Новый год

РОМАН ЭСС




НОВЫЙ ГОД


 В поле непроглядно и размашисто, широко несло полосами вьюги, давно потерялась под снегом гравийка,- вровень с полями, и Алексеев ехал уже наугад по неглубокой пока целине, ориентируясь по тем редким признакам, какие запомнил еще с прошлого года, побывав здесь на охоте с другом. Джип выворачивал комья серой глины с песком, снег усиливался, солнце уже село, и хотя галогенки ярко горели, за десять шагов ничего не было видно. Белесая пелена перед машиной, белые мухи, вертевшиеся в жутком танце, не оставляли никаких надежд как-то сориентироваться - Алексеев окончательно потерял направление: « Как в молоке!»
 Уже решив ночевать в машине, Алексеев вдруг увидел, ткнувшись несколько раз в кусты и ели, чей-то полуразвалившийся забор, и, подвывая перегруженными мостами, джип нехотя пополз вдоль ограды, оставляя за собой глубокий след. Машина обогнула сарай – и окончательно увязла.
 Где-то хрипло и нехотя залаяла собака, Алексеев не спеша вылез из салона в глубокий снег, взял две большие сумки, закрыл дверцу, и то и дело проваливаясь в ямы, пошел пешком. Внезапно вынырнули слабо освещенные оконца – и Алексеев осторожно постучал в стекло, увидев сбоку и калитку. Подняв задвижку, Алексеев вошел во двор: собака лаяла глухо, где-то в сарае, подошел к дощатой двери, вновь постучал.
 В сенях зашуршало, дверь, скрипя, приоткрылась, испуганный женский голос спросил: « Кто там?»
 - Приезжий, из Москвы. У меня здесь машина застряла, не знаю дороги. Может быть, пустите переночевать?.. Я заплатил бы…
 - А вдруг вы … бандит какой, из Чечни?
 Алексеев засмеялся, поставил сумки у двери:
 - Да нет. Я ехал к другу в Красное, а дорогу плохо у вас знаю. Вот и заблудился. Я вас не стесню, мне бы только койку где-нибудь в углу, до утра.
 За дверью завозились, наконец, она открылась, и Алексеев увидел девушку с керосиновой лампой, в тапочках на босу ногу, в простом ситцевом платье.
 - Спасибо, что пустили. – Алексеев разглядывал незнакомку, покашлял, растягивая паузу.- Так куда же это я заехал?
 - Это деревня Мони, от Красного - двадцать километров.
 Алексеев присвистнул:
 - Вы, девушка, наверное, замерзнете?
 - Да, да, пойдемте в дом.- Она светила лампой в почти полной темноте сеней.
 Алексеев, однако, больно стукнулся лбом о какую-то притолоку, зашипев от боли.
 - Ой, осторожней! – девушка открыла скрипучую дверь, обитую рваным войлоком. – Проходите!
 Внутри избы неярко горела керосинка на столе. На полочках стояли книги – все больше какие-то учебники. В углу – большой советский телевизор и такой же старый радиоприемник. Слева свежевыбеленная русская печь. В комнатушке за печью кто-то кашлял, возился. Пахло почему-то медом и лекарствами.
 - Я вас не стесню. – Алексеев снял шапку, поискал глазами вешалку. Однако вешалки не было: из бревенчатой стены торчало несколько гвоздей. На одном висела фуфайка, на другом – простой полушубок, а под ним старенькое синее пальто.
 Алексеев снял унты, поднял сумки, раздумывая, куда поставить. Девушка подкрутила лампу, стало светлее. Большие тени задвигались по стенам, по печке. В стекло, у холодильника, стучал ветер, и оттого в жарко натопленной избе было уютно.
 - Ставьте вон туда, под кровать, – указала на старинную высокую железную кровать с никелированными шашечками и горой подушек под кружевом.
 - Ах, да! – Алексеев кашлянул. – Завтра ведь – Новый год, забыл вас поздравить…Что же, вы совсем без электричества здесь живете?
 Девушка ничего не сказала в ответ. Алексеев с интересом ее разглядывал:
 - Давайте познакомимся, что ли. Я – Алексеев Виктор, из Москвы.
 - Лена, – тихо сказала в ответ. – Елена Георгиевна. Ужинать будете?
 - Не отказался бы.
 - Есть свежий суп с курятиной. Будете?
 - Конечно. – Алексеев помыл руки под рукомойником, вытер стареньким чистым полотенцем.
 Лена разлила суп, сняв кастрюлю с плиты. Алексеев расстегнул сумку, достал копченую колбасу, свежий хлеб, бутылку ликера. Лена покосилась:
 - Я не пью.
 - Я тоже. Может быть, не откажетесь? Все-таки завтра – праздник?
 Лена достала граненые рюмочки из старинного серванта с узкими рифлеными стеклами.
 - Ну и погода сегодня! – чтобы как-то начать разговор сказал Алексеев. – А кто у вас там, за перегородкой?
 - Дедушка, болеет. Он почти глухой.
