Повести, которых не было. Повесть первая

 1
 Он открыл слипшиеся от сна глаза - с бетонного потолка, обделанного пластиком светло-синего цвета на него с насмешкой смотрела люминесцентная лампа дневного света. Смотрела двадцатый год подряд. Её колбообразная сердцевина, казалось, едовито ухмылялась под мутной оболочкой. Она его ненавидела - он так думал, потому что это взаимно. Он проклинал это место, плача по ночам в четырёх стенах этой комнаты в четыре с половиной квадратных метра, в детстве и, проглатывая обиду - сейчас. Железо-бетонные стены подавляли его сознание. Угнетали душу, неспособную в этих условиях найти покой. Когда слишком долго живёшь в местах подобных этому, то, со временем, уходишь в себя, замыкаешься в мире грёз и фантазий. Реальность перестаёт быть чем то повседневным, обычным. Время идёт, и ничего не происходит. Ничто не меняется, а только переходит в другое русло. Это, как переливать воду из одного сосуда в другой. Горьким воспоминаниям или депрессии просто некуда вылиться, ведь даже ветер, уносящий тревоги и напоминающий о том, что ты жив, не залетает сюда.
 Надо вставать... Он опустил ноги на холодный пол. Его сосед по комнате уже встал - кровать была заправлена, сам он отсутствовал. На стене висели электронные часы - зелёные цифры циферблата показывали 7:14 утра. Ему постель заправлять было не надо - он спал не накрываясь, по верх одеяла. Подойдя к зеркалу недалеко от входной двери, он надавил двумя пальцами правой руки на панель в стене - пластиковая перегородка с тихим жужжанием электромоторчика отъехала в сторону - и оттуда появилась раковина со скромным набором туалетных аксессуаров: кусок тёмно-зелёного глицеринового мыла, две зубные щётки, зубной порошок и два бритвенных станка. Хорошенько намылив лицо, он смыл мыльную пену водой и, во второй раз за сегодня открыв глаза, почувствовал неприятное жжение от попавшего в них мыла. Яростно схватив со спинки своей кровати полотенце, он насухо протёр глаза - жжение понемногу проходило. Его это злило - почему мыло попадает в глаза, вызывая тем самым неприятные ощущения? Причём оно попадает всегда - вне зависимости от того, как ты зажмуриваешься или насколько хорошо промываешь глаза водой. И ещё больше его злили последствия, которые он мог сейчас наблюдать, посмотрев в зеркало. Глаза стали красными, как у больного человека. Сосуды полопались, залив кровью пару белоснежных глазных яблок. Он опустил веки, сел на кровать и, обхватив ладонями нос, указательными пальцами начал массировать надбровные дуги. Почему он только проснулся, но уже чувствует себя уставшим? Приложил руку ко лбу - температуры вроде нет... Конечно же дело не в температуре - она в норме. И он знал это. Дело в этой комнате, ставшей для него камерой, в которой он заключён на пожизненный срок, и в том, что за ней. А за ней - люди, которые ненавидят его так же, как и эти стены, эта лампа над головой. Только они ещё хуже - эти хоть молчат - а те делают вид, что всё нормально, что так и должно быть. И всё время говорят о каких-то глупостях, что бы хоть как-то поддержать разговор. Говорят с тобой, даже если ты молчишь, пытаются что-то доказать, всё время улыбаются... Но он видит их глаза - а глаза не врут - в них высоковольтное напряжение. Лицемеры - самые страшные люди... Ему не хотелось снова видеть эти косые взгляды, слушать пустые разговоры и ощущать на своей шее клыки, скрывающиеся под лицемерной улыбкой, но боль в желудке напомнила о том, что человеку надо питаться. Он закончил утренние процедуры, почистив зубы и ещё раз взглянув в зеркало. Бриться он не стал - в отражении были видны следы раздражения от недавнего бритья. Пользовались мылом, потому как пену для бритья не выдавали. Пена для бритья - непозволительная роскошь в таком месте, как это. А ещё в зеркале можно было увидеть порядковый номер, нашитый на лёгкий, в обтяжку, комбинезон синего цвета, в котором ходили все, живущие здесь. Порядковый номер носил цифру 10. Надавив на панель в стене ещё раз - раковина автоматически задвинулась обратно и спряталась за пластиковой перегородкой - житель "Убежища №10" покинул свою комнату.
