Нелюбимая Мне имя Марина...

НЕЛЮБИМАЯ



Все началось далекою порой,
В младенчестве, в его начальном классе
С игры в многозначительную роль:
Быть Мусею, любимой меньше Аси.

Бегом, в Тарусе, босиком, в росе,
Без промаха- непоправимо мимо,
Чтоб стать любимой менее чем все,
Чем все, что в этом мире нелюбимо
Б.Ахмадулина

Была весна или осень в тот день. Странно перепутались в памяти не только дни и числа, но времена года. И все-таки эта встреча состоялась.
Странный разговор по телефону, когда одна пыталась выяснить, а вторая объяснить, как добраться до места встречи - разговор двух поэтов почти через полвека. Как долго ждали они этой встречи. Вернее ждала и жаждала Марина, Анна все получала, что хотела, даже в том глухом году, когда до войны той, самой сокрушительной -рукой подать.
Она шла по шумным улицам совершенно чужого города. От той Москвы, в которой купола горели, не осталось и следа, к моменту ее возвращения они все давно сгорели, исчезли. И она радовалась тому, что зрение становилось все хуже - хорошо, что не разглядеть многих разрушительных перемен, не увидеть всего.
Как она добралась до того дома - останется вечной загадкой и чудом, но добралась, хотя если бы заблудилась, возможно, не пережила бы еще одного разочарования.
Какого по счету в ее жизни разочарования? Этого не мог сказать никто. Но могло ли быть иначе, когда столько лет в Париже и Праге, ждешь и надеешься, когда в письмах и в душе создается благоуханная легенда, а в реальности страх, нищета и холод, и машины, с диким ревом несущиеся прямо на тебя.
Разговор не клеился, да и мог ли он клеиться, если вокруг первой все порхали и все делали, а она оставалась только тенью и в творениях, и в жизни. Она в тот момент только убедилась в разнице, в той пропасти , которая между ними была, хотя внешне всего вроде бы им досталось поровну , но так только могло показаться тому, кто ничего не знал и не чувствовал.
№№№№№

А все начиналось как игра, или ощущение нелюбви. Можно ли жить в таком состоянии с начала и до конца. Она знала, что очень быстро такая жизнь становится невыносимой. Любви никогда не бывает много, но если ее нет совсем, что делать и как быть?
Звуки рояля, самая минорная музыка звучала в ее детстве. Вероятно, была и другая, но она запомнила эту. Отрешенный взгляд матери. Она никогда не принадлежала этому миру. На челе ее была отметка о гибельности. Она с самого начала уходила и ускользала, заполняя мир этой музыкой, от которой порой хотелось бежать в чистое поле и затеряться где-то. Хотелось бунтовать все время. Но можно ли жить в состоянии бунта от начала до конца год, десять, сорок лет, какую силу и волю иметь надо, чтобы убеждаться, что ты нелюбима. Молить о любви все время и ничего не получать. Чем больше молить, тем меньше получать в ответ. Они отстранялись, вежливо улыбались и уходили, сначала это казалось случайностью, но быстро пришлось убедиться в том, что это - ее жизнь.
Это могло быть сначала просто детской фантазией, но со временем все больше стало походить на реальность.
Да и за что ее любить, кому?
Полюбит ли мышиный сброд умишек
То чудище, несущее во тьму
Всеведенья удушливый излишек
Б.Ахмадулина
С ней всегда было трудно, неуютно, неудобно всем, вот и теперь та, которой с самого начала дано было все, смотрела на измученную Поэтессу, которая упорно требовала чтобы называли ее Поэтом, и уходила, ускользала, и была сложна и непонятна и так далека, что было отчего смутиться.
И королева смущалась, и от порывистых объяснений, которые они видела, принимала со снисходительной улыбкой в юности, что-то даже соизволила запомнить:
Вас передать одной
Ломанной тонкой линией.
Холод в веселье, зной
В вашем унынии.
Вся ваша жизнь - озноб,
И завершится где она.
Облачный темен лоб
Юного гения.
Но всерьез ни тогда, ни теперь не принимала. Тогда, в их юности, просто отстранила от себя. Она тогда не понимала и не принимала желания все обострить и преувеличить, теперь, вспоминая эти строки, она сжималась от жалости и тоски к тому, что произошло с ними за эти годы:
О, кто поверить смел, что полоумной мне,
Мне, плакальщице дней погибших,
Мне, тлеющей на медленном огне,
Всех потерявшей, все забывшей, -
Придется поминать - это было ее настроением в те скорбные дни, когда состоялась их встреча. Несколько дней назад в страшных муках умер Михаил Булгаков, к ней во сне являлся затерявшийся в метели Мандельштам, и тут еще этот призрак ниоткуда пугает и тревожит.
Она не хотела вспоминать о том, что было тогда, говорить о настоящем было еще страшнее. И кроме разочарования и молчания ничего не было в тот вечер между ними.
Но если на этот раз что-то поняла Анна, из того, что ей неведомо было - это то, что вечная ее соперница оставалась нелюбимой.
Она не знала, как такое может быть, каковы такие ощущения человека, которого никто не любит. Но для нее - это было главным состоянием всю жизнь.
Мне нравится, что вы больны не мной,
Мне нравится, что я больна не вами,
- читала она стихи, чтобы хоть как-то нарушить гробовое молчание. Но все стихи были об одном. Она даже не замечала этого. Но королеве становилось еще страшнее.
Странная улыбка - беспомощная и растерянная, отрешенная бесцветная фигура и обреченность. Она выглядела старше и измученней, ни о чем не говорила, а королева и не спрашивала.
Они были совсем чужими. Для одной это была только короткая, не особенно приятная встреча, для второй последнее и самое горькое разочарование.
Могла ли она надеяться на что-то? Мог ли кто-то ее спасти.
По дороге домой вспоминала о тех временах. Она мучительно вспоминала стихи:
Показать бы тебе, насмешнице,
И любимице всех друзей,
Царскосельской веселой грешнице….
Где она слышала эти стихи. Но то, что писала она - сомнений не возникала, она знала их лучше, чем свои собственные, потому что в них было то, чего ей всегда не хватало в жизни: Слава, Вдохновение, Любовь- этого судьба отпустила королеве в избытке. А ей хотелось хотя бы приобщиться к чужому образу жизни, на миг представить себе, как это могло быть у нее.
Машина резко затормозила перед ней. Что-то яростно кричал мужик за рулем, она видела его искаженную физиономию, но ничего не слышала. Она вообще ничего не слышала в тот странный и горький вечер.
Только музыка матери, оттуда издалека, «Баллада» Шопена казалась предвестием каких-то страшных событий. Она слышала ее очень редко, но знала, что это не может быть случайностью
В Москве она видела Берлин и Париж, оставшиеся где-то за чертой, но так и не ставшие последним приютом. Она мучительно не хотела уезжать оттуда, но они рвались в этот ад, одурманенные какими-то несбыточными обещаниями - муж и дочь, как могли они верить им, но теперь, здесь, она осталась совсем одна- самые страшные пророчества сбывались- « мне совершенно все равно, где совершенно одинокой быть». И все-таки здесь страшнее, чем на чужбине, потому что воспоминаний и разочарований еще больше, чем там.
Ты перед ней не виноват Берлин,
Ты гнал ее, как принято, как надо,
Но мрак твоих обоев и белил
Еще не ад, а лишь предсмертье ада.

