Вера, которая не поёт

       В последнее время при диалогах и дискуссиях я часто встречаю проблемы, связанные с многозначным истолкованием такого популярного слова, как «вера». За тысячелетия своего существования оно успело обрасти множеством смыслов, причём — как и всегда в таких ситуациях — уже затруднительно указать, какой из них является изначальным, а какой — вторичным.
       Во-первых, расставлю все точки над i. Или, отдав дань патриотизму, над «ё».
       Мною вера расценивается преимущественно как отрицательное явление.
       Что есть вера? Если отбросить вторичные эмоциональные ассоциации, более связанные с понятиями «надежды» и «мечты», то вера — это прежде всего предустановка. То, чего разум не хочет или не может проверить — и вместо этого всецело полагается на то или иное допущение.
       Ключевое слово здесь «всецело».
       Веру надлежит отличать от предположения или допущения. Разница ощущается даже этимологически. ДОПУЩЕНИЕ — это когда человек лишь ДОПУСКАЕТ ту или иную концепцию до своего сердца. ВЕРА — это когда человек целиком ВВЕРЯЕТ себя ей.
       В чём основное внешнее отличие веры от допущения или от надежды?
       В последствиях провала.
       Утратив надежду, человек может испытать сильное огорчение, но на следующий день выйти на работу. Крах же веры — который сам по себе маловероятен, ибо человек скорее предпочтёт расстаться с ясностью рассудка, и в этом тоже заключается характерная особенность веры, — способен привести человека к психиатру.
       Могут быть приведены примеры потери человеком рассудка из-за утраты надежды. Например, когда надежда на выздоровление родственника не оправдалась.
       Однако ключевым источником стресса здесь является САМО СОБЫТИЕ, а не УТРАТА НАДЕЖДЫ. Смерть родственника в любом случае расстроила бы человека — и влияние надежды тут не слишком велико.
       Если же оно велико — значит, речь идёт всё же о замаскированной вере. К слову, Грабовой заставлял своих клиентов именно ВЕРИТЬ в воскрешение погибших детей.

       Часто утверждается, что невозможно жить без веры или что «каждый же во что-то верит». Первое утверждение недоказуемо, в то время как из второго, строго говоря, отнюдь не вытекает отсутствие необходимости борьбы с верой.
       Сравните ряд утверждений:
       — каждый человек смертен;
       — каждый человек хоть раз в жизни чем-нибудь да болел;
       — у каждого человека есть пороки или ему же вредящие склонности;
       — каждый человек принимает наркотики — хотя бы в виде чая или кофе;
       — каждый же во что-то верит.
       Заметим, что четвёртый пункт чаще всего используют наркоманы — или симпатизирующие им.
       Пятый же пункт обычно используют верующие или сочувствующие им лица.
       При этом любой разумный человек обычно понимает разницу между употреблением кофе и употреблением героина. Между «верой» как религией и «верой» как идеалом. Даже если допустить, что граница эта не является чёткой. Грань между жизнью и смертью тоже расплывчата.
       Более того, даже утверждение о неизбежной подсознательной вере человека в те или иные вещи, на каковую часто ссылаются защитники веры как явления, не даёт нам оснований оправдывать веру как осознанное занятие. В крови каждого человека — даже трезвенника — есть некоторое постоянное количество алкоголя, вырабатываемого организмом. Следует ли из этого, что мы не должны избегать чрезмерных поступлений алкоголя в кровь извне?
       Вспомним слова из «5 271 009» Альфреда Бестера: «В четырнадцатом веке у всех были вши. Делает ли это вшей хорошими?»

       «Вера» иногда трактуется как верность своей системе ценностей или своему идеалу. «Вера» и «верность» — слова однокоренные.
       Являются ли эти слова синонимичными?
       Допустим, я люблю шоколад. Могу ли я сказать, что верю в свою любовь к шоколаду, или что сама моя любовь к шоколаду является актом веры?
       Конечно же, нет.
       Подобного рода ощущения не нуждаются в доказательстве, поскольку именно к ним — в конечном счёте — аппелирует любая система доказательств. Доказывать же себе свою любовь к шоколаду, или ощущение в настоящий момент аромата фиалок нет никакой необходимости. Это данность.
       ВЕРЕ подлежит лишь то, что может оказаться ВЕРНЫМ или НЕВЕРНЫМ.
       Устремления и симпатии НЕ БЫВАЮТ верными или неверными.
       Верным или неверным может быть лишь путь рассуждений, приведший нас к тем или иным устремлениям или симпатиям. Ну а если никакого пути рассуждений не было? Если устремление было изначальным, как инстинкт самосохранения?
       Представьте себе, что вы встретили инопланетянина, раса которого сформировалась в совершенно экзотических условиях, где естественный отбор привёл к выживанию особей с врождённым стремлением к убийству всех иных форм жизни. И эта высшая ценность мотивирована как инстинктами, так и возникшим впоследствии на их основе разумом.
       У них нет инстинкта сопереживания — вернее, этот инстинкт распространяется лишь на представителей своей расы. Чисто теоретически они могут поставить себя на место чужаков — но для них это лишь пустое умственное упражнение, всё равно что человеку попытаться представить себя на месте звезды или табуретки.
       И, конечно же, их философы и теологи давно подвели глубокую базу под Категорический Императив «убить всех остальных».
       И, знаете что?
       Вы не сможете убедить такого инопланетянина в его неправоте. Не сможете — даже если он вообще станет с вами разговаривать. Не сможете — при помощи чисто логических методов.
       Потому что логика в сфере ценностей бесполезна. Потому что нигде не написано, что каждое разумное существо должно хотеть таких-то и таких-то вещей.
       Просьба не путать сферу ценностей с религией.
       Верующие часто заявляют, что в религиозной сфере логика бесполезна. Но религия — это не только система ценностей. Любая религия заключает в себе те или иные утверждения, верность или неверность которых может быть доказана — хотя бы теоретически.

