Единственный

(сказка для взрослых)

 Толчок был настолько силен, что будильник, стоявший посреди стола, подскочил, как подстреленный заяц, грохнулся набок и покатился к краю. Долетев до засыпанного табачным пеплом и окурками пола, он жалобно звякнул и умолк - уже навсегда.
 Перегудов не почувствовал толчка. Он проснулся от звона, исторгнутого погибающим будильником.
 - Черт, что такое? - пробормотал Перегудов продирая глаза. - Поспать не дадут. Не пойду на первую пару!
 Он отвернулся к стене и снова зарылся в одеяло. Но заснуть Перегудову больше не удалось. Щелкнул выключатель и вспыхнула стосвечовая лампочка под потолком. Стали отчетливо видны следы вчерашнего студенческого пиршества: хлебные огрызки, рыбья чешуя, корки сыра и бутылки, бутылки... На полу что-то поблескивало. При более пристальном рассмотрении обнаруживалось, что это осколки разбитого будильника.
 - Подходит, - удовлетворенно хмыкнул некто, направившись к одному из встроенных шкафов.
 Перегудов разозлился. Ну зачем еще зажигать свет? Неужели так не разберешься, где правая штанина, а где левая? Он думал, что пришел кто-то из его соседей по комнате - Ивар или Дато, - которые еще с вечера отправились по своим шлюшкам. Сам Перегудов по шлюшкам не ходил: берег здоровье. Он предпочитал иметь постоянную партнершу, которую менял не чаще, чем два раза в год. Сейчас явился, скорее всего, Ивар. Дато если исчезает, то не менее, чем на сутки.
 Однако, открыв глаза и повернувшись, Перегудов увидел в комнате совершенно постороннего парня, который без зазрения совести шарил в шкафу, гремя сковородкой.
 "Вот наглец! - опешил Перегудов. - Хоть бы свет не включал или шурудил потише. Возится, как будто тут никого нет!"
 Парень, казалось, и впрямь не замечал Перегудова, внимательнейшим образом обследуя полки. Чем он, любопытно было бы узнать, хочет там поживиться? Жратва еще вчера уничтожена, отчищать сковородку - себе дороже, а казенный чайник с закопченным инвентарным номером увели еще на прошлой неделе прямо из кухни, где он мирно закипал на общей газовой плите. Но ведь что-то же этому типу нужно в чужом шкафу!..
 Воришка стоял к студенту в профиль, и тот мог разглядеть в подробностях его нечесанные космы, длинный и острый нос, кривобокую узкоплечую фигуру в отвратительной фиолетовой водолазке и сильно потрепанных джинсах. Парень как парень. Перегудов осмелел. Вспомнив свой десятилетней давности третий разряд по самбо и недавно выученный прием каратэ, он окликнул непрошенного гостя:
 - Эй, ты чего тут делаешь? А ну, вали отсюда, а то счас встану да как...
 Договорить Перегудов не успел. Парень обернулся и стал не спеша приближаться к перегудовской койке. Наверное, сам покойный Геракл позавидовал бы мускулатуре, едва угадываемой под фиолетовой водолазкой, но вполне достаточной, чтобы играючи свалить с ног средней величины быка. Перегудов зажмурился в ожидании удара... Удара не последовало.
 Когда он снова открыл глаза, незнакомец как ни в чем не бывало сидел возле грязного стола, закинув ногу на ногу, и попыхивал сигаретой. Его, Перегудова, последней сигаретой, специально заныканной на утро!
 - Испугался, Вова? - участливо спросил парень, в мгновение ока вернувшись в прежние габариты.
 Пока Перегудов подбирал, что бы такое ответить поостроумнее, обладатель фиолетовой водолазки уже протянул ему узкую белую ладонь:
 - Ну, давай знакомиться. Тебя зовут Владимир Перегудов. Родом ты из Иркутска. Тебе 28 лет, ты учишься на четвертом курсе Литинститута. Пишешь стихи. Разумеется, мечтаешь прославиться. Что там дальше?.. - он пощелкал пальцами в воздухе. - Ах да. Холост. К судебной ответственности не привлекался. Родственников за границей Советского Союза нет. Все?
 - Не все. У меня дядя в Париже. И еще я учился на геолого-разведочном. Три курса.
 - Да, действительно не все. Я забыл упомянуть, что ты, Владимир Перегудов, склонен к бесплодным фантазиям и мелкому хвастовству. Но это уже детали. Главное я про тебя все равно знаю.
