Добровольная ссылка в Сибирь

  Добровольная ссылка в Сибирь. Булгаков, Евтушенко, Колмановский

 Параграф 50 из книги автора "Прозрение".
Более полная публикация с фото см.: lib.ru, Заграница, Прозрение, параграф 50
А можно в Интернете:

 Мне стало трудно смотреть в глаза людям, быть самим собой. Даже мои леса и поля не спасали. Я должен был бежать куда угодно. Кстати подвернулось время ФПК – стажировки, предоставляемой раз в 4 года. Я выбрал куда подальше и, как в добровольную ссылку, уехал на 4 месяца в Свердловск, в Уральский политехнический институт – УПИ.
 Урал – это звучало заманчиво. Свердловск – город огромных металлических заводов. Вокруг красивые озёра. В горах все разновидности драгоценных камней и полезных руд. УПИ – целый городок с учебными корпусами и общежитиями. Я освободился не только от работы, но и от всякой ответственности. Стал кем-то вроде студента.

 Нам читали лекции молодые преподаватели кафедры электропривода. Известно, что издавна Свердловск, и в частности УПИ, был пристанищем или убежищем многих евреев – учёных и инженеров. Но я не ожидал, что увижу здесь столько талантливейших учёных в своей области. Они разворачивали перед нами удивительные собственные методы преподавания знакомых предметов.
 Часть из этих блестящих специалистов (по меркам всесоюзным) уже были провалены со своими докторскими. Часть выжидала лучших времён. Некоторые присоединились к тем, кто не выдержал оскорблений, и их жизни были оборваны инфарктами и т.п.

 Мне интересны были эти люди, однако странно, знакомство с ними как-то не получалось. Я был подавлен, замкнут, что-то непрерывно грызло меня изнутри.
 Я взял напрокат лыжи и шастал по лесам и пригоркам вокруг города. Ездил до изнеможения, чтобы заполнить время и к ночи заснуть.
 Ещё попался мне странный сосед в комнате общежития. Такой толстый тип, увлекавшийся психологией. За неимением других собеседников я отводил с ним душу в откровенных разговорах. Однако через некоторое время я почувствовал, что являюсь объектом его экспериментов на тему «управления личностью». Когда догадался, стало так гадко, словно тебя насиловали. Резко отошёл от этой дружбы.
 Недавно прочитал статью об интеллектуальных вампирах – людях, влезающих в чужие души и создающих своё хорошее настроение высасыванием чужого запаса терпения. Наверное, каждый встречал таких на своём пути. Это надо вовремя почувствовать и решительно рвать такое знакомство. Если уж совсем вырваться нельзя, то хотя бы, укоротить и держать в собственных руках длительность каждого неизбежного контакта.

 На окраине Свердловска есть известное озеро Шарташ. Зимой на нём рыбачат любители. Они строят на берегу деревянные избушки и выкатывают их на лёд. Этих домушек здесь тысячи. Ставят печки с трубой наружу, в ледяном полу сверлят дырки и ловят рыбку. Некоторые приглашают на ночку-другую подружку. Видел, как вдруг дверь такой домушки приоткрывается и в снег летит очередная пустая бутылка. Люди вокруг не болтаются. Только я один, на своих лыжах.

 Как-то появилась необычная афиша: «Мастер и Маргарита», Отрывки из романа Булгакова, читает Заслуженный артист Всеволод Аксёнов.
 Пришло время некоторого послабления в рабстве духа. Прошёл слух, затем разговоры шёпотом, а ещё немного спустя, оказалось возможным выпросить, подержать в руках и даже получить на пару дней прочесть (!) ужасно запретную книгу... Ведь шли когда-то его пьесы. Но «главный читатель» решил, что его творчество вредно для советского народа. Михаил Афанасьевич пытался объясниться, писал просительные письма. Ответа не было. Имя это было вычеркнуто из жизни, и даже на собственной кухне люди не рисковали произносить его.

