Дервиш

(Первый рассказ из цикла «Танры даглары»(«Божьи горы»)


1
Опять эта длинноногая, длинноклювая белая птица бродила по осенней пашне, осененной темно-серой тучей. Опять ее взор блуждал между пустотой неба и безлюдьем земли. То ли отбилась от стаи, сбилась с дороги, то ли вовсе не ведала никакой дороги. Искала себе поводыря-провожатого или пристанища за околицей села, притихшего под моросью и унявшего пылищу, среди убранных нив и скошенных лугов.
У дервиша не хватило терпения пересечь двор и выйти через ворота; едва заметив белую птицу, он подхватил короткую палку, приставленную к тендиру, перемахнул через плетень, сиганул на улицу, перескочил через арык и, пряча «оружие» за спиной, стал подкрадываться к птице по влажной вязкой пашне. Приблизившись на расстояние пяти-шести шагов, он занес палку, прицеливаясь, и запустил в птицу. Палка воткнулась в землю в пяди от ее ног. Птица смерила охотника укоризненным взглядом; посягательство этого замухрышки задело ее за живое, и хотя пускаться в бегство ей не хотелось, она не спеша расправила крылья, взмыла в воздух, пренебрежительно задрав клюв, улетела и исчезла в моросящей пелене.
Он и не думал ее убивать, не зарился на нее, как на поживу; он хотел поймать птицу и полетать на ней. Не то чтобы за тридевять земель, нет, он бы хотел воспарить, покружить над селом, над плетнями, крышами, деревьями, поглядеть на всех с неба, садиться на любую крышу и любое дерево, провожать взглядом сквозь облака, из гущи садов или из птичьего гнезда соседскую девчонку, что с матерью отправлялась по вечерам к роднику, любоваться ею и поутру, и днем, оставаясь незамеченным…
Он и до того пытался полететь, привязав к рукам и ногам множество птичьих перьев, забрался на дерево, спрыгнул и больно шмякнулся оземь со своим самодельным опереньем. Была еще попытка: в ветреный день вскарабкался на скирду и ринулся в пустоту, махая руками, и очнулся под скирдой. Несмотря на свои падения, ушибы и синяки, он не отрешился от своей мечты, вот и теперь вздумал завладеть живым летательным средством. Но птица улетела.
Утром бабушка, одев его в новехонькую одежду, проводила на улицу. А теперь он возвращался весь заляпанный, с ошметками грязи на ногах.
Едва вошел через воротца, как столкнулся с бабушкой. Та обомлела, принялась ругаться:
– Ах ты, щенок, извелась я тебя отмывать! Вот приедет твоя мать, гори ее брюхо, всучу тебя ей, – забирай своего негодника!

--------
 Дервиш – странник; приверженец суфизма, правдоискатель; здесь – символическое имя героя рассказа.
 Тендир – земляная печь.
--------------------


2

Дервиш в городе томился. В городе воздух отдавал гарью, плоды на деревьях отдавали отравой, земля чахлая, плешивая, и солнце желтушное, и земля желтая, больная, лица серые и голоса блеклые, как асфальт. А тучи на небе ржавые и черные, как тюремные ворота, ветер злой, колючий, одежду с деревьев срывает, белье с веревок хватает, мусор взметает до неба, птиц сбивает на лету…
Дервиш с чернявой соседской девочкой строил во дворе домик. Старался уподобить его сельскому жилищу.
Зиму кое-как перетерпел, а как завеснело, невмоготу стало, хотелось в село, все время снилось приволье сельское, и чудился запах пашни, но все это наваждение заглушал затхлый городской воздух, пропахший гарью.
Сейчас он возился на клочке глинистой земли, пытаясь соорудить подобие сельского домика с подворьем, изгородью, воротами. И этот домик навеет тот сельский дух. И через изгородь будут соседи, а там –девчонка с пшеничными волосами и эта девчурка каждый раз на закате будет топать рядом с матерью к роднику. И одна комнатушка в этом доме будет смотреть окнами на необъятное поле с одинокой плакучей ивой, куда опустится длиннокрылая белая птица…
Дервиш рассказывал чернявой городской соседке о сельской девочке с пшеничными волосами, но не мог припомнить ее лица, помнил только золотое свечение, исходившее от нее. И вдруг эта «сары-тель» всколыхнула душу неизъяснимой волной, семицветной мелодией окатила и выплеснулась порывистыми словами:
– Хочешь, я повезу тебя в наше село?
– Хочу… – отозвалась чернушка. – Но где мы найдем деньги на дорогу?
– А мы без денег отправимся. Пешком. Ты видела железную дорогу, что мимо поселка проходит? Вот если мы двинемся по ней, по шпалам, прямиком до самого села и дойдем. Ты не бойся, я дорогу знаю.
И они, взявшись за руки, направились к железной дороге и потопали по обочине. Вдоль путей взошли желтые цветочки и венчики их источали соки весеннего солнца. Они срывали цветы и шли дальше, весело болтая и смеясь, бежали от города и от скуки. Мимо них гремели поезда, но они и не пытались «проголосовать» машинисту, – дервиш убеждал чернушку, что бегом они доберутся быстрее…
Всполошившиеся родители кликнули на помощь соседей, полицию подняли на ноги. Стражи порядка кинулись на поиски. Наконец, уже к закату солнца обнаружили беглецов возле пригородной станции и вернули восвояси. Мама и папа дервиша так обрадовались, что даже не стали выговаривать его. Но впредь уже и близко не подпускали к нему чернушку.
 
