Призрак любви. главы Смерть поправ...

 ПРИЗРАК ЛЮБВИ
 Глава 14...
 Смерть поправ

 Островцев решил пойти в театр пешком, чего уже давно не делал. Ему вдруг захотелось улыбаться - просто так, неизвестно чему. Он шёл, распахнув куртку, широко и свободно шагая. На улице его, как обычно, не узнавали.

 Ему подумалось, что где-то сейчас, в этот самый миг, кто-то издал свой первый вопль - началась новая жизнь. И что это будет - страдание или дорога счастья, кто возьмётся предсказать?

 Солнце снова выплыло из облаков, и тень немедленно растворилась. Запрыгали резвые зайчики от бегущих навстречу авто.

 До начала спектакля было около часа. В буфете ему встретился Шербшевский. Они сегодня вдвоём ведут спектакль.
 Островцев поморщился. Вот уж кого ему и вовсе не хотелось бы сейчас видеть. Уже неделю в ссоре. В сущности, из-за пустяка.

Вот все они думают, что он им мешает. Он здесь уже как-будто лишний. Вчера был юбилей - 25 лет на сцене. И что? Кто-нибудь вспомнил?
Эх.
И так - было всегда. Мир возник, лучился и - погас.
Сегодня, похоже, будет полнолуние. Он никогда не спит в такие ночи. Только утром может уснуть.

Он рядом с ней...Пальцы... Вместе...
О ком это? И сам не знает. Тихо...Сердце - не стучи!

- Привет, мой друг!
Сам пан Шербшевский. Но какая улыбка! Просто отличный малый. Придраться не к чему. Лжёт - как пишет. А, ладно...
- Привет и тебе.

Шербшевский, резко сменив траекторию, шагал рядом.
- День отличный, - сказал он, ласково улыбаясь.
- Какие-то новости? - спросил Островцев, но можно было и не спрашивать. - Я весь внимание.
Однако тот не спешил его ошарашивать.
- Перекусим? Смотри, как народ работает челюстями.
И потащил Островцева к буфетной стойке.

Он быстро съел бутерброд, допил сок и, не дожидаясь, пока Шербшевский доест сардельки и допьёт пиво, встал и ушёл.
- Я к тебе ещё зайду! - крикнул ему вслед Шербшевский.
Островцев ускорил шаг.
В коридоре он глянул на часы. Циферблат, почти совместив грозно опущенные стрелки, желчно глянул в ответ.

Время летело, и жизнь уходила назад. В груди тоскливо как-то и прохладно прокатило, вот опять... Потом тревожно сжалось сердце - как всегда сжималось перед выходом на сцену. На секунду ему показалось, что за воротом, на затылке, у него горчичник.
И ему захотелось глотнуть вина, терпкого и крепкого. И тогда всё пройдёт - и затылок, и сердечная маета...

Он медленно переодевался, привычно входя в образ. Но мысли его никак не хотели размещаться в русле отведенного им пространства.
Думать только о роли!

Дверь распахнулась, и в гримёрную вошёл лучащийся счастьем Шербшевский.
- Ну вот, мы сыты, мы пьяны. Теперь к станку. А это - тебе.
И он поставил бутылку чешского пива на гримёрный столик.

Пива Островцев терпеть не мог, Шербшевский это знал. Тем не менее...
Ему опять захотелось глотнуть вина, крепкого, терпкого. Этот вяжущий привкус во рту... Сушит... Говорить тяжело из-за этой противной сухости...

Шербшевский, казалось, читал его мысли. Он, всё ещё улыбаясь, бесподобным жестом Игоря Кио, извлёк из холодильника бытулку "Бычьего сердца".
- За что пьём?
Шербшевский не ответил, но поднял палец.
Они чокнулись, и только тогда Шербшевский сказал:
- Конечно, больше подошли бы для такого случая устрицы и шампанское, но мы люди простые. Вот, держи, это тебе.

И он, удобно расположившись в кресле, протянул Островцеву книгу. На строгой обложке была только надпись:

"Неизвестный Островцев".

...Действие началось с опозданием. В зале волновались, раздавались нетерпеливые хлопки. Но вот занавес раздвинулся, спектакль начался.

...В середине главного монолога он вдруг перестал видеть свет. В глазах было темно и в голове шумело. Он побежал вперед, на край сцены, потом резко попятился, потерял равновесие и упал.

Занавес упал вслед. И в зале, сначала замершем в тоскливой, внезапно обвалившеся тишине, раздался резкий, из самых недр души, крик - так кричит раненая в крыло птица...

...Вика не помнила, как прошла эта ночь. Она не помнила, как вышла из зала, как оказалась на скамейке в садике. Куда-то неслись люди, гудели машины, полное огромных звёзд небо пульсировало над головой, и звёзды то летели вниз дождём, то стремительно мчались обратно.

Ах, лучше бы она родилась собакой! И никому от её любви и преданности не было бы вреда...

Наступил день похорон. Все эти дни она не могла сделать даже глотка воды. Она сидела и тупо смотрела на обложку журнала "Театр", которая теперь была у неё вместо той, живой фотографии. За окном частил мелкий, холодный августовский дождь.

...Однажды к ней заглянул Струев. Справившись для порядка, почему она не приходит на работу, сказал:
- Хочешь -не хочешь, но я тебя отведу к одной особе. Короче, это тибетская ведушка. Кто бывает у неё, очень хвалят. А то совсем захиреешь во цвете лет. Тогда как мы без тебя? Да, принесли новый сценарий, надо бы подредактировать, текст немного оживить, что ли...

Что за тибетская ведушка? А не всё ли равно? И она пошла. Ни на что не надеясь, ничего не желая. Просто пошла, потому что Струев её туда повёл.

Гадалка оказалась молодой, хотя какого-то неопределенного возраста. Сколько ей? Двадцать пять или сорок?
Ведушку звали Зухра.

Она посмотрела на обложку журнала "Театр", положила изображение лицом вниз на мраморный, в прожилках, круглый столик, зажгла над ним лиловую лампочку и, повелев знаком всем сидеть тихо, стала пристально вглядываться в мраморную поверхность стола, который медленно, с лёгким скрипом стал поворачиваться вокруг своей оси.