 - А – а! – Алексеев попробовал суп. – Как вкусно!
 - Ну уж! – Лена присела напротив. – Как там у вас живут, в Москве?
 - Ничего, живем.- Алексеев налил рюмочку. – Попробуйте, хороший ликер.
 Елена нехотя отпила глоточек, поморщилась. Алексеев с интересом разглядывал девушку: милая, сказали бы друзья. Пока она резала колбасу, Алексеев продолжал ее искоса рассматривать. « Такой тип женской красоты сейчас не в моде» - подумал он, оценивая ее широкие бедра, полные ноги, плавные очертания предплечий. « Почти Джорджоне. Надо же!» - Алексеев доел суп, поблагодарил.
 Елена взбила ему подушки, собрала постель и ушла в соседнюю комнатку, громко крикнув на ухо деду, чтобы разбудил, если что.
 Алексеев потушил лампу, разделся и лег, с наслаждением вытянув ноги, утонув в глубокой перине. Вьюга продолжала свирепствовать, дребезжала в окна, гудела и выла в печной трубе, слышно было, как снег шуршит о бревна снаружи, и Алексеев представил, как сейчас должно быть тяжело тому, кто едет в этих местах по бесконечным зимним лесам, еловым чащобам, - деревни попадаются редко, не дай Бог, сломается на морозе машина!
 Он стал вспоминать похожий случай много лет тому назад: как жгли ночью костер из полусырой поленницы, оставленной кем-то возле дороги, как напугала его сова, смотревшая на ветке за их ночными приключениями, как до утра мимо не прошла ни одна машина – отбуксировал их молоковоз из колхоза…
 Потом он стал думать о Лене: о том, что, должно быть, у нее муж, дети ( а жаль! ), стал вспоминать тех женщин, с кем имел связь, кого, как ему казалось, он любил. Почему-то вспомнилась Мирабель, с которой он познакомился на курорте в Испании – чем-то неуловимым она была похожа на Лену, но Елена в сравнении с ней значительно выигрывала : та была феминистка, к мужчинам относилась как к вынужденным временным партнерам в постели, а Елена, по всей вероятности, была еще не испорчена цивилизацией. «Поживи-ка в такой глухомани!»
 Алексеев осторожно привстал на кровати, поглядел в окно. В темноте вьюжной ночи виден был только заметенный глубокими синими сугробами двор, забор из черных досок, несколько съежившихся яблонь. Едва светилось заднее оконце соседской избы, а за воротами смутно вырисовывались две сосны, качавшие на ветру кронами. В доме все уснуло, тикали только часы, да изредка шевелилась кошка на печке. Сон не шел. О Москве, о фирме думать ему не хотелось, он, стараясь не шуметь, нашарил в кармане куртки сигареты и зажигалку, вышел через сени, посверкивая пламенем, на крыльцо. Снег закручивал над коньком крыши водовороты, задувал за накинутый полушубок. Уснул Алексеев, несмотря на то, что устал, поздно, думая о том, как завтра будет вытаскивать из снега джип.
 Утро выдалось серым, безветренным и глухим. Ветер утих, но снег продолжал падать крупными неспешными хлопьями. Елена поставила самовар, возилась с печкой, когда Алексеев проснулся. Он было вызвался ей помочь, она отказалась:
 - Дрова колотые, березовые. Хорошо горят.
 Алексеев умылся и, пока закипал самовар, пошел смотреть машину. Джип стоял со стороны поля, увязший и задутый по стекла. Алексеев поискал глазами возможную дорогу, оглядел всю деревушку.
Несколько десятков домов приютились в логу на опушке леса, ели темной стеной частоколом уходили вверх, по холму - зеленой волной. Лес, весь завьюженный и усыпанный снегом, стоял чутко и молча, нависая над деревней, почти непроходимый, по улицам деревушки кое-где двигались по сугробам бледные в рассеянном свете фигурки, протаптывая тропки, в доме наискосок, большом, каменном, чистили с крыши снег, изредка глядя на Алексеева, перекликались петухи, дорога за селом в ложбине вся была занесена косыми и глубокими волнами снега, а переулок, где можно было проехать, так задуло, что нечего было и думать выехать без бульдозера.
 Алексеев вернулся, взял в сенях лопату и принялся откапывать джип.
 - Бог на помощь! – через полчаса вынырнула из соседского сада фигура в валенках и в осенней курточке. – С наступающим!
 - Вас тоже, - ответил Алексеев, продолжая копать.
 - А без лебедки машину не вытащить! Ни фига! – валенки скрипели сзади. – Я счас!
 Алексеев обернулся. Мужичонка полез по сугробам в деревню, через огороды.
 Через десять минут лебедку закрепили за сосну, и Алексеев, прогрев двигатель, тронул машину к дому Елены. Джип раскачивало, однако машина все же медленно ползла, как мастодонт, упираясь лапами, ревя двигателем, оставляя глубокие следы. Мужичонка пристроился сбоку:
 - Во, блин, мотор! Хоть че! Во сила!
 - А что ж у вас в деревне, света давно нет?
