Кандидатская диссертация

 
Параграф 47 (Глава 3, Часть первая) книга автора "Прозрение". Более полная публикация: lib.ru. Заграница, Прозрение. Или в Интернете: http://world.lib.ru/t/trahtenberg_r_m/stat.shtml

 Вообще-то защита диссертации является логическим завершением аспирантуры. Молодого человека для того и принимали на 3 года, чтобы он сделал и перед ученым миром защитил научную работу – кандидатскую диссертацию. В случае успеха ему присваивали звание «кандидата технических наук», а это давало право последующего преподавания в вузе, с повышенной оплатой.
 Но моя защита была ещё впереди. Мне предстояла непривычная теоретическая работа. Надо было строго доказать, что протоколы экспериментов – не случайное удачное совпадение данных. Что очень желаемое не выдаётся за действительно существующее.
 Я засел за математику. Используя известные методы, необходимо было подступиться к вновь открывшимся явлениям. Каждая полученная формула проверялась бесконечными расчётами. Никакая экспериментальная кривая не могла противоречить уравнениям. Для таких занятий нужна была тишина, покой и книги. Всё это я нашёл в Ивановской Областной библиотеке. Там просиживал с утра до закрытия. Просторный зал с высоким потолком, удобными столами и, самое главное – торжественной рабочей обстановкой – были идеальным местом для непростого дела. Очень трудно заставить себя час за часом, неделями, с нудным упорством крутить неподдающиеся формулы, вытаскивать за уши ошибки, отвергать известные приёмы и находить новые.
 Именно за этой работой я понял справедливость расхожей поговорки: «Наука требует жертв».

 Вот описание обычного рабочего дня. (Нерабочих – не было).
 Ещё немного и закончим этот расчёт. Та-ак, только убедимся в совпадении с экспериментом, тогда и обедать будет приятно.
 Эх, немножко не то получилось. Ожидал раза в полтора больше.
 Проверим. Ага, вот она ошибка, взял в справочнике цифру из соседней строчки. Ну, теперь сойдётся.
 Но... что это? Получилась в 10000 раз другая скорость. Спокойно, где-то ошибся в размерности. Ну, конечно, вот здесь. Исправляем, сейчас пересчитаем и обедать.
 Так, теперь несоответствие только в 10 раз.
 Ладно, не пойду домой, куплю пару пирожков, запью водичкой.

 Правильное решение могло придти завтра, и через несколько дней. А ведь речь идёт о простом случае, где ответу и спрятаться было некуда. Так продирался.
 Хотелось ли всё бросить и поехать... в парк, искупаться? Конечно. Не раз. Но всё это откладывалось на завтра, ещё день и т.д.

 Временами очень хотелось просто потрепаться с кем-нибудь. Вот стоишь внизу в фойе, куришь, рядом такая же скучающая библиотечная девушка. Поделиться бы оригинальными наблюдениями о весенней погоде, а, если повезёт на внимательную слушательницу, то и острым сопоставлением ивановских нравов с киевскими... Но уже на страже мысль – полдня прошло, а ещё и на шаг не продвинулся.
 Тащишь себя наверх, за стол, заваленный бумагами, снова и снова крутишь неуклюжие формулы. Никак не понять, что делать с такой функцией, в этой книге об этом говорится так нечётко, а в той слишком сложно…

 Чтобы не тратить много времени на курение, а приходилось спускаться с третьего этажа на первый, назначил себе перерывы раз в полтора часа. Потом сделал их ещё реже.
 Так через полгода почти отстал от курения. Когда я начал, не помню, наверное, в техникуме. Там среди демобилизованных было неловко выглядеть таким юнцом. Меня никогда это особо не удручало, ибо владел собственным рецептом на тему – как бросить курить.
 Хотите, поделюсь? Нет, не методом Марка Твена, который утверждал, что ничего нет проще, ибо он на себе проверил это уже много раз. Нет, серьёзно. Сразу бросать нельзя: организм привык, надо его отучать постепенно. Первым делом, перестать покупать папиросы. Стрельнёшь раз-другой, начинают коситься. Уже куришь реже. Затем, курить только после еды, когда особо пристаёт желание. Когда доведёшь число папирос до пяти в день, можно и вообще не беспокоиться – это не так и вредно, а иногда выручает от стресса. Чувствуешь, что привязанность к курению ослабла, и при серьёзном желании сможешь бросить совсем.