Так прошло минут двадцать. Струев занервничал. Вика по-прежнему сидела безучастно. Но вот Зухра, распрямившись, повернлась к ним и, слегка смущенно, сказала:
- Что-то я там его не вижу...

Потом она ещё что-то говорила в своё оправдание, Вика слушала, вежливо улыбалась и уже не очень сердилась на Струева. Ничего, вполне милая... Вика уже начинала понимать, что её дальнейшая жизнь теперь будет чем-то промежуточным между явью и небытием, а потому общество всевозможных ведушек и прочих экстравагантных людей для неё в самый раз.

Однако, попрощавшись со Струевым, домой она не пошла, а направилась к матери Островцева, та жила недалеко от её дома.
- Садитесь, вот диван, он на нём спал, когда бывал здесь. Последнее время он частенько живал у меня.
- Я знаю... - со вздохом сказала Вика.

Ей всё здесь казалось необычным, невероятным. Вот диван - он на нём спал. Теперь она сидит н этом диване. Неужели для этого надо было ему умереть?

Мать Островцева открыла ящик письменного стола. Вика успела заметить там, в далёкой глубине стола, стопку ярких цветных листков финской бумаги. Её письма? Значит, он их всё-таки получал?

Он их здесь хранит?!

Вика поймала себя на мысли, что думает о нём в настоящем времени.
- Вот посмотрите, - сказала старая женщина, протягивая Вике несколько фотографий. - Это мы вместе. Правда, он похож на меня?
- Очень!
- Особенно на этой, правда?
- Да, особенно глаза...

Вика молча взяла фотографию. На неё смотрел Островцев, почти совсем незнакомый ей. Настолько незнакомый, что она, встреть его такого на улице, даже не узнала бы. Но таким она его видела во сне, незадолго до...

Тут её мысли законно получили обратный ход.

- А знаете, я не верю, что его нет, - нарушила молчание несчастная мать. - Сердцем знаю, он жив. Только не могу никому сказать это. Сочтут за сумасшедшую...

Вика низко наклонила голову.

- Спасибо, что зашли, - сказала мать Островцева. - Вы очень мне понравились. Возьмите это себе.
И она протянула Вике фотографию, ту самую, которая раньше была у Вики, а затем была возвращена ею Островцеву.
- Спасибо! Спасибо... - повторялала она, целуя руку старой женщины.
- Я люблю это фото. Правда, в нём есть что-то необычное?
- Да! Да... Это чудесная фотография! - сказала Вика и расплакалась.

...В прихожей они уже не разговаривали. Вика не стала вызывать лифт, медленно спустилась по лестнице и уже оттуда, снизу, услышала, как там захлопнулась дверь.

Она шла по улице и дышала полной грудью. Впервые за всё это время ей стало легко. Она заново обживала умолкнувшую было вселенную.

Дома Вика поставила фотографию на прежнее место, а обложку журнала убрала в стол. И тут всё стало как прежде! Мысли сделались разборчивей. И ей даже захотелось есть.

Она съела кусок хлеба с сыром, выпила кружку кефира и села в своё любимое кресло. Она смотрела на фотографию, вспоминала визит к ведушке и думала о том, что, может быть, не так уж глупо было то, что она там слышала. Потом она думала о матери Островцева, и в её голову вдруг пришла шальная мысль: ну почему он не может оказаться здесь? Сейчас, немедленно!

А если нет... пусть тогда и она умрёт!

Она снова долго плакала. Ей стало плохо. Теряя силы, она уже изготовилась не дышать, как вдруг послышался какой-то неясный, но сильный шум. Окно со страшным скрипом стремительно распахнулось, стекла в рамах с треском лопнули, ваза с цветами свалилась на пол и раскололась на мелкие кусочки, люстра закачалась под потолком и жалобно тренькнули тонкие хрустальные подвески, леденящий ветер ворвался в комнату и скоро переворошил все бумаги на столе. Электричество, всхлипнув, словно в сильном испуге, погасло...

Потом всё враз стихло.

Она встала, нащупала в ящике стола свечку и зажигалку, зажгла её, подняла высоко над головой и осторожно обошла всю комнату. В воздухе стоял какой-то странный запах - то ли озона, то ли серы.

Кое-как наведя в комнате порядок, она занавесила разбитое окно циновкой и, почувствовав страшную усталость во всём теле, подумала, что завтра с утра вызовет из РЭУ стекольщика и электрика, прилегла на кушетку и тут же провалилась в тяжёлый долгий сон...

Однако наутро она обнаружила странную вещь - стёкла в окне были целы. Свет горел - светилась люстра, ярко сияли бра, и даже настольная лампа была включена. Только бумаги в полном беспорядке валялись на полу...

Она весело засмеялась. Какой кошмарный сон, однако...И поделом, нечего таскаться ко всяким ведушкам...

Облегченно вздохнув, она быстро собрала бумаги, сложила их в аккуратную стопку на краю стола. И вдруг оцепенело замерла...

Его фотографии не было на месте!!!

Обыскав всю комнату, она в ужасе поняла - фотография действительно исчезла! Её не было ни на полу, ни под креслом. Нигде её не было! Нигде.

Прошёл месяц.

...Однажды к ней зашел Струев. Настроение у него было аховое.
- А этот, синеглазый шакал пера, пиранья газетных задворков, получит у меня на интервью! - выкрикивал он, размахивая свежим номером журнала "Театр". - Только почитай, что этот обмылок богомерзкий пишет: он ненавидит свою кровь, своё небо, своё прошлое и верит только в будущее, потому что ему опостылели "наши твердыни", загаженные веками! А вот церковки репками, купола свёколками, колокола маковками его глубоко умиляют, радуют, а также - вселяют! Вселяют!? Кого и куда?
- Ты уже купил журнал? - спросила Вика.
- Нет, я его вытащил из твоего почтового ящика. На вот, сама смотри! Видала?
И он протянул ей журнал. Из него выпал большой белый конверт без марки.

