Эссе-Мораль

(пять эссе из цикла "Мораль")

 Вместо предисловия

Кто знает, которая эра завершает свой второй миллениум, вступая в третье тысячелетие. Пока что я вижу не ведущих, а провожающих литературу в третье тысячелетье. На церемонию этих проводов, как это ни грустно, пришли не только дети настоящего тысячелетия, но и предыдущих тысячелетий.
Но беда в том, что и провожаемых-то не находится никого, не видно кого-нибудь, кто бы, обув башмаки-скороходы, был в состоянии промчатся из одного конца третьего миллениума в другой, или, по крайней мере став толмачом-проводником между ними, был бы в силах примирить их, свести концы с концами, или, по крайней мере, обозначить вехи дальнейшего пути. Во всяком случае, я такого не вижу.
Дети нынешнего, минувшего тысячелетия уже уперлись, стали в тупик. Не вериться, что дух человечества, воплотившийся в Слове, от Будды до Христа, от Платона до Руми, от Эпикура до Хайяма, от Физули до Толстого, выдержит испытание временем, может стать провожатым, поводырем третьего миллениума. Никто не решается стать провожатым людей целого тысячелетия, то есть сотни миллиардов людей, ведь третий миллениум – неразгаданное пространство, там же недолго и заблудиться!..
Человек насытился Великим Словом. Мир ждет еще Более Великого Слова. Со времени явления миру последнего Великого Слова минуло 2500 лет.
…Вопросов к третьему миллениуму много: начиная от вопросов Хайяма, Аль-Маари до вопросов Достоевского, Камю… Но выдвигавшие вопросы не пошли за брошенным им камнем, не проследили свои сомнения (тот «камень преткновения» угодил аж в третье тысячелетье). И кое-кто из вопрошавших, дабы избавиться от сомнений, присягнул вере своей...
В третьем тысячелетии создастся новое и вечное представление о МИРЕ, ЧЕЛОВЕКЕ, БОГЕ. Человек узнает себя в истинном свете. Поэт третьего тысячелетия уже не будет говорить символами, увидит и покажет реальность такой, как есть.
Прежде всего, третьему тысячелетию достанется великое открытие Человека по имени демократия. Демократия пустит корни по всей планете, переживет расцвет, и по прошествии времени начнет устаревать.
Все души, пребывающие в небе, опустятся в этот мир, чтобы прожить еще одну жизнь в третьем тысячелетии.
И Поэт вновь будет считаться величайшим Властителем дум.
И можете быть уверены, что земной шар не разрушиться и в третьем тысячелетии.


 Баку, 1993 г.
 