 - Откуда?
 - Это долго и скучно объяснять. Дело в том, что я, как это ни печально, знаю о вашем мире все...
 - Да ладно тебе! - махнул рукой Перегудов. - Инопланетянин выискался! Может, ты еще скажешь, что на летающей тарелке прибыл?
 - Не скажу. Я пользуюсь иным средством передвижения. Но почему ты не спрашиваешь, как меня зовут? Неужели тебе не интересно узнать, кто располагает о тебе столь обширными данными? А вдруг я... - гость выразительно поднял кверху указательный палец.
 Перегудов покопошился в одеяле, выпрастывая ноги и спуская их на пол. Уселся на постели, моментально покрывшись мурашками: со стороны незаклеенного окна сифонило жутко. Гость услужливо протянул Перегудову рубашку и брюки, вытащив их из-под своего седалища. Перегудов, стараясь не стучать зубами и не торопиться, оделся и как можно спокойнее проговорил:
 - Вообще-то у меня не было охоты с тобой знакомиться. Это была твоя идея. Но ты, вместо того, чтобы представиться, начал цитировать мою анкету. Я бы сказал, что это с твоей стороны бестактно. Поэтому назвать свое имя и рассказать свою биографию в данном случае, я бы сказал, твой высокий гражданский долг. Передо мной.
 Остроносый ухмыльнулся:
 - Ты мне нравишься, Перегудов. Когда ты совсем расхрабришься, ты, наверное, будешь изъясняться еще забавнее. Правда, это будет не скоро, поскольку то, что я тебе сейчас сообщу, может привести тебя в... Ну ладно, наберись, как у вас говорят, мужества. - Он достал вторую сигарету из перегудовской нычки (Перегудов мог поклясться мамой, что припас только одну!), затем третью и предложил Перегудову тоже закурить.
 - То, что я тебе сейчас сообщу, - повторил гость, сделав первую затяжку, - может показаться шуткой. Вымыслом. Даже бредом. Я не удивлюсь, если ты тут же вскочишь и побежишь вызывать мне психиатричку. Понимаешь, какая штука... Дело в том, что настоящего моего имени никто не знает. Даже я сам. - Пришелец помедлил, желая понаблюдать за произведенным эффектом. Эффекта не последовало, и он, кашлянув в кулак, продолжил:
 - ...Но люди придумали для меня несколько занятных прозвищ. Одно из них ты минут десять назад произнес. Как раз в тот момент, когда я появился в этой комнате.
 Тут в животе у парня что-то щелкнуло и послышался сонный голос Перегудова: "Черт, что такое?"
 - Диктофон с собой носишь, - догадался тот. - Хитер!
 - Нет, это другое устройство, - возразил незнакомец и пояснил:
 - Первое слово произнесенной тобою тогда фразы было одним из моих имен. Честно говоря, не самым лучшим.
 - Слушай, пошел-ка ты... - снова махнул рукой Перегудов. - Не люблю, когда меня так дешево пытаются наколоть. Сегодня не первое апреля.
 - Да, не первое, - с готовностью согласился гость, - и вообще пока еще март. Но, тем не менее, я сказал тебе правду. Я действительно самый настоящий Са-та-на. Просто я решил принять то, что называется человеческим обликом, чтобы ты от меня на стенку не полез. Не веришь? Ну, беги к телефону. Что ты так смотришь? Беги, беги!
 Перегудов раскрыл рот, затем попытался встать, чтобы в самом деле сбегать позвонить в "03". Но непреодолимая сила пригвоздила его к матрасу намертво. А незнакомец продолжал:
 - Мне больше нравятся те прозвища, которые мне придумывает ваш брат писатель. Вот один, например, назвал меня Мефистофелем. Звучно, не правда ли?
 На сей раз что-то щелкнуло в животе у самого Перегудова и грянул Шаляпин: "На земле-е ве-есь род людской..."
 Когда музыка умолкла, Перегудов снова услышал вкрадчивый голос пришельца:
 - ...А другой ваш брат дал мне имя покороче, но не менее звучное. Он называл меня - Воланд. Были еще имена, но похуже. Так что выбирай, как будешь называть меня ты, Владимир Перегудов! - последние слова, многократно усиленные неведомо откуда взявшимся эхом, прозвучали словно из самой преисподней. Лицо пришельца непомерно вытянулось и одновременно расплылось вширь, заполнив собой все свободное от Перегудова пространство комнаты. Черты его исказились, в глубине правой ноздри чудовища беспомощно замигала и погасла стосвечовая лампочка...