 Однажды, решая свои задачи по импульсному управлению моторами, я натолкнулся на статью В.С. Кулебакина, где он без доказательств предлагал формулу для расчёта тока. Формула очень мне подходила, но неприлично просто сослаться на человека с именем и воспользоваться непонятным.
 В науке авторитет – хорошо, но истина – дороже.
 Поупражнявшись сколько-то в выкладках и расчётах, я нашёл доказательство этой формулы. Это меня воодушевило. Я уже говорил, что был очень слабого мнения о своих теоретических способностях. Кстати, это мнение со временем не изменилось. Я только понял, что многие теоретики сложным путём решают практические задачи, крутясь вокруг явления, которое требует здравого смысла, а не математики.

 Вот пример! Скрипит дверь. Да, очень назойливо и просто нестерпимо скрипит дверь в комнате.
 Что делает теоретик? Он приступает к исследованию явления «скрип». Раскладывает этот противный звук в ряды Фурье. (Есть такое – загляните в математический справочник). Изучает его частотный спектр, выдвигает глубокие гипотезы, строит небоскрёбы уравнений, пишет статьи и диссертации...
 Что делает здравый человек? Он капает каплю масла в навеску дверей, и... тихо. Испарился сам «объект исследования». И делать больше абсолютно ничего не надо – всё «о кей».
 Вы думаете, что я шучу? Да я и сам бы так думал, если бы не встречал в жизни такие случаи. Как-то в одном интеллигентном обществе меня познакомили с молодым ученым. Научная этика требовала спросить:
 – Чем занимаетесь?
 – Мы с профессором, моим научным руководителем, разрабатываем новый прибор для определения количества масла в картофельном пюре(?!). Это тема моей кандидатской диссертации.
 – А разве нельзя взвесить масло прежде, чем пустить его в пюре?
 – Что вы! Экспертиза должна иметь возможность проверить закладку.
 Я с трудом удержался от логичного вопроса, не выбрать ли затем тему докторской диссертации – «Прибор для проверки правильности работы прибора эксперта»?

 Так вот, я нашел чисто теоретическое доказательство формулы, приведенной академиком Кулебакиным в форме интуитивной находки. Понятно то приятное чувство, которое заполнило сомневающегося в собственных силах юного «теоретика» в момент осознания неожиданного успеха. Я послал академику письмо с просьбой оценить мои результаты.
 Спустя немного времени, пришёл ответ от секретаря, в котором говорилось, что из моего письма Виктор Сергеевич не может понять существа вопроса и предлагает приехать для личной встречи.

 Кулебакин – это имя было известно каждому электротехнику моего поколения. В 20-х годах шло становление новой страны. Каким станет «всем» тот, кто был «ничем», ещё никто не знал. Но уцелевшие инженеры и ученые, изголодавшиеся по настоящему делу, охотно включались во всякие комиссии для выбора правильной стратегии в области техники. Участником знаменитого плана ГОЭЛРО – электрификации России – был и профессор Кулебакин. Он обосновал выбор частоты сетей переменного тока в 50 Герц. Кстати, в Европе – это общепринятая цифра, а в США применена частота 60 Герц, и это создаёт определенные сложности при обмене техникой между Старым светом и Новым. Затем он командовал крупными научными институтами, участвовал в становлении авиационной электротехники и других военных делах.

 В назначенный день и час я нетвердой рукой звоню в дверь с табличкой «В.С. Кулебакин». Открывает и приглашает войти пожилая очень любезная женщина. Понимаю из первых слов, что она и есть его секретарь. Говорит как-то вскользь, что он не совсем здоров. На моё замешательство делает успокаивающий жест рукой и просит подождать.
 Сижу, разглядываю крохотный кабинет, заставленный книжными шкафами и старой мебелью.
 Открывается дверь и входит невысокого роста седой человек с простым лицом в тёплой пижамной куртке и с прижатой к телу рукой. Приветливо и просто здоровается. К сожалению, только потом я узнал, что незадолго до этого у него был инсульт, пострадала рука и нога (двигался он не очень уверенно). Но всё это не послужило уважительной причиной отказа в приёме мальчишки, написавшего какую-то формулу. Правда, мальчишки воодушевленного наукой.
 Мы сели за старенький письменный стол. Кулебакин взглянул на лежавшее перед ним моё письмо.
 – А теперь рассказывайте всё «от печки».
 Вначале волнуясь, но постепенно всё более складно, я начал излагать свою идею управления мотором, без погрешности, с импульсным датчиком скорости...
 Кулебакин, выслушав речь, казавшуюся мне полностью убедительной, не поддержал мою исходную посылку о «вранье» существующих приводов.
 – Напрасно вы так считаете. С помощью обратной связи и тахогенератора можно получить очень хорошее управление по сравнению с прежними приёмами (он назвал уж очень кустарный, на мой взгляд, подход).