 2
 Едва переступив порог - дверь позади него, повинуясь несложному рельсовому механизму, закрылась - он направился к лифту. Проходя мимо бесчисленного количества таких же как и в его комнату дверей, он остановился у лифтовых створок и нажал ладонью на панель вызова. Всё это напоминало дурной часто повторяющийся сон, в котором ты заранее знаешь развитие сюжета. Только каждый раз сценарист твоего сознания что-то меняет, чтобы не было скучно снова и снова смотреть этот дурной часто повторяющийся сон. Створки стальных дверей разъехались, приглашая внутрь. На пластиковой панели справа от выхода распологалось три больших пронумерованных квадрата. Он надавил на второй - тот подсветился изнутри белым светом - и лифт с низким гулом начал плавно подниматься. Да, всего три этажа составляли свой собственный мир со своими правилами и своими жизненными ценностями. Но есть и другой мир - там на нулевом этаже - для которого нет кнопки и о котором все предпочитают молчать, потупив глаза и вспоминая, что у них есть какое-то срочное, неотложное дело. Это страшно. Действительно - какой-то дурной сон, ставший рельностью... Двери раскрылись, он вышел - коридор, поворот направо, ослепляющий свет люминесцентных ламп, ещё один коридор, холодный металлический пол, светло-синии стены, эхо каждого шага в ушах, синие костюмы, холодные взгляды, ещё поворот направо - и вот он в столовой.
 Отполированые шваброй уборщика полы, столики на четыре человека, стук ложек по дну металлических тарелок и запах приготовленной часом раньше еды. Из глубины зала доносились чьи-то голоса. Помещение было на половину пусто. Те, кто занимает важные посты (будь то охрана, распределение дополнительного продовольствия или медицина) уже позавтракали и несут дежурство. Остальные, либо, по примеру своих служащих односельчан, приняли утреннюю дозу белков, жиров и углеводов, либо только собираются это сделать.
 Он подошёл к длинной стойке, за которой суетился молодой повар, обслуживающий подходящих к нему людей. Последний совершал однообразные несложные операции по заполнению прокипячёной в хлоре миски манной кашей, наливанию в стакан (тоже металлический) дистиллированной воды и задаванию одного и того же вопроса:
--Масло положить?--в различных вариантах. Он менял эти два слова местами, то произносил только первое, то - только второе. И, несмотря на молодость, он уже был стариком. Движения его были вялыми, в них не ощущалась резвость и бодрость, присущая молодому организму, свой вопрос он задавал усталым тягучим тоном, как будто резину разжёвывал. Тяжело было смотреть на этого паренька, поэтому все старались как можно быстрее взять посуду с завтраком и удалиться за столик.
--Да,--сказал мужчина, стоявший первым в небольшой очереди и наблюдавший, как повар кладёт в его тарелку кусочек масла. "Масло" - как его все называли - это маргариновая масса, приготавливаемая в специальном приборе местными поварами. Это значительно облегчало условия хранения и затраты на производство. Сухие, порошкового типа, масла сначала разводили водой и, затем, заливали всё это в аппарат. Тот прогонял через полученную жидкость газообразный водород и - через некоторое время - так называемое "масло" было готово. Конечно, его твёрдый жирный вкус нельзя сравнить с мягким, нежно тающим во рту, вкусом настоящего сливочного масла. Но другого жители "Убежища№10" не знали и, поэтому, никто не жаловался.
 Очередь продвинулась на одного человека вперёд. Впереди повар наполнял тарелку девушки из отдела информации и наблюдения, за ней стояли двое парней, по спинам которых можно было предположить только то, что они тоже являются жителями "Убежища". Сзади встала в очередь Мария - местный библиотекарь.
