Как убить женщину?

 
 
 Мой друг Лимон всегда убивает любимых женщин. В этом ему нет равных. Он их убил штуки три или четыре. Одно из таких убийств я как-то наблюдал.
 Его отношения с Наташкой все более заходили в тупик. И вдруг я заметил, что он стал отстраняться от нее. Но не так как сторонится нелюбимой, обрыдшей жены муж. Не так как сторонится стареющей истеричной любовницы ловелас. Его отстраненность была похожа на заговор. Так киллеры стараются не появляться на месте будущего преступления, так саперы сторонятся заминированных ими полей. И я понял, что дни Наташки сочтены...
 Лимон убивает женщин самым страшным и иезуитским способом. В старину его бы наверняка сожгли за колдовство. Как колдуны в древности создавали куклы своих жертв, так Лимон создает их эфирные тела на страницах своих романов. И по мере написания, душа жертвы все более и более перетягивается на страницы, пока в один страшный миг не оказывается в заточении обложек, из которых она уже никогда не сможет вырваться. Он их пришпиливает словно бабочек под стекло, оставляя на свободе только коконы жертв. И они как зомби еще какое-то время живут, занимаются с самцами любовью, воображают себя живыми, не понимая, что давно умерли и что души их навечно принадлежат страницам бумаги его романов. Лимон убивает их страшно потому, что принадлежащие ему души и тела не стареют. И каждый молодой самец в любой момент может разделить с ним жадность обладания Леной, Наташей, Кэрол. Сегодня, завтра, через сто лет. А каждая девчонка может отдать себя его рукам и стать Леной, Наташей, Кэрол... Но никто из них, пройдя мимо пожилой, нелепо молодящейся дамы с бугристыми варикозными икрами не узнает в ней Елену, Наталью, Кэрол.
 Он забирает себе их бессмертные души, он забирает себе их сильные страстные тела, оставляя всем остальным лишь стареющие, брюзжащие, измученные хворями оболочки...
 Но я не хотел сегодня ее убивать столь страшно и жестоко. И, хотя она порядком искалечила мою жизнь, я не хотел сегодня отбирать у нее душу. Может быть когда-нибудь в следующий раз... А пока "..я бережно опустил ее на белый ламинированный паркет, уложенный в зале и меланхолично наблюдал как из под ее волос медленно растекается темная густая кровь."
 Все написанное мне не понравилось и я порвал страницу. И мы опять оказались на моей койке в больнице, куда она приезжала старательно скрываясь от мужа:
 "...Мне не с одним мужчиной не было так хорошо как с тобой. — Сколько бы женщины не врали нам на эту тему, мы всегда готовы обмануться этими словами. Обманулся и я. А почему бы не обмануться, если всего за двумя дверями без замков страдает и мучается больница, а рядом со мной лежит потерявшая совесть и голову женщина, наполненная мной. Нагая, покорная, доступная..."
 Муж моей подруги столь унизительно и остервенело держался за семью, что надолго отбил у меня охоту жениться. Наверное я испугался того, что так же как и он стану позорно и жалко зависим от женщины. Впрочем, от его жены я зависел именно так: рабски, каждой клеткой, каждым нервом...
 Но как бы то не было, я был благодарен ему за то, что он не уступил мне это сладкое ярмо и клеймо.
 ...Говорят что рабы и хозяева очень часто меняются местами...
 Каждый раз когда она тайком приезжала ко мне я испытывал огромное желание ее убить. Наверное меня изгрызала невозможность стать с ней одним существом, слиться, срастись. Иметь общий круг кровообращения, общую душу. Что, наверное, и составляет высшую сущность любви. Но в этом стремлении к полному единству и ее главная драма — невозможность слиться в одно целое, ибо наслаждение, экстаз это всегда безумно эгоистичные, личностные чувства. Двое любящих стремятся стать одним целым и не могут этого сделать ибо без их личностей любовь мертва. И невозможность этого единства делала меня рабом ее тела, ее желаний. Самая страшная доля раба не обладать правом на свою жизнь. Я мог сто раз умереть за близкого мне человека, но именно этого великого права распорядиться собственной жизнью она меня лишала. Жизнь раба принадлежит его господину.
 Поэтому все женщины на земле ревнуют мужчин к войне и Родине. Ибо эти две женщины всегда сильнее любви...
 Впрочем, бывают мужчины, для кого женщина становится всем. Муж другой моей подруги никогда бы не посмел приблизиться к войне. А его семья, его жена были для него его родиной. Что ж, значит я был оккупантом. Многие потаенные уголки его родины не раз переходили из рук в руки. И как настоящий оккупант, отступая или уходя я всегда оставлял ему только пепелища...