 Как откровение воспринимался – новый тон любви. Какой-то щемящий сердце мотив открывающихся навстречу друг другу душ и тел двух достойнейших, но разделенных режимом людей. Тревожная радость захватила меня и держала, пока пробегал страницу за страницей. Знакомство, узнавание и встречи Мастера с его возлюбленной. Всё время висело такое чувство, что вот ещё миг и злые силы схватят, растащат и уничтожат их. А заодно и читателя.

 Конечно, я пришёл.
 Огромный зал в помпезном «дворце культуры» одного из крупных уральских заводов. Всюду мрамор, просторные холлы, высоченные своды. Выступление почему-то был назначено днём, и к началу едва заполнились 2-3 ряда.
 Вышел на затемнённую сцену высоченного роста пластичный человек в маленькой шапочке на красивой голове. Он начал воссоздавать булгаковские строки и сцены. Все увидели одновременно и придуманного пронзительной чистоты и таланта героя романа и, словно, ожившего затравленного писателя. Всё это было неслыханной дерзостью по отношению к державшей всех в тисках стальной системе, и так давно желанно, как свежий воздух для людей, всю жизнь дышавших перегаром. Все сидели оцепенев. В полутьме зала можно было не стесняться слёз. Но артисту нужна публика, гром аплодисментов... А где же его взять?
 Окончилось выступление. Зал пустел окончательно.
 Мне так захотелось ещё раз увидеть Мастера. Прошёл за кулисы. Какой-то человек, видимо, приехавший с Аксёновым, переспросил о моём желании его увидеть и приветливо указал рукой на открытую дверь.
 Артист оказался ещё выше, чем был на сцене. Удивленный, улыбающийся шагнул он ко мне. Рука моя потерялась в его огромной ладони. А изо всех рвущихся слов, я смог только произнести: «Спасибо за Мастера!»
 И вдруг почувствовалось мгновенно взаимно (я уверен) возникшее благодарное ощущение. И будто кто-то Третий стоял рядом, может, и более уместный, чем мы оба, и тихо радовался… «наконец-то...!»

 И ещё об одном в чём-то похожем событии появилось время вспомнить. Это было примерно в те же годы. Видимо, выполняя «разнарядку», в Иваново приехал с «авторским» концертом Эдуард Колмановский.
 Это было в обычаях того времени.
 Так однажды мне посчастливилось присутствовать на концерте Ростроповича в зале нашего мединститута.
 Великий музыкант приехал из Москвы (300 км) на собственной Волге, сам за рулём. Он играл на своей виолончели с оркестром. Думаю, среди публики были единицы, которые, закрыв глаза, отличили бы игру этого корифея от стараний какого-нибудь техничного умельца. Но – разнарядка.
 Ростропович разместился в центре полукруга, образованного оркестрантами. Он грозно взглянул на сидящих справа от него. Ещё более насупившись, обернулся к левым. Взмахнул, для острастки, смычком – оркестр заиграл. Он послушал минуту и принялся свирепо терзать свой инструмент, временами взглядывая на оркестрантов, чтобы не распускались.
 Пока я преодолевал лицезрение знаменитости и входил в его музыку, вспомнилось рассказанное Ростроповичем в гостях у нашей знакомой виолончелистки. Долгое время в связи с его строптивостью, выражавшейся в неумеренной дружбе с Солженицыным, ему давали выступать только в колхозах… На этом месте я отвлёкся от рассказчицы, вспомнился собственный колхозный опыт, и перед глазами поплыли картины…
 Председатель зазывает всех в клуб. Выходит артист, начинается концерт. Сидящие впереди рекордистки-доярки терпеливо смотрят. За что только платят городским зарплату? Мужички, с утра принявшие, как положено, сидят в задних рядах и настроены менее критически. Сочувствуют исполнителю. Только один, слывущий знатоком в искусствах, замечает, что если бы он так сильно дёргал за уздечку, то кобыла совсем бы пахать отказалась.