 - К-как ва-вам бу-будет уг-год-дно, ссэр Ссат-тана, - заикаясь, пролепетал Перегудов, уже окончательно поверив и приготовившись к самому худшему.
 - Ну, уж сразу и на "вы"! Мы же с тобой друзья, Вовик! - парень подмигнул Перегудову и рассмеялся.
 Тот заметил, что собеседник снова стал походить на человека, и тайком себя ущипнул. Ничего не изменилось.
 - Зови меня как-нибудь уменьшительно, - предложил новый приятель, - страсть как надоели все эти дьяволы, мефистофели, люциферы... Называй меня просто Сатик.
 - Са-тик, - послушно повторил Перегудов.
 - Вот и славненько! Сатик! Сатюля! - развеселился черт.
 - Са-тю-ля, - снова послушно повторил Перегудов, машинально сунув в рот свою сигарету, так и оставшуюся незажженной. Затем медленно прожевал ее и проглотил.
 - Давай по этому случаю выпьем, - улыбнулся Сатюля.
 Все бутылки, стоявшие на столе и под столом, были пусты. Однако назвавшийся бесом поднял одну из них с пола, взглянул на этикетку и, придвинув к себе ближайший стакан, наклонил над ним. Из горлышка полилась золотистая прозрачная жидкость. Запахло чем-то незнакомым, но явно спиртным.
 - Пей! - дружелюбно, но властно приказал черт.
 Перегудов осторожно поднес стакан к губам, принюхался, попробовал. Улыбнулся и осушил посудину единым духом. Сразу стало легче. Даже все страхи куда-то улетучились. Сатюля тем временем встал, прошелся по комнате, уселся рядом с Перегудовым, похлопал его по плечу и мягко произнес:
 - Ну, а теперь к делу. Все, что ты тут сейчас видел, это для меня детские игрушки. Я еще не то могу. А впрочем, ты читал. Литераторы, они, конечно, писали не с натуры, но, тем не менее, попадали нередко в самую точку. За тобой, дружок, я наблюдаю уже третий год, и ты мне все больше нравишься. Короче, я готов исполнить любое твое желание. Лучше, конечно, самое заветное. Есть у тебя такое?
 Перегудов задумался. Словно прочитав его мысли, Сатик поднялся и молвил:
 - Заветное желание у тебя, как я понимаю, одно - стать великим поэтом эпохи. Ну, великим не великим, а знаменитым я тебя сделать могу. Устрою, например, тебе сборник, потом шум вокруг него поднимем. Это я умею. Про паблик рилейшенз что-нибудь слышал? Короче, такую бучу забабахаю, что твоя паршивая книжонка за неделю бестселлером станет. Представляешь - пресса, поклонницы, гонорары в твердой валюте... Ты как - больше доллары предпочитаешь? Или, может, франки? Фунты стерлингов?..
 - Это не самое главное, - протянул Перегудов, с трудом проглотив слюну.
 - А что главное? В СП хочешь? А тебе оно надо? Если надо, я в два счета пропихну. Или, может, лучше сразу Нобелевку?
 - Боюсь, ты меня не поймешь, - замялся Перегудов. - Я хочу не сиюминутного признания. Я хочу, чтобы мои стихи через сто лет помнили. И через триста, может быть. Чтобы потомки называли меня в числе самых гениальных поэтов двадцатого века. Сможешь ты это сделать? Влияешь ты на будущее?
 - Видишь ли, Вовочка, как сказал один ваш брат, будущее начинается сегодня. И нет ничего проще, чем повлиять на него. Но смотри, не передумай. Ведь двадцатый век уже достаточно богат поэтами. Весь мир брать сейчас не будем, возьмем хотя бы тех, кто пишет или писал на том же языке, что и ты. Ну, Блок там, Анненский... Хотя я, честно говоря, их недолюбливаю. Бабенки есть неплохие: Цветаева с Ахматовой, например. Есенин есть, Мандельштам, Пастернак, Ходасевич... Бродский, наверное, тоже сюда присоединится со временем... Ну, и так далее. На таком фоне ты будешь выглядеть довольно серенько. Да ты и сам это понимаешь, верно?
 Перегудов это понимал. Но он не любил, когда ему об этом говорили другие.