 До гробовой доски он будет ненавидеть меня. И я могу его понять — ведь после моего ухода его не встретили как освободителя. Напротив — всю оставшуюся жизнь ему теперь придется доказывать освобожденным областям, что он не зря боролся, наслаждаться "плодами победы", которые изрядно горчат, и несколько потрепаны в долгих сражениях и битвах...
 Не знаю почему, но я никогда не испытывал никакого чувства стыда, или угрызений совести перед мужьями, которым я наставлял рога. Скорее я испытывал чувство брезгливой жалости к ним. К их слепоте, их самовлюбленной успокоенности, зашорености. Не один год наблюдая за тем КАКИМ мужчинам изменяют женщины я пришел к неутешительному выводу, что личные качества мужчины почти никак не влияют на вероятность получить рога. Их с одинаковой вероятностью может получить негодяй и герой, интеллектуал и работяга, злодей и добряк, атлет и "пивной бочонок", молодой и старик, кобель и вернейший муж. Общее я обнаружил только одно — почти все рогоносцы вели дома жизнь удовлетворенных, сытых котов, рассматривавших своих жен как неизменную собственность, как близкую и давно исследованную данность. Поэтому, обнаружив в один из весенних дней над головой весьма ветвистые отростки, я не очень удивился, понимая, что полностью подхожу под данное мной определение. Я даже не очень обиделся на жену, по-моему расстроенную этим моим открытием куда сильнее меня. Общим со всеми остальными рогоносцами было только одно — я начал куда чаще и сильнее желать свою жену. Соперничество всегда возбуждает самцов, а наличие у жены любовника делает ее запретно-ненавистно-желанной, разогревая до безумия фантазию. Была, правда одна деталь. Дело в том, что я, как ни странно, любил свою жену. И после ее измены она для меня осталась желанной, страстной любовницей, но умерла как близкий человек. Потом, правда, вслед за любовью ушла куда-то и страсть. Мы перестали спать вместе.
 Мужчина не способен простить измену жене, как бы этого не пытался. Потому, что жена всегда его собственность, его алтарь самому себе, на котором он приносит бесконечные жертвы своему эгоизму и сладострастию, утверждая свой культ единого бога — самого себя. Поэтому измена жены это всегда осквернение святыни, попрание чужой плотью святая-святых храма уважения к себе, своей сущности. Мужчины врут, когда говорят, что могут простить измену жены. В лучшем случае это просто незнание самого себя.
 Почему же тогда многие живут со своими женами? Есть особое удовлетворение в измене виноватой перед тобой жене, в праве в любой момент переспать с любой самкой, не чувствуя за это никакой вины. И этот запретный "кайф", совсем не обязательно кидать в лицо. Напротив, он только сильнее и полнее от того, что она ни о чем не догадывается, от того, что все это тянется и тянется. Пусть готовит, стирает, гладит — в этом ей нет равных — и оправдывает все более редкие близости тем, что муж сильно устает на работе.
 ... И оскверненный храм становится уютной конюшней для породистого жеребца.
 Я вдруг осознал содержание сладострастия маньяков. Боль делает с телом женщины тоже самое, что опытный, умелый любовник: те же стоны, тот же трепет, та же страсть. Но только для этого не надо искать в себе никаких иных чувств, кроме ненависти. Ни увлечения, ни обожания, ни трепета влюбленности. Боль жертвы дает маньяку чувство невыносимой свободы от мужского естества, вечной зависимости мужчины от выбора женщины. Маньяк, не имея сил полноценно участвовать в вечной схватке за женщину, лишь тайно и страшно ворует секунды последней и полной принадлежности женщины мужчине. Но маньяку как никому другому открыты черные колодцы страсти. Его адским пламенем лижет вечный стыд и опустошенность удовлетворенного самца. Запретный экстаз оргазма: "Теперь бери ее кто хочет..." Он как никто другой знает то пугающее своей глубиной, невыразимое словами презрение жены к только что удовлетворенному ей мужу…"
 — ...Я всю жизнь любил улитку. — После похорон своей подруги человек со странной фамилией Орел заливал у меня свое горе. — Понимаешь, она ничего не оставила мне, только одиночество. — Они встречались десять лет, пока ее однажды вечером не сбил на переходе огромный грузовик, который невесть откуда взялся и неизвестно куда скрылся. Орел не смог быть на ее похоронах, не смог даже проститься с нею — все эти годы она была женой другого. — Я всю жизнь любил улитку. У нее никогда не хватало смелости и воли хотя бы в чем-нибудь дойти до конца. Всегда все "полу". Чуть-чуть вперед и тут же обратно, в свою скорлупу. Полу жена, полу любовница, полу друг, полу враг, полу любовь, полу пустота. И теперь мне остался только бесконечный след нашей любовной слизи, протянувшийся через сотни гостиничных номеров, квартир, случайных постелей, подъездов, кафе, парков и лесов.
