Победители

Пролог

 

Вечный Огонь погас. Он не горел уже несколько месяцев, и оттого Могила Неизвестного Солдата в городе Н*, пострадавшая недавно от вандалов, охотившихся за цветным металлом и отковырнувших от памятника несколько букв, внушала прохожим болезненное и горькое чувство, какое внушает обычно осквернённый, порушенный храм… Чувство пустоты и обиды. Вечный Огонь отключили за долги местной администрации, а та так и не изыскала средств, чтобы он загорелся вновь.

Какая-то древняя старуха положила две гвоздики на Могилу и утёрла слёзы.

- Потушили-таки Вечный Огонь… - прошептала она дрожащими губами и побрела своей дорогой.

А одна из газет резюмировала: «Вечный Огонь погашен за долги. Но как, отчего, за какие долги погасла наша память?»

Приближался май-месяц. И многие надеялись, что хотя бы ко Дню Победы чиновники опомнятся и найдут деньги, и Вечный Огонь загорится вновь. Но он не загорался…

 

1

 

…Тот весенний день 1944-го года выдался по-осеннему хмурым. Долгие дни шли дожди, а теперь нахлынули туманы, грозящие затруднить работу. Однако, пока вражеская траншея виделась довольно хорошо. Время от времени над ней возникали неосторожно поднятые головы «фрицев», и привычная рука тотчас нажимала на курок. Сейчас, на третьем году войны, никто бы уже не поверил, что Тихон Климов на первом задании не смог выстрелить, потому что немецкий солдат, в которого он целился, вдруг повернулся к нему лицом, и лицо это было таким юным, таким открытым… За ту «осечку» сержант Климов получил порцию отборной брани от старшины, который популярно объяснил ему, что «у врагов нет лиц», «враг – это мишень, а не человек» и под конец пригрозил трибуналом. А на следующий день Тихон получил письмо, из которого узнал, что в его дом угодила бомба: мать была в отсутствии и потому осталась жива, а сестра с двумя маленькими детьми погибла… Вот, после этого Климов всей душой осознал правоту старшины и с той поры никогда не давало осечки ни его сердце, ни рука, ни глаз.

Бац! – и ещё одной «мишенью» стало меньше. У врага лица нет. Враг должен быть уничтожен. Никакой иной правды Тихон Климов не знал...

 

- А теперь Тихон Фомич расскажет нам о своём славном пути, о героических и грозных днях войны! Прошу вас, Тихон Фомич! – голос прозвенел над самым его ухом.

Климов вздрогнул, точно очнувшись. Ах, да. Очередной Урок Мужества. Пожалуй, во всём городе не осталось школы, где бы он не выступал, не рассказывал о героическом прошлом… Раньше было проще. Дети интересовались, задавали вопросы… А теперь? Тихон Фомич напряжённо вглядывался в класс, впивался не утерявшими прежней зоркости глазами в каждое лицо. Искренне заинтересованных – человека три, включая собственного внука. Ещё один этот интерес старательно показывает. Распетушился! Глаза таращит. Славка про него рассказывал – учительский угодник, стукач и трус. Плевать он хотел на героическое прошлое! Надо перед учительницей показаться – вот, и всё. А остальные и вовсе скучают откровенно. Учительница, молоденькая совсем, не замечает, а Климов сразу отметил, кто шепчется, кто записочки передаёт, кто в тетрадке рожицы рисует. Они и слушать-то рассказа его не будут. Интересно, кто он для них? Седой старик, ещё крепкий, в парадной форме, со звездой героя на груди и целым иконостасом всевозможных медалей и орденов? Почти музейный экспонат… Вон, толстячок за третьей партой на сдержался – зевнул во весь рот. На пятой парте, у окна девочки шушукаются, смеются. А с другой стороны, у стены коротко стриженный парень хмурится и ухмыляется как-то нехорошо. На нём Климов задержал взгляд. Да-да, видел он уже такую ухмылку, и мысли этого «весельчака» легко читает…

 

…В автобусе было много народа. Климов крепко ухватился за поручень и стал привычно вглядываться в лица людей. Рядом с ним стояла средних лет женщина, очень усталая, держащая в руках две большие сумки. А неподалёку сидел молодой парень, «качок», в чёрной куртке с капюшоном. Женщина перехватила сумки и, кивнув на Тихона Фомича, обратилась к сидящему:

- Молодой человек, вы бы уступили место ветерану.

«Качок» поднял наглые глаза и ухмыльнулся:

- С какой ещё радости? Наши старички крепкие – постоят.

- Да как же вам не стыдно! – возмутилась женщина. – Он же войну прошёл. Он за нас, за вас воевал, а вы!

- Не знаю я, за что он там воевал. Это его дело! – парень повернулся к Климову. – Дед, скажи, ты за что воевал? За то, чтобы в нищете корячиться? За то, чтоб дети и внуки твои света белого не видели? Где твои ордена? Продал, пади? Не хрена было немцев останавливать! Глядишь, если б они нас тогда завоевали, то порядок бы навели, и жили бы мы нормально!

В автобусе поднялся возмущённый гул.

«Качок» поднялся и сказал громко, почти закричал:

- Дуракам нужен умный хозяин! Гитлер бы всех в чувства привёл! Повоевали? Хлебайте теперь!

- Сучонок, - прошипел Климов и со всей силой ударил подонка в ухо, отчего тот, не ожидавший от старика столь решительного отпора, оказался лежащим в проходе.

Женщина с сумками вскрикнула. Автобус остановился.

- Моя остановка, - сказал Тихон Фомич и, указав на место «качка», сказал женщине: - Садитесь. Тяжело вам ведь с такими-то баулами…

Климов вышел из автобуса и быстро сунул под язык таблетку валидола. Больнее всего были даже не сами оскорбления недоноска, но то, что он был прав, когда спросил об орденах. Часть своих боевых наград Тихон Фомич продал в начале девяностых, чтобы помочь семье дочери…

Когда автобус тронулся, пассажиры принялись оживлённо обсуждать случившийся инцидент. И лишь усталая женщина молчала. Внезапно она подняла голову и сказал резко:

- Как же вам не совестно, товарищи?

- А что такое? – не поняли пассажиры.

- А то, что этот мерзавец оскорблял ветерана войны, а в его лице всех, всех, кто воевал! А вы сидели и слушали! И ни одна… И никто… И ни у кого из вас, мужчины, не хватило смелости заставить его замолчать! Не хватило смелости сделать то, что сделал этот старик… И он вынужден был защищаться сам! Господи, да как же вам не совестно? Позор! Позор!

Женщина вышла на следующей остановке. «Качок» очухался и сел на своё место, отвернувшись к окну. Мужчина средних лет, наклонившись к своей соседке, шепнул, пожимая плечами:

- Что я, идиот, на рожон лезть? А, ну, как он бы меня ножом пырнул? У меня дети…

 

…Раздался звонок. Учительница поправила очки и встала из-за стола:

- Ну, вот, ребята, урок и закончился. Давайте поблагодарим Тихона Фомича за его интереснейший рассказ и за Победу!

Климов поднялся и, приняв из рук учительницы букет, расцеловал её в обе щёки и ушёл.

Одиннадцатый класс организованно вскочил из-за парт и лавиной выкатился в коридор.

Катя Варшавина подошла к Славке и сказала очень серьёзно:

- Твой дедушка очень интересно рассказывал. Моя бабушка тоже воевала. Медсестрой была. Но она рано умерла, и я почти её не помню. Ты знаешь, я написала стихи ко Дню Победы. Анне Михайловне они понравились.

- Дашь почитать? – улыбнулся Славка.

- Дам.

- Я выучу и деду прочту, - пообещал Славка.

Налетевший Валерка ударил его по плечу:

- Классный у тебя предок, старичок! Ты знаешь, я тут фильм смотрел про снайпера… Но он просто пацан в сравнении с твоим дедом! Это ж надо – столько голов! Слушай, может, мне в снайперы заделаться?

- А потом в киллеры, - криво усмехнулся проходивший мимо Миха.

- Ну, чего ты несёшь, дурак?

- Сам дурак. Киллеры-то с каждой головы хороший урожай получают в отличие от некоторых.

- Миха, ты куда-то шёл? Вот, и катись дальше, - сказал Славка, с трудом сдерживаясь.

- А ты деду пожалуйся. А лучше попроси, чтоб он тебя стрелять научил. Повзрослеешь – будешь «грины» рубить. Победители беспортошные, чем гордитесь?

- Заткнись! – крикнул Славка.

- А то что?

- Увидишь. Подожди меня.

- Где?

- Сам знаешь.

- ОК, - Миха усмехнулся и ушёл.

- Вот, гад! – сказал Валерка.

- Славик, ты что, драться с ним собираешься? – испугалась Катя.

- Катенька, ублюдков надо учить. Слов они не понимают.

- Слушай, старичок, Грин ведь отморозок. Он с собой может своих корешей привести. Тогда тебе не поздоровится.

- Что ты предлагаешь?

- Я с тобой пойду, - твёрдо сказал Валерка.

- Нет, тебе не стоит вмешиваться. И потом мы договорились один на один.

- Значит, вмешиваться или нет, я сам решу. У меня предки тоже воевали. Ты пойдёшь один. А я спрячусь неподалёку и, в случае, если Грин явится не один, то приду тебе на помощь.

- Ладно, замётано, - кивнул Славка и, уходя, подмигнул Кате: - Не забудь про стихи.

 

Тихон Фомич выключил телевизор и прислушался. Из ванны доносился шум. Климов осторожно прошёл по коридору и увидел внука в перепачканной грязью и кровью одежде, согнувшегося над раковиной и пытающегося остановить идущую из носа кровь.

- С кем на этот раз? – мрачно спросил Тихон Фомич.

- С одним подонком… Ты его видел. Он на пятой парте один сидел…

- Неприятный тип с противной ухмылкой?

- Он!

- Что выясняли?

- Дед, это наши дела.

- А всё-таки?

- Этот подонок тусуется с бритоголовыми. Они там все долбанутые. Представляешь, пришли к выводу, что они, по типу, истинные арийцы! Ты его рожу видел? Ариец! Считают себя избранными и поклоняются Гитлеру. Ну, вот, понимаешь, не сошлись в убеждениях. Решили выяснить.

- И кто победил?

- Дед, о чём ты спрашиваешь? Я ведь твой внук! Победа осталась за нами! Он теперь ещё долго в себя приходить будет… Я ему навалял, будь здоров!

- Правильно сделал, - Климов присел на край ванны. – У тебя-то все кости целы?

- Все. Так, царапины. Ты матери только не говори ничего, ладно? Я сейчас переоденусь и пойду к Валерке. Поживу у него пару дней. У него родители на дачу уехали. Ты маме так и скажи. Мол, у Валерки родители уехали, и мы решили немного повеселиться на свободе. Скажешь?

- Хорошо. Мать и впрямь не стоит волновать. Только ты уж будь осторожнее.

- Ничего, дед! Мы ж с тобой победители! – улыбнулся Славка разбитыми губами.

Климов похлопал внука по плечу, погладил по голове.

- Ну, собирайся, победитель. Скоро мать придёт! – сказал он.

 

 

2

 

- Купы памидор! Сотчный, спэлый! – крикнул торговец, подскочив к Сергею и чуть ли не хватая его за рукав.

Сергей отстранился и мрачно взглянул на торговца.

- Я помидоры не ем, - произнёс он.

- Пачему, дорогой? Что, дэнэг нэт?

- Не твоё дело, - процедил Сергей и свернул в другой ряд рынка.