 - Да ты не морщись, не морщись, - ласково подбодрил его Сатюля. - Пойми, только в одном случае ты можешь остаться в истории самым великим поэтом своего времени. Если ты будешь ЕДИНСТВЕННЫМ! Чтобы помнить тебя, люди должны забыть... или утратить навсегда всех остальных. Тогда им не с кем будет тебя сравнивать, и ты останешься в выигрыше. Ну же, решайся!
 Перегудов молчал. Он любил Есенина, боготворил Блока, ценил Цветаеву, ахал и матерился над стихами Ахматовой, признавал Пастернака. На Мандельштама он, правда, не молился, Бродский ему попадался один раз в самиздате и впечатления не произвел, о Ходасевиче он слышал впервые, но раз уж черт его упомянул, значит он того стоит. Уничтожить все, что написано в двадцатом веке?.. Решиться на такое - все равно, что убить живого человека. Это уже попахивает уголовщиной. Но с другой стороны - как заманчиво: никого не будет, а он, Владимир Перегудов, останется единственным поэтом эпохи! Единственным! Это ж весь курс от зависти лопнет, если узнает. Впрочем, через сотню лет некому будет лопаться от зависти. Да и сам Перегудов, как говорится, вряд ли доживет... Он уже подумывал было согласиться на более примитивный вариант - громкую славу при жизни, - но высокие устремления взяли верх, и он с жаром выдохнул:
 - Согласен! Вот только...
 - Что "только"? - быстро осведомился бес.
 - За это я должен буду подписать контракт о продаже своей души?..
 Сатик долго и неудержимо хохотал. До того заразительно, что Перегудов и сам уже начал глупо улыбаться, но тут Князь Тьмы в фиолетовой водолазке внезапно посерьезнел и проговорил:
 - Ты, старик, начитался "Фауста". Эти методы давным-давно ушли в прошлое. К тому же, души заурядных стихотворцев на нашем рынке не котируются.
 При этих словах Перегудова передернуло, но он сдержался. А Сатюля продолжал разглагольствовать:
 - Видишь ли, Вовочка, как известно, есть три вида врагов: твой личный враг, враг твоего друга и друг врага. Соответственно, есть и три вида друзей: твой личный друг, друг твоего друга и враг твоего врага. Когда ты смело и решительно высказался против моего врага, я проникся к тебе поистине безграничной любовью. Я слышал, у тебя даже неприятности были из-за этого? Так? Вот видишь, ты даже герой. Мученик за идею! Я таких ценю. Надеюсь, ты понимаешь, кто является моим злейшим врагом?
 Перегудов был поражен. Он рылся в памяти, старательно разгребая эту кучу пятачком и копытами, но никак не мог припомнить, когда же это он, что называется, богохульствовал, да еще так рьяно, что успел полюбиться самому Нечистому. Собеседник пришел ему на помощь. Он произнес... строчки из давнего и весьма неудачного стихотворения Перегудова, того самого стихотворения, что было жестоко и поделом разругано на творческом семинаре:
 "Хотел бы я взглянуть
 в лицо твое. И - плюнуть!" *)
 Ну конечно! Это было еще на первом курсе. Перегудов тогда как раз увлекался Маяковским. "Эй вы! Небо! Снимите шляпу! Я иду!" Ну, и далее в таком же духе. Так неужели во всем аду не нашлось ценителя истинной поэзии, если польстились на тот бездарный эпигонский стишок! Теперь Перегудов уже не был поражен. Он был разочарован. Из-за этого только он и понравился Черту? Мелко же тот плавает, если так!
 - Не так мелко, как может показаться на первый взгляд, - Сатюля снова прочитал его мысли. - Твое стихотворение действительно далеко от совершенства. Я тебе больше скажу, это вообще не стихи... Но разве вы, люди, сплошь и рядом не оцениваете литературные опусы только по одному тому, какие в них заложены так называемые идеи? Разве не вы, люди, придумали неписаный закон, применяемый вами, впрочем, не только к литературе, - "лишь то гениально, что актуально"?! Разве не вы, люди, готовы объявить шедевром какой-нибудь совершенно графоманский стишок, а то и целый роман, если в нем "да здравствует" то, что в данный момент должно "да здравствовать"?!
 Перегудов поднял руки:
 - Сдаюсь. Я тебя понял. Можешь не продолжать. Вот только просвети меня, пожалуйста, каким это образом ты намереваешься обессмертить мою стихотворную продукцию, которую ты сам только что назвал заурядной. И еще: нельзя ли мне хоть одним глазком посмотреть, как меня будут чтить эти самые потомки?
