелькали в списках лауреатов государственных премий.
 В этой лаборатории работали со всеми типами элементов. Развернулся горячий спор по моему вопросу. Победило мнение, что счётчик следует делать на ферритах, тогда он будут дешевым и надёжным.

 На следующий день я взялся за освоение незнакомой техники. Работа была на грани ювелирного искусства. Колечко диаметром 3 миллиметра имело дырочку в 1,8 миллиметра. Нужно было умудриться, пропуская в крохотное отверстие тонкий изолированный провод, аккуратно намотать на колечке 3-4 обмотки, каждая по 20-30 витков. Не меньших трудов стоило зачистить и припаять кончики к специальным ножкам. Чтобы мой счётчик мог считать до 1000, пришлось размещать на плате 3 декады, т.е. 30 штук таких колечек. Колдовал ли Левша в Туле – достоверно неизвестно, а я, вот, определённо бился здесь, на окраине Киева. Сначала никак не удавалось так намотать провод, чтобы он не поцарапался об острые грани феррита. Постепенно всё же набил руку и навострил зрение. Научился делать эту работу довольно производительно и чисто.
 Какое же это было счастье, когда через 7 дней (я вёл специальный дневник) в моей декаде «забегала единица». На экране осциллографа сначала встала чёткая зелёная строчка с десятью столбиками – бегают все 10 единиц. Включаю цепь гашения, которая, по идее высекает все лишние единицы и... вот остался только один столбик. Есть деление на 10! Все ребята подходят, любуются картинкой на экране, поздравляют, удивляются, что добился результата так быстро.
 Ещё дней за десять я собрал всю намеченную схему. Конечно, не всё шло так торжественно. Иногда по непонятным причинам порядок перебежек импульсов в моих изделиях нарушался. Пришлось изобретать всякие меры защиты и автоматического восстановления точной работы счётчика.
 Наконец, я смог приступить к испытаниям блока на моторе. Удалось добиться стабилизации скорости вращения, но вся система работала неровно, со сбоями. Такой красивой картины, о которой мечтал, никак не получалось. Желудок не стимулировал мою работу, режим питания не удавалось выдерживать. Я понял, что главное сделал, получил в руки блок, который можно дальше совершенствовать дома.
 Скурихин был не слишком доволен. Он стоял за трудовой энтузиазм до победного конца и не слишком верил моим жалобам на здоровье. Тут уж Элла Николаевна (его жена и тоже бывшая наша преподавательница) вступилась за меня.
 Меня провожали подарками. Самыми дорогими были заводского изготовления элементы управляющей машины и запас всяческих деталей, которых не найти на родине. Работа в Киеве воодушевила меня и продвинула к воплощению мечты.

 К сожалению, посмотреть на славный град Киев не было ни времени, ни сил. В центре города удалось побывать всего несколько раз. Подивился виду с высоты на Днепр, старине Софийского собора, подобному плотине длиннющему зданию на Крещатике. Здесь я оказался свидетелем странного эпизода. К новому большому, красивому дому напротив подкатило такси, из него выскочил делового вида человек, он взбежал по широким ступеням и быстрыми шагами направился в открытый вестибюль. Внезапная преграда остановила его движение, зазвенело и посыпалось стекло... Через секунду удивленные прохожие увидели человека, который, покачиваясь и вытирая кровь со лба, стоял перед здоровенной дырой в толстой стеклянной стене, невидимым образом отделявшей, оказывается, фойе здания от улицы.
 Когда я собрался ехать домой полный разных в основном приятных впечатлений, начинался вечерний час пик. На остановке автобуса толпился народ. Подошел автобус, я оказался поблизости от открывшейся двери и хотел уже подняться, но какой-то парень сзади грубо отодвинул меня в сторону и полез в дверь. Я произнёс что-то вроде: «Эй, товарищ, нельзя ли полегче». Ко мне обернулось лицо, перекошенное крайней степенью ненависти. «Сейчас убью на месте», – выдавил он, задыхаясь. Я опешил, отошел, не понимая, почему мои слова так на него подействовали. Может потому, что они были произнесены по-русски?

 Между прочим, Скурихин делился впечатлениями о национальном вопросе в Институте. Например, нужно послать официальную бумагу в Москву. Он пишет её, естественно, по-русски, затем зовёт парня украинца, и тот переводит письмо на украинский. В Москве держат специального переводчика, чтобы вернуть документу читаемый вид. Ответ из русской столицы также приходит к нему в нечитаемом карикатурном виде. Но почему же «в карикатурном»?
 Каждый может убедиться самостоятельно, что многие слова на украинском понятны для русского уха, но имеют негативный оттенок слабоумия, варварства… Палка – дрючок, деньги – гроши, одежда – роба, любить – кохать, видеть – бачить и т.д. Это очевидное следствие исторической «дружбы» соседних народов. Когда украинец появлялся в русском селении, он со своим говором оказывался чужаком, неуважаемым элементом, и слова его становились предметом насмешек. Вообще продвижение по службе для русских было затруднено. Владимир Ильич, может быть, в шутку, в которой больше правды, исследовал свою фамилию и доказывал, что она украинско-татарского происхождения: Шкур-Хан.

 Вот и в нынешнее время мы наблюдаем, что Украина из первых вырвалась из ненавистного «союза» с Россией, и именно там кипят националистические страсти. Сегодня, некогда богатая чернозёмная Украина, стала голодной и раздираемой азартными лидерами. И пуляет ракетами по нашим пассажирским самолётам. И «устами» своих чиновников вместо соболезнования и извинений спешит откреститься «я – не я, и лошадь не моя».
 
 Теперь все знают, что Украина двинулась дальше по пути свободы, прошумела "оранжевая революция", приблизив страну к ценностям свободного мира.