Солнце, несмотря на то, что весна, по сути, началась лишь пару недель назад, как всегда, некалендарно, припекало немилосердно, а в воздухе стояли клубы пыли, давно не прибиваемой дождями. Отовсюду доносились гортанные вопли торговцев и, стоило лишь на секунду остановить взгляд на их товаре, как они уже бросались навстречу, точно в атаку, и едва ли не насильно старались всучить свой товар. Так, один из них, схватив под локоть проходившую девушку, тащил её к своей палатке, уговаривая примерить туфли, «прямо по её ноге!». Девушка вырвалась, и Сергей услышал, как, проходя мимо него, она бурчала под нос:

- Принесла нелёгкая… Ишь понаехали! Достали.

Сергей протискивался между толпящимися покупателями, морщась от непрерывного шума, галдежа, криков. «Шаурма, чебурэки!» «Зэлэн, покупайтэ зэлэн!»

«И зачем же так вопить? Здесь же не восточный базар, а Россия. Неужели трудно соблюдать элементарные нормы уважения по отношению к стране, в которой живёте и работаете? – сердился Сергей. – Хотя зачем? Рынок под Мамедом… Хозяева, их мать…»

Негодовать у отставного майора российской армии Сергея Назарова были весьма веские причины. Когда в середине девяностых его турнули из рядов вооружённых сил, не предоставив ни квартиры, ни какого-либо места «на гражданке», Сергей долгое время перебивался случайными заработками. Работал грузчиком, таксистом, сторожем – всего и не перечислить! Однако, денег не хватало катастрофически. Последней каплей стало для Назарова известие о том, что его тесть, ветеран войны, продал часть своих наград, чтобы помочь дочери и внуку, а, значит, и ему, Сергею… Такого положения, положения фактического нахлебника на шее жены и её отца, отставной майор вынести не мог никак и, оставив гордость, руководствуясь единственным принципом «не до жиру – быть бы живу», отправился искать себе места на рынке. Один из торговцев, Рустам, державший несколько палаток, взял Сергея в качестве продавца овощей в одной из них. Однако, торговать Назарову пришлось недолго. Выяснилось, что овощи хитрые торговцы за бесценок скупали в близлежащих сёлах, не допуская на рынок самих садоводов, а затем продавали втридорога. Это возмутило Назарова до крайности, но, вспомнив о семье, он смирился.

Однажды беспризорный мальчишка украл с прилавка соседа Сергея, Ильхама, большую дыню. Торговец истошно завопил и кинулся в погоню. Догнав мальчишку, Ильхам отобрал у него дыню и несколько раз ударил его. Сергей не удержался и, оставив товар, набросился на торговца:

- Ты что ж, сволочь, делаешь? Ты здесь жируешь, а пацану с голоду подыхать прикажешь?

- Заткнись, - огрызнулся Ильхам. – А не то скажу Рустаму – он тебя враз отсюда выкинет.

- Что ты сказал? Запомни, мразь, мои предки здесь жили века. Я здесь хозяин! А не вы! Езжайте, откуда приехали, и там командуйте!

За время этой беседы мальчишка успел схватить дыню и убежать. Заметив это, Ильхам обозлился ещё больше:

- Что, «ать-два», надоело работать? Так мы тебе поможем! – усмехнулся он и ушёл.

В тот же день Сергей своего места лишился, о чём, впрочем, и не сожалел бы, если бы не острое чувство вины перед близкими за то, что не умеет быть добытчиком.

Впрочем, работа для Назарова вскоре нашлась. В городе началась компания по выборам мэра. Борьба развернулась между ставленником прежнего градоначальника Саввой Михайловичем Рукогреевым и лидером местной организации «Национальный Фронт», в которую входил и региональный Воинский Союз, членом которого являлся Сергей. В рамках предвыборной кампании «Национальный Фронт» проводил акцию по возвращению ветеранам Войны боевых наград, которые многие их них были вынуждены продать. Герою Советского Союза, Тихону Фомичу Климову выкупленные ордена и медали вручил лично кандидат в мэры, лидер «Национального Фронта», Александр Павлович Кожедубов. Тогда-то Назаров и попал в его поле зрения. Вскоре Александр Павлович пригласил его к себе и предложил стать своим помощником по работе с военными. Сергей согласился, почти не раздумывая…

С той поры прошло четыре года. Прошлые Выборы Кожедубов проиграл, совсем немного уступив своему сопернику, и теперь готовился взять реванш, имея все шансы для победы и уверенно лидируя по всем опросам общественного мнения. За это время Сергей стал одним из ближайших соратников Александра Павловича и его личным другом…

Солнце пекло всё жарче, а людей становилось всё больше. Наконец, Назаров остановился напротив палатки джинсовой одежды. Продавщица радостно поднялась ему навстречу.

- Здравствуй, Ксюша, - обратился к ней Сергей. – Ну, как живёшь?

- Здравствуй. Хорошо, что ты пришёл… - Ксения не успела закончить. Подошедший «хозяин» поманил её к себе и, отведя за угол, начал что-то говорить вполголоса, но очень раздражённо, сопровождая свою речь бурной жестикуляцией. Последние слова были сказаны довольно громко, и Назаров расслышал их: «Запомни: два дня! Если нет, пожалеешь! Подумай о дочери!»

Ксения вернулась раскрасневшаяся, и Сергей заметил, что руки у неё дрожат. Закурив, он сказал:

- Рассказывай, Ксюша.

- Денег они требуют с меня. Юрка мой в прошлом месяце под машину угодил, деньги на операцию нужны были.

- И ты что – взяла у Мираба?! – поразился Сергей.

- Взяла! Он обещал, что в течение года будет из моей выручки вычитать, и так я долг покрою. А теперь говорит, что деньги срочно нужны ему! Только он врёт! Люську он мою заприметил. Сказал, если денег не вернёшь, так дочь возьмём. Серёжа, что мне делать? – Ксения заплакала.

- Не реви, - отозвался Назаров. – Ты ко мне не могла прийти, когда деньги понадобились?

- А у тебя есть они?!

- Нашли бы! Сколько ты им должна?

- Три тысячи… И проценты ещё… Два дня сроку… - прошептала Ксения.

- Я со своими поговорю – что-нибудь придумаем. Не волнуйся. А с рынка тебе лучше уйти будет.

- Спасибо тебе, Серёжа.

- Пока не за что, - Сергей развернулся и быстро пошагал прочь с рынка, энергично расталкивая прохожих. Решение в его голове уже созрело: раздобыть деньги и отправиться к Мирабу самому – вернуть долг и заодно конкретно пояснить, что за Ксюшу и её детей найдётся кому вступиться. Дожили же! Со всякой мразью договариваться приходится. А в милицию не суйся! Самого же ещё и посадят. Полковник Дасаев своих земляков в обиду не даст…

У входа на рынок Назаров застал картину невообразимую. Инвалиды локальных войн просили… подаяния. Их было восемь человек: среди них калеки без ног или без рук. Одетые в камуфляж они пели военные песни, двое играли на гитарах. Перед ними стоял плакат, на котором был начертан призыв оказать помощь инвалидам афганской и чеченских войн, на нём же номера банковских реквизитов, на которые можно перечислить средства на эти цели… Организована акция комитетом ветеранов данных войн. Тут же стоял и ящик для денег. И – подавали! Сергей остановился и с болью поглядел на это действо, на снующий мимо люд, стараясь предугадать, кто подаст, а кто пройдёт мимо. Публика была самая разношёрстная. Во-первых, бомжи, собравшиеся отовсюду. Они плясали, подпевали, некоторые пытались завести с солдатами разговор. Тут же какой-то панк, с гребешком на голове, в кожаном костюме и шнурованных сапогах, сильно пьяный, устроил какие-то дикие скачки. Подошёл пьянчуга, сунул в ящик деньги, сел рядом, подозвал лохматого бродячего пса и так и сидел. Позже он ещё с нескольких раз клал в ящик деньги, пока, кажется, не опустошил свои карманы полностью. Две бабы из той же категории долго шарили по карманам. Одна положила десятку, другая – семьдесят рублей (!), всё, что нашла. Последняя долго что-то рассказывала, просила спеть какую-то песню, плакала… Старик-ветеран долго глядел на эту картину, вздохнул и ушёл восвояси, так ничего и не дав. Чаще всего подавали женщины уже пожилые, матери. Особенно поразила Назарова крохотная ветхая старушка, в стареньком пальтишке, которая дрожащими руками достала из своего обтрёпанного, тоненького кошелька десять рублей и со слезами положила их в ящик. Очень часто молодые родители посылали положить деньги маленьких детей, которые разглядывали с интересом тех, кому подавали. Нищие, старики и дети, подающие солдатам – зрелище непредставимоё, вопиющее, страшное! Проходившая девчонка, накрашенная, модная, пьющая холодное пиво из банки, остановилась в недоумении. Послушала песню. Допила пиво, поставила баночку рядом, пошарила по всем карманам - в одном из них обнаружилась горсть мелочи - положила в ящик. Другие её сверстницы прошли мимо. С рынка вышел грузный, запыхавшийся мужик с четырьмя большими сумками – по две в каждой руке, увидел происходящее, кинул сумки на землю и, оставив их так лежать, пошёл прямо к солдатикам. Долго разговаривал с ними о чём-то, вспоминал, что он – бывший пожарный, купил у них несколько кассет с песнями, затем подобрал свои сумки и ушёл. Подъехала дорогая иномарка из неё выбралась тучная матрона, дорого одетая, которую Назаров окрестил «купчихой», прочитала плакат и неожиданно пожертвовала полтинник. Торговка журналами, продав очередной, отдала вырученные деньги… Сергей выгреб из кармана имевшиеся деньги и положил их в ящик. Что мог он сделать ещё? А ведь, сложись жизнь немного иначе, мог бы и он стоять так… Сердце отставного майора обливалось кровью. Не в силах больше видеть эту чудовищную картину, он ушёл. А песни сменяли одна другую, грустные, проникновенные, щемящие, которым хотелось подпевать…

 

Капитан Дегунин вытянулся на нарах и уставился в потолок. Очередное заседание Суда окончилось ничем, как и прежние. Не явился свидетель обвинения, и заседание отложили… Опять! Затягивают процесс. Конечно, им его надо затягивать! Всенепременно. Нет у них никаких весомых доказательств его вины, кроме голословных обвинений нескольких так называемых свидетелей и личного мнения полковника Дасаева. А выпускать капитана из СИЗО совсем не хочется. Значит, надо тянуть время. Правда, вердикт всё равно, вероятно, будет такой, какой им нужен. Полковник в хороших отношениях с мэром, а мэр странным образом влияет на беспристрастность Суда. Неотвязно гудела в голове Дегунина одна и та же песня, точнее даже, две строчки из неё:

«Связанные одной целью,

Скованные одной цепью…»

Верно, все повязаны! Рука руку моет. Замкнутый круг… У здания Суда, правда, собрался сегодня пикет его сторонников, требующих освобождения капитана из-под стражи. Старый друг, Серёга Назаров, пришёл. Некоторые даже иконы принесли. Это поддерживало – значит, всё-таки не один – от этой мысли делалось несколько легче. Только на Суд эти пикеты вряд ли подействуют…

Дегунин повернулся на бок. Не так давно он горевал о том, что нет у него ни жены, ни детей, ни иных родственников. А здесь вдруг подумал – какое счастье, что нет! А если б были? Ведь с ума можно было бы сойти от тревоги за их судьбу! За то, что им могут отомстить, а он не в силах их защитить… Но никого нет. И угроза есть лишь ему одному, его жизни, его свободе – а это можно пережить. Впрочем, не угроза колонии более всего мучила капитана, а то, что бандиты-наркоторговцы, которых он столько времени выслеживал (и выследил же!) останутся на свободе и будут продолжать свой бизнес… А он будет сидеть за то, что, якобы, подбросил этим законопослушным гражданам «наркоту», о чём они свидетельствуют теперь в Суде. Всего-то и нужно было «хозяину» рынка, Алиму Мамедову, Мамеду, как звали его в определённых кругах, позвонить начальнику местной милиции Дасаеву, чтобы всё разом встало с ног на голову, и преступники оказались жертвами, а капитан Дегунин – «оборотнем в погонах». Эх, мама-Россия, куда ж ты катишься..?

