Папа

Папа.
 Он очень здорово рисовал.
 И чертил быстро и красиво.
 Поэтому пил.
 Он был на третьем курсе, когда я родился. Нас надо было кормить, и он быстренько рисовал чертежи и курсовые половине балбесов своего курса, за пятерку и бутылку портвейна. Порой, качая кроватку ногой через сложный, самим сконструированный механизм, не отходя от чертежной доски. Когда мама уходила на танцы или дни рождения.
 Он здорово чертил.
 Прямая линия у него была прямой. От руки. От глаза – 35 миллиметров, 23, 29 – хочешь – проверяй линейкой. И круг был кругом.
 Я помню спор его с чужими дядьками и у пивного ларька. Диаметр круга 7,5 сантиметров. Они проверили циркулем. Папа заработал мне на мороженое, домой купил фарш и молоко. По лестнице на 4-й этаж я помогал ему подняться.
А зубы блестели белым и желтым. Во-первых, хоккей, во – вторых – гроза района в молодости и авторитет в годах.
 -«Сын, ну кто так бросает?! Дай клюшку!» – клюшка не достает ему до локтя, до ворот метров двадцать – от чужой синей линии – в шлем на воротах – раз!
 Шлем слетает, вращается на льду за воротами. А шайба падает, кружиться, и вкатывается в ворота. Все стонут и визжат – ДАДЬ КОСТЯ!!! Повтори!
 Он смотрит на меня и пытается показать всем фокус, который я уже знаю. После него шайбу не надо нести домой. Она уже там. Главное – чтобы форточка в каморке у кухни была открыта.
 До ворот 20, до дома ну пусть 35, ограждение «коробки» из мелкой сетки и открытая форточка на четвертом этаже. Он снимает перчатку и резко бьет.
 Ветка!!!.
 Звон. Тишина.
 Четкий мат от Бабы Зины.
 Её лицо в окне, и папа, давно уже стоящий за пределами льда и качающий головой…
 Он мог быть с Мальцевым и Харламовым. Но ломал колено. И остался их другом.
 Когда ЦСКА играло с «Молотом» мы болели за ЦСКА. И папа даже не скрывал этого на трибуне стадиона. И резко двигал рукой. Как плеткой, когда успокаивал того, кому это не нравилось. Он уже не дрался. И это было правильно.
 А после матча они пили пиво. А старый дядя тренер орал, что Костяру больше в раздевалку не пустит. А я дарил друзьям клюшки. ЭФСИ и КОНО, со смешными закорючками дядей Саши, Валеры, Володи и Бориса, А клюшку дяди Владика я не подарил никому. Она была треснута и похожа на зебру, часто испещренная черными полосками шайбовых следов.

 А в Москве он дружил со старым генералом.
 И мы часто останавливались по дороге на каникулы. А когда останавливались по дороге в беларусь, то всегда ночевали.
 Только не спали. Его друзья были такими интересными и смешными, что я слушал, сидя поближе к дверям балкона, или, если уж совсем накурили, то на балконе.
 Смешным был дядя, что Бумбараша играл, и «Ой мороз» часто просил. А папу просили порисовать, и он вечно рисовал фигурки, которые мне не показывали, но просто ржали все, передавая по-кругу.
 А под окнами балкона, наискосок, через дорогу стаяла церковь. Как у немцев в фильмах про войну. А утром я услыхал однажды, как трубил слон в зоопарке и спросил дядю Володю – он всегда трубит?
 А дядя Володя смеялся хрипло, что это «его живой будильник». И пел он тоже хрипло, я сначала думал, что это у папы дома так работает магнитофон, а оказалось, нет.
 Он так и пел, и говорил хрипловато. Особенно под утро, года уже напьются и напоются. Или когда наспорятся. А спорили они всегда. Когда не пели.
 А он даже не пел – так напрягалось горло, краснело, напухало даже, и по спине бегали мурашки, когда он рассказывал под звон струн, о том, как был самолётом, или как полз в разведке.
 Дед генерал ему говорил, что лучше так не рваться, а он тогда начинал про смешную тетку в цирке или зоосаде петь.
 А ещё они любили вспоминать, как они кино снимали, где с папой и познакомились. Как чуть не затянуло под плот, и как у них не получалось на конях ездить. А мне жутко нравилось сидеть и слушать, потому что они были взрослые.
 Их многие знали и любили. Но они были равные с папой и со мной разговаривали как с взрослым, даже красивая женщина, которая однажды разогнала их утром и вылила в рукомойник водку – сказала мне как взрослому – что хоть я бы им запретил столько пить-курить.
 Последний раз все они собрались во время Олимпиады.
 Но меня уже не было рядом с папой.
 А его не было рядом с нами тогда, когда мне это было очень-очень нужно.
 И ни бабушка, ни дядя, ни братья не могли его заменить.
 А мама – ну она и есть мама.

 О том что он умер я узнал лишь через 12 лет.
 О том КАК он умирал, я постарался не слышать.
 Сейчас ему могло быть 70.
 Но через 10 лет я стану старше его.