Маски

Мы пришли на торжество. Все комнаты были заняты людьми; больше всего их было в просторной зале, которая из-за наплыва гостей стала казаться тесной. Световые волны, исходящие от усеянной свечами люстры, образуют целое море света, которое ярко озаряет залу. В холле освещение приглушенное, мягкое. Я не знаю, сколько людей присутствует на этом торжестве, но уж точно никак не меньше сотни. Среди присутствующих наверняка много личностей известных, личностей популярных.

Мы с другом стоим в холле, у самого входа: только что вошли. Я испытываю возбуждение и легкое волнение. Друг мой, как мне кажется, испытывает даже большее волнение — можно сказать, беспокойство: руки у него по швам, напряженно озирается окрест, тело сковано так, что ни шелохнуться, ни сказать чего он не может. Я понимаю, что вид у него глуповатый: он высокий, тощий, благодаря неудачной прическе уши его — и без того большие — кажутся огромными (как это часто бывает, никто бы не обращал на них никакого внимания — а может, это было бы даже его изюминкой, — если бы мой друг сам не стеснялся своих ушей и не делал бы неуклюжих попыток скрыть свой «недостаток»: вследствие этого окружающим его уши кажутся лопухами, торчащими вызывающе; к тому же окружающие отмечают смущение, которое испытывает из-за ушей их обладатель), ко всему прочему добавлялась еще и принужденность, даже вымученность, во всех жестах и действиях моего друга. Особенно нелепо это всё выглядело рядом со мной: я небольшого роста — всего по плечу своему товарищу, плотного телосложения, с лицом, покрытым веснушками. Ввиду своего роста сначала в нашей паре обращают внимание на моего друга; этого ему, конечно, не хочется — ему бы пониже быть, — но так как выбора не остается, он пытается показать себя расслабленным и ничуть не сконфуженным: приосанивается, выпячивает грудь колесом, — отчего его вид кажется только еще более деланным, а недостатки выступают острее. Особо несуразно это выглядит рядом со мной: он стоит в своей натянутой противоестественной позе, и по причине сильного контраста со мной, товарищ выглядит как длинная швабра, на которую насадили тыкву с двумя капустными листами по бокам. Моя внешность привлекательнее от такого соседства тоже не становится: в сравнении с ним я кажусь широким обрубком, кряжем; рядом с его бледной кожей мои веснушки выглядят неприглядно: словно капли грязи на лице.

В холле гости стояли в основном вдоль стен небольшими группами, максимум — по пять — шесть человек; все о чем-то беседовали. Справа вдоль стены тянулся длинный стол, на котором лежали различные маски. Я заметил, что все гости были в масках. Но мы их надевать не захотели.

Немного привыкнув к незнакомой обстановке, мы (я — первым) неторопливо двинулись к зале. С любопытством осматриваясь по сторонам, мы таки вошли в залу. Первым, что я там отметил, было большое скопление народа: все так же стояли небольшими группами (некоторые из них сливались в большую группу), но для того, чтобы пройти в дальний конец комнаты, необходимо было лавировать между ними; вторым — был паркет, натертый до блеска. Дамы одеты в роскошные вечерние платья, господа — в костюмы. Сверкает не только пол, но и драгоценности — надетые дамами, и напомаженные волосы — у господ. На всех маски.
Навосторгавшись роскоши, мы отошли в сторонку от двери.

— Какой шик! — сказал мне друг.

Я согласился.

— Давай пройдемся, — предложил я.

Он нервически кивнул в ответ (видимо, от волнения).