---------------------
 «Сары тель» – желтоволосая; так же называется популярная ашугская мелодия.
---------------------

3

Его определили в школу. Пообещали: будешь хорошо учиться – летом в село отправишься. Потому дервиш старался вовсю, все задания выполнял, стал первым учеником. Учителя его ставили в пример, отстающие однокашники так и норовили удружить ему, и девчонки обхаживали – зауважали, словом. Своего места в классе он не менял, дошло до того, что мог сам выбирать соседку по парте, и ею оказывалась одна из классных красавиц, а если случалась ссора, неуживчивую соседку сменяла другая «примадонна». И тех, кто удостаивался этой чести, мальчики не смели обижать. А одноклассницы, не сподобившиеся соседства с отличником, не могли считать себя красавицами.
Но дервиш опять заскучал. Хоть корпеть над заданиями и учебниками поднадоело, он налегал на учебу, чтобы не упускать пальму первенства. На переменах он часто простаивал в коридоре у окна, глядя на бесплодные безымянные, горько пахнущие деревья и на возившихся под ними птиц. Здесь не было ни одной птицы, манившей человека к полету, куда ни кинь – одно воронье, копошившееся на свалке, да наглые воробьи; эти пернатые, будь их воля, вовсе не отрывались бы от земли.
Ребята, замечая, что дервиш загляделся в окно, куда-то очень далеко, прослеживали его взгляд, но, как ни силились, не могли увидеть то, что виделось ему. Дервиш рассказывал им о белой птице, которая была ростом с него самого, о том, как он верхом на этой птице летал над селом. Ему не поверили.
Дервиш стоял на своем:
– Не верите? Тогда давайте после уроков отправимся к нам в село! Там я и покажу вам, как летаю.
Тут и девочки прознали, пристали:
– Возьмите и нас с собой!
– Я могу всех повести. В нашем доме всем найдется место, – заявил первый ученик.
Дервиш говорил правду: белая птица, действительно, была повыше, чем он, когда он увидел ее. Но белая птица вряд ли дожила до нынешних дней, а если и дожила, то пришлась бы подросшему мальчику разве что по пояс. Насчет полетов он тоже не придумывал, по сути; в своем воображении он уже сколько раз видел землю с высоты птичьего полета и воспарял на птичьем крыле, потому он и сам уверовал в то, что когда-то летал.
После школы отправились в путь-дорогу. Был уговор – родителям не сообщать, но девочки воспротивились. Ребята уступили: мол, предупредите своих мам и пап и – назад. Прождали долго – девочки так и не вернулись. Мальчики решили: ну да, не девчоночье это дело, и двинулись без них. По пути один из ребят под предлогом, что забежит домой за съестным, смылся. Погодя голод и жажда подействовали и на других; ряды путешественников редели. Когда взошли на песчаный холм на окраине города, дервиш остался с одним-единственным спутником, и тот, сославшись на то, что озяб, направился домой, чтобы «поплотнее одеться».
Дервиш, примостившись на гребне холма, стал ждать, хотя и сообразил, что продрогший товарищ не вернется, продолжал сидеть и взирать на дороги, таявшие в вечерних сумерках. Потом загустела тьма, и город превратился в море мерцающих огней. И мальчик, стряхнув пыль со штанишек, окунулся в это мерцающее море.