 Меня охватило чувство, что зря беспокою старого и больного человека. Он, естественно, пребывает в плену прежних взглядов и не может так сразу воспринять новые идеи. Надо вежливо закругляться. Но, всё-таки, я решился задать ещё один мучивший меня вопрос. Точный привод позволил поставить уникальный эксперимент по проверке центрального понятия теории устойчивости. Критическое значение коэффициента усиления оказалось в 2 раза выше, чем ожидалось. Не было никаких оснований для такой явной ошибки.

 И тут Виктор Сергеевич высказал простое и совершенно неожиданное объяснение: энергия колебаний «стекала» в гистерезис. Получалось, что это совсем не ошибка, а очень интересный результат измерения, которого раньше без моей системы нельзя было поймать. Такое одновременно теоретическое и практическое понимание сути сложного процесса было поразительным.
 У меня холодок пробежал по спине. Да, «академик» – это не зря!
 Затем Виктор Сергеевич вдруг принял мою идею и одобрил находки.
 – А мне нравится ваше направление в регулировании моторов. Это очень интересная и перспективная область техники. Вам нужны оппоненты для защиты? Запишите. Первый оппонент – профессор Бобов из Академии Жуковского, второй – ктн Рабинович из МЭИ.
 – Как я смогу обратиться к этим людям? Может быть записку...
 – Ничего не надо, просто скажете, что это я их назвал вам.

 Забегая вперёд, замечу, что предполагаемый 2-ой оппонент, услышав по телефону мою просьбу, быстро открутился и не захотел даже встретиться, чтобы посмотреть диссертацию. Хотя я повторил, что «Виктор Сергеевич вас рекомендовал».
 Гораздо большую ответственность берёт на себя 1-ый оппонент. С тревожным чувством позвонил я Бобову. Но он сразу назначил мне встречу в Академии. При первом разговоре Бобов этак хитренько спросил: «И Виктор Сергеич так просто сказал вам ко мне обратиться?» Я искренне рассказал об этом месте нашей беседы. Бобов был вполне удовлетворён такой антибюрократической формой поведения своего бывшего шефа.

 Я попрощался с Виктором Сергеевичем и полетел, как на крыльях. Простота, гениальность и... самоотверженность знаменитого человека, его неожиданное желание помочь аспиранту с нестандартной фамилией – окропило мою душу.
 Теперь мои шансы на защиту становились вполне реальными.

 Вскоре после встречи с академиком Кулебакиным началась эпопея кандидатской защиты. К этому времени я довёл свою диссертацию до такого вида, который меня удовлетворял. Пришлось ещё порядочно потрудиться. Только вопреки фельетонному образу ученого – всклокоченному типу с воспаленными от бессонницы глазами, должен признаться – никогда не работал ночами. Довольно скоро я понял, что это слишком дорого обходится для самой же работы. Прихватишь после одиннадцати несколько часиков, а потом весь день чувствуешь себя разбитым, ничего путного не приходит в голову, даже простые вещи упираются, в постоянной борьбе с собой начинают побеждать тёмные силы.