--Привет, Квинт!--он обернулся. Перед ним стояла стройная красивая девушка примерно одного с ним возраста. Её обтянутое прорезиненным синим комбинезоном тело возбуждало, а лицо, лишённое очков в строгой тонкой оправе, казалось очень милым.
--Привет...--выдавил он хриплым от удивления голосом. На полуслове что-то попало в горло и звук оборвался, заставив выплюнуть второй слог отдельно. Это был первый человек, за исключением соседа по комнате и пресловутого повара, который что-то сказал ему за последние четыре дня. Четыре дня назад это был Дик Бергман, охранник складского помещения, который встретил его в лифте и, улыбнувшись, сказал весёлым, бодрым голосом:
--Привет, Квинт! Как дела? Хочешь, приходи завтра вечером в аудиторию. Доктор Лэндтон будет читать лекцию об особенностях ухода за растениями в условиях "Убежища"!--его простое, добродушное лицо парня с отличными оценками по физ-культуре сияло от радости и осознания важности завтрашнего дня. Неужели он всерьёз верил в это или только прикидывался, пытаясь произвести впечатление заботы о ближнем.--Пока, Квинт!
И он вышел из лифта и энергичной походкой направился в свою комнату, чтобы взять пару бутербродов и книжку и, затем, вернуться на дежурство. Ему всю ночь охранять дверь на склад. И, наверное, он предвкушал, как будет медленно наслаждаться бутербродами собственного приготовления с ингридиентами, заимствоваными, "по старой дружбе", у повара Сидо и читать недавно взятую в библиотеке книгу, рассказывающую об истории создания, устройстве и технических характеристиках "Убежища №10", благодаря которому он жив.
 А Квинт пошёл направо, в свою комнату, чтобы упасть на кровать и постараться как можно скорее заснуть, что у него получается крайне редко, и не просыпаться до утра следующего дня.
 И вот теперь, спустя четыре дня, к нему кто-то обратился и этот кто-то стояла и смотрела на него. Он стоял и смотрел на неё, держа в руках алюминивую ложку, взятую из специального отделения на длинной стойке. А все - стояли и смотрели на него. Даже повар, уставившись на Квинта парой уставших серых глаз, застыл с поварёшкой в руке. В улыбке Марии было ожидание, Квинт хотел что-то сказать, но... они все улыбаются ...не мог и злился на себя за это. Она поздоровалась с ним, это казалось таким искренним... они все говорят: "Привет, Квинт!" ...но все эти взгляды..., эта тишина... Хотелось развернуться и закричать что есть сил. Но сила, которая правит здесь, не даст ему сделать этого, как скованному цепями по рукам и ногам узнику эти цепи не дадут вздохнуть полной грудью и пойти туда, куда он захочет.
--Квинт! С тобой всё в порядке?--это был голос Марии. Он понял это, потому что кто, как ни она (которая минуту назад сказала: "Привет, Квинт!") могла сейчас говорить с ним, спрашивать о его самочувствии. Он медленно поднял голову - она всё так же стояла и смотрела на него. Улыбка исчезла с её лица - губы разомкнуты, глаза выражают тревогу.
--Да...--тихо произнёс он. Неведомая сила заставила его развернуться - впереди никого не было - и Квинт, вялыми, как во сне, движениями, продвинул тарелку с кружкой к повару. Посторонние взгляды ушли, либо вместе со своими хозяевами, либо с возросшим желанием побыстрее доесть завтрак и удалиться по своим псевдо-важным делам. Но один взгляд он ощущал на своей спине - взгляд Марии. И он боялся обернуться и увидеть его. Он чувствовал себя дерьмом.
--Положить?--долетел до него, пройдя многокилометровый путь по атакованному такими эмоциями, как удивление, любовь, отчуждение, страх, гнев и разочарование сознанию, вопрос повара.
--Да... Да! ДА! дА!--и ответ его громким эхом несколько раз повторился в голове. Над ней сгустились облака - предвестники бури.