В конверте были деньги и короткое письмо - приглашение на две недели куда-то загород, адрес был ей неизвестен...

Вместо подписи стояло - "По вашей настойчивой просьбе".


ПРИЗРАК ЛЮБВИ
Глава 18. Случайный визит

Пришла зима, и в один заснеженный денёк Вика вышла погулять. Метель кружила, разгоняя мягкие хлопья снежной ваты, а потом вдруг без всякого перехода полила каким-то сказочным дождём сплошных ровных линий.

Эти быстрые седые пряди чччистого искрящегося снега вперемешку с дождём свисали с тёмных небес волшебным занавесом, и даже лёгкий ветерок не ворошил его.

Вика выбралась в переулок, ровный, узкий и белый от снега, чем-то очень похожий на неистраченную стеариновую свечу, потом она долго брела просто так, куда глаза глядят...

И вот она оказалась в Трубниковском переулке. Когда-то, в ненастный августовский день, в грозу, она стояла здесь одна, а сверху светил сквозь пелену дождя один-единственный огонёк.
Свет и сейчас там горел, в этом занавешенном окне.

Комната под крышей, обрамлённой смешными пузатыми амурчиками.

Затаилась, и ей стало казаться, что она даже слышит шаги там, за окном. Мягко, очень мягко, босые ноги шлёпали по голому полу без ковров...

Она зябко поёжилась.

Потом на занавеску упала тень. И тут, внезапно, как злодей из-за угла, вдруг налетела вьюжная метель.

На фоне вьющейся змеями занавеси чётко нарисовывался мужской силуэт.
И он ей был знаком.

Как зачарованная , она продолжала смотреть на окно. Ей даже начинало казаться, что она чувствует тепло чуть влажной ночной одежды на этом человеке... Слышит его дыхание...

Благоразумие покинуло её, и она, отыскав вход в дом, быстро поднялась по лестнице.

Вот так - придти к незнакомым людям, остаться ночевать, как если бы вдруг тут была голая степь и она, одна-одинёшенька заплутала в метель!

Она слушала, замирая сердцем, как бесшумно, на цыпочках, кто-то ходит за дверью, скрывающей роковую тайну, как поворачивается ключ в замке...


Глава 19.
ОН... ВЕРНУЛСЯ!


И вот она уже сидит на диване, поджав озябшие ноги и даже держит в руке сигарету, пока не зажженную...

Потом они с хозяином приятничают чаем с вишнёвым вареньем - и всё это под три слова: "Господи, какая метель!"

Она встала, подошла к окну. Причудливый серебряный орнамент разрисовал стекла - какая удивительная картина! Можно увидеть любой сюжет.
Она дохнула на стекло - и картина заплакала чистыми прозрачными слезами.

- Так что же вы здесь делаете? - спросила она у любезного хозяина.
- Нахожусь, - просто ответил он.

Он всё время улыбался - мягко и чуть застенчиво. Левым краем рта. Косая улыбка! Но она так шла к его лицу! Всё оно выражало саму приветливость.

Вике стало казаться, что она здесь целую вечность.

Она разглядывала стены комнаты и не находила на них ничего такого, на чём можно было бы надолго остановить взгляд. Всё было просто и даже как-то пустынно.

- Мои варежки соверешенно промокли, - сказала она.
- С удовольствием дам вам свои, - сказал он и снова кротко улыбнулся.
- У вас такая миниатюрная рука...
Он пожал плечами.
- Уж какая есть.

Она всё ещё пыталась отдалить минуту, когда надо будет принять решение, и он пришёл ей на помощь:
- Я провожу вас, метёт ужасно, ни зги...
- Они оделись и вышли в сизую метель.

Он крепко держал её под руку. Ноги скользили, начало слегка подмерзать. Завыл ветерок, и в этом скудном вое послышалось отдалённое орущее нечто.

Оно, это забытое всеми существо, глядело сквозь метель маленькими, скорбными глазками и вертляво носилось туда-сюда...

Вика, почувствовав мгновенный страх, резко высвободилась, быстро пошла прочь. Он не стал её догонять. Мужчина - с такой узкой кистью и такими нежными пальцами - быстро истаял в метели.

Он был как две капли воды похож на того незнакомца, который случайно привиделся ей на последней премьере.

...Когда же она добралась до своего дома и целый час простояла под горячим душем, настроение её стало меняться.

Завернувшись в тёплую банную простыню, в мягких, обитых белым мехом домашних туфлях, уселась она перед большим старинным зеркалом. На неё смотрело свежее, с ярким румянцем во всю щёку, лицо совсем незнакомой ей женщины. Глаза ярко блестели и были полны безумных замыслов, губы полуоткрыты и дрожат тайной улыбкой....

Она протянула розовые ступни к стеклу. Голые округлые колени, выскользнув из своего укрытия, лукаво говорили:

"Мы будем тебе мстить!"

Всё её тело плело коварный заговор против неё, ей самой больше не подчиняясь. Как старинная люстра, звенело оно хрусталём любовной горячки...

Время!

Десять лет оно тянулось расслабленно, мучительно, безвольно. И вдруг, словно зверь, вырвавшийся из клетки на свободу,
вздыбилось, завертелось, перекинувшись через голову, понеслось вскачь...

Как листва на осеннем тротуаре, неразличимо шелестели дни, в прозрачном призрачном воздухе мелькали суматошные призраки-даты...

Этот человек, так внезапно возникший из вьюги, метели, ночного глухого неба и её замороженных фантазий, теперь стал для неё новым смыслом уже совсем, казалось, превратившейся в мираж жизни...

Но был ли это он???



Призрак любви. глава 29. Поздний ужин

... Спать не хотелось. Даже просто лежать на постели казалось мучительным. Она села в кресло у окна и стала смотреть на деревья. Они о чём-то тревожно шушукались сомкнутыми в облаках вершинами...

Весёлый гомон падающей листвы, лёгкий кружащийся дождь, блеск воды в просветах между деревьями - всё было таинственно прекрасно. Она уже не понимала, как можно жить ещё где-то, если познан этот рай. А как здесь должно быть чудно зимой!