 МОРАЛЬ

Как-то я попытался доказать своему знакомому, советовавшему молодым строить семью, что брак в любом случае противоречит морали. Разумеется моему оппоненту, мыслящему в стереотипах традиционной морали, мои суждения показались несколько неестественными, анормальными и даже аморальными, говоря его словами, логикой, направленной против жизни. По-моему, стоит остановиться на последней из этих оценок: да, мораль направлена против жизни, ибо наша жизнь со всеми писанными и неписанными правилами, искусственными нормами, именуемыми «общественной моралью», идет вразрез «с небом над нашими головами и законами морали внутри нас» (Кант). Когда возрожденные защитой Свободы извечные законы морали сводят человека лицом к лицу с обществом, эта жизнь со всеми ее радостями, преходящим счастьем переходит на сторону общества, и в результате мораль остается в постоянной оппозиции к доминирующим и господствующим в обществе нормам, меняющимся-вменяющимся правилам и порядкам, обычаям и традициям. Но, в отличие от иных оппозиций, еще никогда попытки этой морали взять в руки власть не реализовывались, даже в самых серьезных, ожесточенных (хотя этот эпитет не вяжется с вечной моралью) эскападах эта мораль капитулировала, не могла завладеть ничем, более того, что выпадало ей на долю, было распинаемо на кресте, сжигаемо на костре, подвергалось расстрелу… Буддизм, христианство, ислам – самые печальные и трагические проявления этого поражения. В архиве истории подобных фактов сколько угодно.
Говорят, законы общества преходящи. Действительно, реакция на эмансипированных мусульманок, сто лет тому назад проходившим по бакинским улицам без чадры, не очень отличается от сегодняшнего отношения к носящим чадру женщинам. Такая изменчивая общественная мораль вызывает недоумение и горькое сожаление своей бессмысленной жестокостью: почему вчера побиваемые камнями подвергались таким карам, и если тогдашние «грехи» сегодня не могут служить поводом не то чтобы побивания камнями, но даже и малейшего порицания, тогда не стоит ли подумать о причинах сегодняшних инвектив? Вообще, если эти обычаи и традиции, так называемые нормы общественного поведения – наша неписаная «нравственная конституция» с ее частыми постатейными поправками не сможет ввести нас в сферу притяжения законов вечной морали, приблизить хотя бы на ступеньку к идеалу, то кому и зачем нужны эти качественные метаморфозы? Что даст нам, кроме смены мишеней обвинений? Нет, если эти качественные изменения, «духовные искания» в конечном счете действительно приведут нас к идеальной морали, идеальному обществу, абсолютной свободе, и во имя этого мы должны претерпеть все непотребства мира, тогда не является ли самая эта так называемая божественная мораль своеобразным непотребством?!
Мораль во всех случаях связана со Свободой, то есть, первейшее условие моральности – быть свободным. Несомненно, самый моральный, нравственный человек – самый свободный. А истинная свобода осуществима лишь в гравитации любви. Преступная свобода – вседозволенность – узница страха, и потому не есть настоящая свобода и, следовательно, аморальна. При нынешнем положении, когда только «хлебом единым жив человек», – мы не нравственны из-за своей несвободы, или не свободны вследствие отсутствия нравственности? Мне кажется, все начинается с морали, ибо мораль – не цель, а средство; а Свобода – цель. Осознаем ли мы, действительно, отчего отказываемся?..
ЗАКОНЫ ВЕЧНОЙ МОРАЛИ ВОЗНИКЛИ ОДНОВРЕМЕННО С НАМИ, ВЕРНЕЕ, ОНИ ИЗНАЧАЛЬНЫЕ СВОЙСТВА НАШЕГО ДУХА, И В НАШЕЙ ДУХОВНОЙ ПАМЯТИ СОДЕРЖИТСЯ ИНФОРМАЦИЯ О КАЖДОЙ «СТАТЬЕ», О КАЖДОМ «ПУНКТЕ» ЭТИХ ЗАКОНОВ. Попадая в переплет мало-мальски трудной проблемы, мы отмахиваемся от размышлений под предлогом, что это не под силу нашему разумению. Но нельзя забывать: ЕСЛИ ЕСТЬ ПУТЬ ВЫХОДА, ТО МЫ ВСЕ ЕГО ЗНАЕМ! В отличие от всех материальных субстанций, в том числе, нашего мозга, души живут в условиях вечного равенства.
В труднейшие минуты, когда мы «открываем крышку» своего умственного котелка, он вызывает дикую жалость неспособностью «переварить» вечные вопросы. Тогда как для уяснения проблемы с незнаемыми причинами и следствиями достаточно отправить «запрос» нашему сердцу, интуиции, но из-за чрезвычайной нерешительности, по сути, из-за неверия в вечные начала (иных причин робости нет), мы, можно сказать, никогда не отказываемся подписаться под законами жизни, которые считаем даже самыми отвратительными, таким образом, обходим самое простое решение вопроса. А вечная мораль, интуиция сулят нам совершенно иную жизнь. В отличие от законов земной жизни, всех относительных ценностей, вечная мораль остается неизменной вовне планет, галактик, и восстановлением этой вечной морали мы могли бы соединить свою земную жизнь с вечной жизнью. Законы земной жизни не способны ни на что, кроме взращивания яблок раздора и своей абсурдной повторяемостью порождают лишь скуку и уныние. И мы, зная это (мы все знаем!), лицемерно заглушаем в себе голос морали, чаянье сердца и внушаем друг другу самые скверные дела и самые фальшивые слова под соусом «обычаев и традиций», «дедовских заветов», «общественной морали», «душеспасительной