4

Окончив школу, дервиш ехал в село в новеньком красном автобусе. Чтоб скоротать время, взял с собой книжку, но вскоре поймал себя на том, что скользит взглядом по страницам, не вникая в смысл. Он уже воображал себя стоящим на большаке, ожидающим самого себя. Сидевшая рядом девушка в алом платьице с крашеными губами с любопытством поглядывала на раскрытую книгу в руках новоиспеченного выпускника, похоже, ей хотелось перебросить мосточек. Наконец, она попросила книгу, поглядела, полистала, завела разговор – сперва – о книге, потом – о себе; оказалось, что она студентка, собиралась после вуза вернуться в село, устроиться на работу, выйти замуж, нарожать детей, ну и так далее, пока не призовет смерть. Все предстоящие ей дела на этом свете были заранее известны.
– А теперь ты расскажи о себе, – попросила она. – Кто ты есть, о чем мечтаешь?
– Я только что окончил школу.
– А-а, значит, ты на распутье, и все дороги перед тобой. И ты должен выбрать свой путь, или дорога выберет тебя…
– …
– Или ты уже определился? Кем же ты хочешь стать в будущем?
– Богом.
Она вскинула брови, скривив крашеные губы.
– И кому ты хочешь явить свою божественную власть? Или вознамерился взирать свысока на род людской?
– Да нет, я хотел бы уметь охватить все сущее одним взглядом, увидеть все в совокупности… И еще, есть такая белая птица, хочу поймать ее.
Она взглянула на лицо дервиша так, как смотрят на дорогу, которой не видно конца, и которая могла бы изменить ее судьбу...
Автобус остановился у развилки шоссе, где начиналась грунтовая дорога, ведущая в село. Дервиш сошел с автобуса и направился по этой пыльной дороге и задержал шаг: студентка окликнула ее из окна уже отъезжавшего автобуса и махала рукой:
– Не забывай меня! Слышишь? Не забывай!
Он остановился и ответно помахал рукой, пока машина не скрылась за горизонтом:
– Не беспокойся, не забуду…
5

Дома осели к земле, деревья, столбы стали ниже, и двери выглядели игрушечными; бабушка предстала сжавшаяся в комочек древней старушкой. Вместо старых скрипучих калиток – грохочущие железные ворота, а изгороди из колючих кустов сменили каменные заборы. На прежних хлопковых полях теперь колосилась пшеница. Дорога к роднику оставалась нетронутой. А саженец у родника вымахал в стройную чинару.
И соседская дочь заневестилась, уже ходила по воду одна, без матери. Волосы еще искристее, глаза – лучистее, язычок еще речистее… Не смотрит, а видит, не слушает, а слышит, а глянет – изранит. Ее душой изъявлял себя ангел небесный, а ее плоть являла все чары природы. Где следы ее по пыльной тропе стелятся, там и души парней сельских селятся. В ее существе и вокруг нее сталкивались два начала.
Покоя молодых лишила, всех отбрила, отшила. Одного только дервиша щадила, терпела ежедневные поджидания-подглядывания, любования-упования, не вспылила, не осадила, ждала дня, когда он наберется духу, заговорит, откинув со своего лица покрывало. Но дервиш и не думал нарушить молчание, вел молчаливый разговор с ангелом, взиравшим из ее очей. Ей самой стало маетно и тревожно, и она металась меж двух миров, и два круторогих овна схлестнулись в этих мирах, в конце концов, она не выдержала и, взглянув на него в упор, зло и сердито спросила:
– Чего ты хочешь?
Дервиш очнулся, смешался, замялся, пытался уклониться от честного ответа, но он не умел кривить душой, и признался откровенно:
– Хочу, чтоб ты вот так же ходила по воду, пока стоит мир, и я бы вот так глядел - любовался на тебя. Хочу, чтоб за каждым поворотом моей дороги мне попадалась ты, в какую бы дверь я ни стучался, ее открывала бы ты…
Хотя и признание приятно пощекотало ее сердце, но девичья гордыня всколыхнулась как оконное стекло, в которое угодил камень, и осколки разлетелись колючими ранящими словами:
– Издеваешься? Больше ноги твоей чтоб не было на моей дороге!..