 Однако – к Колмановскому. Довольно большой, но мрачный и глуховатый зал Клуба Железнодорожников заполнила не театральная и не музыкальная публика. Концерт был назначен на раннее время и довольно неожиданно. Хотя песни его были очень популярны, билетов продали мало, и фабричные профкомы (по команде сверху) пополнили зал работницами. Отдельные ряды явно выделялись сходно одетыми текстильщицами.
 Вышел усталый пожилой человек «еврейской наружности». Немного скомкано и смущаясь (не оратор), поговорил о песне и музыке. Не заметив реакции зала, поспешил за рояль. Поиграл и попел. Вышел ещё долговязый певец. Ему тоже не удалось расшевелить слушателей, которые были скорее зрителями. Но на что же было смотреть?
 А я в ту пору был захвачен Евтушенко. А Евтушенко в то время был в сильной опале. И меня так и подмывало спросить композитора, почему он выделяет из поэтов именно Евтушенко, и как это он вообще решился приблизиться к столь опасному человеку?
 Я послал записку в этом духе. Она была единственным ответом зала.
 Зато ответ Колмановского оказался неожиданным Он будто проснулся, оживился, прочитал записку вслух. Сказал, что ему очень нравится Женя, и он его любит, и это талантливый поэт, и он охотно пишет музыку на его стихи.
 Тут он буквально набросился на рояль и принялся с воодушевлением играть и петь одну за другой знакомые всем и новые вещи. Зал зашевелился, родились и не замолкали аплодисменты. Это продолжалось ещё более часа. Надо ли говорить, что я с трудом удерживался в своём кресле, ибо мне казалось, что всё это чудо совершается ещё и именно для меня. Хочется думать, что и для Эдуарда Савельича этот вечер стал памятным.

 Когда становилось совсем душно, я прибегал к стихам Евтушенко. Они лечили душу, сочувствовали и объясняли сущее, спасали.
 Когда я нечаянно услышал о приезде Евтушенко в Иваново, то мы вместе с Лёней поспешили на вокзал. Незадолго перед этим прозвучали его стихи «Москва – Иваново». Местные власти усмотрели в них оскорбление наших ткачих и живо организовали в «Рабкрае» гневные выступления простого народа.

 У дверей вагона знаменитого поэта встречали лишь несколько молодых людей из Театра поэзии во главе с самой Региной Гринберг, да я с сыном.
 Евтушенко показался на площадке. В пышной меховой шапке, поразительно свежий после ночи в поезде, он щурил голубые глаза от яркого зимнего солнца и улыбался. Самая симпатичная и энергичная из артисток тут же вручила ему букет цветов, и группка двинулась по перрону. Каждый спешил зайти чуть вперёд, вежливо потеснив соседа, чтобы оказаться рядом с дорогим гостем.
 После рассказывали, что Евтушенко согласился ехать в Иваново при условии, что ему предоставят для выступлений лучшие залы. Городское начальство не смогло остановить визит столичной знаменитости.
 Для четырёх концертов ему выделили зал в клубе Зубковского двора.
 Будете в Иванове – прогуляйтесь посмотреть на это историческое место. Узкий кривой спуск обступают прокопчённые общежития окрестных фабрик. Облезшие кирпичные стены оживляют зарешеченные окошки да остатки поручней балконов, которые должны были украшать жизнь трудящихся, но так и не были достроены. Даже тройки алкашей не задерживаются в этих «антисанитарных условиях».

 Узкий зал с низким потолком был набит до отказа. Евтушенко вышел на убогую сцену, сверкнул стальным взглядом в полутёмный зал. Загремели слова, которые и слышать было страшно:
 Достойно, главное, достойно,
 Чтоб раздаватели щедрот
 Не довели тебя до стойла
 И не заткнули сеном рот!
 Видно было, как ёжились занявшие первый ряд партийные начальники низкого ранга.
 Зал слушал, затаив дыхание, взрывался короткими аплодисментами. Он читал, как Бог. Такое было чувство, что поэт решил: если уж засунули в такое место, то он выложит им всё сполна. Казалось, уж после этого стихотворения обязательно выйдут серые личности и уведут под руки высокого человека в длинной полосатой свободной рубахе, решившегося хлестать всё тайное направо и налево.

 Когда закончилось чтение стихов, поэт спустился в зал. Некоторые подошли поближе. Он был настороже. Я протиснулся, произнёс свой вопрос. Он чуть повернулся, глаза наши встретились, и я почувствовал, как его взгляд проник в меня до самого затылка, прочитав не произнесённое вслух, а что-то другое, более важное для него.