 

Обрушенные стены старого склада, разукрашенные современной «наскальной живописью», послужили отличным фоном для проводимого мероприятия.

- Хайль! – взревело хором два десятка голосов, и два десятка рук вскинулось вверх.

Так «Братья-Арийцы» приветствовали своего руководителя. Сердце Михи горячо забилось от ощущения своей значимости, важности их общего дела и веры в него. Разом исчезла вся прежняя, «несознательная» жизнь, пустая, глупая, где он не нужен был никому, даже родной матери.

Отец Михи ушёл от матери, когда ему было два года, и уехал в другой город. Мать целыми днями работала, иногда приводила в дом сожителей, которые, в большинстве своём, много пили и, в конечном итоге, приучили пить и её… Иногда попойки продолжались по несколько суток, и всё это время Миха сидел в другой комнате, слушая пьяных хохот матери и её приятелей. Сам он первый раз выпил водки в одиннадцать лет, тогда же закурил и первую сигарету. В школе Миха учился скверно, часто прогуливал занятия. Когда матери не было дома, он сидел у неё в комнате и смотрел идущие по телевизору боевики, представляя себя на месте разбирающихся со всеми «крутых парней». Вечером мать возвращалась. Зачастую не одна. Тогда Миха уходил из дома. Домой он мог не возвращаться долго – ночевать на вокзалах, в парках, а то и в милиции. Мать к отсутствию сына относилась равнодушно. Вскоре Миха подружился с компанией таких же «трудных подростков», как и он сам. Пили с ними пиво, потом, разгорячившись, ломали всё, что попадалось под руку… Когда мать была трезва, то часто плакала, проклинала отца, соседей – всё на свете. Из пьяных же разговоров за столом, слышанных из соседней комнаты, Миха узнал, что «русским в России места нет», что «понаехали сволочи черномазые, и теперь нам работать негде» и т.д. Однажды Миха с приятелями разбили витрину дорогого магазина, обозлившись именно на его роскошь, режущую глаз среди окружающей нищеты и почти оскорбляющую, и за то, что хозяином его был какой-то кавказец… Приехавшая милиция успела задержать одного только Миху. Посадили в КПЗ, пригрозили матери сроком за хулиганство и намекнули, что «можно договориться». Мать хотя и пила в последнее время беспробудно, сына в обиду решила не давать и каким-то чудом взятку наскребла. Когда Миха через несколько дней покинул казённые стены, на улице к нему подошёл высокий мужчина, крепкого телосложения, похожий на культуриста. Это был Бык. Новый знакомый предложил парню приходить к нему в клуб – заниматься боевыми искусствами. Бесплатно! По окончании второго занятия, Бык завёл со своими учениками интересную беседу, из которой Миха узнал всё то, что так долго накапливалось в его собственной душе, но никак не могло собраться в единую связную идею. Оказывается, есть раса господ, избранных, и им дозволено то, что недозволенно всем прочим, «рабам», низшему сорту людей. Бык присовокупил ещё, что череп у Михи явно арийский, из чего следует, что он – из расы господ. Потом было несколько брошюр с конспектами из Гитлера и других идеологов фашизма. Идеология, которую проповедовал Бык, так восхитила Миху, что он готов был пойти за своим «гуру» на край света. Так создалась небольшая группа, названная условно «Братья-Арийцы», в которую вошли два десятка пацанов вроде Михи. Их обучали боевым искусствам, а заодно «идеологии». Только здесь Миха ощутил себя Человеком, «истинным арийцем», почувствовал гордость за себя, почувствовал, что он Господин, а не ненужный никому выкидыш природы, и это осознание опьяняло его!

Бык наполнил каску немецкого солдата водкой, и каждый из «арийцев», облачённых в чёрные рубашки, отхлебнул из неё несколько глотков. Это был своеобразный обряд причастия… Бык зажёг факел и вскинул руку:

- Хайль!

И вновь два десятка рук вскинулось в ответ.

- Братья, скоро придёт время для действия! – объявил Бык. – Будьте же готовы к тому! И помните - мы господа, а они рабы! Теперь же расходитесь и ждите!

- Хайль! – хором выкрикнули молодые «арийцы» и стали расходиться.

Когда «ученики» скрылись, Бык потушил факел. Из неприметной ниши выбрался человек с камерой на плече.

- Всё снял? – спросил Бык.

- Так точно.

- Плёнку отнесёшь на телевидение. Пусть покажут с нужным нам комментарием. Пусть попугают общественность.

- Всё сделаем в лучшем виде, не беспокойтесь, - кивнул оператор.

 

Клавдия открыла духовку и извлекла из неё противень с курицей.

- Славка! Помогай на стол накрывать! – крикнула она.

- Наконец-то, - обрадовался мигом явившийся Славка и, подхватив тарелку с салатом, понёс её в комнату.

Клавдия опустилась на стул. Сегодня был праздник, День Победы, но ей отчего-то было грустно. Сказывалась усталость после дежурства, да ещё и вчерашний случай в магазине… Одна из продавщиц, у которой она очень долго выбирала яблоки, прошипела ей вслед, видимо, обманувшись смуглостью и чернявостью Клавдии, точной копии своей покойной матери, донской казачки: «Понаехали тут, чёрные… Ещё разбираются!» Сказано это было очень тихо, но Клавдия услышала и поспешила уйти. Ни мужу, ни, тем более, отцу, ветерану, ничего об этом она не сказала. Зачем портить праздник?

- Мать, я всё отнёс. Дед с отцом уже ждут. Ты чего такая? – спросил Славка, встав в дверях.

- Ничего, просто устала с дежурства, - улыбнулась Клавдия. – Идём!

Когда вся семья села за стол, Тихон Фомич, одетый в парадную форму, поднялся и, разлив по бокалам красное вино, произнёс:

- Ну, дети, за нашу Победу!

- За Победу прошлую и будущую, которая неизбежно! – сказал Сергей, поднимаясь.

- За Победу! – эхом подхватила Клавдия.

- За Победу! Ура! – воскликнул Славка.

 

 

3

 

Владимир Ильич Казарезов выключил телевизор и довольно крякнул. Не зря столько времени кормил этого дурня… Шутка ли сказать: подобрал эту воплощённую бездарность, болвана без единой собственной мысли в голове и… сделал из него звезду экрана. Регионального пока значения. А зачем, скажите на милость, нужны его собственные мысли? Тот, кто их имеет, может выйти из-под контроля. Гипотетически, по крайней мере, так как практика показывает, что толстая пачка хрустящих купюр заокеанского происхождения может заткнуть самую возмущённую пасть… Но всё-таки хороший идиот про запас не повредит. Что он есть по сути? Пустая болванка, кукла, в которую умелый мастер вставил механизм, работающий так, как нужно ему, вложил в пустую голову свои мысли – и болвану осталось лишь озвучивать их. А что-что, а озвучить он умеет! Вон, каким соловьём разлился! Да и, вообще, импозантно на экране смотрится, внушает… Правда, никак не отделается от привычки каждого идиота делать «умное» лицо. Но, ничего, научится.

Владимир Ильич подошёл к окну и вперил взгляд в своего забронзовевшего на главной площади тёзку, простёршего руку аккурат в сторону Казарезова, точно протягивая её ему для приветствия.

В отличие от многих своих коллег по бизнесу Владимир Ильич имел два высших образования – физико-математическое и искусствоведческое. Оба, правда, мало пригодились ему в жизни, но чрезмерно развитый интеллект мешал Казарезову наслаждаться исключительно материальными благами… В этом человеке уживалось две грани: хитроумного и беспринципного дельца и артиста, мистификатора. Он не верил ни в Бога, ни в дьявола, а только в себя и в деньги. Однако атеизм ни в коей мере не мешал ему для пользы дела изображать веру в какого бы то ни было бога: Христа, Аллаха, Иегову... О том, что деньги могут всё, и иметь их нужно много Володя догадался ещё в глубокой юности, когда соседские мальчишки грезили о том, чтобы стать космонавтами, когда старшие товарищи ездили на ударные стройки… В это время Володя исправно учился, заискивая небезуспешно благосклонность учителей, и… делал деньги. Казарезов всегда был удачлив в азартных играх, а вдобавок в совершенстве владел шулерскими приёмами. Ещё учась в школе, Володя часто играл в карты, «пряча в рукаве козырного туза», и выигрывал изрядные по тем временам суммы. Не брезговал юный делец и ростовщичеством, одалживая нуждающимся товарищам деньги под процент. Друзья Казарезова не любили, справедливо подозревая в нём подлеца, он же отплачивал им презрением за «свинячий романтизм». Позже, учась в институте, Володя стучал на сокурсников, куда надо, а те, кому это было надо, не обращали внимания, как он под носом у них торговал подпольным товаром.

Когда настали 80-е годы, Владимир Ильич сориентировался одним из первых. Уже давно имея связи с криминальным миром, он занялся коммерцией, в которой раскрылись в полной степени его своеобразные таланты. За несколько лет он сделался одним из влиятельнейших и богатейших людей края. Впрочем, в 90-х Казарезов несколько заскучал. Раньше, чтобы провести государство, проделать крупную афёру, нужно было вертеться, играть, включать на полную катушку недюжинные способности… Теперь же в атмосфере всеобщего развала деньги стали делать сомнительные личности, недоноски из бывших комсомольских горлопанов, хорошо, если не круглые идиоты. Никакого искусства, никакого творчества! Оказаться в их рядах Казарезову с его-то виртуозным мастерством показалось даже как-то не солидно. Но деньги не терпят лишних принципов и интеллигентских заходов. В России надо воровать много и со вкусом. Своруешь мало – посадят. Не поделишься, с кем надо – посадят тоже. Почти обидно стало Казарезову за ремесло. Впрочем, дураков деньги отчего-то любят…

Артистическая природа Владимира Ильича требовала чего-то нового. Этим новым стала политика. Раздавив предварительно несколько мелких компаний, созданных «болванами», Казарезов занялся властью. Идти в неё самому ему было малоинтересно. Владимир Ильич, не обладавший ораторскими способностями и необходимой импозантностью, предпочитал роль закулисного кукловода. Довольно скоро он создал партию местного разлива и подобрал для неё вполне подходящего лидера, не лишённого харизмы, с единственным недостатком – «говорящей» фамилией. Последняя, однако, не помешала Савве Михайловичу Рукогрееву стать мэром города. У этого человека было только два достоинства: полноё отсутствие моральных или каких-либо иных принципов, выливающееся в готовность на любую подлость, и поразительная хваткость. Именно такой человек и нужен был на роль главной марионетки. Были и другие кандидатуры, объективно, более достойные, но у них не было его понятливости, его полной собственной пустоты. Он стал, по сути дела, точным выразителем того, что нужно было Владимиру Ильичу. Никто бы не смог вписаться лучше его. По одной из легенд Бог создал человека из глины… Круглая сумма денег, немного усилий специалистов и прессы, - и дело готово! Владимир Ильич создал своему протеже биографию, придумал стиль, вложил в его уста нужные слова… И тот схватил! «Саввушка» научился говорить так, что во время его выступления трибуна едва не горела. Он лгал вдохновенно, неповторимо, убеждённо… Он заставлял слушать себя и даже верить себе… Профессиональный лжец! Что может быть лучше?..