6

У соседей сыграли свадьбу. Золотоволосую невесту проводили в дом другого избранника. Всем селом сошлись на торжество, ребятня сбежалась поглазеть, путаясь под ногами взрослых. Пар от казанов мешался с очажным дымом, туман в хмельных головах – с клочьями тумана, с ночи застрявшего на макушках деревьев.
Дервиш громче всех поздравлял жениховскую сторону, больше всех балагурил, ел, пил, плясал до упаду. Молодицы, видя его кураж, похлопывая в ладоши, лукаво переглядывались: «Кто достала его – та и завела…»
Спьяна он позабыл внести и «нэмэр» , ум за разум зашел, на донышке бутылки остался, и он доверился заплетающимся ногам, покидая пирующих в доме жениха; память ног вела его, и ноги привели его к дому соседской девушки. Шарахаясь из стороны в сторону, пытался запихнуться в какой-нибудь из ближайших домов, но не смог. Завернув за угол, столкнулся с караваном машин, везущих невесту в дом жениха. Разукрашенные легковушки ехали навстречу под гвалт бегущей ребятни.
Он вытащил жердь из плетня, который только что зацепил плечом, и стал посреди дороги, преградив путь машине, в которой везли невесту. Караван стал. Сигналы умолкли. Притихла и ребятня. Кто-то крикнул:
– Такой детина, а дорогу перегородил!
Аксакал, сидевший в передней машине, возле шофера, выглянул из-за дверцы:
– Ну, выкладывай условие: что тебе дать – денег ли, животину ли, подарок ли.
– Условие мое такое, – он подошел поближе, чтоб и невеста услышала. – Пусть невестушка сойдет с машины и спляшет со мной «вагзалы» . Иначе с дороги не отойду.
Шофер с аксакалом переглянувшись, открыли дверцу. Из других машин повыскакивали молодые-удалые парни.
Поколотили дервиша до крови.
Очнувшись, он увидел бабушку, склонившуюся над изголовьем. Старушка била себя по коленям, причитала, убивалась:
– Зачем тебе сдалась эта желтая мымра, рухни дом отца твоего! Чтоб свадьба ихняя плачем обернулась! Чтоб рухнул дом тех, кто на мою детку руку поднял!

-------------------
 Нэмэр – награда; здесь – подарок к торжеству.
 Мелодия, исполняемая при проводах невесты в дом жениха.
-------------------

7

Дервиш ломал голову, как отомстить своим обидчикам. Он никак не мог простить их; чтобы простить, он должен был быть сильнее их. И он хотел уверить людей, не причиняя никому вреда, что он сильнее всех; хотел, чтобы все обращались к нему за помощью, и никто бы не возвращался от него с поникшей головой. Целый день валандался по городу в мстительных фантазиях, судил-рядил, представляя себя вершителем судеб, карал, миловал, сажал всех на место. Зубы покорежил себе скрипя ими, кулаки задубели от лупцевания по стенам. Отводя душу таким образом, он чувствовал, что расслабляется, размякает, и снова распалял себя, не давая злости иссякнуть, подбрасывал дров в огонь своего гнева.
Целыми днями вершил воображаемый суд, кого карал, кого миловал, и под вечер, как после тяжелого рабочего дня, подавался в какую-нибудь мейхану.
И в селе, вдалеке от внука, бабушка пыталась подыскать ему невесту как бы в отместку тем, кто счел ее любимого внука недостойной рыжей мымры. Накинув шаль на плечи, пустилась обхаживать дома, свататься. Но все, как сговорившись, давали ей от ворот поворот: «Твой внук шальной, без царя в голове, никакой сукин сын не выдаст свою дочь за дуропляса». Старуха на миру не роняла себя, держалась с достоинством, но возвращалась домой убитая.
Дервиш прослышал о ее печальных хождениях в мейхане. Уставился на белую скатерть с недопитой бутылкой и тарелкой довги. Взял салфетку, достал ручку и написал бабушке письмецо: «Не обивай пороги, я все равно не женюсь». И приписал: «На деревню. Бабушке».
Выйдя из мейханы, изорвал бумагу и бросил клочья по ветру. Он припозднился и угодил в комендантский час. Патруль остановил его и потребовал документы. «Во-он мои документы!» – он показал на обрывки салфетки, подхваченные ветром.
Его задержали и увели в комендатуру; за нарушение режима и неподобающее обращение с военнослужащими упекли в холодную камеру до утра. Теперь ему забот прибавилось: ему предстояло искать способ расквитаться с солдатами и их командиром, ни за что ни про что посадившими его в кутузку. И здесь, в камере, его осенило: чтобы без опаски и страхов разгуливать по ночным безлюдным улицам, ему надо бы стать комендантом этого города…