Мы, не спеша, пошли по зале, направляясь в противоположный конец. Проходя рядом с каждой группой, мы невольно слышали обрывки бесед. Разговоры везде были примерно одинаковые: «… Вы сегодня восхитительны, как майская роза!.. Покупал я по семьдесят за штуку, а продавал по двести; навар неплохой получился… Какая же она стерва! сплетничает обо мне у меня за спиной… Мой дедуля должен на днях скончаться; надеюсь, в завещании он меня не забудет… Я ее терпеть не могу. Что она о себе возомнила!.. Это ж надо догадаться: сравнить меня с каким-то бедняком! Меня — с этой букашкой!.. Вы знаете, я прекрасно разбираюсь в литературе. А в этом произведении ничего нет: язык какой-то простой, тьфу, нет в нем никакой пышности; да и пишет автор всё какую-то мелочь, дрянь, — нет бы написать о вечной любви, об испепеляющей страсти!..» — говорили молодые франты юным дамам, дамы беседовали между собой, степенного возраста господа разговаривали друг с другом. Не знаю, как это объяснить, но мне показалось, что фальшь сквозит во всём этом, что в речах этих столько же смысла, сколько его в шелесте листьев; мне в этом чудилась плохая игра плохих актеров, которые уже забыли, что они на самом деле всего лишь играют.
Я отметил, что маски надеты на гостей недаром. На тучного господина, говорившего о барышах и о том, что не надо ставить на одну доску его и рабочего, была надета угрюмая маска, напоминающая рыло; на ветреного молодого франта — маска с довольной и хитроватой улыбкой от ушей до ушей, вызывающая неприязнь запечатленным на ней выражением подлости (по виду маска напоминала морду гиены); в выражении маски юной девушки читалось гипертрофированное чувство собственного величия, превосходства над остальными, а сама маска напоминала крысиную морду... Каждый из присутствовавших вел себя в соответствии с надетой маской. Не было среди них ни одной сколько-нибудь симпатичной — и даже нейтральной — маски; все они были уродливы, отталкивали своим видом — и тем, что в них виделось, — вызывали только отвращение.

Я заметил, что здесь, в зале, тоже есть стол с масками — точь-в-точь как в холле. Мы с другом подошли к другому столу: с выпивкой и легкой закуской; он находился у правой стены.

Наши взгляды привлек щупленький человечишка, который опасливо пробирался мимо гостей. Вида он был самого жалкого: в плохенькой одежде, сутулый, плешивый; даже отсюда можно было видеть, что он трепещет. Он был без маски. Человечек подошел к одной из компаний, которая стояла кругом. Похоже, там кто-то произнес какую-то шутку: все засмеялись («А смех-то ненастоящий», — отметил я). Засмеялся и тот плюгавый тип: громким фальшивым смехом с высокими истерическими нотками — видимо, от сильного волнения (конечно — такие люди рядом). Услышав его, все, кто был в той группе, разом обратились в его сторону с раздраженным видом — смех как рукой сняло. Человечек оказался в смятении. Его смерили прожигающим взглядом. Пауза. Что-то говорит ему грузный господин (маска: широкий плотоядный оскал с кривыми зубами, глаза горят огнем; маска: несимметричная рожа перекошенная яростью), активно жестикулируя. Его речь становится запальчивее. Теперь он уже кричит. Тот, на кого это направлено, кажется, будто стал еще меньше; мне почудилось, что он сейчас упадет замертво. Человечек смотрит затравленным взглядом, полным ужаса. Обступившие его громко потешаются над ним. Наконец, грузный господин закончил гневную тираду. (Честно говоря, это зрелище вызывало во мне ощущения сродни тем, какие вызывает скрип ногтя по школьной доске.) Полуживой, бедолага нетвердой походкой пошел в сторону и через некоторое время растворился в толпе. Обладателя гневной маски стали поздравлять и хвалить. Вскоре маленький человечек появился вновь. Он неуверенно проходил мимо. На нем уже была маска: она напоминала выхухоль, выхухоль с приниженным заискивающим выражением. Грозный господин окликает его. Человечек угодливо подбегает. Господин наносит ему щелчок пальцем в лоб, на что тот изображает мелодраматическую смерть. Все дружно хохочут. Только смех этот был уже другой, не уничтожающий, — он как бы говорит: «Ты можешь быть с нами. Ты — наш фигляр». Новоявленный фигляр теперь раболепно угодничает перед своими господами.

Мы с другом отвернулись от этого отвратительного зрелища. В руках у нас были слабоалкогольные напитки.

— Зачем мы пришли сюда? — спросил я.

— Да ладно… посидим… Здесь много известных людей.

Я хотел сказать, что мне здесь не нравится, что это место противно мне, — но не стал говорить.

Мой друг хороший человек, и я его по-своему люблю, но… только он редко бывает откровенным; он стесняется самого себя. Моему товарищу очень важно, как к нему относятся другие; сейчас он со мной, а мне не важно, какие у него недостатки: он мне нравится таким, какой он есть на самом деле. Но, черт побери, слишком мой друг беспокоится о том, что о нем считают!