лжи»: ты терпеть не мог ушедшего из жизни человека, а на поминках надо непременно уронить слезу, или хотя бы изобразить скорбь; пусть некий аксакал несет всякую околесицу, а ты не смей перечить и помалкивай; если кто-то справляется о твоем самочувствии, когда свет не мил, ты должен бодро ответствовать, мол, все нормально… Я знаю женщин, которые курят и прикладываются к рюмке втихую. Разве не нравственнее было бы не таить это. Знаю девушек, которые по родительскому хотенью соглашаются выйти замуж не то что за нелюбимого, даже противного им «кандидата»; разве не более нравственно дать ему от ворот поворот, пусть рискуя навлечь на себя громы и молнии от родителей, родни, ополчая против себя среду, общество? Иначе, по какой логике мы можем оправдать самую вопиющую аморальность – рабское покорство, и кто усомнится, что раб не менее безнравственен, чем рабовладелец?!
Носители Вечной Морали, верные законам духа, для выстраивания нормальных отношений с миром, должны бы отрешиться от агрессивного отношения к моральным установлениям, на которые опирается общество; однако это бывает возможно в редких случаях, ибо Мораль отрицает такой компромисс. В результате возникает опасность низвести в смехотворное положение не только сталкивающихся с обществом людей, но и моральные ценности, которым они привержены; взять хотя бы отношение к людям, десятилетиями живущим в этом обществе, имеющим возможность, но не берущими взяток. Обществу, скатившемуся на путь массового падения нравов, не остается ничего другого, как объявлять таких «белыми воронами», но никогда не удается объявить их вне закона, ибо дремлющий во всех нас внутренний цензор восстает против такого остракизма (ведь мы-то всё знаем!). По-видимому, неподчинение высшей Морали своего рода способ самоутверждения, самооправдания падшего социума. И в этом процессе самоутверждения утверждается все, кроме Морали, Свободы и Бога.
Носитель Высшей–Вечной морали может самоутверждаться, не прибегая к грубому вмешательству в дела общества и резкому противодействию массовой морали. Но нуждается ли он в этом? Наверно, все, даже сам Господь в лице своих созданий–воплощений, нуждаются в самоутверждении…
Носитель Морали, снискавший доверие общества, несомненно, пользуется и привилегиями жизни, и в ответ на эти милости вынуждается проявлять более «воспитанное» отношение к обществу. И в вознаграждение за такое «воспитанное поведение» общество превозносит этого человека, считается с ним, проникается к нему любовью, как реликту давно забытых идеалов Любви, Свободы, Морали… Но как только привилегированный реликт начинает мешать обществу, и люди начинают видеть в нем воплощение далекого, неведомого, но необходимого знакомого Пути, как только возникает «опасность» внедрения его личной морали во всеобщую общественную, общество выносит ему смертную кару, иными словами, он получает от общества «высшую награду» за свою Мораль.
Героя повести Камю «Посторонний» часами осуждают и порицают за то, что он не плакал на поминках матери. В романе «Сто лет одиночества» прекрасная Ремедиос, не найдя ключа к своей любви среди людей, у которых «сердце ниже пояса» и никак не сумев осуществить свою мечту – ходить обнаженной – прервет свой земной путь… И таких фактов немало в человеческой истории.
Мы можем доказать свое богоносительство верностью внушаемым интуицией моральным правилам, а для этого должны избавиться от пут фальшивых этических норм, закостеневших общественных догм, держащих наш дух в заточении. Но как? Очевидно, спасение вновь же за Всевышним, который дремлет в руинах нашего существа. Увы, мы и Создателя соразмеряем с уровнем своей морали, под влиянием древних представлений мы все еще видим в Боге личного хранителя, инструмент наказания: на кого-то мы насылаем град камней, прерываем чью-то жизнь, кому-то перекрываем путь, в лучшем случае, кому-то выпрашиваем у Бога долгих лет жизни. Какую новую мораль может явить нам Творец, сотворенный такой моралью?..
Итак, мы должны отказаться от основных положений нашей нравственной конституции, ибо эта мораль предписывает нам рассматривать Христа как разрушителя древних устоев, Насими – как еретика, Меджнуна – как простофилю и растяпу, Дон Кихота – как чудака и глупца, Анну Каренину – как женщину легкого поведения… Мы должны отвратиться от этой морали, с условием, чтобы мы не заменили ее новыми общественными догмами, еще одной серией фальшивых этических норм и искусственных способов воспитания. Наше воспитание дано со дня сотворения нашей души, вернее, оно изначальное свойство нашего духа, и сердце наше свидетель тому, насколько мы теперь невоспитанные.
Может статься, придет время, когда во избежание получения неискренних ответов мы не будем справляться о самочувствии повстречавшихся знакомых, когда фальшивая участливость, «крокодиловы слезы», шапочное внимание будут считаться недостойным поведением. Мне кажется, не нужно проходить все этапы безнравственности, чтобы достичь такой доступной цели. И до тех пор, пока устав от почитания законов материи, не вошли в сферу притяжения Вечной Морали, мы обречены погибнуть жалкой смертью на поле брани меняющихся и вменяющихся норм морали.