 - Две недели. Провода срезали в поле.
 - А что же власть?
 - Говорят, денег нет.
 - Страна непуганых чиновников!
 - Во, во! Еще каких непуганых! – мужичок выпрыгнул у калитки, рыжие брови у него смешно кустились и шевелились. Алексеев дал ему сотенную, тот повертел бумажку, сказав: « Много! Ну ладно» - и сразу убежал в магазин.
 Зайдя в дом, Алексеев с порога увидел, что русская печь жарко топится, пламя играет на лице Елены: она ловко управлялась с большой старинной сковородой. Алексеев залюбовался ей, встав у порога. Он уже с мучением смотрел на ее фигуру, на полные икры, на волосы, спадающие кое-где на оголенную шею, на четко вырисовывающиеся полушария ягодиц под тканью.
 - Спасибо, Елена, что приютили. Вот, - он помялся, достал бумажник, вынул три сотки. – Вот, это вам за беспокойство. Она обернулась, поправляя локон надо лбом:
 - Что вы… Не надо. Вы нам не помешали.
 - Берите, берите…
 Елена отрицательно покачала головой:
 - Сейчас блины будут, чай уже заварила, – и с какой-то надеждой глянула на гостя.
 - У вас, наверное, дети, муж,– испытующе сказал Алексеев, глядя ей в глаза. – Возьмите деньги, пригодятся.
 Елена вытерла руки полотенцем:
 - Я не замужем. Детей тоже нет.
 - А … где же ваш дом?
 - Этот. Мы с дедушкой вдвоем тут и живем. Он держит пасеку, я ему помогаю. Видели в сенях медогонку?
 - А работаете где?
 - Здесь, в отделении. На ферме.
 Алексеев снял полушубок:
 - Ну, что ж. Давайте, что ли, попьем чайку. Если завязну, трактор тут можно найти?
 Елена поставила тарелку с блинами на стол, налила чаю, добавила из банки меда в вазочку.
 - Трактор один на ходу остался. А Васька, тракторист, сегодня, наверное, пьяный.
 - Да… - Алексеев с наслаждением попробовал мед с ложечки.- Без трактора я из вашей деревни, наверное, не выеду.
 - А вы… - она опять с надеждой поглядела на него. – Торопитесь, наверное, в Красное?
 - Особенно и нет. Друг подождет. Только вот беспокоиться будет.
 Алексеев вытащил сотовый, позвонил в Красное, в Москву сестре, сказав, что у него все нормально.
 - Хорошо у вас тут. Леса, чистый воздух, курорт! А красота какая! – он показал в окно, где ели, задутые по стволам белым снегом, неподвижно смотрели на дом сверху.
 - Значит, поедете?
 - И сам не знаю. Боюсь, опять завязну. – сказал Алексеев, поглядывая на улицу. – А когда придет снегоочиститель?
 - Снегоочиститель? – Елена красиво засмеялась, обнажая ровный ряд зубов. – У нас только Васька – снегоочиститель, когда трезвый и когда трактор у него на ходу.
 - А район?
 - Район чистит только основную трассу. А до нее пять километров.
 - И это значит… Это значит, что сегодня мне не уехать.
 - Да, наверное, так. – Елена всплеснула руками. – Ой, я забыла посмотреть баню! – и убежала, накинув полушубок и маленькие валеночки.
 Попив чаю, Алексеев вышел на крыльцо. Елена шла с охапкой дров к бане.
 - Давайте, я вам помогу, – вызвался Алексеев. Занес дрова в баню, помог начерпать из колодца воды.
Приятный запах дыма несло над сугробами. Над лесом бледно засиял сквозь облака оранжевый диск солнца. Неуклюжая нахохленная ворона смешно прыгала по снегу, яблони утопали в сахарных сугробах. Елена доложила дров, хлопнула дверью.
 - А вы… - нерешительно начал Алексеев. – Вы были замужем?
 - Нет. - Елена поправила платок. – После школы уезжала в Пермь, училась там в институте. Но в школе работать не захотела, осталась здесь у дедушки.
 - Тяжело, наверное, работать на ферме?
 - Да уж, не сахар. Но я привыкла. Хотите свежего молока?
 - Конечно, давно не пил, – искренне сказал Алексеев.
Вернулись в дом, Елена принесла большую банку, придвинула варенье:
 - Попробуйте, это из лесной земляники.
 Алексеев улыбнулся, глядя ей прямо в глаза:
 - Вы сами, Лена, как лесная земляника.
 Та смутилась, опустила лицо.
 - Ну уж… Скажете тоже. – но сама вспыхнула, и чтобы не показывать смущения, убежала во двор.
Алексеев немного подумал, и пошел в магазин, туда, куда убежал мужичонка.