 Кампания вышла Казарезову в изрядную сумму, но полученное удовлетворение того стоило. Вдобавок Владимир Ильич готовился компенсировать затраты, заполучив в собственность ряд градообразующих предприятий, что планомерно реализовывалось в течение последних четырёх лет. Однако, чтобы закрепить успех, нужно было обеспечить «Саввушке» второй срок, иначе «дело могло провалиться». Для этой цели Казарезов задействовал все имеющиеся ресурсы, а их было немало… В победе Владимир Ильич не сомневался.

- Купленные журналисты напишут о нас хвалебные статьи, купленные СМИ будут ежедневно показывать нас, купленные поэты сложат песни, купленные актёришки, на коих так падка общественность, исполнят их, несколько наших ораторов, самых сообразительных из тугодумных, бросят несколько красивых лозунгов на митинге – и всё! Какой-то философ говорил, что суд, не решающийся вынести приговор, является соучастником преступления. Что ж, соучастником нашего преступления станет почти всё общество. Пускай шумит пишущая братия, и хорохорится интеллигенция! Они все уже участвуют в этом, хотя бы тем, что не могут противостоять! Они куплены нами, а деньги, как известно, лучшая печать. Если поддержку можно купить и не всегда, то нейтралитет несогласных всегда был самым ходовым товаром… Не один суд не снимет нас с дистанции, чтобы мы не говорили и не сделали, потому что он куплен, а, значит, наш! Рыночные отношения неплохая штука. За солидный куш можно купить даже собственного оппонента. Чего ж ещё может быть надо? – говорил Владимир Ильич своему ставленнику на последнем совещании.

Он был твёрдо уверен: ни один винтик не даст сбоя в этом в совершенстве отлаженном механизме. Каждый исполнит ту роль, которую режиссёр определил ему в своей постановке. Исполнит, даже сам не подозревая того. В его постановке будут играть все. Не потому, что все негодяи. Отнюдь. Просто потому, что все – люди, «обыкновенные люди», как говорил известный персонаж. А людей можно купить, обмануть, запугать, особо несговорчивых – раздавить…

Владимир Ильич хрустнул пальцами, точно раздавив кого-то.

 

Он уже почти не чувствовал боли, не видел и не слышал ничего вокруг, но угасающим сознанием ощущал, как жизнь уходит из него, и понимал, что больничные приборы отсчитывают теперь последние минуты, а, быть может, и секунды его жизни, странной, подчас нелепой, но иногда безмерно счастливой…

Это был первый год вторжения советских войск в Афганистан. Рафик Асади, выходец из довольно состоятельной семьи, и его друг Хоссейн приехали в Москву на учёбу. Оба они, коммуникабельные от природы, легко вписались в коллектив строительного института, в котором предстояло им постигать науки ближайшие годы. Имея, как и большинство их соплеменников, изрядные способности к языкам афганцы вскорости говорили по-русски почти чисто и даже с куда меньшим акцентом, чем отдельные представители кавказских народов. Пухлый живчик и балагур Хоссейн с такою же лёгкостью перенимал и обычаи новой среды обитания: охотно участвовал в студенческих вечеринках, лихо отплясывал под диско, а под конец с непривычки к исконному национальному напитку задрёмывал, примостившись в каком-нибудь углу. Рафик являл собой полную противоположность своему другу. Высокий, стройный, с безукоризненно тонкими, европейскими чертами смугловатого лица и густыми, чёрными, как смоль волосами, он не мог не обращать на себя внимания. Особенно внимания сокурсниц. Но эта внешняя изысканность сочеталась в Рафике со строгостью и большой серьёзностью. В компании он всегда оставался сдержан, не пил спиртного, хотя прекрасно танцевал и мог легко поддержать любую беседу…

Вскоре в дружном коллективе появилась новая студентка, переведшаяся с другого отделения. Высокая, знающая толк в нарядах, с золотой копной волос, которые она заплетала в длинную, толщиной в руку косу, и широко распахнутыми, синими глазами, Светлана в первый же день заметила, что очень красивый, темноволосый студент не спускает с неё чёрных, как угли глаз. Правда, стоило девушке взглянуть на него, как он тотчас опускал или переводил в сторону взгляд. Так продолжалось несколько дней. Наконец, однажды после занятий робкий поклонник подошёл к Светлане и представился:

- Рафик Асади.

Светлана вдруг почувствовала, что сердце её как-то странно срезонировало, и кровь прилила к щекам. Что-то было в этом молодом человеке необыкновенное, притягательное… Наверно, так именно случается «любовь с первого взгляда».

В тот день Рафик проводил Светлану до её общежития, возле которого они долго стояли, глядя друг на друга и говоря о каких-то малозначительных вещах, в сущности, и не слыша самих себя…

Возвратившись к себе, Рафик рассказал о новой подруге Хоссейну. Тот сонно посмотрел на друга, махнул рукой и улёгся спать, а Рафик ещё долго сидел за столом, машинально рисуя в тетрадке портрет Светланы…

Через какое-то время студенты отмечали успешное окончание семестра, в честь чего была устроена шумная вечеринка. В разгар празднования Светлана увлекла Рафика в свободную комнату… От её ласк и жарких поцелуев кровь бросалась в голову, и после в течение всей жизни Рафик не мог забыть этих сладких мгновений их первой близости. Уже на другой день после этого он решил, что Светлана станет его женой, однако, свадьбу отложили до окончания института…

Завершив обучение, Рафик и Хоссейн вернулись на родину. Перед отъездом Рафик поклялся Светлане писать и звонить ей и вернуться к ней, как только сможет.

- И тогда ты станешь моей женой, - закончил он. – Только дождись меня, Светка!

Однако, вернуться вскоре не получилось. Рафик работал переводчиком в штабе одного из афганских генералов, писал письма и даже каким-то чудом умудрялся звонить невесте, хотя даже служащие советского посольства не всегда имели возможность связаться с близкими… Эта беспримерная любовь и преданность приводила в недоумения родных Рафика, желавшего, чтобы он женился на «своей», но, в итоге, им осталось лишь развести руками. Кисмет! – ничего не поделаешь.

Вскоре в Афганистан потянулись советские инженеры, строители, преподаватели… Среди них было несколько человек, которых Рафик знал ещё по Москве. Он был счастлив вновь видеть старых друзей и постоянно приглашал их в гости. Но те неизменно отказывались, поясняя, что «не положено».

- Почему не положено? – искренне недоумевал Рафик. – Мы же свои, советские!

Время шло, и советские войска были выведены из Афганистана. В стране началась междоусобица и резня. Были убиты многие родственники и друзья Рафика, включая Хоссейна. Лишь брат его с женой и детьми успел бежать в Таджикистан, а переправиться в Москву. Сам Рафик попал в подчинение Ахмат-Шаху-Масуду и несколько лет воевал в рядах Северного Альянса. После гибели Масуда в 2001-м году, Рафик вслед за родственниками отправился в Москву…

Москвы он не узнал. Это был не тот город, где прошли лучшие годы его жизни, не их со Светой город, но какой-то чужой мегаполис, дышащий жаром, торгующий, жирующий и голодающий одновременно… Однако, пройдя по Арбату, где когда-то они вместе гуляли, Рафик почувствовал, как ком подкатил к горлу. Найдя телефонный автомат, он дрожащими пальцами набрал знакомый, до сих пор не забытый номер, но подошедший к телефону мужчина буркнул в трубку, что никакой Светланы он не знает… Ниточка порвалась, и это стало самым большим разочарованием за последние безумные годы.

Москва изменилась. Изменился и сам Рафик. Его красивое лицо покрыли глубокие морщины, а в волосах местами проступила седина. В афганском общежитии он поселился в одной комнатушке с семейством брата в страшной тесноте и нищете, после долгих мытарств устроился работать на стройку, обычным строителем… Будто бы и не было у него красного диплома инженера… Работать Рафик умел и вскоре, благодаря усердию и добросовестности, сделался бригадиром.

Однажды на одной из строек его вдруг окликнул знакомый голос:

- Рафик! Ты, что ли?

Рафик обернулся. Перед ним стоял дородный, дорого одетый, сияющий лысиной господин, в котором с трудом можно было узнать Мишку Самашкина, бывшего сокурсника, весельчака и битломана.

- А мы думали, что тебя и в живых нет, - покачал головой Михаил. – Слушай, Рафик, а ты не забыл ещё, чему тебя учили-то?

- Что-то помню, - усмехнулся Рафик

- Это хорошо… - задумчиво произнёс Самашкин. – Вот что, довольно тебе глину месить. Я теперь возглавляю крупную строительную фирму. Будешь у меня прорабом. Я тебя возьму вначале на испытательный срок. Если ты действительно что-то помнишь, как говоришь, то оформим договор. С зарплатой не обижу. По рукам?

Рафик не верил своей удаче. Наконец-то он получил хорошую работу, зарплату, смог даже снять небольшую квартиру на окраине Москвы для своей родни. В один из вечеров Самашкин пригласил друга к себе в кабинет и за бутылкой коньяка ударился в студенческие воспоминания. Рафик долго отмалчивался, но, наконец, не удержался и спросил осторожно:

- А Светлана? Как она?

- Светка-то? Ждала она тебя. Долго. Потом мы узнали, что у вас там настоящая бойня началась. Думали, что и тебя убили… Сам понимаешь, бабий-то век короток… - Михаил замялся.

- Она замуж вышла, да?

- Да… Но… Понимаешь, какое дело… Сын у Светки больным родился. Я уж не знаю, что там да как точно, но болезнь какая-то очень тяжёлая. Севка Романюк недавно говорил, что мальчонку в РДКБ помогал устроить… На консультацию к какому-то светиле…

- И когда консультация?

- Да не знаю я, Рафик! Севка говорил, что на днях… Но я не помню. Светку-то я уж несколько лет не видел. Ладно, давай за наш курс! – Михаил разлил коньяк и сам первый опрокинул рюмку.

На следующий день Рафик отправился в РДКБ. Он почему-то был уверен, что увидит Светлану…

Он узнал её сразу, хотя и для неё время не прошло бесследно. Исхудавшая и печальная, она вышла из дверей больницы, на ходу застёгивая пальто.

- Света! – окликнул её Рафик.

Светлана остановилась, вглядываясь в сумерки, затем достала очки. Рафик приблизился.

- Не узнала? – тихо спросил он.

- Живой… - губы Светланы дрогнули. – А я думала… Ты, наверно, презираешь меня, да? Прости... Только я уже наказана. Так наказана, что никому не пожелаю, - Светлана вдруг заплакала.

Рафик обнял её за плечи:

- Успокойся, Света. Я ни в чём не виню тебя. Ты здесь одна или… с мужем?

- Он нас бросил, Рафик… Как только узнал, что Кирюша неизлечим, так и бросил… А мы к маме переехали… В провинцию… Там воздух лучше. И мама…

- Бросил?! – Рафик вспыхнул. – Тварь! Наши мужчины так не поступают! У нас никогда не забывают и не бросают в беде родных! А того, кто бы сделал такое, уничтожили, как гада…

- Кто ж его уничтожит, Рафик? Да и не нужно… Я этого не хочу.

- Любишь его?

- Нет… Я кроме тебя никого не любила…

Рафик прижал Светлану к себе.

- Напиши мне свой адрес. Я приеду к тебе. Как только смогу, приеду. Слышишь? Я поклялся, что ты станешь моей женой, и так будет. И я тебя не брошу. Никогда.