       Почему же «вера» и «верность» являются однокоренными словами?
       Вообще-то верность, если понимать под нею абсолютную преданность тому или иному человеку, также содержит в себе элемент веры. «Не изменю ни при каких обстоятельствах» — именно последние слова позволяют поставить диагноз. Непререкаемая категоричность — фирменный знак веры.
       Но здесь скорее уместно вспомнить причудливые пути эволюции русского языка. Знаете ли вы, что слово «довлеющий» изначально обозначало «достаточный», а вовсе не «давящий» или «нависающий»? Известно ли вам, что выражение «дать зелёную улицу» в царской России обозначало «прогнать через строй солдат, дубасящих жертву палками»?
       Можно предположить, что первоначально термин «верность» применялся именно в отношении к людям — подразумевая личную преданность другу или общую преданность вождю.
       Перенос сего понятия на абстрактные идеалы или этнически-национальные территории состоялся позже.
       После чего корень «вер» отчасти утратил смысл. Веру в демократию или коммунизм нельзя назвать верой в основном смысле — поскольку индивидуум не считает их такими же реально существующими, как электричество или магнетизм. Максимум, чем они могут быть, — это потенциально существующими, поскольку их существование нуждается в непрерывном поддержании. Просто индивидууму НРАВИТСЯ демократия или теоретический коммунизм. А устремления и симпатии, как уже говорилось, не являются актами веры.
       Впрочем, на верность гипотезы происхождения слова «верность» я не претендую.

       У любого, кто дочитал до этого места, могут возникнуть вопросы:
       — не слишком ли вольно автор обращается со словами? Всё-таки за употреблением слова «вера» в смысле преданности высоким идеалам — тысячелетняя история.
       — не представляет ли собою этот текст войну с ветряными мельницами? Ведь в наше время даже верующие, которые достаточно интеллектуальны, пытаются подводить логическую базу под свои убеждения. Хотя они называют их «верой», но при этом явно используют слово «вера» в том же смысле преданности высоким идеалам.
       — означает ли этот текст, что автор против любой метафизики? Против любых гипотез, которые нельзя проверить в течение человеческой жизни?
       Объясню.
       Я против смешения смысла разных понятий в тех случаях, когда это опасно.
       Когда человек называет одним и тем же словом несколько разных вещей, то существует риск, что отношение к одной вещи перейдёт и на все остальные.
       Высоко чтя «преданность высоким идеалам» или «надежду на светлое будущее», он со временем может начать высоко чтить и «принятие недоказанного допущения за абсолютную истину».
       В наш век нарастающего иррационализма это представляет собою особенную угрозу.
       Религия — явление сложное и многослойное. В то время как наиболее подкованные верующие, вроде Честертона или Льюиса, пытаются хоть как-то обосновать для себя и для других содержащиеся в религии утверждения, большинство принимает их на веру. На веру — в том самом, «предустановочном», смысле слова.
       В антирелигиозных сообществах Интернета принято иронизировать над тем, что большинство верующих плохо знают Библию.
       Кроме того, даже у упомянутых мною «подкованных верующих» подлинным мотивом к их исследованиям может служить не простая надежда на существование загробной жизни или высшей справедливости, а та же самая вера. Просто недостаточно закреплённая — и требующая рассудочных доводов в свою поддержку. Также возможен вариант, при котором чрезмерная надежда поспособствовала появлению веры.
       Это может показаться парадоксом, но веру я считаю более опасным явлением, чем религию. Впрочем, парадокс мнимый. Достаточно вспомнить, в каком смысле я понимаю «веру».
       На последний вопрос ответить проще всего.
       Я не против гипотез — покуда они остаются гипотезами.
       Процесс познания — это процесс выдвижения допущений со всё более возрастающей работоспособностью.
       Допущения эти могут быть выдвинуты разными путями. В конце концов, допустимы и неработоспособные допущения — в качестве тренинга для фантазии. Важно, чтобы они субъективно воспринимались именно в этом качестве.