8

И он избрал военное поприще, окончил училище, получил звание, дослужился до высоких чинов и наконец достиг цели, намеченной в той самой злополучной камере. Теперь ему в городе все дороги и двери были открыты. Но, увы, уже не было прежней охоты до ночных гуляний, теперь ночь для него была только рабочим временем.
Бабушка давно покинула бренный мир, и ей не довелось увидеть, каким несметным волшебством верховодит ее внук, какая сила в его руках. Но дервиш так и оставался верен своему холостяцкому выбору. У него не было желания обзавестись семьей, растить детей. Родина была его домом, а армия – сыновья родные.
Пришла известность, молва добрая пошла по городу, по округе, но слава и почет не прельщали его; он хорошо знал, что эти пути-дороги прошел ради вольной, как встарь, жизни, ради мечты о белой птице, ради того, чтобы заслужить право любоваться избранницей сердца, идущей с родника, любоваться до тех пор, пока стоит мир. И даже если ему оставалось бы жить на свете считанные дни, он бы свил себе гнездо там, где опустилась на землю белая птица. И сколько бы ему ни оставалось жить, пусть ему перевалит за семь, восемь, девять десятков лет, он отнимет золотоволосую у ее мужа, приведет к себе в дом невестой.
Молва об именитом земляке докатилась и до родного села. Трудно было найти человека, который бы не нуждался в его содействии или не подумывал заручиться его поддержкой. Кто хотел трудоустроить детей, кто пекся о сыне-призывнике и благополучии предстоящей службы в армии, кто стремился вызволить родича от угрозы оказаться во власти Фемиды, кто хотел добиться бесплатного обследования больного близкого человека; обманутый при покупке жилья, прогоревший в торговых делах, – все уповали на помощь авторитетного земляка и бежали к нему. И у каждого он не забывал спросить о своей соседке. По словам сельчан, она была в добром здравии, жила в достатке, пеклась о доме, очаге. Да, и растилась дочь, похожую на нее, и эта дочурка ежевечерне ходила с матерью к роднику за водой.
Он помогал всем просителям, как мог, чем мог, и деньги совал им в карман – мол, пригодятся. Вот так вот он мстил своим давешним обидчикам.

9

Окончив службу, он вышел на пенсию. Собрал пожитки, сбережения и перебрался в село. На закате дней пришло «время собирать камни». Найти утраченное, упущенное, найти, прежде всего, себя, наглухо заточенную в оболочке поредевших седых волос, морщинистой кожи, расплывшегося тела…
Села он не узнал. Прежние пути-перепутья давно перекроили, перелопатили, землю раздали новоселам, новоделам, двор за двором, пядь за пядью. Все поле, там, где садилась белая птица, заняла толкучка. Оставшийся участок заняла заправочная станция со свежепокрашенными колонками, с персоналом в униформе, и впритык – строения автосервиса.
Дервиш, зайдя на базар, спросил у торговцев, не появлялась ли в этих краях белая длинноногая птица. Никто подобной птицы не видел.
От прежних домов и следа не осталось. На их месте вымахали особняки, обнесенные высоченными «крепостными» заборами.
И деревьев, знакомых сызмала, не видать. Только чинара у родника уцелела – высокая, раскидистая красавица. Но тропа к роднику исчезла под нашествием новой мельницы, обнесенной железной оградой. По воду с кувшинами уже не ходили – вода побежала по трубам в подворья и дома.
Соседскую красавицу с пшеничными волосами ему не пришлось отбивать у благоверного супруга – тот опочил.
Дервиш вернулся в город.

10

Он умирал. Родня, друзья, близкие сошлись у его одра. Молла читал молитву.
Он пытался изъявить последнюю волю, но язык не слушался его.
Собрав последние силы, он еле-еле зашевелил губами:
– Хочу… меня… под чинарой… у родника…
Люди растерянно переглянулись. Обратились к молле. Служитель веры вспылил:
– Да что вы говорите! Нечестивцы вы, что ли?! Покойнику есть место, где покоиться. Если каждого хоронить там, где ему хочется, тогда и для живых места на земле не останется! Допустим, я дал согласие, а что скажет хозяин мельницы, владелец той земли? Я ведь мясо барана, пасшегося на кладбище, считаю зазорным есть, а вы говорите – похороним покойника там, откуда идет хлеб насущный наш?..
11

Молла сопровождал в последний приют пустое тело. Память дервиша блаженно колыхалась в деревянном ковчеге, который несли на плечах отрастившие щетину по случаю траура мужчины. Плоть достигла самой заветной мечты – избавилась от самого тяжкого бремени на свете. Теперь его предадут свежеразрытой земле рядом с покойной бабушкой; обернут землею рану величиною с человеческую плоть, возложат бальзам на боль, равновеликую с телом. Отныне ничто не разлучит его с бабушкой, и он поравняется с ней и со всеми усопшими на веки вечные…
Дервиш со стороны напутствовал идущих, благословляя бренную многострадальную плоть:
– Мира тебе и покоя, брат! Я многажды мучил тебя, прощай и прости!..

12

В темно-серой туче, за которой сияло солнце, рядом с ним металась птица:
– Узнал ли меня? – спрашивала птица. – Узнал ли? Я тоже хочу улететь, – говорила она.¬ – Возьми и меня с собой, возьми…

Гянджа, 16 февраля 2006г.

Перевод Сиявуша МАМЕДЗАДЕ