И как всегда бывает, при таких вот нежданных авансах тепла, она загрустила вдруг о снегах по пояс, о воющем ветре и вьюге-беспросвет...

...Когда стрелки настенных часов образовали прямой угол, и раздалось неожиданное кукуканье, Вика, уже одетая, на этот раз, без всяких затей ( в свою родную юбку по бёдрам, миди, и белую, опять же, вполне обычную, майку ), направилась к двери. Сила, с которой её влекло к нему, ужасала её саму. Здесь уже не было ни капли рассудочного чувства. Здесь даже не страсть говорила... Природа вступала в свои законные права без всякого с ней согласования - и она была бессильна этому натиску противостоять.

Неожиданно дверь распахнулась, вошёл он, без стука и каких-либо специальных слов. Он тоже был одет просто - в свободные хлопковые брюки и стального цвета рубашку из симпатичной нанки. Обменявшись ничего не значащими словами, они спустились на террасу. Там их ждали гости.

Люди о чем-то увлеченно беседовали и громко смеялись. Густой плющ
вился за стёклами террасы. Плетеные столики и стулья, мягкий свет бра. И никаких свечей на этот раз!

Лёгкий ветерок шуршал листвой, воздух был полон вечерних запахов леса, изредка летучие мыши проносились низко, у самого пола и тут же исчезали. На полу стояла ваза с цветами, у которых пестики напоминали человеческий глаз на ножке...

Она села рядом с невысоким, коротко стриженым человеком с большими, смеющимися карими глазами. Он назвался Романом, начал рассказывать какие-то забавные, но совершенно не запомнающиеся истории.

Он стоял в стороне и тоже вёл беседу с гостями. Может, о нырянии на середине озера, а может, об охоте. А может, они говорили о деньгах? Тут она заметила, что на полу лежит шкура медведя, тёмно-бурая, с большими когтистыми лапами...

Тут ей вспомнился утренний мимолётный сон - какая-то дьявольская охота носилась всю ночь по лесу, а потом участники ночного разбоя делили добычу и пили за здравие своих жертв...

Однако Вику поразил его теперешний вид. Он не иронизировал, что уже было его обычной привычкой, не бросал на неё сердитых взглядов. Он просто веселился, улыбался и даже иногда покатывался от хохота.

В этой симпатичной, стального, глубокого цвета рубашке, открывающей его сильные, загорелые руки, он имел какой-то совсем домашний, дачный вид. И это ей тоже казалось привлекательным. И ей даже приходилось делать над собой усилие, чтобы не смотреть на него всё время.

Словно почувствовав её настроение, он поставил стул рядом с ней и с улыбкой слушал болтовню её соседа по столику.
- Мне показалось, вы говорите обо мне, - сказал он, отвечая на её вопросительный взгляд.
- Ну да, я как раз рассказывал Вике, как сильно уважаю тебя, - сказал слишком громко Роман.
- Это потому, что ты меня не очень знаешь, - смеясь, ответил он, глядя, однако, только на Вику.

Это конечно, была шутка, но после неё наступила тишина, и надолго зависло напряжённое молчание.
Так всегда, когда они оказываются рядом...

Они оба, конечно, для компании - совсем не подарок.

Спайка двух тяготеющих друг к другу, чужеродных для внешнего мира тел - это прямая угроза нормальному, укомплексованному обществу.

...И снова некий грум подавал ужин, а он, удалившись по каким-то неотложным делам, всё не появлялся за столиком.
- А скажите, - спросил уже порядком захмелевший Роман. - Или мне показалось? Вы, кажется, его сильно любите.
- Какой здесь чудный лес! - сказала Вика, притворившись, что не слышит этих слов. - А вы... вы тоже живёте в таком вот уединении?
- Допустим, - ответил Роман, уже забыв о своём нескромном вопросе.
- И не чувствуете себя одиноко? - продолжала допрос она.
- И не тоскуете по большому городу? Есть ли родственники за границей? Не ВИЧ-ли-инфицированы? Да это просто анкета какая-то! - оглушительно рассмеялся он.
- Тогда что вы здесь делаете? - спросила всё так же настойчиво Вика.
- Что? Ну, как брянские партизаны, мосты взрываем, составы под откосы пускаем... Что ещё? Короче, совершаем тайные теракты и прочая...

Вика вежливо улыбнулась. Ей почему-то вдруг стало казаться, что она где-то видела этого человека, может, в министерстве культуры.

- Мы, если вам интересно, братья, - сказал Роман, уже без смеха. - Не родные, конечно, но - братья. Я брат его жены. Идеализировать этого субчика я бы всё же не стал.

Придвинув к себе тарелку поближе, она жевала телячью отбивную, как какой-то кусок картона. Аппетит совсем пропал, и настроение было порядком испорчено этой двумысленной болтовнёй.

... И снова тихо играла музыка, тенями скользили гости по террасе, яркая, совсем театральная селена загадочно смотрела в узорчатые стёкла, терпкий запах ночного леса будоражил чувства, и сердце её начинало упоённо, с ожиданием чего-то значительного, биться...

Вся трудность её настоящего положения была в том, что о ней присутствующие уже знали всё, конечно, в рамках допустимого, и эти рамки он сам установил. Она же ничего не знала ни о ком. И по этой причине ощущала себя вещью, выставленной на витрину для всеобщего оценочного обозрения...

Это, конечно, не могло радовать.

-Простите, - сказала она, когда гости ушли и они снова остались одни. - Мне кажется, я вела себя безобразно.
Он молчал.
-Я ненавижу сплетни, - продолжала она, - но о вас тут столько говорят... Что... Что произошло между вами и вашей женой? Вы оставили её?
Он прямо, жёстко посмотрел на неё.
- Разве я похож на человека, который может просто так, по минутной прихоти выбросить старую жену на свалку?
- Ах, я не об этом... - едва не плача, сказала она.

Невыносимый человек! Невыносимая ситуация!

- Хорошо, - сказал он, однако, не смущаясь нисколько. - Вопрос задан, и на него надо отвечать. - Я мог бы поведать вам подробности одной отвратительной истории...
- Это совершенно лишнее, - поспешно сказала она и вскочила со стула.