— Это что за тыква тут сидит? — услышали мы гадливый голос откуда-то сбоку.

Повернувшись, мы увидели ту самую компанию, за которой недавно наблюдали. И фигляр с ними.

Один из молодых людей говорит, показывая на моего спутника:

— И когда это пугала научились ходить?..

Все прыснули со смеху.

Мой друг, нервничая, пытался что-то ответить, но у него не получилось, отчего сборище уродцев развеселилось еще сильнее. Тут вперед выскакивает их клоун и пародирует попытки моего друга что-то выдавить из себя. Затем он, кривляясь, гротескно исполняет все телодвижения, которые совершает мой спутник в силу своего волнения и страха. Сборище саркастически хохочет. Я взглянул на друга: он на грани; уже побледнел. Еще один франт выкрикивает ему, как какому-нибудь лакею: «Эй, ты, белоручка! Отнеси-ка!» — и протягивает бокал. Друг мой уже в полубессознательном состоянии, но тут начинает басить толстяк в гневной маске:

— Я бы на твоем месте не посмел бы без маски ступать даже на порог этого дома. Пришел тут… кочан с лопухами!..

Он все продолжал говорить всякие оскорбления. Я быстро повернулся назад, чтобы поставить свой стакан. Когда же я повернулся к своему другу… его уже не было!

Смалодушничал я! Надо было сразу дать отповедь этим уродам. Но где же он?

Я торопливо иду по зале, расталкивая всё это блестящее отребье. Гнусные морды, рожи, какие и вообразить невозможно… И все они самодовольно ухмыляются, сплетничают, потешаются над другими. Яркий свет, нестерпимо блестит пол, высокие окна, за которыми ночная чернота. Десятки платьев шуршат, скрипят по паркету ботинки… И повсюду — маски, маски, маски… Лишь только они хищнически смотрят на меня.
Дошел… до холла. Его нигде нет…

Что?.. Тогда вернусь.

И снова — через толпы…

Обрывки фальшивого смеха, холодный блеск бриллиантов, косые взгляды в мою сторону… «Куда ты прешь!» — недовольным тоном окрикивает меня молодая девушка с огромным уродливым носом. Рядом с ней несколько парней с довольными харями…

Вот он! мой друг! У стола. Он стоит спиной ко мне и рассказывает что-то, изящно жестикулируя, тому сборищу, которое недавно оскорбляло его. Что-то не так. Держится он чересчур свободно — на него не похоже. Подхожу к нему на расстояние вытянутой руки; видно только спину.

— … только сегодняшним днем. Один человек ничего не значит, он ничего не сможет сделать, ничего не сможет изменить. Всё, на что он способен, — наслаждаться… жить в свое удовольствие. Не надо волноваться: ведь ты не в силах что-либо изменить. Бери от жизни всё — вот смысл жизни. И ни одному философу-мудрецу не пришла в голову такая мысль.

Я — хозяин, — продолжает он. — Хозяин того, что ниже меня. Мое удовольствие — властвовать над тем, что подо мной. Моя цель — забраться выше, чтобы обладать большей властью.

Сказав это, он взял со стола печенье и бросил вперед со словами: «Пес! Апорт!». Выхухоль-клоун, встав на четвереньки, с лаем кинулся за печеньем по-собачьи. Маски загоготали.
Ну это уже что-то вообще!..

Хватаю друга за плечо и разворачиваю лицом к себе…

Черт! Невольно вздрогнув, я отпрянул… У меня внутри все похолодело…

На меня смотрит гнусная, мерзкая маска: эгоцентричный фат с наглой хамоватой рожей; огромная улыбка — от виска до виска и длинные-предлинные щелки-глаза. На миг мне даже стало страшно. Его глаза секунду были затянуты пеленой какого-то самодовольного безумного угара. Но посмотрев мне в лицо, эти глаза вновь стали глазами моего товарища. У меня отлегло от сердца.

Уродливые маски за его спиной с негодованием смотрят на нас. Я беру друга за предплечье и быстро отвожу в сторону, чтобы они не услышали.

— Ты что?.. — говорю я ему шепотом. — Зачем ты нацепил эту дрянь? Зачем… зачем, я не пойму, ты связался с этим сбродом?!