 Алексеев выбрался по сугробу на тропиночку и пошел по улице, с удовольствием вдыхая чистейший морозный воздух. Холодало. Дымы из труб поднимались почти вертикально к небу, облака ушли и ослепительный шар солнца заставил заиграть самоцветами шапки снега на избах и колодец, облитый ледяными причудливыми фигурами. Множество изб в деревне были пусты – в некоторых окнах не было стекол, заборы во многих местах повалились, а ветви елей, сосен и кленов лезли уже в окна этих заброшенных домов. Какая-то, вся оранжево-желтая от солнца, баба, стоя у калитки, долго провожала взглядом Алексеева, смотря из-под руки, такая же оранжевая коза тыкалась в ее подол. Улица была основательно заметена, и нечего было и думать проехать по ней.
 Свернув за угол, Алексеев увидел еще одну перекосившуюся избу с железными решетками на окнах. Новой краской сияла только вывеска « Магазин», а полуразвалившаяся труба испускала последний дымок.
 Внутри, кроме продавщицы, никого не было. пахло керосином, мылом, на полках, густо заставленных винами, водкой, продуктами Алексеев долго высматривал, гадая, что же купить к празднику. Взял норвежскую сельдь, две палки копченой колбасы, апельсины, бутылку красного и две – сухого. Подумав, купил еще красивые часы с вертящимся маятником и радиоприемник с батарейками.
 Молодая продавщица, поводя красивыми раскосыми глазами, в сверкающих колготках, откровенно хотела ему понравиться, шутила, намекая на знакомство, когда он доставал кошелек и расплачивался.
 Идя обратно по узкой тропке, Алексеев столкнулся с полупьяным мужиком без шапки. Тот, широко махая руками, пел « Хорста Весселя». Увидав незнакомого, посторонился и крикнул вдруг:
« Эй, Москва! Хайль Гитлер!» Алексеев подумал : « Явный придурок! » - и повернул к дому. Елена, вероятно, возилась в сарае со скотиной. Алексеев взял лопату и принялся расчищать двор.
 - Ой, я сама, сама.
 - Ничего, давно не приходилось самому чистить снег.
 - Вы, наверное, руководителем работаете, да?
 - Почти. Зам по коммерческим вопросам. Можно, я поставлю машину во двор?
 - Да, конечно. Не на улице же ей стоять. – солнце красиво обливало всю фигурку Елены, игривые огоньки бегали в ее глазах, и Алексеев даже на заметил, что слишком долго и зачарованно смотрит на нее. Она растерялась, а затем, чтобы не показать неловкости, протянула руку: « Давайте пакеты, я сама занесу.» Алексеев отказался, подмигнув: « Здесь – один секрет».
 Алексеев поставил джип, закрыл ворота, дочистил снег и вошел в дом. Елена пела, раскатывая тесто.
 - У вас очень красивый голос, – заметил он, раздеваясь.
 - Правда?
 - Правда. Бархатный, нежный. Сколько талантов в стране попропадало в провинции!
 - Я часто пою в клубе, людям нравится, – она пристально смотрела на него.
 - Мне тоже, – он достал покупки из пакетов.
 - Ой, вы это все на праздник купили?
 - Да, а что? Это вам, подарок. На Новый год, – поставил приемничек, из другого пакета вынул коробку с часами, раскрыл.
 Она широко расширенными глазами смотрела на подарки :
 - Зачем вам такие траты?
 - Просто вы мне сразу понравились. – Алексеев испытующе посмотрел в ее синие глаза. Она не отвела взгляда, спросила, теребя край полотенца:
 - У вас, наверное, жена в Москве… беспокоится за вас?
 - С женой давно разведен…Живу один. Как и вы.
 Елена вдруг засуетилась:
 - Пойду, принесу мяса. Надо сделать котлет…
 Но Алексеев взял ее за руку:
 - Подождите, Лена… Я вам хоть немного нравлюсь. – он с удовольствием рассматривал вблизи ее лицо, заглядывал прямо в глаза. – Скажите прямо!
 Та сконфузилась, покраснела. Еле слышно пробормотала:
 - Конечно, нравитесь. Но вы – москвич… Жизнь у вас совсем другая. А мы … у вас… - она совсем потерялась, мельком посмотрела на него, задрожала ресницами.
 Алексееву вдруг захотелось прижать ее к себе, но он взял ее и за другую руку и заметил:
 - Да, мне – сорок, а вам – где-то двадцать пять. Но это ничего, да? Правда?
 - Правда. – Елена отвела лицо, глаза у ней повлажнели, она растерялась, покраснела. Она, опустив голову, заглянула к деду, затем вышла и, пряча глаза, краснея, сказала:
 - Баня уже готова. Хотите помыться?
 - С удовольствием. – И, помолчав, добавил:
 - А вы мне, в самом деле, очень нравитесь.
 Елена открыла шифоньер, достала большое махровое полотенце:
 - Лампа в предбаннике, я зажгла, но там и так светло.
 Алексеев взял у ней полотенце и, опять задержав ее теплую, мягкую руку в своей, улыбнулся, рассматривая ее. Она часто задышала, отвела взгляд. Он зачарованно взирал на нее, чувствуя рядом тепло ее тела ,и вдруг, неожиданно даже для себя, обнял ее. Она отстранялась, снова краснела. Алексеев поцеловал ее в мягкие, нежные губы. Полотенце упало на пол. Она, запрокинув голову, сначала нехотя отвечала ему, затем вдруг обмякла. Он, держа ее за талию, прижал к шифоньеру, дверца стукнула. Вдруг она отстранилась:
 - Я, наверно, нужна вам только на время, да?