Они шли по коридору, он коснулся её щеки лёгким, почти робким касанием, потом сказал:
- Кажется, я совершенно не расположен сейчас рассуждать о перипетиях своей прошлой жизни. До завтра.
- А брат твоей жены.... ничего, - вдруг сказала она дерзко, и в его ответном взгляде мелькнула холодная насмешка.

Она быстро шла к своей комнате. Лунная дорожка ласково манила наверх. Она легко ступала по мягкому ворсистому ковру, вся обратившись в слух. Но он за ней не шёл.

Уже у самой двери она оглянулась - его в коридоре не было.




Призрак любви. Глава 30. Крест и роза

Сон не шёл.

Едва забрезжило, птицы ещё не подняли свой утренний гвалт. Измученная бессоницей, она, наконец, погрузилась в тяжёлую дрёму. Ей стало то ли сниться, то ли грезиться наяву - отчётливо, с пониманием каждого сказанного слова, как она идёт в незнакомой компании по лесу и вдруг начинает ощущать, как почва под её ногами начинает превращаться в топкую трясину, в которой так легко гибнут неосторожные путники.

А т е всё поют: "Да исполнится воля твоя!.."

Она идёт в этой толпе, такая прекрасная, что даже сама себя не узнает, с неподражаемой грацией ступает по плывущей под ногами зыбкой почве...

На голове у неё пурпурная, унизанная жемчугом шапочка. Но вот вдали уже различима дорога. Она оглядывается по сторонам - и видит себя одну. Но куда девались те?

Прочь от этой лицемерной толпы, пока не нагнали!
О, эта тщеславная, лицемерная толпа! Они уже снова здесь! Вновь Фальшиво тянут - "Да испонится воля твоя..."

И вдруг эта дикая местность наполняется жужжаньем каких-то несоразмерных огромных насекомых, воем диких звеерй, явно давно ничего существенного не кушавших...

Но ей не страшно - она уже отчётливо видит дорогу. Но дорога эта - о боже! - ведёт в тупик!

Но как вырваться из этой вопящей толпы ликующих уродцев? Как проскользнуть незамеченной через освещенный иллюминацией лесных огромных светляков луг?

Медленно поворачивает она назад и тут видит перед собой... его лицо! Суровые, резкие черты, взъерошенные волосы цвета спелой пшеницы, чуть тронутые на висках серебром. Да, это он, таинственный хозяин лесного замка...

Она видит в его руках небольшую шкатулку. Он протягивет её ей. Вике...
Она открывает и замирает - да это же бриллианты!

- Бриллианты, бриллианты! - вопит толпа невпопад и снова гнусаво затягивает: "Да испололнится воля твоя!"
Её заключают в тесный сомкнутый круг.

Всё.
Минута для бегства потеряна. Он рядом, берёт её руку. Она открывает шкатулку снова.
Содержимое её превосходит все ожидания. Душа замирает. Старинные чудесные украшения - и ни одного, хоть чуть-чуть похожего друг на друга.
И снова она видит его лицо. Оно ужасно. Мрачная решимость во взгляде...

Он быстро, одну за другой, вынимает миниатюрные атласные ложа, усеянные бриллиантами, и бросает их под ноги, в топкую почву...
И вот обнажается самое дно. На нём - футляр, он достает и, секунду колеблясь, открывает его.

Крик изумления - боже! До мельчайших деталей, точно испоненное золотое распятие. Но лицо было точно его...

- Да как вы можете! - кричит она и с ужасом отталкивает его руку.
- Да, я тоже был против. Против излишней чистки камней в Париже...или в Лондоне, точно не помню... Рисунок украден...Какое веромство! Подлог! Подлый обман...

Она смотрит на него - контраст потрясает. Мертвенно бледное, словно из камня высеченое лицо и прекрасные, отчаянно живые черты в искусном творении ювелира...

Но это было одно и то же лицо! Его лицо!

Она, задыхаясь от волнения, с восхищением разглядывает изображение. Он убыстро уходит, и вот его силуэт уже растворился вдали. Затем исчезает и сама дорога...

Она в гневе что-то кричит ему вслед и...просыпается. Но проснувшись, видит всё ту же толпу, и они, обступив её постель, ликующими голосами снова дружно затягивают:
"Мнимо умерший воскрес!"

Один из толпы, рыжий, в длиннополом сюртуке, берет её за руку, щупает пульс.
"Это всего лишь следствие сильного испуга", - говорит он.
И она на этот раз окончательно просыпается.

Вскакивает с постели. Простыни влажны, сбиты, волосы липнут ко лбу. Вся дрожа, смотрит во тьму. Небо затянуто тёмными, почти чёрными облаками.
Как трудно освободиться от ночного кошмара в такой темноте!

Сколько она спала? Миг?

Час был всё тот же - глухой, на самом излёте ночи. Как беззащитен и одинок человек в такие минуты! Как не хватает ровного, спокойного дыхания рядом, случайного прикосновения родной руки...
Каждый шорох настораживает, таит в себе неведомую опасность.

Она встала, взяла из холодильника бутыль с лимонадом и, как была, в лёгкой ночной сорочке, спустилась на террасу, уже вполне ею обжитую, а потому - не такую страшную, как весь этот огромный таинственный дом.

- Вы что-то бледны сегодня, - сказал он, неслышными шагами подходя к ней.
Словно боясь спугнуть тишину, она сказала шёпотом:
- Доброе утро. Это вы...Я плохо спала. Вот от этого...
Он улыбнулся и наклонился к ней.
- Безжалостный самоанализ в предрассветные часы - тяжёлое занятие, ей-богу.
У него в руке была белая роза "айсберг". Когда-то она принесла ему их целую охапку.

Она напряглась как тетива в натянутом луке. И то, что он видел её всю, совершенно беззащитную, почти голую, лишало её малейшей возможности занять хотя бы видимость обороны.

Час решительной схватки настал.