Светлана провела рукой по щеке Рафика, всхлипнула и прижалась лицом к его плечу…

И он приехал. И целый день они были вместе, гуляли в городском саду, вспоминали и мечтали о новой жизни, где они вновь будут вместе. И васильковые глаза Светланы блестели, как много лет назад… Счастье было так близко, рукой подать… Вечером он должен был уехать в Москву…

Было уже темно, и Рафик не заметил, как за ним увязалась группа подростков. Они шли за ним вплоть до безлюдного переулка и там вдруг прибавили шагу. Двое зашли спереди, и один ухмыльнулся:

- Ну, что, чурка, рад, что припёрся?

Удары посыпались как-то сразу со всех сторон, изредка проходившие люди старались быстрее пройти мимо, делая вид, что ничего не видят, ничего не происходит, руководствуясь незыблемым принципом: своя шкура дороже. Рафик понял, что спасения нет. Он только успел вскрикнуть недоумённо, как когда-то, когда в Кабуле русские друзья не могли прийти к нему в гости:

- Мы же свои, советские!!!

…Раздался пронзительный гудок, и график обратился в прямую линию.

- Всё кончено, - констатировал врач.

 

Старший лейтенант Раборенко открыл багажник «девятки» и, наугад распаковав одну из стоящих там коробок, торжествующе хлопнул в ладоши.

- Ну, что, Кадиев Али Юсуфович, - повернулся он к хозяину машины, - будешь мне свистеть, что это у тебя соль поваренная?!

Кадиев невозмутимо поглядел на Раборенко:

- Может, договоримся, старлей?

- Я со сволочью в договорные отношения не вступаю. Я её давлю! И тебя раздавлю, будь благонадёжен.

- Принципиальный, что ли? Ну-ну… Дело твоё, старлей. Только как бы потом огорчаться не пришлось.

Раборенко обернулся к стоявшему рядом сержанту:

- Самсонов, запиши в протокол: угроза представителю закона, находящемуся при исполнении.

- Так я тебе не угрожал. Так, предупреждал по-дружески, - усмехнулся Кадиев.

- Ну-ка, руки на капот! – скомандовал Раборенко. – Самсонов, обыщи этого… «друга».

- Есть, - кивнул сержант и, методично ощупав задержанного, доложил: - Всё чисто.

- Сейчас наши коллеги по твою душу приедут, - сказал Раборенко, закуривая. – Можешь готовить басню. Я не я, и лошадь не моя.

- Зачем басню, старлей? Машина не моя. Я и знать не знал, что в багажнике.

- У дяди покататься взял?

- Друг оставил. А сам уехал проведать родителей. В Баку.

- Ну, естественно! Клиент не доступен, - саркастически усмехнулся Раборенко. – Ну, пока он недоступен, ты за него сидеть будешь.

- Посмотрим, - отозвался Кадиев.

В это время к посту ДПС подъехала чёрная «Волга» с мигалкой на крыше. Дверца распахнулась, и оба милиционера вытянулись и, откозырнув, приветствовали начальство:

- Здравия желаю, товарищ полковник.

Полковник Дасаев пристально поглядел сначала на подчинённых, затем на задержанного.

- Что тут? – спросил он.

- Вот, задержали. Наркоту в багажнике вёз, - отрапортовал Раборенко.

Дасаев взглянул в открытый багажник и вдруг произнёс:

- Где же здесь наркота?

- Так перед вами же, товарищ полковник…

- Не вижу. Это же обычная сода.

- Так точно, сода, - закивал Кадиев. – Я им говорю, а они не верят. Я её на рынок вёз. Продавать. Вы уж разберитесь, товарищ полковник!

- Разберёмся, - кивнул Дасаев и обратился к лейтенанту. – Что ж ты, старлей, людей задерживаешь? Или платят тебе мало?

- Но, товарищ полковник! – Раборенко не верил своим ушам.

- Сержант, ты видишь наркотики? – спросил полковник Самсонова.

- Никак нет!

- И я не вижу. А старший лейтенант видит! Может, у него со зрением проблемы? – Дасаев пристально взглянул на Раборенко. – Сходи к окулисту, старлей. А прежде верни гражданину документы.

Раборенко протянул Кадиеву изъятые права.

- Вы свободны, - сказал полковник задержанному.

- Спасибо, товарищ полковник, - отозвался Кадиев и тотчас уехал.

- Работайте, - бросил Дасаев постовым.

Когда полковник уехал, Раборенко сплюнул и процедил сквозь зубы:

- Ублюдок… - повернувшись к сержанту, он хмуро произнёс: - Значит, ты, Самсонов, наркотиков не видел?!

- Товарищ старший лейтенант, не знаю, как вы, а я в тюрьму не хочу, - опустил голову Самсонов. – Вы же знаете, что с Дегуниным стало… А у меня мать больная, и сестра несовершеннолетняя…

- Мать, сестра… У тех детей, которых эти сволочи наркотой потравят, тоже матери есть. Ты об этом не думал, сержант?! – Раборенко ударил кулаком по крыше милицейской машины. – Страна, мать твою… Трусы, сволочи и мудаки кругом. Веришь, Самсонов, есть у меня одно огромное желание, не проходящее. Набрать слюны побольше и плюнуть в эти морды, что с экранов рапортуют…

- Слюны не хватит, товарищ старший лейтенант, - усмехнулся сержант.

- Это точно, - вздохнул Раборенко. – Лучше и не тратить… А взять «калаша» и хоть несколько выродков положить…

- Другие придут.

- Замкнутый круг какой-то выходит!

В этот момент на дороге появилась несущаяся на бешенной скорости машина. Раборенко взмахнул жезлом:

- Куда прёшь, урод?!

 

Отъехав от поста ДПС, полковник Дасаев извлёк сотовый телефон и рявкнул в трубку, едва услышав знакомый голос:

- Научи своих мудаков работать, как следует, Мамед! Я не собираюсь каждый раз вытаскивать их из дерьма! Я полковник милиции, а не мальчик на побегушках!

- Не визжи, - отозвался Мамедов. – Мало, что ли, ты с каждой партии имеешь? Ты на какие деньги живёшь?

- Ты под чьим прикрытием работаешь?! Если я слишком засвечусь, и меня снимут, кто твой рынок и всю твою весёлую компанию «крышевать» будет?!

- Нашу весёлую компанию. У нас с тобой бизнес общий.

- В общем, так, Мамед, если ещё раз кто-нибудь из твоих людей подставится, я умываю руки! Мне один Дегунин уже чего стоил!

- Ладно, не верещи. Не гоже землякам грызню устраивать. Рассоримся – все пропадём.

- Ладно, земляк, - утих Дасаев. – Если что, я на связи.

 

 

4

 

…Взрыв прогрохотал так близко, что Климова закидало землёй. В первый момент показалось – конец. Но пронесло и на этот раз. Только уши взрывной волной заложило. А что же Володька Коваленко? Ведь рядом был… Ну, как его..? Вздрогнув от этой мысли, Климов пополз к тому месту, где должен был находиться его товарищ, с которым бок о бок месили грязь уже три года. Сквозь разъедавший глаза дым он разглядел лежащего на земле с окровавленной головой Коваленко.

- Володька! Володька! Ты живой, что ли? – Климов потряс товарища за плечи.

- Живой… - чуть слышно прошёптал Коваленко побелевшими губами.

- Потерпи, брат. Сейчас я тебя оттащу отсюда. Люшка голову тебе перевяжет и в госпиталь! Отлежишься и опять в строй!

- Жалко помирать теперь, когда «фрица» бьём, когда уже скоро победа…

- Какой помирать! Помирать он собрался! Ты мне не смей это, Володька! Слышишь, что ль? Я Тоньке обещал, что мы вернёмся. А как я ей в глаза смотреть буду, коли один приду?! Мы с тобой ещё победные выпивать будем и внукам о войне рассказывать!

- Ты, когда домой вернёшься, скажи моей Антонине… Скажи, пусть шибко не убивается… Война ведь… Найдёт хорошего человека…

- Молчи, Володька! Я от взрыва оглохший теперь. Молчи – силы береги лучше, - сказал Климов и, взвалив Коваленко на плечи, потащил его с поля боя…

 

…Тихон Фомич поморщился и убрал пустой стакан в сумку. Год назад в этот день они со старым другом Владимиром Савельевичем Коваленко отмечали юбилей последнего. Вспоминали фронтовые будни и то, как Климов несколько километров тащил на себе раненого товарища и тем самым спас ему жизнь… До следующего дня рождения Коваленко не дожил. На войне Тихон Фомич смог вырвать друга у смерти, а здесь, в мирной жизни оказался бессилен…

Владимир Савельевич овдовел пять лет тому назад и с тех пор жил один, так как единственная дочь давным-давно вышла замуж и жила с семьёй в другом городе, очень далеко от отца. Бывший фронтовик часто болел: сказывалась старая контузия и инфаркт, перенесённый после смерти жены. Но Коваленко крепился. Ни война, ни болезни не могли сломить этого человека. Но, однако, нашлась сила, которой это оказалось подвластно. Этой силой оказалась власть. Местные руководители задолжали круглую сумму коммунальным службам и энергетикам. Вдобавок, теплотрассы, котельные и прочие объекты коммунального хозяйства не ремонтировались уже более десяти лет. Всё это привело к тому, что прогнившие коммуникации не выдержали лютой зимы. В разгар холодов многие дома остались без тепла и воды. Они промерзали до того, что налитый в стакан чай быстро обращался в лёд. Во многих квартирах лопались батареи. Именно в таких нечеловеческих условиях оказался ветеран Войны Владимир Савельевич Коваленко. Климов предлагал старому другу переехать на время к нему, где наладил печку-буржуйку, но Владимир Савельевич упрямо отказывался.

- Ничего, - усмехался он, морщась от сердечных спазмов. – Выдюжим! Под Москвой не замёрз и здесь справлюсь…

Однако, сердце Коваленко очередного боя с холодом на этот раз не выдержало… Однажды утром Климов долго стучал в дверь товарища, но тот не отозвался. Вызванный слесарь сломал дверь. Владимир Савельевич лежал на полу. Приехавший врач констатировал смерть в результате сердечного приступа…

Тихон Фомич внимательно посмотрел на надгробие.

- Лежи, Володька, лежи… Тоню я навестил тоже, могилку прибрал… Не беспокойся. Сам я, как видишь, не сдаюсь пока… Что ещё рассказать тебе? Хороших-то новостей у меня нет, а о дурном говорить не хочу. Спи, Володька… Ты, вот, отвоевался уж, а моя война длится ещё… И ныне опять – в бой! Может, уж и не придётся прийти к тебе в другой раз. Даст Бог, свидимся там, - вздохнул Климов и, поклонившись могиле, побрёл по узкой разбитой дороге к выходу.

 

Бой разгорался в те дни в самом центре города. Дело в том, что местная администрация стала «за долги» распродавать на аукционе принадлежащие ей городские объекты. Известие о том, что аллея Памяти, на которой после войны высажены были деревья в память о каждом не вернувшемся солдате, переходит в частные руки, вызвало оторопь у большинства горожан. Когда же из неофициальных, но достоверных источников стало известно, что новый владелец, известный бизнесмен Казарезов собирается аллею вырубить и на её месте открыть супермаркет произвело в обществе эффект разорвавшейся бомбы. В городе практически не было ни одной семьи, которую бы война не затронула, поэтому вопрос об аллее всколыхнул всех. На митинг протеста, так и не санкционированный администрацией, вышли как представители ряда политических партий и общественных организаций, так и рядовые горожане. Здесь смешалось всё: серпасто-молоткастые алые полотнища и хоругви, портреты Сталина и иконы, молебны перебивались раскатами маршей и песен советской эпохи, ораторы сменяли друг друга на импровизированной трибуне. Митингующие подняли плакаты. «Не отдадим нашей памяти!» - скандировала толпа.