 Алексеев улыбнулся:
 - Я уже много лет один. И, кроме работы, ничего не знаю.
 - Если… - она посмотрела на него вопросительно.
 - Если не считать каких-то случайных знакомств.
 - Как со мной? – она смотрела на него снизу вверх.
 Он вместо ответа вновь поцеловал ее и сказал:
 - Ты, Лена, не случайная знакомая. Ты знаешь кто?
 - Кто?
 - Судьба!
 Целуясь, она оглядывалась на занавеску, где лежал дед. Но тот, ничего не слыша, кряхтел, что-то недовольно бормоча.
 - Пойдем. – Она взяла его за руку, отворачиваясь. – Я покажу, где брать теплую воду.
 По тропинке прошли к бане. Баня, в отличие от дома, новая и большая, свежесрубленная, красиво желтела на белом снегу. Остро пахло сосновой смолой, дымом, березовыми вениками. Елена в полушубке, наброшенном на плечи, вытянулась на цыпочках и стала доставать веник из охапки сверху. Он вновь обнял ее сзади, не в силах больше сдерживаться, она посмотрела искоса через плечо, подставила губы. В предбаннике, куда вошли с пристройки, было тепло, сухо, опрятно. На свежеструганных досках лежала домотканая дорожка. Сели на скамейку и вновь стали целоваться. От разогретой печки шел жар. В оконце светил ослепительный шар солнца. Алексеев гладил ее по ноге, бедрам, по упругому животу. Халатик на ней распахнулся, обнажая полные ноги, розовые трусики. Рукой он расстегивал ее халат, она помогала ему, вся дрожа, но не убирая рук.
 Нагая, она была еще красивей. Алексеев целовал ее живот, неснятый лифчик, подмышки, запястья, прохладные плечи и колени.
 - Я замерзла, – прошептала она. – Здесь по ногам дует от двери.
 - Зайдем внутрь.
 Наспех раздеваясь, Алексеев жадно смотрел на ее красивые полные бедра, легкую грудь с большими розовыми сосками, на мягкие линии шеи. В бане она присела на лавочку, протянула к нему руки, он вновь стал целовать ее всю. Она обессилено опустилась на лавку. Сквозь большое матовое стекло яркий солнечный квадрат света падал сбоку на ее лицо, на дрожащие веки, полуоткрытые губы, на полузакрытые от блаженства глаза…
 Из бани шли уже под руку, он обнимал ее за талию, иногда проваливаясь в снег ногой. В доме оба, притихшие, долго смотрели друг на друга, не находя слов. Он принес розовое мерзлое мясо из чулана, стал не спеша рубить, улыбаясь ей снизу – она сидела выше на табуретке, не стесняясь того, что видны были ее голые ноги, халат широко распахнулся, обнажая густые волосы меж ног. Счастливая и обессиленная, изредка гладила его по голове - как маленького.
 Спохватившись, он включил радио, поймал «Маяк». Но, подумав, поставили радиоприемник под ухо деду, сделав погромче. Тот едва приподнимал голову с подушки, расспрашивая Елену об Алексееве, а потом махнул рукой: « Давно пора тебе найти какого хорошего человека!» - и стал слушать приемник. Елена вновь поставила ему градусник, дала таблетки – Алексеев радостно и уже спокойно смотрел на нее, встав у двери.
 Успевая готовить, резать, она расспрашивала его о Москве, о его работе, он с интересом рассказывал ей о своих командировках. Чаще всего ему приходилось бывать в Чили, Аргентине. Елена зачарованно слушала - необычна была для нее жизнь другого континента, казалась невозможной, совершенно непонятной и странной: «Не может быть!»

 В шесть вечера, когда стемнело, оба вышли, обнявшись, на крыльцо. Темная деревня, вся в каком-то звездном дыму, в синих снегах без луны, притихла – опустился жгучий мороз, такой, что даже лаявшие собаки молчали.
 Необьятная мерцающая высота вселенной, роскошное созвездие Скорпиона, светоносные бездны меж звезд вращались над черным частоколом леса. От звезд стало светло и таинственно. Прошли улицей по тропинке на мост над речкой. Ключи, бившие из-под земли, бормотали у опор моста. От черной воды медленно, задумчиво поднимался пар – казалось, надо льдом и снегом ходят прозрачные люди, а слабо светящиеся окна изб, резко отчерченные ветви берез и шапки сосен у домов, особенно, невообразимая тишина надо всем - все говорило о том, что наступает волшебная предновогодняя ночь.
 Где-то вдалеке кто-то неловко заиграл на гармони, раздались детские и юные голоса – и вновь все стихло.
 Луну, наверное, собаки съели.
 Ее давно на небе не видать.
 - вспомнил Алексеев и засмеялся.