Призрак любви. глава 31. Гаданье

Однако судьба благосклонно объявила очередной тайм-аут.
Он, резко выпрямившись, с хрустом потянулся и сказал буднично:
- Сорока минут хватит, чтобы собраться? Прогуляемся по свежачку. Кстати, как нога?
- Отлично, - сказала она, напрасно тщась скрыть свою искреннюю радость - обошлось и на этот раз...

Вот и джинсы пригодились!
Она собралась в несколько минут, на ходу проглотила бутерброд, птицей слетела по лестнице, но он уже был внизу и нетерпеливо ждал её.

Они сели в машину и поехали вдоль озера по лесной дороге. Было прохладно, тёмные тучи торопливо бежали по низкому небу, однако настроение у неё не испортилось. Осень всё-таки...

Вдоль дороги рос густой орешник. На ветках широких, разлапистых кустов ещё оставалось довольно много сросшихся по три, а то и по пять орешков, и ей захотелось нарвать их.

- Собирается гроза, - сказал он, глядя на небо.
- Ещё бы! Так жарило два дня! - ответила она, улыбаясь.

В джинсах и синей, тоже джинсовой, рубашке он был похож на обычного парня из Люберец.
- А так? - сказал он, улыбаясь и надевая тёмные очки.
- Вылитый Делон.
И она уже громко расхохоталась.

Он снова посмотрел на небо.
- Будет дождь. Может вернёмся?
- А я люблю осенние ливни, - беспечно сказала она, вспоминая ту жуткую грозу, в Трубниковском, и ей даже немного взгрустнулось.

Как счастлива она была в ту пору! В ту далёкую пору её чудесной одинокой жизни...

Однако, несмотря на хмурое небо, дождь всё не начинался. Воздух был тяжёл, тучи на горизонте чудовищно брюхаты, а хляби небесные всё не разверзались.

И снова к ней вернулось то напряжение, в котором она находилась, очнувшись от ночного кошмара.

Хотели уже ехать дальше, но машина почему-то не заводилась. Пока он возился с мотором, Вика вышла побродить. От кустика к кустику, незаметно, так и забрела в непролазную чащу. Долго брела наугад и вдруг вышла на опушку.

Вдали, на возу с недосохшим, зеленоватым ещё сеном сидели какие-то люди. Полная, осанистая женщина в длинном цветастом одеянии призывно помахала ей рукой. Вика напрямик, по стерне, побежала к ним, чтобы расспросить про дорогу к лесному озеру.

- Дачница? - низким грудным голосом сказала женщина, наклоняя лепную голову набок и ласково улыбаясь.
Вика неопределенно пожала плечами.
- Гроза собирается, - сказала она, указывая на запад, там уже громоздилось целое семейтво пузытых туч.

На плечах женщины был пёстрый платок с длинной чёрной бахромой, маленькие аккуратные ушки оттягивали тяжёлые круглые серьги. Цыгане...

- Ну-ка, барышня хорошая, дай ручку, я тебе судьбу твою скажу, - сказала цыганка притворно медово, юрко соскальзывая гибким телом на землю.

Тут только Вика заметила, что женщина беременна. Она протянула цыганке руку и стала пристально смотреть, как та, водя короткими, с низко остриженными ногтями пальцами по изломам линий, покачивала головой и что-то тихо шептала.

- Ну так что же меня ожидает? - улыбаясь, спросила она, приседая на корточки рядом с цыганкой.
- Хорошо, всё очень хорошо... - бормотала та, не отрывая глаз от Викиной ладони. - Тебя ждет большое счастье. Ты выйдешь за богатого, красивого мужчину.
- И скоро? - засмеялась Вика.
- Скоро, барышня, скоро. Даже не сомневайся.

Вика расхохоталась.

- Почем вы знаете? Может я замужем?
Цыганка отстранилась от неё и погрозила пальцем.
- Не хорошо обманывать, барышня. Ты пока свободна, свободна, как ветер в этом поле. Но недолго тебе уже осталось на воле томиться.

- Вот и пекрасно, - сказала Вика, всё ещё весело улыбаясь и качая головой. - А может, вы мне скажете, как он выглядит, этот сказочный принц? Высокий, наверное, черноглазый?

Цыганка ещё раз на неё внимательно посмотрела, потом на ладонь, затем подняла голову и тихо, но очень значительным голосом сказала:
- А вот и женишок.

Вика оглянулась. На опушке леса стоял он.

Торопясь сняла с пальца перстень, чернёного серебра, с чудесным лазуритом, отдала его цыганке, одними губами сказала "спасибо" и быстро побежала к нему.

Лицо его хмурилось. Он молча смотрел на Вику, воинственно сложив руки на груди.

- Эти люди... они объясняли мне, как пройти к озеру, - неумело лгала она, смущенно поглядывая на него из-под чёлки.

- Напрасно! Напрасно вы с ними открвенничали, - мрачно сказал он.
- Да я вообще ни о чём... - задиристо начала она оправдываться.
- Тогда где же ваш перстень?
- Перстень? Обронила где-то... наверное... - опять солгала она.

Он ничего не ответил. Молча сели в машину, молча доехали до лесного дома. И там только он сказал:

- Я вчера хотел поведать вам, что произошло между мною и моей бывшей женой...

- Как интересно, - отвернувшись, сказала она.

- Случилось так, что она... то есть мы... в какой-то момент... ну... расстались. Потом она неожиданно вернулась и сказала, что ждёт ребенка.
- И что? - спросила Вика, чтобы не молчать.

Он ответил не сразу, лицо его потемнело.

- К счастью, у нас не было общих детей... ладно, хватит об этом, - глухо сказал он, ударяя себя по колену.
- Это ужасно... - прошептала она, закрывая ему рот ладонью. - Я не хочу это слушать...

Но он продолжал - спокойно, серьёзно, как постороннему о постороннем же, рассказывать историю своей жизни. Вика слушала молча и тихо, и неслышно плакала.



Призрак любви. глава 32. Вино и вина страсти

Она вошла в свою комнату, плотно притворила дверь. Голова болит от сумятицы в мыслях. Перестать думать о неприятном, перестать!