Он понурил голову; вид у него виноватый.

— Ладно… — говорю я. — Давай сниму эту гадость.

Беру маску за боковые края. Что-то не снимается…

— Плотно она у тебя сидит. Вот… тут только, слева от подбородка, могу руку подсунуть. Подожди… — В возбужденном состоянии я пытаюсь снять с него маску.

— Что забыл у вас этот маленький человечек? — внезапно раздается недалеко от нас мужской голос.

— Вам разве не противно, что вас касается вот это? — вторит мужскому женский голос, имея в виду, видимо, меня.

Тут вижу: его глаза опять стали пустыми, маслянистыми — другими. Вся фигура моего товарища внезапно переменилась.

Он посмотрел на меня сверху вниз. (Что за взгляд!) Затем величественным жестом убрал мои руки с маски.

— Не надо, — развязно говорит он. — Я не люблю, когда всякие грязномордые лапают меня!

Маски загоготали сардоническим смехом. Смех гиен…

Он ли это?

Похоже, остается одно…

Рывком бросаюсь на него и резким движением хватаюсь обеими руками за его гнусную личину! На себя! на себя! Сорвать!.. Но она — намертво!

Он очнулся от моего броска и тут же с силой толкнул меня в грудь. Мои ноги, кажется — взлетают вверх, и я падаю на спину, даже дыхание перехватило.

Потолок… Огромная люстра. Я на спине.

Прижимаю голову к груди, чтобы увидеть его. Он стоит вполоборота… ублюдочная улыбка на лице… На лице? И тут меня словно громом поразило: это же не он! Маска срослась с ним, а он с маской! Раньше ее можно было снять, но теперь они уже неотделимы, они — одно целое! Как только ты надел маску, ее еще можно снять, но постепенно ты привыкаешь к ней и после уже не замечаешь — маска становится твоим лицом. И таким образом ты теряешь себя, тебя словно никогда и не было. У него и у каждого из них, у них нет масок, это — их лица!
И они стоят там кучкой, и это напоминает мне клубок змей. Но змеи — животные, а они — не животные, в животном мире такого уродства не бывает. Они — порождения человеческого порока, порождения самой низкой и подспудной безобразности и грязи человеческого разума; уродства, спрятанные в самом глубоком и недоступном месте океана человеческого бессознательного.

Его теперь не вернуть.

Я быстро встал и засеменил к выходу. Я уже специально не смотрел на лица гостей, потому что каждое лицо было безобразнее любого, которое может привидеться в кошмаре или которое может выдумать воспаленный мозг, находясь в бреду. Лица… маски… морды… уродства…

В холле свободнее, но в холле темнее. Вот наконец и дверь.

Огромная, массивная дверь. Холодная металлическая ручка. Заперта!

Фух… Мне почему-то стало душно, тело покрылось липкой испариной. Тесно… Кажется, будто стены сжимаются… давят. Отчетливее и энергичнее бьется сердце… Конечности наэлектризованы…

И вокруг эти страшилища. В пяти метрах от меня симпатичная женская головка. Она поворачивается лицом… Боже! Округлое, зеленое, покрытое пупырышками, без носа, по бокам беспрестанно шевелятся восемь паучьих ножек, изо рта, вместо языка, торчит большущая, жирная личинка, которая вяло перебирает отросточками и качается из стороны в сторону, а на лбу — три глаза веером, которые тупо на меня смотрят. Она что-то мычит мне, но, так как ее рот забит этой мерзостью, она не может сказать чего-нибудь членораздельного.

Бежать!..

Со стен осыпается краска, штукатурка. Паркет теряет блеск, чернеет. Откуда-то из дальнего угла — протяжные, негромкие стоны…

Лучше смотреть под ноги… под ноги.

Бегу со всех ног, расталкивая уродов.

Они хватают меня своими ручищами, что-то злобное шипят мне вслед.

Прибегаю к столу… Уже слышу сзади ропот, чувствую, что все на меня смотрят…

Тесно… как в банке.

За спиной — шорох… стук шагов по паркету нарастающим крещендо — в мою сторону!

Стул!

Хватаю его за ножки и кидаю в окно. Стекло звенит. Я без раздумий прыгаю через окно наружу — обратно в настоящий мир.