 - Положись на мою изобретательность! - воскликнул бес и артистическим движением профессионального иллюзиониста включил в сеть новенький телевизор.
 Перегудов не удивился, несмотря на то, что секунду назад никакого телевизора в комнате не было, а теперь он преспокойно висел прямо в воздухе, неподалеку от входной двери. На вид обыкновенный "ящик". "Горизонт", кажется. Ну да, точно "Горизонт". Конечно, таинственное появление телевизора и его не менее таинственное парение без посторонней помощи были достойны удивления, но Перегудов теперь знал, с кем имеет дело.
 Сатюля присел на тот же стул, но уже спиной к Перегудову, и повернул тумблер. Экран засветился привычным голубоватым светом. Бес нажал на передней панели кнопку с номером 2085. Ничего сверхъестественного не произошло. Экран по-прежнему был чист. Следующей кнопкой была 2185, затем - 2285. Все тот же матово-голубой свет. Но вот белый холеный палец коснулся кнопки с номером 2385. По ржаво-бурому полю начали двигаться какие-то фигурки. Они приближались, росли. Вскоре можно было уже разглядеть, что это люди в черных глухих комбинезонах и странных масках, напоминающих противогазы. Бес буквально впился взглядом в экран.
 - Дай-ка мне твою рукопись. Побольше которая, - потребовал он, не оборачиваясь.
 Перегудов достал из тумбочки свою заветную папку и не колеблясь протянул другу. Это был проект его книжки, любовно собираемой вот уже лет шесть. Перегудов начал это делать еще до поступления в институт. Сборник был почти готов, оставалось только обсудить его на ближайшем творческом семинаре, а там, чем черт не шутит, может быть, "мэтр" даже рекомендовал бы его к изданию... Но черт в образе довольно плюгавого человечка сидел на расстоянии вытянутой руки от Перегудова и, кажется, не шутил. Он вынул рукопись из папки, деловито пролистал ее, выбросив пару стихотворений, которые тут же были сожжены без дыма и пепла. Перегудов не возражал, чувствуя, что роптать бесполезно. А бес аккуратно свернул рукопись в трубочку и засунул в небольшой футляр из блестящего металла, похожий на тубус. Откуда этот футляр взялся, Перегудов тоже не понял. Только собрался спросить, как случилась еще одна неожиданность: когда люди на экране телевизора взяли в руки лопаты и начали рыть ржаво-бурую землю, Сатик вдруг размахнулся и резким движением метнул "тубус", как дротик, прямо в середину экрана.
 - Что ты делаешь?! Разобьешь! - вырвалось у Перегудова.
 Но стекло экрана (или это было не стекло?) даже не треснуло, а одна из копошившихся в телевизоре фигурок мигом наклонилась и подняла блестящий продолговатый предмет. Перегудов тотчас узнал тот самый "тубус". Вот его показывают крупно. Крышка отвинчивается, и человек в маске, похожей на противогаз, достает из футляра его, Перегудова, рукопись! Дрожащие руки в резиновых (или из чего они там будут сделаны через триста лет) перчатках благоговейно листают ее, глаза, скрытые за толстыми стеклами, всматриваются в надпись на титульном листе...
 Внезапно экран померк. Не стало и самого телевизора. Сатик поднялся и откровенно зевнул.
 - Ну, доволен? - спросил он Перегудова.
 Тот стоял, захваченный только что виденным, и мучительно соображал: что бы все это могло значить?
 - Постой, не уходи, - прохрипел Перегудов. - Сначала объясни, что это были за люди.
 - В твоем веке их называют археологами. Они роются во всяких древних отбросах и, случается, находят что-нибудь интересненькое.
 - А где это они рылись? То есть, будут рыться...
 - На том самом месте, где мы с тобой сейчас находимся.
 - Как?..
 Бес не ответил. Он положил Перегудову руку на плечо и сокрушенно произнес:
 - Ну, прощай. Мне еще надо посетить один крошечный островок в Тихом океане. Думаю, за полчаса я туда доберусь. - Тут он заглянул Перегудову прямо в глаза и проникновеннейшим тоном прибавил:
 - Вечная тебе память, Единственный Поэт Эпохи...