 Мне повезло, что 2-м оппонентом согласился быть Владимир Иванович Ключев, о знакомстве с которым уже упоминал. Я заметил, что при упоминании его имени важные лица на кафедре в МЭИ (где предполагалась защита) как-то теряли официальность, и становилось заметно, что и они сами совсем не плохие и добрые люди.
 Мне Ключев не казался тогда большим учёным. Однако вскоре вышел толстый учебник для нашей специальности. Авторами его значились: Чиликин – директор МЭИ, Сандлер и Ключев, а по советской традиции напечатанный последним делал всю работу. К тому же эта книга отличалась новым подходом, который не мог внести кто-то кроме молодого преподавателя.
 Заслуженные приводчики относились тогда высокомерно к общей теории автоматического управления. Эти люди принимали участие в создании огненных станов и могучих доменных печей, а некоторые недавно сняли рабочие спецовки. Они не могли признать, что какие-то кабинетные учёные открыли всеобщую теорию, которой подчиняется и их любимый привод. А именно эти новые методы пронизывали всю книгу. И ещё, это уже точно было делом Ключева – привод не заканчивался согласно традиции мотором, а вводилось изучение и следовавших за ним механических передач.
 Мне казалось тогда, что упорное занятие Ключевым какими-то грубыми колёсами экскаваторов – дело частное, мелкое. Должен признаться, что в дальнейшем именно эти штуки вызвали интерес приводчиков. Даже мой знакомый известный специалист в танковых делах профессор Новосёлов расспрашивал меня о Ключеве и пытался консультироваться по поводу его теорий.
 В 1962 году Ключев был ещё и техническим секретарём Совета по защитам. Поэтому он давал мне точные советы по оформлению работы и облегчил многие бюрократические процедуры.

 Переплетенную книгу-диссертацию я дал будущему возможному оппоненту для ознакомления.
 В научном мире так странно это было устроено. По идее, оппонент – это ученый, критикующий работу, но в действительности он брался за это дело, лишь внимательно изучив диссертацию и убедившись в её ценности. Тогда он из обвинителя превращался в главного защитника.
 При следующей встрече, совсем по-новому, как-то даже уважительно и с завистью на меня взглянув, он заметил:
 – Как это вам удалось такие новые вещи выразить математически?
 Но этого я и сам не знал.
 Теперь всё зависело от позиции 1-го, главного оппонента, которым по закону мог быть только доктор наук.

 С трепетом вступил я в старинный парк, где размещалась Военно-воздушная Академии им. Жуковского. По дорожкам во всех направлениях шли подтянутые военные люди. Мне указали на один из старинных особняков затейливой архитектуры. Здесь располагалась «Кафедра электрооборудования самолётов». На стенах коридоров висели изображения самолётов в разрезе. В глаза бросались портреты Гагарина и других космонавтов, учившихся здесь.
 Меня встретил невысокий плотный пожилой человек с добрым штатским лицом в сильно потёртом военном мундире с погонами полковника – зав. кафедрой профессор К.С. Бобов. До встречи я прочитал его статью 30-х годов по импульсному управлению и, таким образом, знал о его интересе к этому направлению.
 Бобов по-деловому поговорил со мной, взял диссертацию и обещал к сроку защиты подготовить требуемый официальный отзыв. Потом мы ещё раз встретились, и он подал мне листы со своими замечаниями. Константин Семёнович свободно воспринимал мои дерзкие новшества в обращении с моторами. А я уже готовил себя к вежливому отпору. Он согласился с моими возражениями по нескольким из замечаний.

 Наконец пришел день защиты.
 В назначенный час я развесил плакаты с формулами, схемами и фотографией моих регуляторов в цехе капроновых машин. Всё происходило в обычной учебной аудитории МЭИ без цветов и бархатной скатерти. За партами расселись человек десять членов ученого совета. Некоторые лица были мне знакомы, других солидных людей – видел впервые. Не было только Бобова, но Ключев объявил, что тот звонил и вовремя приедет.
 Ключев зачитал «данные соискателя». Нормально прозвучал год рождения – 1931, слабее – город Иваново, а уж – еврей... Соискатель начал доклад. Требовалось уложиться ровно в 20 минут. Это также было показателем уровня готовности к научному званию.
 Я с энтузиазмом говорил и размахивал указкой, которая выполняла важную роль, подтверждая слова формулами и графиками на листах.
 Через 10 минут я почувствовал некоторое беспокойство, которое к 15 минутам стало мешать мне, ибо требовало замедления темпа изложения. Ведь без 1-го оппонента защита невозможна. Я уже приступил к чтению «выводов» (это минуты 3-4), и видел растерянность в глазах Ключева, который снова бегал к телефону. Сейчас я закончу, и... катастрофа неминуема.