 ...В эти минуты он мне сам почему-то напомнил рака отшельника, потерявшего свою скорлупу. Он десять лет любил робкую, хрупкую улитку и уже не мог жить без нее, деформировавшись, приняв за эти годы ее форму и запечатавшись в ней...
 Через два месяца он погиб в горах. Катаясь на горных лыжах, он сорвался в пропасть. Наши общие друзья еще долго говорили, что он сам искал смерти...
 Смерть улитки под колесами грузовика — вот, что мне представлялось в образе бесстрастной и безличной смерти.
 ...Интересно, почему в нашем языке слово "любовь" чаще всего рифмуется со словом "кровь"? Почему от первых дней человечества и до нынешних его последних дней любовь всегда шла рука об руку со смертью? Почему они так близки друг другу как две стороны одной медали? Может быть потому, что любовь это тоже одна из форм смерти? Ведь с ее приходом мучительно и безнадежно умирает жизнь и сущность бывшие до нее. А может быть своей обреченностью, своей невозможностью длиться вечно она слишком зримо и наглядно дает понять человеку его собственную конечность, мгновенность на земле. Ведь каждый любящий больше всего боится пережить свою любовь и почти каждый ее переживает. И каждое такое прощанье это маленькая смерть, с ее пустотой, разложением, прахом и скорбью...
 Так может быть, убив женщину как первопричину любви можно вырваться из этого порочного круга? Но только безлично, холодно. Как говориться — ничего личного. Улитка под шинами грузовика, бабочка на лобовом стекле автомобиля...
 Я оказался в ловушке. Той самой ловушке, в которой со времен Адама сидит все человечество. Женщина отобрала у него бессмертие и вечность, но отмстить ей за это вероломство было невозможно. Ибо нельзя причинять боль незнакомому тебе и невиновному перед тобой существу. Но, полюбив женщину, навсегда лишаешься права покарать ее, единожды искушенный женщиной уже неволен судить ее, перестав быть "чистым" судьей. Ибо честно может судить только тот кто сам без греха.
 И разве ее вина в том, что ты сам добровольно отрекаешься от бессмертия и вечности, принимая между своих лопаток смертельный удар копья любви к женщине. Извлечь его нет никакой возможности, ибо вместе с его лезвием внутрь тебя проникает часть самой женщины, входит в твою кровь, становится частью тебя, и ты носишь в себе это копье, не имея сил вырвать его, судорожно корчась от каждого его движения или прикосновения к нему.
 И значит, что бы убить женщину надо убить себя.
 ...При таком соотношении потерь, как говорят военные, борьба теряет всякий смысл...
 ...Потом может меняться имя женщины. Меняться форма ее груди, цвет глаз, запах духов. Потом может меняться ее земная оболочка, но ничто не изменится в этом странном треугольнике: мужчина, женщина, любовь. Треугольник вообще самая жесткая конструкция...
 Видит бог, я искренне пытался убить женщину. Убить до вопроса "За что?". Ведь если есть ответ на него, то вина всегда лежит и на том, кто совершает убийство и на том кого это убийство лишает жизни. Палач и жертва это всегда одно целое. И очень часто невозможно понять, кто же является палачом, а кто жертвой. Я хотел вырваться из этой страшной связки. Палач-жертва. Вода-огонь. День-ночь. Мужчина-женщина. Любовь-смерть. Я пытался убить Еву до того как узнал, что люблю ее. До того как узнал что значит любовь. До того как в мире появилась сама смерть. Но оказалось, что я пытался присвоить себе то, что принадлежит Богу. Ибо только он может судить и уничтожать созданные им существа лишь по степени греха заключенной в них, карать зло до его свершения.
 Я, обреченный телесной оболочкой на смерть, не смею роптать на несовершенство мира, Несовершенство это во мне. Я пытался убить женщину, но был осмеян и уничижен за гордыню свою. Оказалось, что я пытаюсь убить самого себя. Через женщину пришла в мир любовь. И с любовью пришла смерть. Рожденный женщиной я несу в себе эти три осуществления: женщину, любовь, смерть. Таковы пути сердца мужчины. И каждый из них несет в себе частичку вечности...
 
 ***
 "Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою: ибо крепка, как смерть, любовь; люта, как преисподняя, ревность; стрелы ее — стрелы огненные; она пламень весьма сильный.
 Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют ее..."
 Книга Песни Песней Соломона.