 - Сейчас, наверное, ведьма в ступе полетит, – сказала Елена, пар из ее рта поднимался к звездам.
 - В такую ночь все возможно, – ответил Алексеев, прижимая ее к себе. – А мне кажется, что сейчас – 19 век! Посмотри, тогда, верно, вот так же еле светились окна у избушек.
 - Да, похоже.
 Когда возвращались домой, за ними увязалась какая-то маленькая собачонка, мохнатая, похожая на маленького медвежонка. Она, словно чувствуя важность этой ночи, не лаяла, но, обнюхав обоих, побежала впереди по тропке, иногда оглядываясь, иногда стремглав кидаясь вперед. Зашли в сарай, напоили и накормили корову и теленка. Теленок норовил пожевать край полушубка Алексеева, корова внимательно, умными глазами разглядывала незнакомца, со свистом, шумно изредка тяжело вздыхала, как человек, от струй парного молока и от подойника шел пар, а овцы, сгрудившись за перегородкой, заинтересованно смотрели на Алексеева, сверкая черными зрачками.
 В полночь слушали « Маяк». Тихо танцевали, обнявшись, ели свежие пельмени. Дед, поздравив обоих с Новым годом и, выпив медовухи, сразу уснул.
 Когда погасили лампу, стало еще сказочней, тише. Неожиданно по небу сверкнул метеор, и Елена, уже раздетая, смутно белея наготой, стоя возле кровати, поправляла волосы и попросила: « Загадай желание!» Алексеев улыбнулся и заметил: «Нет, сегодня все мои желания уже исполнились, и твои, наверное, тоже?» Она легла рядом, прижимаясь к нему, и сказала: « Да, чего еще желать?»
 От русской печки шел сухой жар, она иногда потрескивала в кладке, а за окном огромные заснеженные сосны гордо стремились вершинами к переливающейся всеми цветами радуги Венере.
Скат крыши соседской избы с большим языком свисающего снега ярко синел на фоне черного сруба, синели и две шапочки на колодце, и Алексееву казалось, что сейчас уже во всем мире настал такой же надмирный и торжественный покой, безмолвие, самоуглубление, тишина – и повсюду есть только снега, снега, звезды, неподвижность, неизменность, о чем нельзя сказать словами.


 








СИРОТА





 Мелкий снег сыпал на широкую улицу на крутом косогоре, дребезжали и звенели старые ртутные фонари, улица почти обезлюдела – девятый час. Бледно-желтым горели окошечки нескольких частных ларьков, зеленым мерцала вывеска бара, а далее внизу, в конце улицы висела дрожащая тьма зимней, морозной ночи. Только далеко за Камой в этой чернильной мгле робко мигали несколько огонечков дальней деревни.
 Прячась в воротник военного защитного полушубка, молодой офицерик, невысокий ростом, худощавый - вышел из-под полутьмы под козырьком маленькой гостиницы и закурил, оглядывая позванивающую от мороза мглу.
 Последний автобус, скрипя шинами по свежевыпавшему снегу, натужно гудя и хлюпая разбитыми дверцами, еле заполз в гору и уехал из городишка почти пустым. Проскользил милицейский «Уазик», где-то, подвывая, изредка лаяла замерзшая собака, а снег все продолжал сыпать. Тоска!
 Кроме как в бар, идти было совершенно некуда, но, зайдя туда, увидев пьяную разборку местных за угловым столиком, офицер сразу же вышел на улицу и направился к одному из ларьков, скрипя новыми ботинками. В слабо освещенном окошечке он долго выбирал выпивку, наконец, постучал черной замшевой перчаткой в стекло. Внутри долго шуршали, возились, а затем он вдруг увидел блестящие серые глазки, маленький вздернутый носик, маленькие розовые губки в помаде с блестками - под пуховым старушечьим платком.
 - … Девушка, мне бутылку джина, пачку «Мальборо» и дайте что-нибудь закусить.
 - Что вам? Есть сосиски в тесте, выпечка и жареные окорочка. – голосочек у продавщицы был
тоненький, звонкий.
 - Давайте все! А окорочков – пять,- отсчитал деньги, раскрыл молнию сумки.- И вам, девушка, - он положил еще одну бумажку на прилавок, - шоколадку и вон тот торт.
 Та вся вспыхнула, зарделась и пробормотала:
 - Зачем вам такие траты?
 - Для такой красавицы денег не жалко. Приходи ко мне в «Парус», я живу в 14 комнате, вызовешь Андрея, тебя пропустят.
 Девушка немного подумала и согласилась, сказав, что работает до десяти.
 Целый час офицер бродил по городишку, что-то напевая себе под нос. Зашел в магазин и, приценившись, купил большую куклу в коробке, шоколадные конфеты и две бутылки дорогого вина, какого не было в ларьке. Отвез все это в номер на такси и стал ждать, поглядывая на ларек. Ближе к десяти подьехала легковушка, двое новых русских увезли выручку – и офицер нетерпеливо направился к ларьку. Девушка, в короткой турецкой дубленке и в простых валеночках, возилась, закрывая замок.