Взяв наполненную поваром миску - странно, но она показалась тяжелее, чем обычно (может Сидо расщедрился и долил манки больше..., хотя это на него не похоже) - он поставил её на поднос, взятый со стопки. Кружку с водой поставил рядом. Взял поднос в руки и, повернувшись, с большим трудом заставил свои ноги сдвинуться с места - они как будто приросли к полу. Он приглядел ближайший свободный столик и направился к нему, но его качнуло, как обычно качает пьяных матроссов, вышедших "по маленькому" на палубу в десятибальный шторм. Ноги стали ватными, а туловище прикреплено к ногам хорошо смазанными шарнирами. Чудом удержав поднос - часть манной каши оказалась на его дне - Квинт дошёл до столика. Стул был кем-то заботливо забыт задвинут - он резко осел на его пластиковую основу, поставив поднос перед собой. Что, чёрт побери, со мной происходит. Он вяло поднял ложку, поставил её перпендикулярно тарелке и начал медленно, как рабочие мешают цемент в кадке, перемешивать растопленное масло с кашей. Взглянув из под лобья на тех, кто ещё завтракает Квинт опять увидел направленные на него, словно оружейные стволы, любопытные глаза, тут же прячущиеся под полы плаща. Чего вам надо..., как будто других дел нет. А какие могут быть дела у сотни человек, вынужденных проживать свою жизнь под километровой горой камня и метром стали, пришедшемся на огромную дверь в, собственно, "Убежище №10"? Они, как когда-то до них люди в деревнях, сёлах или группы людей, объединённых общими целями (компании, фирмы) и т.д., живут тем, что в свободное от работы время (а то и на оборот) перемывают косточки другим, делятся важными по их мнению открытиями, подслушанными разговорами, сплетничают, отпускают шуточки, трещащие по швам от обилия сарказма, а то и откровенно обзывают "за глаза"; обсуждают галстук Иванова, в котором он пришёл вчера на работу, пьяную выходку Петрова на банкете в прошлый четверг, а также бывшую жену Сидорова, с которой он развёлся год назад. У таких людей хорошая память, глубоко пустившая корни зависть и сильный длинный язык. Такой бы язык, да путане...
Завистливые люди, на равне с лицемерами - самые страшные люди...
Тарелка уплывала от ослабевшей руки; кисть тряслась, напряжённо пытаясь удержать в обмякших пальцах, ходуном ходившую, ложку. Веки тянуло вниз, как будто очень хотелось спать, но он насильно заставлял их подниматься. Кто-то схватил его за плечи, немного развернул - туловище охотно поплыло вслед за чьими-то руками. В ушах стоял невыносимый, разъедающий сознание гул. Подобный звук сопровождает картинку в телевизоре, сообщающую о профилактических работах на телеканале.
--Квинт! С тобой всё в порядке?--послышался далёкий голос. Вопрос казался очень знакомым, но кто его задавал - Квинт не узнал. Да это было и неважно... теперь. Свет выключили с плавной быстротой и последнее, что он услышал, был глухой звук его онемевшего тела, падающего со стула на пол. Но он этого не понял. Квинт! С тобой всё в порядке? Ты слышишь меня, Квинт? Квинт! О, боже... ПОЗОВИТЕ КТО-НИБУДЬ ВРАЧА! СКОРЕЕ!