Ещё до начала митинга к месту его проведения съехались автобусы с ОМОНом, который проворно оцепил территорию. Высокие чины несколько раз подходили к организаторам митинга с требованием «прекратить акцию», на что те пожимали плечами:

- Это не мы народ на улицу вывели, а вы довели.

Наиболее активные манифестанты стали разбивать палатки, предупредив, что никуда отсюда не уйдут до отмены решения о продажи аллеи, а, если вдруг появятся бульдозеры, то они лягут под них.

Тихон Фомич зорко огляделся и, быстро выхватив из толпы зятя, направился к нему:

- Ну, что, Серёжа, как обстановка?

- Сейчас Кожедубов говорить будет.

- А что тут говорить-то? Всё-то вы, хлопчики, говорите, говорите, толчёте воду в ступе… Говорильня, Серёжа, Россию испокон веку губит. Всё-то мы речи говорим, всё-то проблемы и самих себя забалтываем…

- А что бы вы хотели, Тихон Фомич?

- Действия! Все ваши правильные лозунги и призывы растаскивают все, кому не лень. Ведь так может случится, что за множеством мёртвых голосов не различат уже одного живого! Я тебе прямо скажу, Серёжа: у меня уже отрыжка от слов. Потому что я наперёд их все знаю. Действие нужно! Если бы мы во время войны болтать начали, нас бы тотчас уничтожили! Помнишь, плакат был: «Не болтай!»? Вот! Мы и не болтали, а воевали. И победили! Учитесь же!

- Мы ещё повоюем, Тихон Фомич. Уже совсем скоро. И победа будет за нами.

- Добре, сынку. Дай Бог, чтоб так и было!

Внезапно в толпе митингующих появилось несколько парней с нацистской символикой. Один из них дребезжащим голосом выкрикнул:

- Инородцы, вон из России! Хайль!

Стоявшая рядом старуха вздрогнула и, подняв свою клюку, вытянула ей оратора вдоль спины. Толпа загудела. Сергей схватил мегафон:

- Друзья! Не поддавайтесь на провокации! Они и те, кто за ними стоит, ещё ответят за свои преступления. Именно они хотят уничтожить нашу память и обратить нас в покорное стадо. Не позволим и не поддадимся!

- Ура! – раздались крики.

Между тем, провокаторы, не тронутые милицией, исчезли.

К Сергею стремительной походкой подошёл Александр Павлович:

- Всё правильно, - одобрил он. – За провокаторами нужен глаз да глаз.

- Стараемся, да как тут уследишь? – пожал плечами Назаров.

- Ничего, ничего, - улыбнулся Александр Павлович. – Прорвёмся.

Подошли несколько журналистов, и Сергей, избегавший публичности, поспешил ретироваться, предоставив шефу отвечать на вопросы.

В рядах ОМОНа наметилось движение. Прибыло милицейское начальство. Тучный подполковник взял мегафон и произнёс сурово:

- Граждане! Ваши действия незаконны! Расходитесь по-хорошему! Если вы не выполните требование…

- То что будет?! – выкрикнул старик-ветеран. – Я войну прошёл! Я здесь за своих павших товарищей стою! И живым с места не сдвинусь!

- Ишь вы! – присоединилась какая-то женщина. – Здесь женщины, дети, старики! Вы их дубинками колотить станете?! Эх вы! А ещё защитники правопорядка!

- Прислужники бандитов! Не стыда, не совести! – послышалось в толпе.

- Если вы не разойдётесь по-хорошему, мы будем вынуждены применить силу! Даём вам полчаса времени! – закончил подполковник.

- Сволочь! Экую рожу нажрал! Сколько тебе заплатили? – гремела толпа.

Один из милиционеров подошёл к Сергею и сказал:

- Вы бы лучше ушли отсюда. Мы вас понимаем и даже поддерживаем, но у нас начальство. И, если оно прикажет, то приказ мы выполним. Ты сам офицер – должен понимать.

- Офицер не станет избивать детей, женщин и ветеранов войны, даже если ему прикажет сам Президент, - отозвался Назаров.

- Смотрите, - пожал плечами милиционер и отошёл.

Не прошло и обещанного получаса, как ОМОН начал действовать. В ход вначале шли увещевания и «мягкое» разбивание толпы на отдельные группы, но вскоре дело дошло и до дубинок. Некоторые демонстранты стали швырять в ОМОН камнями. Их мгновенно задерживали и волокли к стоящим наготове автобусам.

- Что вы делаете?! – раздавались крики. – Кого вы бьёте?! Ведь мы же свои!

- Будьте вы все прокляты, - рыдала старуха, грозя клюкой.

- Что же за страна такая, Господи?! Страшная?!

- Сегодня вы нас давите, а завтра ваши хозяева сожрут вас! Опомнитесь!

Несколько человек приковали себя наручниками к ограде возле аллеи и грянули хором:

- Вставай страна огромная,

 Вставай на смертный бой!

 С бандитской силой тёмною,

 С проклятою ордой!!!

Но омоновцы продолжали работать. Они проворно смели все палатки, рассекли толпу на несколько частей, увезли в отделение наиболее активных участников… Через два часа всё было закончено. Хлынул дождь, уничтожая последние следы драмы: лишь изорванные плакаты лежали на асфальте, и старуха горько плакала, стоя перед не горящим Вечным Огнём…

 

Вернувшись домой, Тихон Фомич заперся в своей комнате и стал бродить из угла в угол. От переполнявшего гнева становилось тяжело дышать, и горло сдавливали мучительные спазмы. Нет, так не может продолжаться дольше, не должно… Сегодня совсем рядом с ним какой-то «защитник правопорядка» ударил дубинкой молодую женщину так, что та с криком повалилась на землю и лежала несколько минут, причитая:

- Какая ужасная страна… Здесь нельзя жить, нельзя… - а потом, с трудом поднявшись, согнувшись от боли, поковыляла куда-то.

Тихон Фомич сказал что-то омоновцу. Тот было замахнулся дубинкой, но, увидев перед собой ветерана со Звездой Героя на груди, опустил её. Климов сплюнул. Откуда же такие берутся? Ведь их тоже женщины выкормили, женщины, отцы и деды которых воевали за свободу родной страны… Откуда же? Значит, воспитали не так… Хотели, чтобы у детей жизнь была лучше и легче. Вот, получайте!

Сергея в числе многих увезли в отделение, правда, через два часа отпустили…

А, ещё, когда митинг уже разогнали, к Климову подскочил дрожащий от негодования и обиды Славка:

- Дед, ну, как же так?! Что же теперь?!!

- Иди домой. Мать, небось, волнуется.

- Но дед!

- Иди! – повысил голос Тихон Фомич, не имевший сил говорить теперь с кем-либо, даже с внуком.

…Дождь барабанил в окна, всё усиливаясь, превращаясь в сплошной поток. Климов опустился на стул. Точно пыльным мешком по голове огрели – тошно-то как! На войне легче было. Там всё ясно было: впереди - враг, рядом – друзья-однополчане, на которых всегда положиться можно… А теперь что? Куда не повернись – враги! Как в «котёл» попал, в окружение… Что ж на войне в такие «котлы» многие попадали. Одни сдавались и поступали на службу врагу, как Власов… А другие отстреливались до последнего патрона. Последний подчас – себе. Вот, последнее-то вернее. Значит, будем отстреливаться – ничего иного не остаётся.

Тихон Фомич положил под язык таблетку валидола и, взяв стремянку, полез на антресоли…

 

 

5

 

Удивительная всё-таки штука природа! Ещё вчера лежал снег, а сегодня, вот, уж солнце едва сквозь листву пробивается, и яблони роняют белые и розоватые лепестки, и наполняют воздух сладковатым ароматом…

Сегодня Сергей Назаров поднялся чуть свет и отправился на вокзал – провожать Ксению с детьми. Деньги он нашёл. Точнее сказать, их дал один из близких знакомых Александра Павловича по просьбе последнего. К Мирабу Назаров отправился лично.

- Всё не уймёшься? – нехорошо посмотрел на него тот.

- Значит, слушай сюда, дорогой, - произнёс Сергей ледяным тоном. – Деньги Ксюша тебе возвращает. Но, если ты хотя бы приблизишься к её семье…

- Что будет? – усмехнулся Мираб.

- Узнаешь, родной. Я «афганскую» прошёл и шутить с тобой не буду.

- Ладно, майор, не кипятись, - махнул рукой Мираб.

- А я не кипячусь. Просто запомни, что я сказал, - отозвался Назаров и ушёл.

Сергей слишком хорошо знал нравы «мирабовцев», чтобы предположить, что на этом разговоре дело закончится, поэтому попросил двух своих друзей из Союза посмотреть некоторое время за дочерью Ксении. На другой день они приметили увязавшегося за девушкой молодого кавказца. В какой-то момент он, воровато оглядевшись, схватил её и, зажав рот, потащил к машине, где находился его напарник. «Охрана» сработала молниеносно – бывшие десантники быстро отправили «мирабовцев» «отдыхать».

Узнав о случившемся, Сергей понял, что Ксении с детьми надо на время уехать из города. Он и раньше просчитывал этот вариант, а потому уже договорился с бывшим сослуживцем, занявшим теперь некую должность и живущим в северной столице, что он на время приютит беглецов на своей пустующей даче и поможет устроиться. Непросто далось это решение отставному майору: что ж выходит, Ксюше, прожившей в городе всю жизнь приходится бежать, а вся банда останется здесь продолжать беспредел? Но иного пути пока не было. Мираб был другом Мамеда, а тот пользовался покровительством городской администрации. Идти на конфликт со всей этой силой было невозможно.

- Ты звони, Ксюша, - сказал на прощание Сергей. – Рассказывай, как у тебя там. Фёдор Степанович – мужик хороший. И имеет какие-то связи в Петрограде. Он вам пособит.

- Спасибо тебе, Серёжа, за всё. Ты береги себя, главное, - ответила Ксения. – Не связывайся ты с ними! Они ж тебя задавят!

- Танки мрази не боятся, - пошутил Назаров. – С Богом, Ксюша!

Поезд тронулся, и Сергей, проводив его взглядом, отправился пешком в направлении СИЗО. Сегодня ему предстояло ещё одно важное дело – свидание со старым другом, Пашкой Дегуниным…

Капитан Дегунин за время заключения несколько похудел, но сохранял отменную физическую форму.

- Всё такой же силач, - грустно улыбнулся Сергей, отметив крепкое рукопожатие друга.

- Это, брат, нигде не лишнее. А там – тем паче.

- Где?

- В колонии. Отправят они меня туда, Серёга. Чем больше смотрю на этот бедлам, тем больше в этом уверен. Как говорится, чем дальше в лес, тем больше дров… Лучше, рассказывай, как ты? Как семья? Тихон Фомич?

- Здоровы, слава Богу. Слушай, Паша, есть у меня дело к тебе.

- Ну, так чего волынку тянешь? Выкладывай! Я уж тут соскучился, без дел-то.

- Ты что-нибудь знаешь о борцовском клубе «Титан»?

- А что тебя интересует? Ты уж, пожалуйста, дай прелюдию.

- А прелюдия такая: не так давно в нашем городе появилась организованная, хотя и небольшая, группа молодых отморозков, называющих себя «Новыми арийцами». По местному телевидению прошёл репортаж о них. И, как можешь догадаться, деятельность этих ублюдков приписали нам.