Он еле слышно подошел и кашлянул.
 - Ой! Это разве уже вы!
 - Он самый. Испугалась?
 - Конечно! – она поправила прядку волос на лбу и одела рукавичку.- А я думала, идти к вам, нет?
Потом, думаю, все равно сестры седни-то дома нету, думаю, схожу.
 - Отлично! – он смело взял ее под руку. – Тебя как зовут? Провинциалка?
 Она улыбнулась:
 - Таня… Я тута недавно живу, в етим городе… А вы к нам насовсем? – она с надеждой пристально разглядывала его лицо – подходили к гостинице – снежинки на ее ресницах таяли и искрились при свете ртутной фонарной лампы.
 Он отмолчался и сказал, открывая тугую дверь гостиницы:
 - Если спросят, ты - моя двоюродная сестренка. Лады?
 Девушка кивнула в ответ.
 Администраторша было хотела попросить у девушки документы, но офицер как бы невзначай положил перед нею сотенную, пошутил и ловко ввернул маленький комплиментик. Та улыбнулась.
 В номере сквозь тюль при свете уличного фонаря сверкал магнитофон на столике, пахло шоколадом и цветами – запах ароматизатора еще не улетучился, было тепло, уютно. Офицер, не снимая обуви, прошел по дорожке, зажег зеленый ночник, тихо включил музыку.- Ну, раздевайся, осваивайся, будь тут как дома! Не боишься, с чужим?
 - Ой, что вы! С вами – нет! У вас голос добрый и лицо тоже.
 - Ну, хорошо! Я сейчас, переоденусь, да и ты вешай дубленку сюда. – показал на вешалку.
 Через полчаса он уже смело держал ее за руку, подливая вино в фужерчик:
 - Вино это хорошее, итальянское, ты такое, наверно и не пила никогда?
 - Не - а! – она с аппетитом ела и пила. – Замерзла страшно! Серега обещал отремонтировать-то нагреватель, а сам и не приехал!
 - Как смешно у вас тут говорят!
 - Мы уральские девчонки,
 Ходим в красном сарафане! –
 Она тихонько запела, помахала ручкой над головой. Он улыбнулся, обнял ее за талию, ощущая упругий живот, тугие бедра и даже выступающую резинку трусиков – юбка на ней была старенькая, плиссированная, давно вышедшая из моды, ткань истончала, новая на ней была только дубленка, видимо, жила бедно. Он неожиданно почувствовал прилив нежности к ее деревенской неиспорченности, к простоте, и подумал, что, может быть, она еще даже и девственница!
 - Таня, скажи-ка, ты раньше где жила?
 - В Семеновской, в деревне, тут недалеко. – она откусывала шоколадку, не отстраняя его руку.-Там у меня живет дядька. Тоже пьет, дерется, и все время просит деньги на одеколон. А я где возьму?
 - Слышал про эту деревню. А родители где живут?
 - А- аа… - она махнула неопределенно ручкой, - отец нас давно уж бросил, уехал куда-то, а мать два года как померла, от пьянки.
 - Да. История! И ты решила поехать в город.
 - Вот приехала, сеструха устроила в ларек. – Она грызла окорочок ровными, жечужными зубами.- В деревне 700 рублей в месяц плотят, и то не всегда, а здесь мне Колян даже две тыщи платит!
 - Кто этот Колян?
 - Наш бизнесмен. Ой, я пролила вино на скатерть! Я сичас быстро постираю! У вас есть порошок?
 - Сиди, утром придут менять белье. - и поцеловал ее в раскрасневшееся с мороза ушко.-
У тебя кто-нибудь был, до меня?
 Она засмеялась, глаза блистали от вина:
 - Андрей, налейте мне еще вина! … Был один с теплохода: два дня поматросил – и бросил.-Тяжело вздохнула, и, выпив, замахала ручками, озираясь. – Где бы помыть?
 Он показал ей на дверь в ванную. Она, слегка покачиваясь, пошла к умывальнику и стала мыть руки.
 Он подошел к ней сзади, поцеловал ей шею, снова ушко. Она, с мокрыми руками, обернулась и искоса посмотрела на него томными глазами. Тогда он быстро стал снимать с нее юбку, штанишки, обнял ее сзади за бедра.
 Упал баллончик освежителя, она, держась руками за умывальник, смотрела на его разгоряченное лицо в зеркало, иногда оглядываясь на его волосатые ноги, тихо стонала от счастья…
 Через десять минут оба, раздетые, сидели на тахте, она, поджав ноги и не стесняясь,
допивала вино маленькими глотками и то и дело целовала его в губы. Он зачарованно смотрел на ее налитые, большие груди, на треугольничек волос у ног, на красиво очерченные руки, наливая себе в рюмку джин.
 - Так сколько ж тебе лет, Танюша?
 - Восемнадцать!
 - Хочешь, поедем со мной в Москву?
 - В Москву!.. Зачем?
 - Я там служу, у меня там квартира. Одену я тебя как королеву.
 - Андрюшенька, ты, наверно, шутишь!