 3
 Безмолвная тишина, эта тёмная пустота сменилась нарастающим откуда-то из далека непрерывным писком. Сначала это было похоже на отголоски прошлого, постепенно переходящего в настоящее. Невидимые токи прошли по цепям нервных окончаний - от пальцев ног, через тазобедренный сустав, кисти рук, предплечья - и наполнили тело энергией. По позвоночнику и шейным позвонкам они добрались до головного мозга - по мышцам прошла лёгкая судорога - и оживили глаза. Яркий белый свет ослепил едва открывшиеся веки, заставив их учащённо моргать. Картинка наполнилась непонятным пока смыслом, всё казалось аморфным, расплывчатым, когда мир повернулся на девяносто градусов и он понял, что лежит на боку. На просторном, выложенном большими кафельными плитками полу. Теперь он мог ощущать его пронизывающий холод. Это была столовая - воспоминания приходили не сразу. Вот стол, за которым сидел. Стул, сиротливо стоящий рядом, с которого упал. Он медленно поднялся - головокружение прекратилось, оставив место лёгкой слабости, закутавшей тело в своё прозрачное одеяло - и посмотрел на стол. Сколько времени он пролежал без сознания? Час, два, а может всего несколько минут? Ему это показалось вечностью. На столе стояла нетронутая миска с кашей, но есть уже не хотелось. Обернувшись вокруг себя Квинт не увидел никого. Все умерли... Эта мысль заставила улыбнуться. Он вышел из столовой и, завернув налево, пошёл прямо по коридору. Никаких взглядов, никаких притарных улыбок - только стук ботинок о металлическое покрытие, эхом разносящийся по коридорам и просачивающийся в самые отдалённые уголки и щели в панелях убежища. Надо было зайти в свою комнату, собрать вещи... Возможность, о которой так долго мечтал, оказалась такой реальной! Возможность начать жить! Жить настоящей жизнью - со всей её радостью и горечью, болью и надеждами. Ещё один поворот налево - в конце коридора закрытые створки лифта предлагали нажать на панель вызова. ...Но он был готов, по крайней мере - думал, что готов. Его совершенно не устраивала перспектива прожить здесь до глубокой старости - с большой вероятностью сойти с ума проживая - и умереть, бормоча под нос бредни старого умирающего маразматика. Квинт нажал на квадрат пластика - тот утонул в стене - механизмы на верху пришли в движение. Стальной трос начал поднимать массивную кабину. Этого не произойдёт... Он понял это сейчас. Мир больше не будет таким - он изменится для него... навсегда. Что бы не случилось...
 Практически в ту же секунду, когда створки раскрылись и он вошёл внутрь, раздался ещё один звук открывающейся двери и кто-то медленно начал приближаться. Эхо пары ног, идущих к нему из далека, постепенно становилось громче. Квинт быстро ударил по квадратику с цифрой три. Створки закрылись, обрубив коридор, растворившийся в звуке чьих-то шагов и трос тихо потянул лифт вместе с пассажиром наверх. Эхо это не остановило - оно стало лишь громче. Третий этаж - он выскочил из лифта - холодный пот-желе застыл на лице. Бегом по коридору несли его ноги, а шаг невидимки замедлялся, становясь всё неистовее в его собственных ушах. И когда дверь в его комнату открылась - реальность превратилась в сон, а сон - в реальность. Нет, не все умерли! По крайней мере один - выжил...
 4
--Здравствуй, Квинт,--доктор Лэндтон - человек шестидесяти двух лет с поседевшей местами бородой и умными глазами - смотрел на него сверху. Являясь доктором убежища и просто его многоуважаемым жителем он носил белый медицинский халат. В перерывах между лечением больных и профилактики здоровых, жалующихся на какие либо недомагания, Лэндтон, по совместительству, исполнял функции мудрого профессора, читая лекции об оптимизации жизни в убежище его жителям.
 Квинт слабо кивнул. Он лежал на своей кровати и она никогда ещё не казалась ему такой твёрдой. Может он просто этого не замечал? В любом случае...
--...померить тебе давление, взять кое-какие анализы на проверку. Тебе стало плохо утром в столовой. Помнишь?--Квинт кинул взгляд на зелёный циферблат настенных часов - 16:03.
--Я хотел проводить тебя в процедурный кабинет и сразу всё это сделать..., но ты был очень... возбуждён,--он осторожно выбирал слова--и я обещал зайти в четыре.
...границы растаяли, как кусок масла, которое им дают в столовой, на солнце в пустыне. В голове была каша. Память превратилась в растопленную жёлтую массу. Что же я там натворил? Он незаметил, как проговорил свою мысль вслух.