 Вернувшись на место, я сказал об этом моему гостю Гридлингеру, которого привёл на концерт, хотя он плохо понимал по-русски.
 Этот профессор математики был экзотической фигурой в нашей провинции. Он когда-то приехал на короткий срок «по обмену» из Штатов в Москву. Познакомился с аспиранткой Леной, влюбился, женился и остался в стране трудящихся. Их, уже с малыми детьми, послали работать в Иваново. Но здесь не оказалось вакансий. Гридлингеры смело поехали в Шую. Там он получил кафедру и квартиру, совсем новую, в которой при каждом закрывании дверей отваливались куски штукатурки.
 Он был алгебраистом с мировым именем в «теории групп». Это один из самых мутных разделов современной математики. Как мне Лёня ни объяснял, к своему стыду, я не смог понять даже, как войти в эти построения.
 Шуйский педагогический был знаменит физкультурным факультетом. Он принимал спортсменов, отличившихся в областном масштабе. Им требовался диплом о высшем образовании, чтобы руководить впоследствии отделами спорта в райкомах и т.п. Эти славные ребята проявили интерес к лекциям американского профессора. Из многочисленных предметов они выбрали «теорию групп», надеясь постичь тайны управления командами футболистов, хоккеистов и других групповых видов спорта.

 Но вернёмся в зал. Гридлингер захотел сам поговорить с Евтушенко. Я, было, взялся его остановить, но он совсем запросто обратился к знаменитому человеку, а Евтушенко оживился и заулыбался, услышав английскую речь. Они довольно долго беседовали, как старые знакомые. Гридлингер вернулся довольным и сказал: «А он очень неплохо говорит по-английски».

 Уже в Израиле я снова слушал Евтушенко, и после выступления попросил подписать его книгу. Спросив моё имя, он написал: «Дорогому Роману от всего сердца».
 – Евгений Александрович, двадцать лет тому назад я встречал вас на вокзале в Иваново. Это были незабываемые дни. Сохраняю фото, сделанное у поезда.
 – Ромочка, не могли бы вы сделать мне копию? У меня пропали все фотографии.
 На следующий день я ждал назначенного часа в фойе небольшой Тель-Авивской гостиницы. Наконец, мне представился случай написать несколько строк, которые точно попадут в руки Евтушенко. На обороте фотографии стояло:
 «Это фото всю жизнь лежало под стеклом на моём рабочем столе рядом со снимками Эйнштейна, Винера, Сахарова и карточками сыновей. Сегодня его заменила копия. Счастлив, что могу сделать Вам этот маленький подарок за то огромное, что Вы вложили в меня своими волшебными стихами, поразительными открытиями в сути людей и дерзкой смелостью поступков. 20.12.1994, Реховот, Израиль».
 Он вошел стремительно. Лицо – чужое, жесткое. Подумалось – не узнает. Но, словно, ток включили, весь засветился. И снова он говорил: «Ромочка!» Так называла меня мама.

 В марте на короткие каникулы я съездил домой. Оставил зимнюю одежду. В Иванове уже пробивалась весна, а мне предстояло пробыть ещё на ФПК до мая. Не в зимнем же пальто? Вернулся в Свердловск, а здесь мороз 25 градусов. Весь народ в мехах. Оборачивались на чудака в плаще. Однако всякие примеры – заразительны. Не прошло и месяца, как у меня нашлись последователи. А затем сдались и все остальные.
 Моя ссылка заканчивалась. Несмотря ни на что, отключение от дел, жизнь среди людей, перед которыми ты не обязан как-то выглядеть, сделали своё дело.
 Я выздоровел. Невыносимое чувство обиды и безысходности – отпустило. В то крутое время я уцелел во многом благодаря привычке уходить в природу и наполнять каждый день достаточной физической нагрузкой.
 Если ничего лучшего не можешь придумать головой – двигай хотя бы ногами.

ФОТО
Евгений Евтушенко в период сильной опалы приехал в Иваново.