 Баку, 1993 г.

 
 СВОБОДА

Лишь при свете ее произвол не может разгуляться, и лишь ее свет не может запятнать никакая тень. Лишь обращая взоры к ней, мы осознаем, чего мы чаем, и лишь при страхе перед ней мы доказываем, что являемся продуктами материи. Даже не любя ее, мы понимаем невозможность жизни без нее, и на протяжении истории многажды твердя о бессмысленности нашего существования, никогда не помышляли о бессмысленности свободы. Мы не любим ее потому, что она рассчитана только и только на наши собственные силы, а мы тысячелетиями заняты поисками ее обретения извне, окольными путями. Мы не любим ее потому, что ничто лучше нее не знает и не показывает нам бессилие, мелкоту и убожество. Любовь вызревает на почве, которой коснулось ее дыхание, смерть подтверждает свою справедливость, только являясь ее причиной, и история может оправдать свои тысячелетние грехи только как заблуждения на путях исканий Свободы. Всякая деятельность, цель и результаты которой не сообразуются со свободой, – вне морали.
СВОБОДА – НЕ СРЕДСТВО, А ЦЕЛЬ. Свобода может быть средством только для самой себя, и в результате превращения ее в такое средство возникло понятие политической свободы. То, что ряд великих умов не принимали политическую свободу, не верили в демократию, можно истолковать как несогласие с превращением свободы в средство. В самом этом протесте ясно видится моральный посыл: действительно, сегодня при упоминании свободы у нас в представлении непроизвольно возникает картина политической свободы, и мы рассматриваем ее не как отблеск Абсолютной свободы, а как дверь, открывающаяся к экономической свободе, средство на пути наилучшего обеспечения материальных потребностей, расширения возможностей торговых сношений. Мы завидуем гражданам процветающих демократических республик не потому, что они живут свободнее, а потому, что они живут зажиточнее…
Так как политическая свобода обретается не за счет личных возможностей индивида и не является проявлением его личных качеств, а предоставляется извне, она, по существу, противна морали. Но, очевидно, у нас нет другого выхода, и как бы то ни было, мы должны пройти и через это. Политическую свободу можно принять только лишь потому, что в ней есть нечто от свободы в широком смысле слова, и демократию мы должны отстаивать хотя бы потому, что она ближе к нашей цели, чем тоталитаризм. О том, что демократия не является конечной целью, наверно, не стоит и говорить…
Тысячелетиями мы ломали голову в поисках путей заполучения свободы извне. Поначалу сотворили всевозможных богов, сочинили мифы о провидении, фатуме, знаках судьбы, тем самым заложили основы тоталитаризма. Конечно, мы сотворили подобные мифы с благими целями; вверив свою судьбу в надежные руки, могучим покровителям, взамен мы стремились получить вечные гарантии своей свободы в рамках определенных законов. В любом представлении, мифе о мире, человеке, Боге есть нечто от истины, но вместо того, чтобы извлекать истину из мифов, мы извлекаем мифы из истины. В итоге оказалось, что мы не только не получили гарантий по защите своей судьбы, но даже во имя сохранения земной жизни отдали в залог свою свободу и столкнулись с угрозой потерять ее навсегда. Иначе и быть не могло. Свобода, данная извне, не может пойти дальше политической свободы, обретенная таким образом, свобода подобна удочеренному ребенку: как ни старайся уверить себя, что это родное дитя, ты ежемгновенно будешь ощущать, что эта «продукция» – не плод твоего «производства»…
После столь тяжкого поражения, уйдя в себя, мы стали искать новые каналы выхода в космос. Оказалось, что урезыванием материальных потребностей до минимума, погашением всех очагов страстей можно шагнуть из хаоса в космос, и открываются врата к гармонии из земного местопребывания каждого человека. Так возникла еще одна попытка самоосвобождения – отшельничество. Отшельник, искавший свободы внутри себя, несомненно, был прав, однако и здесь свобода превратилась в средство, а причина и цель ищутся вовне, в некоем абстрактном пространстве. Отшельник рассматривает свою свободу не как цель, а как средство на пути успешного осуществления выверенной-предначертанной операции каких-то неведомых сил. Ставя причину и цель вовне себя, он фактически отрицает себя, свою волю, свое знание и, следовательно, и свою свободу; однако известно и то, что обойди мы пядь за пядью планеты, звезды, это не даст нам ничего сверх того, что мы знаем. Отшельник не искренен, ибо он насилует свое намерение; а намерение равнозначно деянию, и я верю, что нам придется держать ответ не за деяния, а за намерения. Отшельник спешит, пытаясь опередить мир, и тут выясняется, что мир отнюдь не стремится догнать его; мир следует все тем же размеренным шагом, посмеиваясь над обгоняющими его. Он вынужден остановиться и дожидаться мира, ибо все пути осуществления какой-то мечты, замысла, идеи проходят через этот мир, и без этого окаянного мира, без этих человеков нельзя ничего утвердить и, значит, ни во что нельзя верить. Отсюда следует, что и одиночество отшельника, по сути, не искренне. Победа над суетными страстями неизбежна, но это должно происходить естественным образом. А отшельничество, насилуя скрытые желания, идет против естества (Действительно, о какой свободе, какой морали чахнущих веками в монастырях девственниц можно говорить? Как мы не можем судить о летных качествах самолета, не прошедшего испытаний, так и не можем знать о качестве морали, не введенной в обиход); и, таким образом, превращает отшельника в раба своей свободы. А НАША ЦЕЛЬ – БЫТЬ НЕ РАБОМ, НО ХОЗЯИНОМ СВОБОДЫ. Быть свободным – единственный способ не быть рабом, и не быть рабом – первое условие становления Богом.