 - Постой! - Перегудов рванулся следом, но там, где только что находился гость, уже расплывалось лишь облачко табачного дыма. Серой, вопреки традиции, даже и не пахло...
 Только тут до Перегудова дошло, почему те люди на экране были так странно одеты, а земля под их лопатами имела ржаво-бурый оттенок.
 - А-а-а!!! - завопил он что было мочи и кинулся в коридор. Он метался вдоль комнат, неистово колотя в каждую дверь с криком:
 - Идиоты! Спите! Через полчаса все сдохнем! А-а-а!!!
 Из-за дверей повыскакивали однокурсники с помятыми, опухшими после сна физиономиями, они погнались за оравшим Перегудовым, схватили его за руки, за ноги, подняли, потащили куда-то. Перегудов все вырывался, кусался, выпаливал жуткие ругательства... Чей-то кулак со страшной силой обрушился на его макушку, и Перегудов замолчал. Через несколько секунд сквозь обморочную тишину стал пробиваться знакомый голос:
 - Фофа, Фофа, ты чефо? Что с топой?
 Еле разлепив веки, Перегудов увидал склонившегося над ним Ивара. Тот только что вернулся со свидания и заскочил в общежитие взять зачетку - куколка Света Молчанова обещала рижскому красавчику "автомат" по теории драмы. Восполнить недостаток сна Ивар намеревался на лекциях.
 - Я уше испукалься, тумал, тепе софсем пльохо, - говорил Ивар, перетряхивая свои бумаги в поисках зачетки, - ты так стональ, встыхаль, форочалься! Фон, отеяло на польу. Потом ты утарилься кольофой. Фот, в спинку. Ты пошчупай, шишка, наферное, уше там ест.
 Перегудов пощупал голову. Шишка действительно была большая.
 - Ивар, - прошептал он, - у тебя противогаз есть?
 - Зачшем?
 - У меня тоже нету. Да он и не поможет... Сматываться надо! Куда-нибудь в подвал, в метро. Через полчаса всем хана. Взорвемся! Третья мировая, блин!
 - Какой потфаль? Кто фсорфется? Что ты несьошь?
 - Понимаешь, он был здесь. Это я виноват. Хотел прославиться через триста лет...
 - Ну и турак! Просляфляться нато сэчас. А кто прихотиль? Текан? Проферяль, кто ночует тома, а кто нет? Я натеюсь, ты что-нипут притумал пристойное? Или салошил? Кофори! - Ивар что-то добавил по-латышски. Наверное, выругался.
 - Если бы декан... Представь себе, ко мне приходил сам черт. Сатана. Сатик. Сатюля! Я продал ему душу и отдал рукопись, а он... - Перегудов затрясся в припадке нервного хохота, переходящего в рыдания.
 Ивар недобро усмехнулся, оглядев заваленный огрызками стол и целый кегельбан бутылок:
 - Пит нато менше! Чтоп чэрты по ночшам не мерешчились! Это ше нато то такофо тойти! - он опять выругался, правда, уже по русски, и, хлопнув дверью, вышел.

 За окном светало. Стала отчетливо видна опоясанная рестораном "Седьмое небо" игла телебашни с ярко-алым огоньком на самом острие. Перегудов лежал в кровати и блаженно улыбался. По щекам его текли крупные слезы, он слизывал их у подбородка, а они все текли. Сладкие слезы облегчения...
 Погруженный в нирвану, Перегудов протянул руку к тумбочке, дабы окончательно убедиться в нереальности всего, произошедшего ночью. Рука привычно пошарила на верхней полке. Затем на нижней...

 Папки со стихами на месте не было!

 Перегудов вскочил с постели и тут же вскрикнул, наступив босой ногой на осколок стекла.

 Возле кровати валялся разбитый будильник!

 Перегудов провел безумными глазами по комнате и наконец обнаружил искомое... под тумбочкой Дато. Он подкрался к папке, стараясь не шуметь, словно та была мышью и могла убежать, и схватил.
 "Значит, все-таки сон!" - пронеслось в голове.
 Перегудов прижал к груди вновь обретенное сокровище, прихрамывая, любовно пронес его через комнату, одной рукой расправил на постели скомканное одеяло и только тогда положил на него заветную темно-коричневую папку, тяжелую, из какого-то сверхпрочного картона. Бережно развязав тесемки, он раскрыл ее...

 Внутри... было... пусто.

ноябрь 1985,
Москва






*) Стихи Владимира Берязева