Ужин! Вот достойное занятие. Однако, едва она взялась за приготовление еды, есть расхотелось.

За окном стремительно собиралась темнота. Небо, чёрное, тяжелое, давило, угрожающе опускаясь на пустые вершины тревожно шумящих деревьев. Где-то монотонно зацвыркал сверчок.

Она, прихватив подносик с ужином, поспешила на спасительную террасу. Может, собака там? Рэй!

Она тихонько свистнула. Молчание. Она протянула руку, чтобы включить свет. Из тьмы проёма, за которым был тайный ход на кухню, выступила молчаливая фигура. Вика едва не выронила поднос.

- Добрый вечерочек, - раздалось из глухой тьмы.
Вспыхнул свет.
Слава богу - он!
- Добрый. А что?
И она, как бы в ответ на свои трусливые мысли, радостно засмеялась.

Он подошёл к ней и тоже весело улыбнулся.
- Ну так что - остаетесь? Или всё ещё хотите меня покинуть на
съедение волкам одиночества?

Она пожала плечами.
- Покинуть? Не знаю... Мне нравится ваше озеро.
- Не удивительно. У него есть свои тайны. А неподалёку есть ещё и пещеры.
- Под Москвой - пещеры? Вы шутите?
- Представьте себе. И текут в них самые настоящие подземные реки.
- Это я слышала. Понеретка-река... Это ведь под Москвой?
- Да, под ней самой. И вы всё это увидите, если останетесь.

Он улыбался широко и ясно. Ей стало легче. И тут только она заметила, что его слегка пошатывает, а в руке он держит бутыль вина, наполивину уже пустую.

- Вы... вы пьяны? - глупо спросила она и вдруг почувствовала невероятное облегчение, как будто тот факт, что он выпил, отнимал у него какие-то важные права, а её, наоборот, наделял несообразно значительными полномочиями.

Сейчас она его уже почти не боялась.

Она до того осмелела, что готова была сказать: "Отправляйтесь-ка к себе да проспитесь хорошенько!"

Он был в спортивной рубашке и коротких шортах, на ногах пляжные шлепанцы.

- Я... Я в полном порядке, - сказал он и сильно качнулся, затем, сделав пару глотков, громко фыркнул.

Да он едва ворочает языком! Как это она сразу не заметила!?

И это важное наблюдение придало ей новых сил. Она приободрилась.
- Выпьем, поворотим, в донышко поколотим... - меж тем паясничал он, размахивая бутылью прямо перед её носом. Его уже порядком развезло.
- А давайте-ка кофейку с лимончиком! - сладко заворковала она, осторожно подходя к нему ближе.

Она уже почувствовала себя мамой впервые напившегося подростка, деятельная энергия бушевала в ней, однако, не находя пока выхода. Она даже пыталась взвалить его себе на спину и поволочь таким способом на диванчик, но он, неловко наваливаясь на неё, сильно качнулся и опрокинул столик, на который была поставлена недопитая бутыль. Тёмная пахучая жидкость медленно текла по полу, распространяя щедрый запах корицы и спирта.

Потом он, сопя и пыхтя, пребольно наступил ей на ногу, она вскрикнула, он снова качнулся, и теперь уже они оба, не удержав равновесия и снова зацепив столик, свалились на пол, усевшись прямиком в большую багровую лужу.

Она была на грани обморока. Он рухнул на спину и лежал бездвижно.

Посреди всего этого хаоса она отчетливо увидела его лицо совсем близко и вдруг заметила, что он, спокойно и даже с любопытством, пристально смотрит на неё. Да! Он смотрел на неё! Смотрел так, как если бы она была - предмет. Смешной предмет!

В самых глубинах его отчаянно синих глаз плясали весёлые чертики.

Помятая и растрёпанная, она быстро вскочила на ноги. Да он трезв как стёклышко! Классный розыгрыш... Ах, как глупо она купилась!

Он вскочил, тут же подхватил её на руки, крепко прижал к себе.
- Простите, это невольно вышло. Я не хотел вас обидеть. Шёл сюда, услыхал ваши шаги, испугался почему-то... Сам не знаю, почему так получилось... Ерунда какая-то... Не стоит сердиться!

- Я? Сержусь? Да я... Пустите сейчас же... - шипела она змеёй подколодной. - Да подите вы знаете куда!

Она царапалась и вырывалась - но тщетно. Он крепко держал её, и все её наскоки, казалось, причиняли ему вреда не больше, чем укусы мошкары. Но вскоре она, обесилев от приступа ярости, затихла, и он осторожно поставил её на ноги. Без единой кровинки в лице, она затравленно смотрела на него, опершись на спинку стула, стоявшего между ними. Он развёл руками, виновато улыбнулся и принялся наводить порядок.

Залитый вином пол был усеян осколками посуды и остатками ужина. Нарядный кремовый пеньюар был весь испачкан соусом, мороженым, взбитыми сливками - ну всем-всем-всем, что в полном беспорядке теперь валялось на полу, и болтался на ней, как самый сногсшибательный наряд на огородном пугале. К тому же, ещё и завязки оборвались...

Полностью осознав всё ничтожество ситуации, она содрогнулась от ярости. Ну, погоди же ты, кролик лупоглазый!

А он, тем временем, спокойно ползал по полу и старательно устранял следы разорения.

Несколько минут они молчали. И всё же, как ни велика была её злость, его собственный вид был не менее смешон - и она, не выдержав роли, громко расхохоталась.

Смеялся и он, сидя на полу и откинув голову назад.

В это мгновение с треском разверзлось небо, и на землю обрушился настоящий ливень. Автоматная очередь громких тяжёлых капель лупила по крыше, оконным стеклам. Сильный ветер ожесточенно крутил и взбивал в сумасшедший коктейль водяную массу...

Одна из рам на террасе была неплотно притворена, и взбесившийся водяной коктейль вдруг с шумом полился на пол...

Он подошёл к ней очень близко. Глаза его были расширены каким-то внутренним мятежным чувством. Взгляд его медленно скользил по её фигуре. Её лицо исказила гримаса стыда и ужаса.