Авторы идеи политической свободы – люди, не нуждающиеся в этой свободе, но больше всех рвущиеся к ней. Зачем этим людям понадобилось то, чтобы народы жили в условиях демократии? Прежде всего, это способ самоутверждения их морали; то есть, ты не боишься видеть других свободными, ни к кому не ревнуешь свободу и, тем самым, ты и подтверждаешь свою силу. Нравственный человек не может полностью насладиться собственной свободой, не видя свободными других; то, что мильоны лишены этого блага, ограничивает его возможности в пользовании свободой. Давая народам хотя бы познать вкус свободы, он, с одной стороны, расширяет поле своей свободы, с другой стороны уверяется в истинности своих чаяний и целей, и добивается всеобщего удостоверения верности избранного им пути к истине, и мне кажется, никогда народы в конечном итоге не попирают справедливость…
Таким образом, пока миллионы не заверят печатью доверия, его документы на наследование божественного престола и владений останутся недействительными в верховной канцелярии Ее величества Истории. И он, пуская в ход все механизмы воздействия на души, на расшевеливание духовной памяти, вступает в рискованную игру с массами, заключая сепаратный сговор с потомками поверх голов предков. Дабы не задержать ход истории, он идет на собственное топтание на месте, таким образом утверждая свою справедливость и свою силу. Он не хочет вкушать дара Свободы в одиночку, выделяя долю от нее миллионам, и чем больше эти отпущенные пайки, тем больше возрастает его собственная свобода. Тоталитаризм – это сдача свободы со стороны миллионов одному лицу, а демократия – предоставление свободы одним лицом миллионам душ. В этом смысле демократия может считаться этапом на пути к истинной Абсолютной свободе только для ее авторов и исполнителей, а те, кто довольствуется извне дарованным «пайком» свободы, еще долгое время будут взирать на демократию как на конечную цель.
Жизнь народов на протяжении определенного периода (наверно, нескольких веков) в условиях политической свободы неизбежна еще и потому, что рвущиеся к Абсолютной Свободе уже давно осознали необходимость прохождения этого этапа. Они не могут оставить народы на полдороге, ибо, как мы сказали, тому препятствует Мораль и необходимость самоутверждения, но есть и более серьезная причина: НИКАКУЮ ИДЕЮ НА ЗЕМЛЕ НЕЛЬЗЯ РЕАЛИЗОВАТЬ В ОДИНОЧКУ, ЛЮБАЯ ИДЕЯ ТОЛЬКО ТОГДА МОЖЕТ ПРЕВРАТИТЬСЯ В ОБРАЗ ЖИЗНИ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА, КОГДА ВЕСЬ МИР, ВСЕ НАРОДЫ УТВЕРДЯТ ЕЕ И ЧЕРЕЗ ЭТУ ИДЕЮ СМОГУТ ПРОЗРЕВАТЬ ПУТИ, ВЕДУЩИЕ К АБСОЛЮТНОЙ СВОБОДЕ. Иначе идея обречена на крах, идея, не ориентированная на путь к истинной свободе, никогда не утвердится. Это – тайна, проистекающая из интуитивной памяти людей, народов, и они не смогут изменить этой памяти, даже если пожелают.
Стремление к политической свободе порождается и симптоматическим интересом: как знать, что станется далее, в будущем? Будут ли люди, наконец, устав от потребительства, консумации, мишурной жизни, жуирства, монотонного механического вкалывания, бессмысленной суеты, мелких забот, навязанных ценностей, – будут ли люди тосковать по свободе, утерянной с первых мгновений нашего пришествия на землю, с первых минут истории? Вернется ли, наконец, наша Мораль, ниспроверженная агрессией материи, в свое царство, восстановится ли в своей законной власти и правах?
Мне кажется, падение демократии не даст нам достаточных оснований для достижения этих истин, и нам придется пройти и через другие этапы. Когда демократия как система, как уклад жизни начнет устаревать, превратится для нас в тормоз, и мы начнем искать пути избавления от нее. Демократия – провокация тоталитаризма и, безусловно, не будь тоталитаризма, мы бы не ощутили потребности в демократии. Демократия, как единственно возможный вариант свержения тоталитаризма, сегодня для нас путь выхода. Демократия – необходимость, ибо порождена крахом тоталитаризма, и сопротивление ей в любой форме не что иное как попытка затормозить историю. Последнее поколение предпринимающих подобные попытки доживают последние дни на земле, и пройдет немного времени, как известие об их трагической смерти будет выставлено как эпитафия тоталитаризму на скрижалях истории; мир, которому недосуг валандаться, оставит их под мчащимися колесами. И после того, как психологические корни тоталитаризма будут начисто стерты из генетической памяти грядущих поколений, мы всем миром откажемся и от политической свободы…
…История не завершится, пока один человек не достигнет Абсолютной Свободы. Тот Единственный станет и вершителем ваших судеб и властителем душ. Он придет, и станет покровителем ваших осиротевших печалей, попранных любовей – я говорю о вас, не сумевших внять голосу сердца своего! И с исходом печалей и любовей вы увидите, что от вас ничего не осталось. И если даже вы не возлюбите Его, все равно покоритесь Ему, ибо не будет иного пути. И все дороги в конечном счете приведут к Нему, и у вас не будет иного пути, как пройти через Него. Вы никогда не любили Его, ибо знали, что Он сильнее вас, вы побивали Его каменьями, распинали на кресте, сжигали на костре… И теперь он видит, как каетесь, и вам уже стыдно взывать к Его помощи, но ведь нет же иного выхода!
Лучше так вот и молчать, Он понимает вас и без слов. Он идет, Он грядет, и вновь простит вас, ибо знает истинную причину пыток, которым вы подвергали Его: вы ревновали свободу к Нему.
Но у вас нет иного пути, и вам вновь надо пройти через него. Он не станет мстить вам, и вновь возьмет вас под свое крыло, и станет сказывать сладостные сказы. И прежде чем оставить эту историю на земле и уйти в другую историю, Он возвестит подлунному миру победу свою, как некогда возвестил Христос: «Я победил мир!»

