Улыбка

Петухов сам чувствовал, что улыбка у него дрянная, но совладать с ней не мог и улыбался, улыбался, хотя Марья Антоновна смотрела на него с ненавистью.

Так было и в детстве: когда с ним или с кем-нибудь что-то случалось, он начинал улыбаться, раздражаясь на себя, презирая всю свою сущность, улыбался. Все его женщины, которые когда-либо начинали выяснять отношения, сталкиваясь с этой его привычкой, в конце концов, начинали ненавидеть ее, а после – Петухова. Из-за этого он до сих пор ходит в холостяках, и матушка, Евдокия Павловна, так и не дождалась внуков, умерла.
Петухов вспомнил, как хоронил ее и так тогда разулыбался, что тут же для всех сделался черствым и неблагодарным. С тех пор он один: родственники отказались от его общения, но встреча с Марьей Антоновной, казалось, перевернула всю его жизнь. Что-то новое, доселе неизведанное проникло в его душу и, свернувшись калачиком, требовало его, Петухова, внимания. Как будто и не жил раньше!

И сегодня Марья Антоновна уйдет. Так же, как и другие. Он не знал чем ее удержать, разве сделать серьезный вид и сказать что-то такое, что непременно остановит ее, но он не знал что. Петухов никогда ничего не говорил женщинам, когда они уходили, только улыбался. А сейчас, он чувствовал, надо что-то сказать, сделать, потому что не может позволить Марье Антоновне уйти, но ничего не говорил, только улыбался, улыбался.

И она ушла, громко хлопнув дверью, так и не дождавшись той самой фразы, которая звучала в голове Петухова. И она не видела, как Петухов выбежал на морозный воздух и, потрясая своими худыми руками, несся на ту остановку, где они когда-то встретились, думая, что Марья Антоновна не могла вот так просто уехать, она бы обязательно дождалась его, но, увидев уезжающий автобус, он сел в сугроб и жалобно простонал: «Не уходите», - и потом, все больше распаляясь, он почти кричал: «Я зашью себе рот! Зашью! И вам больше никогда не помешает моя улыбка! Вы же не меня, ее!!! Ее ненавидите!» И вдруг, увидев девушку, робко и одиноко подошедшую к остановке, он вскочил и, подбежав к ней, начал кружить ее и хохотать во все горло: «Я зашью себе рот! Ха-ха! Я зашью!»