Он сильно сжал её руки. Ей стоило больших усилий сдержать крик боли. И тут с ней начало что-то происходить. Ей почему-то захотелось встать перед ним на колени и попросить прощения.

Стремительно теряя связь с бренным миром от нетерпеливой близости его тела, она молила бога только об одном - остаться в памяти, не провалиться в топкий мрак бессознания...

Снаружи раздался новый оглушительный удар грома. Злобно воющий ветер, с какой-то сатанинской радостью издав тяжёлый свистящий стон, снова ожесточенно трепал покорные верхушки деревьев...

Хмелея от нахлынувшего желания, она тесно обняла его за шею.



Призрак любви. глава 33. бегство

...Белее первоснежья, с обтянутыми, резко обозначенными скулами и провалившимися глазами, уже одетый, он молча стоял у окна и жадно курил.

Потом тихо, с разрывающей сердце нежностью, сказал:
- Останьтесь.
- Не могу... не могу... - едва слышно, сквозь слёзы ответила она.
Она плакала молча, одними глазами. Он подошёл к ней, нежно поцеловал в плечо и сказал просто:
- Пора спать. Мне уйти?
Она только закрыла глаза и ничего не ответила.

Он вышел, осторожно прикрыв за собой дверь.

Она хотела уехать тотчас же, да только сил не было встать. Она лежала неподвижно ещё час, потом встала, прошлась по комнате и, почувствовав сильное головокружение, тут же снова легла на постель.

Нет, это не любовь. Это - погибель.

...Она встала, переменила постель, приняла душ и, немного успокоившись, снова легла. Однако ясности в голове не было. Сознание то покидало её, то снова мучительно возвращалось к ней. Очнувшись в очередной раз, она почувствовала острый голод. Вскочила с постели, теперь уже резво, вытащила из холодильника все мясные запасы и стала торопливо есть бутерброд.

Но, откусив пару раз от большого ломтя хлеба с ветчиной, она почувствовала отвращение к еде.

Теперь она лежала на постели неподвижно и смотрела пустыми глазами в потолок. Стемнело. Она прислушалась. В доме тихо, ни шороха. Только лес утомлённо и как-то тревожно шумел за окном. Дождя уже не было.

Он больше не появлялся.

Лёжа в темноте, она вспоминала во всех подробностях его лицо, его последние слова... Вспоминала и ту горькую иронию, с которой он говорил о себе, о жизни вообще... Наверное, он сейчас бродит в полном смятении где-то там, по сырому лесу, пока она здесь отлёживается... Он просил остаться - она отказалась.

Но почему? Кто бы ответил...

Так, в унылых размышлениях, прошёл ещё час. Наконец, утомившись бездельем и даже немного заскучав, она решительно
встала, приняла контрастный душ, почувствовала себя бодрее и подумала, что неплохо бы спуститься вниз.

В шкафу было много всякой одежды. Она выбрала самый экстравагантный наряд - костюм тайки. Повертелсь перед зеркалом - как-то уж очень глупо. А вот хорошенькое черное, вырез лодочкой, с длинными, узкими рукавами. Примерила - и сидит чудненько!
К платью нашлись подходящие туфли - невысокий, удобный и очень изящный каблук, бархатные бабочки вот ещё...
Волосы собрала в узел на затылке, а вот и черная шлапа с большими полями...
Ещё раз к зеркалу - отлично!

Она понюхала освежающей эссенции, бросила немного пудры на лицо и в таком - отчаянно-торжественном виде величаво спустилась вниз.

Мерное шуршанье шелкового платья было единственным звуком, нарушающим покой лесного уединённого дома.
В растворённые настежь двери врывался бодрящий воздух. Природа, выпустив прошлой ночью на волю все стихии, теперь, подобно зверю, зализывающему раны после боя, кротко и тихо таилась во тьме.

Двери в боковую залу, тяжелые, белые, с полуарочным верхом и двойными резными створками, были полуоткрыты. Вика огляделась - по-прежнему никого. Но вот ей показалось, что она слышит какой-то слабый шум там, внутри этой залы за высокой арочной дверью. Красивые нелинейные рельефы отделки придавали ей таинственный и значительный смысл.

Тихо, на цыпочках, она подошла к двери и заглянула в залу. Шелковые пунцовые занавески на широких окнах были приспущены, горели канделябры, в камине полыхал яркий огонь. Камин был полукруглый, с подпечьем, видно, только что наполненный ровненькими кругляшиками берёзы, на двух боковых столиках-приставках симметрично стояли бронзовые украшения.

Декор залы искусно имитировал природу. Она невольно залюбовалась интерьером. Как всё это чудесно отличалось от привычных видов городских квартир! Гладкие входные двери, полировка на всём, пластик на кухне. Полное отсутствие возможностей для игры глаза...
Здесь всё иное. Древние египтяне, Крит и Микены знали такой декор. В таком помещении просто невозможно предаваться мрачным мыслям. Архитектурный модернизм-самоубийца, отрицающий крастоту за ненадобностью, здесь был посрамлён, подавлен и - навеки изгнан...

Однако, присмотревшись, она не могла не увидеть, что вся эта искусная отделка "под старину" - всего лишь наклейки из полиуретана... Колонны, их капители, розетка под потолком - всё было накладное.

Напротив камина стоял столик с изящно сервированным на нём на две персоны кофе. Изящные, ленинградского фарфора, чашечки ещё дымились, от серебряной корзиночки, наполненной воздушным печеньем, пахло ванилью и корицей. Придвинутое к самому камину кресло, казалось, ещё хранило человеческое тепло.

Значит... он только что был здесь?

Несмотря на волнение, она вдруг почувствовала сильную досаду оттого, что его, здесь и сейчас, не было. Ей уже начинало казаться, что над ней всё время плохо шутят. И даже благоухающий цветами воздух залы теперь казался ей насквозь пропитанным ложью.

Откуда-то из глубины дома послышалась музыка. Исполняли ноктюрн Шопена...

Какой радостью забилось бы её несчастное сердце, если бы он вдруг оказался здесь! Но, по-прежнему, никого...

И тогда она решила самовольно обследовать таинственный дом.