 Баку, 1993 г.
 
 ИСТОРИЯ

История начинается со дня пленения Морали и Свободы. И освобождение этих пленниц стало задачей истории со дня ее зарождения. История может избавиться от исполнения этой миссии только оборвав свою жизнь, то есть самоуничтожившись, а это означало бы, что все начинается сызнова. Тенденция затягивания нам не дает ничего, кроме продления сроков узничества; пути назад нет. В поисках более благоприятных путей выполнения своей миссии эта старая, эта усталая история проходит через несметные войны, революции, тысячи аморальных игр, но никогда не утрачивает приверженности к морали. Те, кто утверждает, что все – все ходы, все повороты заранее просчитаны с предельной точностью, ошибаются; будь это так, тогда в проект земного бытия не было бы введено столько скверны, аморальности, неправедных деяний и происков. ИСТОРИЯ НЕ ПРОСЧИТАНА, А ПРЕДУСМОТРЕНА.
История – раба Морали, Справедливости, Свободы. Без благоволения этих божественных инстанций история не сможет создать себе никакого перехода, этапа. В основе даже самых аморальных исторических шагов стоит желание завладения миром, сокрушения мира, освобождения, обожествления человека. Подверженность человека этим чаяньям естественна, однако с момента начала всех походов, отвергших знамя морали, крах этих претензий неизбежен. Налицо разница между желанием покорить мир поэта и гегемоническими устремлениями властителя, между пророком, внушающим суры о светопреставлении, и полководцем, обрушивающим на города и веси снаряды и бомбы…
История действует на основе предусмотренных законов. Мораль, как вечный цензор, контролирует соблюдение этих законов. Мораль – движущая сила истории. ЕСЛИ НА ЗЕМЛЕ ЕСТЬ ХОТЬ ОДИН МОРАЛЬНЫЙ ЧЕЛОВЕК, ТО ЗНАЧИТ, ИСТОРИЯ ПРОДОЛЖАЕТСЯ, И ЕСТЬ ВЫХОД ИЗ ЗЕМНОГО МИРА. Отсутствие такого носителя вечной морали приостановило бы историю и превратило бы пессимизм и отчаянье во всеобщее состояние, в истину; однако такие люди всегда были и будут. Достоевский, быть может, самый трагический писатель в мире, не пессимист, ибо у него есть князь Мышкин. Вероятно, глобальная эпидемия пессимизма еще впереди, однако это не может стать нашим конечным состоянием, мы не может завершить историю таким вот плачевным, отчаянным образом. Безвыходность – не путь, пессимизм мне ничего еще не говорит обо мне, о вечности. ЕСЛИ Я СУЩЕСТВУЮ, ЗНАЧИТ, МНЕ СУЖДЕНО БЫТЬ, И У МЕНЯ НЕТ ИНОГО ВЫХОДА, ЧЕМ – БЫТЬ. Быть хозяином своей бытности, и искать пути постижения мирового духа… История предуготовляет более далекие стадии. И мораль отвергает слабость, метафизический страх, закрадывающийся в душу пусть даже самого рьяного пессимиста.
История производит подготовку каждой стадии задолго до ее наступления. Стратегия истории, планы ее развития, дальнейшие направления предуготовляются на земле, причем, людьми, далекими от историчности и законности. И если предусмотренные этими людьми схемы совпадают с предвечными планами, предусмотренными в доисторические времена, Мировой Дух, Вечная Мораль подтверждают их. Эти люди, по существу, никогда не задаются целью творить историю; они исходят из заветных чаяний, интуитивных наитий человека. А история – не что иное, как попытка достижения этой Великой Мечты. Истина в нашем духе, интуиция – язык нашего духа, а мораль – его сила. Только люди, знающие язык духа, черпающие силу в морали, могут прозревать будущее мира и человека. БУДУЩЕЕ – НЕ ГОТОВОЕ ЗДАНИЕ, ЖДУЩЕЕ НОВОСЕЛОВ С ОРДЕРАМИ; БУДУЩЕЕ ВОЗВОДИТСЯ ЕЖЕДНЕВНО И ПОКА ЕЩЕ НЕ ДОСТРОЕНО.
Итак, если условно назвать «поэтами» всех людей, верных морали, интуитивной памяти, словом, божественным законам, тогда «поэты – непризнанные законодатели мира» (Шелли). Их прогнозы в рамках большого пространства времени всегда сбываются, ибо большое время работает на их чаянья. А в рамках узкого времени поэты, можно сказать, всегда ошибаются. Примеривая далекие предвидения под рост короткого времени, поэты забывают, что оно работает по законам, идущим вперекор, вразрез большого времени, и подходить к изломам, перипетиям, зигзагам этого малого периода с поэтической логикой может породить большое замешательство. Здесь уже пускается в ход логика политиков. Именно в этот момент, на этом отрезке времени их заслуги, несомненно, похвальны. Хотя политики, хорошо владеющие законами и логикой злобы дня, не столь серьезно воспринимают поэтов-глашатаев и поборников законов большого времени, в конце концов, они превращаются в исполнителей воли поэтов, в стражей законов, которые поэты вынуждены часто напоминать: из их малых времен, вращающихся вспять, проистекает большое время, большой этап, приближающий Поэта к осуществлению Великой Мечты. Таким образом, политики оказываются исполнителями часто не осознаваемых ими, даже отвергаемых ими законов. Да, даже их деятельность в истории заслуживает поощрения…