- Это понятно.

- На днях в городе убили афганца…

- Надо же… А откуда у нас в городе афганцы?

- Я точно не знаю. Говорят, что он к бабе своей приезжал сюда. Но не это важно! На месте преступления нашли биту с символикой этих самых «арийцев». Можешь представить, какая после этого кампания развернулась?

- Могу, - Дегунин усмехнулся. – Нацизму – бой! А под эту волынку бой всем, кто не совсем, - капитан шутливо поднял над головой два пальца. – Всем, кто осмеливается сопротивляться беспределу.

- Именно, Паша. Теперь в городе такой вой стоит, что оглохнуть можно.

- А причём здесь «Титан»?

- Погоди. Вся эта вакханалия – провокация, имеющая целью пробить Рукогреева на второй срок. Я хочу выяснить, кто реально стоит за этими отморозками. Ведь кто-то их организовывает, направляет, финансирует! Не сами они действуют! Не стихийно!

- Серёга, а ты не боишься со своим расследованием докатиться до моего положения? А то и до белых тапок?

- Волков бояться – в лес не ходить. Я уже остановиться не могу. Тут уж – назвался груздем… Так слушай дальше! В одном классе с моим сыном учится парень, судя по всему, имеющий прямое отношение к «арийцам». Славка видел у него их символику. Так вот, он ходит заниматься в клуб «Титан». Причём, заметь, парень из неполной семьи. Даже бродяжничал. Откуда у него деньги? Мы с ребятами пошерстили слегка эту богодельню, и выяснилось, что там занимаются очень многие пацаны подобного социального статуса.

- Подпольная школа для будущих цепных псов?

- Именно! Ведь идеальный вариант! Подростки легко внушаемы. Тем более такие. Им внушают ощущение некой избранности, неотделимой от организации и её лидера. Они становятся его рабами и при этом ощущают себя значимыми! Принцип работы сект. Таких «бультерьеров» потом можно легко натравливать на любого «врага». Живое оружие!

- А кто хозяйничает в этом заведении?

- Некто Роман Эдуардович Быков.

- Бык?! – Дегунин резко вскинул голову.

- Бывший клиент?

- Не только. Ты знаешь, кто он?

- Нет пока.

- Бык – человек известный. Начинал с мелких краж, мотал срок по малолетке. В начале 90-х был охранником вора в законе Моржа. Впрочем, ты его, наверно, не знаешь. Тебя в те годы в городе не было.

- Продолжай.

- В 92-м Моржа застрелили, и Бык перешёл на службу… - Дегунин выдержал паузу.

- Не томи!

- …к Владимиру Ильичу Казарезову!

- Что?!

- Через несколько лет случилась какая-то заморочка, и Быка посадили опять. Но выпустили досрочно. Видимо, не без старания покровителей. Кстати, выпустили совсем недавно.

- Что и требовалось доказать, - Сергей хлопнул в ладоши. – Неразлучная пара – Рукогреев-Казарезов. Значит, они стоят за всем этим.

- И какая тебе радость от этого? Как ты будешь доказывать? Да тебя самого запрут в соседнюю камеру и объявят организатором этой группировки!

- Пока ничего не знаю, - нахмурился Сергей. – Я должен всё это изложить нашим. Будем думать…

- Свидание окончено, - известил вошедший охранник.

- Ну, спасибо тебе, Паша, - Сергей крепко пожал руку другу. – Держись. Мы со всей этой сволочью разберёмся. И тебя вытащим! Иначе просто быть не может!

- Ты сигареты принёс? – спросил Дегунин.

- Чуть не забыл! – Назаров вытащил из сумки блок сигарет и протянул его капитану. – Бывай, Паша!

- И ты! – кивнул Дегунин, уходя.

 

…Бронзовый Ильич, как прежде, уверенно указывал маршрут простёртой вперёд рукой. Казарезов стряхнул пепел с сигары и задумчиво протянул:

- Нет, батенька, не пойдём мы другим путём. Пойдём старым, проторенным. Нет человека – не проблемы…

Дверь беззвучно распахнулась, и в комнату вошёл Бык. Владимир Ильич окинул его суровым взглядом:

- Ну, что, Рома, будем дело делать?

- Как скажете, Владимир Ильич.

- Скажу, Рома, скажу. Скажу, что хреново работаешь!

- Почему, Владимир Ильич?

Казарезов приблизился к Быку и наклонился к его уху, точно клюя своим длинным, вороньим носом:

- Вычислили тебя, Рома. Всю твою контору вычислили!

- Кто? – опешил Бык.

- Некто Сергей Назаров и известный тебе капитан, которого наши уроды никак не могут отправить, наконец, подальше!

- Капитан – это не ко мне.

- Согласен. С ним мы разберёмся без тебя. Твоё дело – первый. Он доверенное лицо «конкурирующей фирмы» и один из руководителей местного Воинского Союза.

- Вояка, что ли? Охота была мараться… Что он нам может сделать? У вас же всё схвачено, за всё заплачено…

- А с каких пор, Рома, ты рассуждать начал? – прищурился Казарезов. – Запомни, я люблю предсказуемость. А этот вояка может устроить нам сюрприз. Так вот, никаких неожиданностей мне не нужно. Его нужно убрать. Сегодня же!

- Дело не хитрое. Как прикажете обставить?

- Пошли пару-тройку своих пацанов. Пусть проводят его в безлюдное место и воткнут «перо» между рёбер.

- Работаем под пьяных отморозков?

- Именно. Кстати, у клиента твоего были нелады с Мирабом. Если подумают на него, тоже неплохо. Пусть органы ищут «кавказский след» в этом деле. Кривотолки да общее смущение нам на руку. Самая среда для того, чтобы дело делать.

- Владимир Ильич, мои пацаны могут смутиться… Клиент ведь не инородец.

- Рома, какая твоим ублюдкам разница, кому ломать кости? А уж как их направлять, это твой вопрос. Не заставляй меня сомневаться в твоих способностях! Одного прокола достаточно!

- А как вы узнали, что нас вычислили?

- Сорока на хвосте принесла. У меня везде свои люди. В СИЗО – тоже. Иди выполняй, что сказано.

Бык бесшумно вышел из комнаты. Владимир Ильич мрачно посмотрел ему вслед.

-Болван, - прошипел он. – Эх, одни нервы, нервы, нервы… Надо, пожалуй, отдохнуть. Проклятый городишка – даже и мест-то приличных нет. Нет, разве сравнится местный оперный театр с Ла-Скала, Метраполитен-опера? Заграницу надо, заграницу… Вот, закончим дело, и на недельку – в Германию! Вот, только разберусь со всей этой швалью… Избаловался народ! Русского духа ему захотелось. А ведь именно этот дух опасней всего! Опасней коммунистов, которые всё больше похожи на ржавый старый аппарат, чьи винтики уже вращаются с большим трудом, скрепя и давая сбои. Нельзя допустить объединения этих русопятских движений! Раскалывать их, вымазать грязью, чтобы не отмылися, дезорганизовать, благо они сами склонны ко всякому разброду – не такая уж сложная задача. Не ждите русского духа! Не пустим. А потом в Германию… А, может, ещё куда-нибудь. В Париж, например…

 

Она не должна была дежурить в эту ночь, но у Ирочки Морозовой заболел ребёнок – попросила подменить… Клавдия налила себе крепкий чёрный кофе и сделала несколько глотков. Отчего-то нестерпимо клонило в сон, будто бы месяц не спала. Правда, волнений в последнее время много было: отец ходил мрачнее тучи, Серёжа был постоянно занят, и Клавдию не покидало ощущение, что с мужем может что-то случиться. А тут ещё Славка школу заканчивает. Решил ехать в Петербург – учиться. Правильно, конечно. А как иначе? Образование нужно. Но никогда за семнадцать лет Клавдия ещё не разлучалась с сыном! Надо привыкать. Он взрослый уже. Там и женится, глядишь… А если же он в Петербурге женится? Осядет там и не вернётся? Многие так и поступают. Может быть, правильно. Но как же она без него? Слёзы наворачивались на глаза Клавдии. Будет ли жизнь нормальная когда-нибудь? Всю молодость она моталась с мужем по дальним гарнизонам, потом работала несколько лет, как проклятая: стыдно сказать, тайком мыла полы в нескольких домах… Теперь с работой полегче стало. Но лучше бы снова мыть полы, но быть спокойной за Серёжу, за Славку, за отца… Как же укрыть их всех от любой напасти?

- Клавдия Тихоновна, срочный вызов! Драка и ножевое ранение.

Опять, наверно, пьяные разборки… Недавно двое не поделили бутылку – один другому голову проломил. А бутылка с палёной водкой оказалась. Насмерть отравился убивец. Милиция рада была! Что ж это делается такое? На вызовы страшно ездить стало. Теперь, если вызов на квартиру, так водитель Андрюша провожает её: мало ли… Недавно в соседнем районе так на врача напали… Раньше вызовы как вызовы были, а теперь? То наркоманы «обколятся» (от их «ломок» жуть берёт!), то неудачная попытка суицида… И всё же дети совсем ещё! Подчас и восемнадцати лет нет. Девочка в предсмертной записке написала, что не хочет жить так, как живут её родители и знакомые (читай – впроголодь), что её никто не любит... Ведь погибают дети, погибают! И что останется? Выжженная земля, пустыня… И ядерного взрыва не надо! Без него всё к этому идёт… Недавно вызвали в какой-то старый дом… По лестнице идти страшно: плесень, ступени крошатся, внизу всё канализацией залито, пар стоит! А люди живут там… Под рушащимися потолками, у сыплющихся стен и прорванных труб… Живут! Темень такая, точно не дом, а катакомбы древние, а воздух..! Дети бегают. Играют. Бельё сушится и не сохнет. Стали выяснять причину вызова: оказалось, кусок стены упал на голову маленькой девочке – малышку увезли в больницу с сотрясением. Впрочем, больница не лучше этого дома…

…Машина, по обыкновению, долго не заводилась. Странно, что, вообще, ещё заводится. Сколько лет-то ей! Хорошо ещё расстояния в городе невелики…

- Ну, можем ехать, - объявил Андрюша, захлопывая крышку капота.

Поехали. Интересно, это везде такая нищета непроглядная, или только нам не повезло? Иногда по телевизору рассказывали о новых достижениях медицины: операции на сердце без скальпеля, компьютерные программы, пришивание отрезанных конечностей, разделение сиамских близнецов – чудеса да и только! Неужели это и впрямь есть где-то? Нет, это в какой-то другой стране, в другом мире, на другой планете… Не здесь! Здесь о технологиях и не слышали – старые приборы сломались, новых нет – и лечат, как в старину, при царе-батюшке. А где-то есть чистые больницы, технически оснащённые… Есть ли? Или врут? В здешней-то уже давно забыли об элементарных санитарных нормах. Окна выбитые вставить не могут. Еды нет, лекарств нет, белья нет… Всё это больные должны приносить из дома. А на кой тогда больница? Окна чем-то заклеили до лучших времён. Сквозняки гуляют, а отопления нет даже зимой. Крысы шастают… И воды нет. Даже в родильном отделении, где ещё иногда… рожают. Высоколобые господа, власть имущие, периодически рассуждают о необходимости повышения рождаемости. Даже пособие увеличить грозятся. Пособие! А не пробовали ли вы рожать в отделении, обогреваемом несколькими обогревателями, с периодически отключающимся электричеством, без горячей воды? Нет? Странно, что в таких экстремальных условиях ещё появляются на свет дети… Правда, недавно в городе открыли частные клиники. Но у кого хватит денег на них? А где-то, говорят, уже РАК лечат… Верно ли? Каким нереальным всё это кажется отсюда! Нет, это в ином мире каком-то, в мире, где нас не ждут…

…Машина остановилась. Посреди улицы в луже крови лежал человек. Сердце Клавдии упало. Она опрометью кинулась к раненому:

- Серёженька! Серёжа!