Не обессудь, божественный Париж,
С надменностью ты целовал ей руки,
Но все же был лишь захолустьем крыш
Провинцией ее державной муки.
Но война догнала ее здесь, она уже охватила диким пламенем все места, где она искала приюта и не нашла его, и добралась до тех мест, куда она бежала. Порой ей казалось, что война и началась для того, чтобы добить ее и окончательно загнать в Елабугу, в тот медвежий угол, из которого ей никогда не выбраться, да и нет никакого смысла выбираться.
Когда это произойдет, они будут гадать и искать причины того, почему это случилось. Они не поймут и не поверят, что виною всему, не какой-то конкретный случай, а вся ее жизнь, бесконечная цепь разочарований, отторжений, и вечное чувство нелюбви.
№№№№№

Королева стояла у окна. Она была потрясена, хотя сама не знала, что могло ее еще так потрясти и удивить, после всех очередей в тюрьму, арестов близких и смертей, голода и холода, угроз мирового пожара, могло ли быть еще что-то, что заставит содрогнуться.
Оказывается было. Странная тень, она всегда была для нее только тенью, вдруг ворвавшаяся в жизнь, когда она уже перестала ждать. Она словно упрекала за что-то, хотя не прозвучало ни одного слова упрека, она стала ее судьей и наказанием, хотя кто и за что еще мог наказать ее.
-Она обречена, - только и мелькало в голове.
И что-то было написать об этой встрече. Неизвестно что напишет она, а у королевы все до гениального просто:
Поглотила любимых пучина,
И разрушен родительский дом.
Мы с тобою сегодня, Марина,
По столице полночной идем.
Москва навсегда останется для нее чужим миром, но пока она не могла вернуться в свой город, у которого даже имя было чужим, чуждым, и словно бы он где-то затерялся в болотах, уже не узнанный, и непонятный, разрушенный город, изменивший даже имя.
Ровно через 20 лет она вспомнит ту странную встречу, когда понять смогла только единственное, что всю свою жизнь, та другая, была только нелюбимой, и напишет опять же кратко:
А еще у восточной стены,
В зарослях крепкой малины,
Темная, свежая ветвь бузины…
Это - письмо от Марины.
И это станет ее запоздалым ответом, на те юношеские восторженные послания, на которые королева никогда прежде не отвечала.