История строится ежедневно, и инженеры этой грандиозной стройки постоянно вносят поправки в свои проекты. В процессе строительства этого здания, которое начало возводится еще со времен, когда не имелось и представлений о проекте, они проходят и педагогическую, и студенческую практику. Но когда-то работа над проектом завершится, – человек со всей ясностью увидит схему своей великой мечты, и мы, избавившись от изнурительного инженерного труда, выстроимся в очередь, чтобы попасть в список вечных жильцов строящегося Дома. То есть, мы займемся уже не мечтаниями, предначертаниями, а их осуществлением. Когда все прояснится, мы перестанем сочинять идеи и превратимся в исполнительный механизм вечной идеи, сознательными или бессознательными носителями которой являемся. Именно тогда наступит золотой век истории, ибо как самая сложная задача не стоит ответа на него, как самая долговечная мечта не стоит мгновения своего осуществления, и как самое гениальное стихотворение не стоит мига, когда оно превратится в чью-то жизнь, также и ИСТОРИЯ СО ВСЕМИ ПЕРИПЕТИЯМИ НЕ СТОИТ СВОЕГО ИТОГА, СВОЕГО ПОСЛЕДНЕГО ДНЯ. И ОСОЗНАНИЕ ЦЕЛИ – ЕЩЕ НЕ САМА ЦЕЛЬ, А СРЕДСТВО ЕЕ ДОСТИЖЕНИЯ…
История не вступает в новый этап, не сделав шага назад. Это – как при прыжке – прежде чем перепрыгнуть через арык, мальчик подается назад. Тяга двадцатого века к гедонизму, к завоеванию мира первобытными средствами, неистовая жажда революций, войны, жестокость, способные смутить даже самых розовых оптимистов, – проявление именно этого отката назад. Во время таких откатов история в короткий срок заново переживает весь предшествующий опыт, отрицая все прошлое, все результаты минувшего очищается от шлака памяти, подступает к порогу нового этапа в состоянии готовности к взлету. Во время этого отката история натыкается на сопротивление уже пройденного, пережитого ВРЕМЕНИ, и только в этот момент вынуждается включить в дело свой моральный движитель. Только мораль, включив движители высоких скоростей, может вытащить нас из трясины пережитого времени, и ТОЛЬКО ВЫСОКАЯ СКОРОСТЬ МОЖЕТ ПОБУДИТЬ НАС ПОЗАБОТИТЬСЯ О НАДЕЖНОСТИ НАШИХ КРЫЛЬЕВ.
Еще не прожитое время – чистая, девственная полоса истории, и время, заполученное чистым, только за счет этих крыльев можно проводить в прошлое столь же незапятнанным и чистым. Чистое время, передаваемое назад Носителем Вечной Морали – впередсмотрящим истории, народы проходят, жестоким образом замутняя и засоряя его, и затем, утирая заляпанные кровью башмаки об одежду госпожи Клио, передразнивают вечную мораль. Носители Вечной Морали не творят историю, а являются ее лоцманами; историю творят народы. Земное сообщество похоже на равновеликий исполком, и каждый народ – отделение этого комитета, очень плохо справляющегося со своими обязанностями. История – чаяние немногих и деяние масс.
История – наша игра в самопознание, самоутверждение. И в этой игре хотя бы один из нас должен обрести то, что потеряли мы все. Для этого наш единственный путеводитель – законы вечной морали. Историческая эволюция служит не достижению нами некой более высокой, неведомой ступени, а возвращению к первозданному, доисторическому состоянию. Было бы, конечно, смешно говорить о всеобщем глобальном включении всех в этот процесс. Вокруг пройденных дорог подвизаются миллионы людей, носящихся со своими темными умыслами, и кто знает, скольких еще, может, кажущихся нам самыми стойкими, сопротивление материи (Бергсон) сломит и оставит на полдороге. История – раба морали – не прощает отвернувшихся от морали…
ЧЕЛОВЕК, СУМЕВШИЙ ОБРАТИТЬ ЦЕЛЬ ИСТОРИИ В СВОЮ, ИЛИ, ВЕРНЕЕ, СВОЮ ЦЕЛЬ – В ЦЕЛЬ ИСТОРИИ, ЧЕЛОВЕК, ЧЬИ МЕЧТЫ СОВПАДАЮТ С НЕОБХОДИМОСТЬЮ – ЧЕЛОВЕК СВОБОДНЫЙ. История работает на такого человека. После того, когда время отнимет у него все материальные данности, даже лишит слова, голоса, быть может, тогда миллиарды, десятки миллиардов смогут освободиться из плена земли, времени и истории.