Сергей приоткрыл глаза.

- Живой… - вырвалось у Клавдии. – Господи, да что же это? Кто это?

- Клавка… Передай… Бык – человек Каза… - Назаров не смог докончить, потеряв сознание.

- Серёжа! – вскрикнула Клавдия. – Не умирай! Не умирай, Сережа!

Через пятнадцать минут Сергей уже был в операционной. Клавдия осталась в коридоре и неожиданно для самой себя заснула. Она очнулась, почувствовав, что кто-то тронул её за плечо. Это был Константин Фёдорович, лучший хирург в городе.

- Как же это я уснула..? – поразилась Клавдия.

- Это Бог так тебя бережёт, - грустно улыбнулся краешками губ Константин Фёдорович.

- Что с моим мужем? Только говорите правду!

- Знаешь, Клавдюша, рана у него столь серьёзная, что он должен был умереть сразу же. Как он жив до сих пор, я ума не приложу. Может, абсолютно здоровый организм, мускулатура спасла…

- Нет, - покачала головой Клавдия. – Он не мог уйти, не сказав чего-то важного. Ему долг не позволил…

Хирург пожал плечами:

- Что ж, тогда можно предположить, что какой-нибудь долг его спасёт и теперь. С точки зрения медицины, шансов у него нет. Обманывать тебя не стану. Такая кровопотеря! Но всякое бывает… Мы, конечно, сделаем всё, что в наших силах. Но наши силы тут, пожалуй, не помогут. Разве что высшие…

- Спасибо, Константин Фёдорович, - хрипло отозвалась Клавдия.

- За что? Держись, Клавдюша, держись, - хирург пожал Клавдии руку и ушёл.

 

Новость о том, что Сергей Назаров в критическом состоянии лежит в реанимации прогремела, как гром среди ясного неба. Таких ударов Александр Павлович ещё не получал. Узнав о случившемся, он немедленно отправился в больницу, где жена Сергея передала ему последние слова мужа, смысл которых Александр Павлович понял сразу. Докопался, значит, до правды, неуёмная душа! И что же теперь? Казалось, что чья-то ловкая рука методично вырывала почву из-под ног. Решение нужно было принимать теперь же, срочно. Но оно отчего-то не приходило. Никогда ещё ни одно решение не давалось Александру Павловичу с таким трудом. Но времени на раздумья не было. Вот-вот соберётся пресса, и нужно будет делать заявление. И это заявление ни в коем случае не должно стать ошибочным. Промаха дать нельзя. Сказать всё как есть? Что Сергей Назаров установил цепочку «арийцы»-Быков-Казарезов? А подробности пообещать в ближайшие дни? И выяснить эти подробности в кратчайшие сроки? Пожалуй, что так… Ох, какая же мерзость… Близкий друг умирает, а думать приходится чёрт знает о чём. Противно, но ничего не попишешь.

Александр Павлович слегка обнял Клавдию:

- Знай одно: мы тебе и всей твоей семье всегда будем помогать. Можешь на нас рассчитывать. И отморозков этих мы тоже найдём.

- Не надо, - Клавдия покачала головой. – Не надо обещать ничего.

- Прости, Клава…

- За что? Серёжа сам всегда принимал решения. Он знал, на что шёл…

- Да… Ты звони, если вдруг что. А я ещё приеду… Позже, - сказал Александр Павлович. – Если что-то нужно, говори. Мы, я лично в лепёшку расшибусь – сделаю.

- Спасибо. Но я сейчас ни о чём не могу думать. Если что, я позвоню…

- Конечно… Держись, Клава, - Александр Павлович опустил голову и стремительно пошёл по коридору.

 

Первое, что поразило Миху, когда он переступил порог дома, была царившая в нём гробовая тишина. Ни обычного звона посуды, ни пьяного хохота, ни песен, ни ругани… Миха прошёл на кухню. Мать сидела за столом. Какая-то не такая. Миха даже не сразу понял, что с ней не так. Потом догадался: мать была совершенно трезва.

- Что это с тобой? - спросил он презрительно. – Неужели на опохмелку не хватило? Всё твои хахали пропили?

- Замолчи! – крикнула мать и вдруг вытащила из-под стола его куртку. – Что это?!

- Куртка…

- Почему она в крови?!

- Какая кровь, мать? Совсем уже допилась? Тебе зелёные человечки ещё не мерещатся? – нагло усмехнулся Миха, но внутренне испугался не на шутку.

- Дуру из меня не делай! Я у тебя книжки нашла…

- Ты рылась в моих вещах?!

- Я не рылась. Они лежали у тебя на столе. Как ты мог, Миша?

- Не твоё дело! Тебе же на меня всегда плевать было! Что ты теперь строишь из себя?

- Я твоя мать!

- Ты мне не мать! Ты алкоголичка! Я тебя знать не желаю!

Мать заплакала:

- Выпороть бы тебя… Ишь чего удумал… Ты хоть знаешь, что эти твои фашисты с нашей семьёй в войну сделали? Они прадеда твоего убили, а бабушку насиловали… Ей тогда четырнадцати лет не было…

- Ну и что? Сопротивляться не надо было! Пришли бы немцы, другая б жизнь была. Они бы хоть породу улучшили. И не рождались бы такие уроды, как отец и ты! Ты зачем рожала меня?! Ты! Вам же детей иметь нельзя было! Ненавижу тебя! Ненавижу! Ты правду знать хочешь?! Правду?! Да, это кровь на куртке! Я человека зарезал! Иди теперь в милицию! Сдай меня! Давай!

Мать схватилась за голову:

- Какой ужас… Неужели ты мог вырасти в такое чудовище? Ведь ты был таким хорошеньким мальчиком… Тётя Вера говорила ещё, что ангелочек… Тебе два годика было, мы гуляли, и все, глядя на тебя, умилялись…

- Вспомнила?! Два годика?! А потом что было – помнишь?! Шестнадцать лет что было?! Ты водила сюда своих кобелей и жрала с ними водку! И плевать ты хотела на «ангелочка»! Вот, и получи теперь! Первый раз протрезвела и сына увидела! Поздравляю!

- Лучше бы мне вовсе не протрезветь… И не жить… - прошептала мать и вдруг рухнула на колени и зарыдала, обняв ноги сына: - Прости меня, Мишенька! Прости, ради Бога! Я одна виновата во всём! Я твою жизнь погубила! Прости меня! Давай начнём всё заново… Давай… Я больше пить не буду! Клянусь! Но только не говори больше так страшно! Ну, опомнись же! Мишенька!

- Прекрати истерику! – завопил Миха с остервенением и ногой отшвырнул мать с такой силой, что та распласталась по полу. – Дура!

Миха опрометью выбежал из дома, а его мать так и осталась неподвижно лежать на полу…

Он бежал по улице, глотая слёзы. Что-то надломилось в нём. Что-то давило грудь. Мать Миха в глубине души любил. Любил и ненавидел в равной степени. Он презирал себя за эту любовь, стыдился её, но изжить не мог. И, когда мать бросилась перед ним на колени, он едва сдержался, чтобы не зарыдать вместе с ней. Поэтому оттолкнул с такой силой и злобой, поэтому сбежал. Не от неё. От себя. Миха не знал, куда идти теперь, на ком выместить злость и кому излить переполнившую его боль. Ему не хотелось ничего. Не хотелось жить. Провалиться куда-нибудь, исчезнуть совсем… С такими чувствами он подошёл к клубу «Титан». К его удивлению, на дверях висел замок и надпись: «Работа клуба временно прекращена». Миха несколько раз перечитал объявление, не веря собственным глазам, и со стоном опустился на тротуар. Всё рушилось. Раскалённый ком подкатил к горлу, и Миха зарыдал. Кто-то похлопал его по плечу.

- Гринёв Михаил? – холодно спросил участковый.

Миха безразлично кивнул.

- Вы арестованы за убийство вашей матери.

На мгновение Миха потерял дар речи, а потом вдруг расхохотался диким, истеричным смехом. Проходившая мимо старуха покачала головой и перекрестилась:

- Господи, спаси и сохрани!

 

 

Эпилог

 

…Этого немецкого полковника поджидали давно. Климов лично выбрал наиболее удобную точку, на возвышении, так, чтобы мишень была хорошо видна. Ждать пришлось долго. За это время он почти перестал чувствовать своё тело, онемевшее в одной позе, и сросся с винтовкой, став чем-то вроде её продолжения. Сердце билось ровно, и глаз неустанно высматривал «объект». У снайпера нервы должны быть железные, он должен в совершенстве владеть собой. Этому его учил старшина в первый год войны. Больше трёх лет назад. Эта совершенное самообладание сделалось главной чертой Климова на всю оставшуюся жизнь.

Где-то совсем рядом прокричала птица, но Климов как будто не услышал её. Он умел отключаться от внешнего мира, от всего, что могло сбить. Он работал. И на этот момент все чувства следовало заглушить.

Наконец, Климов разглядел группу немецких офицеров. Среди них – тот самый полковник. Довольная усмешка скользнула по губам снайпера:

- Прощайте, герр!

Лёгкий щелчок, и немец повалился на землю. Остальные кинулись врассыпную.

- Перепугались, «фрицы»? Погодите, я вам ещё перца под хвост сыпану, - Климов поднялся и, слегка размяв затёкшие мышцы, закурил. Теперь было можно…

 

…У врага лица нет. Влаг – это мишень. Цель, которая должна быть уничтожена. Этот завет Тихон Фомич тоже запомнил на всю жизнь.

Чердаки в старых домах обычно не запирали. Этот – так же не оказался исключением. Только, вот, подняться по лестнице теперь уже оказалось для Климова задачей трудно исполнимой. Он останавливался на каждом этаже, переводил дух, сосал валидол, но к концу пути сердце всё-таки заболело. Однако, не в правилах Тихона Фомича было обращать внимание на недуги. Это всё потом. Сейчас работа.

Климов всегда трепетно относился к оружию. И свою винтовку, наградную, снайперскую, осматривал каждый год. И теперь оно сияло как новое. Тихон Фомич любовно погладил его:

- Ну, послужи-ка в последний раз, хорошее моё!

Старая закалка не изменила Климову спустя столько лет. Онемев и отключившись от внешнего мира, он стал ждать. По улице изредка проходили люди, проезжали машины. Бронзовый Вождь щурился на них и всё тянул куда-то свою, по замечаниям специалистов, непропорционально длинную руку. Город вступал в новый день.

Наконец, к дому напротив, выкупленному несколько лет назад у местной администрации под офис и выделяющемуся теперь из общей серости свежей отделкой и спутниковыми тарелками, подкатило два сияющих автомобиля, явно не отечественного разлива. Из второго выгрузилось четверо накаченных «бультерьеров», занявших посты у входа в здание. Шофёр первой машины проворно подскочил к задней двери и распахнул её… Через секунду Владимир Ильич Казарезов лежал на асфальте с аккуратно простреленной головой.

Враг должен быть уничтожен… Тихон Фомич отставил винтовку и, отойдя от окна, опустился на ступеньки лестницы. Перед глазами в кромешном мраке плясали какие-то яркие точки, в ушах звенело, и отчего-то было совсем нечем дышать… У врага лица нет…

 

Май 2006