 И в этот момент дверь распахнулась, и вошёл Бобов. На нём блистало новёхонькое, с иголочки, генеральское одеяние. Сверкали золотые погоны, сияли значки на мундире, красные лампасы на брюках довершали торжественность явления. Видимо, недавно состоялось его производство в новое звание и только что пришивались последние пуговицы.
 В миг всё внимание Ученого совета переключилось на вошедшего. Все радостно вылезали из-за тесных парт и шли пожимать руку блестящему генералу, поздравляли его, обменивались приветствиями. Соискатель, всеми забытый, стоял в стороне со своей указкой. Сердце его стихало, успокаивалось. Страшная угроза миновала.

 Вёл заседание председатель Совета, крупный и властный проф. Ефремов (зав. кафедрой электрического транспорта). Он, на зависть другим, получил недавно Государственную премию за усовершенствование троллейбуса (его новшество так и не привилось на практике). С ним я встречался до этого только вскользь при оформлении одной из многочисленных бумаг.
 Все вернулись на свои места, и 1-й оппонент зачитал с кафедры свой отзыв. Пришла пора по регламенту задать вопросы оппоненту.
 Председатель грозно спросил генерала, есть ли в диссертации доказательство эффективности чего-то? (Даже я не понял, о чём это он спрашивает). Опытный оппонент глазом не моргнул и в тон вопросу по-военному заявил: «Да, такое доказательство в работе имеется».
 На всякий случай я уже лихорадочно придумывал чёткий ответ на то – не знаю что. К счастью, подвергать сомнению слова оппонентов, похоже, не полагалось. Затем выступил 2-й оппонент. По должности ему полагалось сделать детальный анализ работы, залезть во все её закоулки, проверив, не спряталось ли там чего ложного, нет ли в выводах бездоказательных заявлений. Ничего существенного дотошный, но доброжелательный контролёр не нашёл. Он также одобрил работу.

 Наступил черёд вопросов соискателю. Я без затруднений на всё ответил. Благодаря новизне содержания ученым было неловко экзаменовать меня. Председатель обратился к членам совета: «Кто желает выступить?»
 Вышел Абрам Соломонович Сандлер, уважаемый на кафедре профессор. Он с похвалой отозвался о работе. Ещё кто-то высказался, тоже за здравие.
 Председатель предложил избрать счётную комиссию. Это всегда вызывает на защите оживление, ибо те, кого выберут, не смогут в перерыв выйти покурить или поговорить с приятным знакомым. Получается спор в шутливом тоне: «Я был в прошлый раз, вот он как раз вернулся из отпуска, пусть поработает, а этот всё равно не курит...»
 Наконец, объявляют результаты голосования. Все члены совета, кроме отсутствующих – «за». Все, улыбаясь, подходят ко мне, пожимают руку, уже совсем по-свойски, приняв меня в когорту учёных.
 Так легко и без особых волнений в 1963 году получил я степень к.т.н. и ещё один диплом в коллекцию этих красивых бумаг.

 В советской научной иерархии существовало две степени, возвышающих специалиста над всеми, окончившими институт. Кандидат технических наук – это первая, низшая степень. Она позволяла надёжно закрепиться преподавателем в вузе, а на производстве давала некоторые преимущества в занятии начальственной должности при меньшей зависимости от умения подлизываться к партайгеноссе или директору. В научном мире слово «кандидат» понималось скорее буквально и определяло человека ещё не как учёного, но существо пригодное для дальнейшего выращивания.
 Вторая, высшая степень – доктор технических наук – давалась уже за серьёзные достижения в науке, подтвержденные другими ведущими учёными, крупными статьями, книгами и внедрением в серийное производство. Доктору наук доверялось руководить кафедрой (т.е. группой преподавателей одного профиля) или отделом в научном институте. Это звание давало человеку определенное «положение» и меньшую зависимость от партийных шавок.

ФОТО: Академик Виктор Сергеевич Кулебакин
      Принял аспиранта из провинции у себя дома по первому моему звонку, хотя чуть оправился после тяжелого инсульта, внимательно рассмотрел и оценил мои результаты, сам предложил оппонентов. После этого я уже был уверен в успехе.