--Ты..., мягко говоря, сказал, что бы... от тебя отстали...--видя, что Квинт в замешательстве, доктор перевёл тему разговора.--Так, давай мне свою руку. Сейчас измерим твоё давление.
Он вытянул руку ладонью вверх..., медленно. Рой пчелиных мыслей жалил разум, недавая покоя. Почему это с ним происходит? Почему он смутно помнит, что было ...восемь часов назад, а некоторые эпизоды узнал только сейчас, со слов профессора? Доктор наложил пояс танометра чуть выше локтя - прямо поверх синего рукава комбинезона - закрепил липучкой и нажал на тёмный прямоугольник. Из пояса мгновенно выкачался воздух, создав давление. Предплечье сдавило механической силой - голова стала тяжёлой, Квинт, буквально, чувствовал, как натянулась кожа руки - прошло несколько секунд и сила эта отпустила его с той же быстротой, с которой мгновением раньше сковала невидимыми цепями. Ощущение лёгкости волной прошло по телу. Кровь отхлынула от висков и свободно зацеркулировала в правой руке. Стук собственного пульса в ушах прекратился. Электронный циферблат, закреплённый на поясе, высветил числа зелёного цвета - 110/70 - нормальное давление. Если оно отклонялось от нормы, цвет менялся на красный или жёлтый, что соответствовало высокому или низкому давлению. Всё, что казалось нормальным в этом чёртовом убежище, будь то настенные часы или табло танометра, было зелёного цвета. Ещё давным давно какой-то умник придумал, что этот цвет наиболее приятен человеческому глазу и подходит под его восприятие окружающего наилучшим образом. Но Квинт так не считал. Его тошнило от зелёного, восприятие окружающего было отравлено токсичными отходами больного общества, которые тоже имеют зелёный цвет, в "мире", который он не мог так называть без нездоровой улыбки на бледном, измученном ядом лице. Профессор снял с руки танометр, положил в докторскую сумку - белый чемодан из твёрдого пластика - и взял оттуда прибор для взятия крови из пальца.
--Сейчас я возьму у тебя кровь на анализ,--Квинт не успел возразить, как доктор взял его запястье, зафиксировал безымянный палец и ткнул в него прибором. Трёхмилиметровая игла прошла через кожу, доставив секундное неудобство, и тут же вышла - в прозрачной полости устройства была видна красная жидкость.
--Видишь, и ничего страшного,--доктор Лэндтон поставил прибор в специальное хранилище в своём чемодане.
Он посмотрел на свой палец - на подушечке виднелось маленькое отверстие, область которого покрывало пятно салатового цвета. Похоже, что это устройство оставило какой-то кровоостанавливающий препарат на пальце. Он перевёл взгляд на профессора - тот уже закрыл чемодан и собрался уходить.
--Я проверю кровь на компьютере и сообщу тебе результаты сегодня, ...хотя, если ничего страшного я там не обнаружу, ...зайди ко мне завтра, до обеда, хорошо?--Квинт кивнул - не так слабо, как, когда здоровался с доктором, но ещё не слишком уверенно.
--...Доктор Лэндтон,--последний повернулся и внимательно посмотрел ему в глаза.--мне неудобно... мне стыдно за то, что я сегодня наговорил в столовой, я не хотел... я не понимаю, что со мной произошло, я не помню...
--Ничего страшного, я думаю, что мы с этим справимся, ...а сейчас - отдыхай.
Он продолжил прерванный путь к выходу, но сделав шаг, видно, о чём то вспомнил, развернулся и спросил:
--Кстати, Сидо оставил тебе обеденную порцию, может попросить, чтобы тебе принесли?
--Нет, спасибо - я не голоден,--ответил Квинт. Забота и уверенный тон профессора его немного успокоили.
--Тогда обязательно поужинай - тебе нужно восстанавливать силы,--взгляд доктора ждал согласия.
--Хорошо...
Человек в синем комбинезоне с цифрой десять на спине вышел, довольный услышанным