 - Нисколько. А ты веришь в любовь с первого взгляда?
 - Теперь да. Он, какую мне дорогущую куклу ты подарил!
















СЛЕЗЫ БОГАТЫХ.




 В Москве на Казанском, как и всегда, было многолюдно: мелкали арбузы и дыни в руках приехавших с юга, кто-то волочил тележки с коконами – увозили из Москвы челночники, тут же суетился местный вор с нервными пальцами пианиста, трое барыг стояли возле кассы, засунув руки в карманы широких штанов, лузгали семечки две марийки, сидя на матерчатых сумках, а на улице, недалеко от выхода на перрон, сержант милиции проверял документы у двух скучающих таджиков.
 Он приехал в столицу из Перми через Казань, и пристально вглядывался в подьезжающие легковушки, ища глазами желтый БМВ – она обещала приехать, встретить его, и поэтому не спеша курил, зная, какие бывают пробки в этот час. Желтая машина подьехала только через полчаса, он страстно поцеловал ее в щечку, похвалил ее новую шляпку ( Английская! – Английская?) и, открыв капот, уложив вещи, сел рядом с ней, изредка обнимая ее за талию. Она не очень ловко вела машину, часто тормозила, на что отчаянные московские водители лаяли, обгоняя их БМВ.
 Наконец, свернули с Каширки и подьехали к ее дому на Ясеневой. В лифте он сразу залез рукой под ее полушубок и, приподняв наощупь блузку, гладил по голой спине, по приятной и теплой ложбинке позвоночника, под бюстгальтером, целуя жадно и неистово то губы, то глаза ( « Знала бы ты, как я по тебе соскучился! – Ты, наверно, грязный с дороги! - Нет, я вымыл руки на вокзале, а вчера ходили в баньку утром»).
 В прихожей квартиры он наспех кинул пальто на вешалку, большую волчью шапку бросил на оленьи рога, она смеялась, отстраняясь немного от него лицом: « Фу, какая щетинка!» - но сама позволяла себя гладить и ласкать под юбкой, прижимаясь к нему и дрожа. Он, все больше распаляясь,
хотел взять ее тут же, в прихожей, но она, пятясь и щупая свободной рукой за собой, подвела его к огромной кровати, чуть не в ползала, и также, раздевшись только наполовину, легла…
 Весь в поту, затем он снял пуловер и в плавках, все еще гладя ее белый живот и такие же незагорелые ноги, сидел с ней на кухне на диване и пил «Мокко».
 - Сколько я тебя не пишу, - он показал на ее изображения маслом на стенах, - все никак не могу тобой насытиться! Только попробуй, уйди к кому-нибудь другому, и я тебя убью!
 - Зато, стоит мне появиться на твоей выставке, тут же за мной ходит толпа обожателей, и фотографирует, и стрекочет видеокамерами! Причем большинство все норовит снять меня под подолом, и поэтому я вынуждена, мой гений, все время ходить в брюках.
 - Ничего не поделаешь, моя Симонетта, за славу надо платить! Притом твоя средневековая красота всех сводит с ума. Всем давно надоели тощие стандарты красавиц для голубых и педиков.
 Она села нагая в кресло и пила абсент маленькими глоточками:
 - Почему мы не живем в нормальной обстановке, дома, и сидим все время в этом скворечнике?
Ты всегда уезжаешь, то за границу, то на эскизы, а я вынуждена тебя ждать как дура!
 - Ну, скворечник – не скворечник, а трехкомнатная квартира, многие о такой только мечтают, а ты всю жизнь дальше Кольцевой нигде и не была.
 Она надула губки, зная, что ему это нравится:
 - И, скажи пожалуйста, Тициан, на моей красоте ты себе зарабатываешь славу и кучу евро, нимфетки за тобой порхают толпами, неужели ты им всем отказываешь? Не ве – рю!
 - Ну, у меня есть Володя, я ему их передоверяю.
 - Как же, будут они с ним пихаться, ежели от него пахнет бензином!
 Он посмеялся в усы и заметил, отламывая шоколад:
 - Володя гораздо моложе меня, и если какой-нибудь соплюшке очень хочется быть подстилкой известного человека, то почему бы и не подстелиться под его шофера?
 - Да, да, а потом в газетах появляются вымыслы , что ты – голубой! – она чуть не заплакала, дрожа ресницами.
 - Ну, ну, моя Симонетта, не расстраивайся, скоро мы опять с тобой поедем на Брайтон, навестим твою сексапильную мамочку. Или, вот хочешь, я куплю тебе новую шубу.
 Услышав о шубе, она вытерла мокрые глаза и пошла через большую кухню – заряжать посудомоечную машину. Он с улыбкой закурил длинную черную сигарету и, взяв лист бумаги, принялся за новый набросок - нагая женщина стояла спиной к зрителю и чем-то занималась у газовой плиты. Плиту он рисовал по памяти старую, еще тех времен, когда жил с матерью в крупнопанельных гадюшниках в провинции…