 Баку, 1994 г.

 
 ВОЙНА

Жестокость – слепое взирание истины; если ты жесток по отношению к человеку, ты никогда не прозреешь истину о нем Война - поле разгула подсознательных инстинктов, узаконенное душегубство, апофеоз биологических побуждений.
Война - ристалище, где рушится моральная истина; воюющие ничего не знают, не желают знать ни о себе, ни о противостоящей стороне; знают только одно: я должен выжить, враг истреблен.
И, чтобы столь отдалиться от морали и истины, достаточно проникнуться этой мыслью. Обратите внимание: война всегда опирается на ложные аргументы, даже когда ведется именем Провидения, Бога, она затевается не ради вечных, высоких истин, а ради преходящих, конъюнктурных целей. Марс никогда не бывает искренним, никогда не раскрывает своих истинных целей. Завоеватель не признает, что ведет войну ради покорения мира и собственного возвеличивания и обожествления, ибо боится дать повод понять другим, что они являются лишь "пушечным мясом"; ведь он нуждается в них и не может обойтись без них!..
В результате приводится в действие чудовищная людоедская машина под предлогом исторической необходимости, сохранения жизни, восстановления справедливости, а, по сути, насилующая справедливость.
Сколь естественно желание человека объять мир, оставить след, обессмертить себя, столь же противоестественны поползновения, завладеть миром военным насильственным путем; ибо завоеватель лицемерен (искренность - главное условие естественности) и всегда нуждается в послушных исполнителях. Его путь к высшей власти проходит через других; он ЗАВИСИТ от воли людей, составляющих его воинство, от тех, кто возделывает землю, добывает руду, кует железо.
Он никогда не увидит всех и вся в состоянии безоговорочной готовности к послушанию, к бою, к исполнению приказа; никогда у него не будет полной уверенности в преданности своих рабов. И только тогда, быть может, его посетит мысль о существовании иного покорения, иной власти.
Художник и Властитель – две ипостаси одной истины, то есть Поэт тоже своего рода властитель. Художник движем интуицией, а властитель – диктовкой инстинктов. Первый – властитель истинных и исконных чаяний и чувств, второй же - властитель искаженных чувств и идеалов.
Поэт завоевывает сердца, духовную власть и в своем «завоевательном походе» не зависит ни от кого и ни от чего. Властитель-завоеватель обезличивает, обескровливает, опустошает мир. Один трогает душу, а другой тушу мира; один своей любовью покоряет любови, а другой – своей страстью страсти вселенной. НЕЛЬЗЯ ОБЛАДАТЬ ВСЕМИ ЖЕНЩИНАМИ В МИРЕ, НО МОЖНО ЛЮБИТЬ ВСЕХ ЖЕНЩИН.

Война, как следствие патологии самого естественного желания - самоутверждения, полярно противоположная сторона этой ВЕЛИКОЙ истины, - есть ВЕЛИЧАЙШАЯ ошибка. Война - не что иное, как попытка, в обход извечных моральных норм, взойти на престол гегемонии.
Только в призме нравственности мир предстает во весь рост, и только высший взлет человеческого духа - любовь - снимает материальные границы между всем сущим на земле и обезоруживает прагматический мир.
И война, создающая пропасть между моралью и человеком, никогда не выдерживает этого разрушительного назначения; человеку, одержимому жаждой истребления, в конце концов, противна игра с разбитыми оболочками отлетевших душ, и однажды, придя в ужас от пустоты, окружающей его, он устремляется - через пепелища войны - к вратам единственного спасения - к морали, и это прозрение приводит к краху войны.
Войну нельзя считать необходимостью хотя бы потому, что движущей силой ее являются не вечные уставы морали, а "альтернативные" им аморальные "законы", и необходимость как проявление нашего бессмертного чаяния самоутверждения, никак не может идти вразрез с истинной моралью. Война - нонсенс, ошибка, самая страшная и непростительная. ВОЙНА - ЖАЖДА ЗАВЛАДЕТЬ МИРОМ УМЕРЩВЛЕННЫМ, НО МИР НУЖЕН НАМ ЖИВЫМ.
Охотник любит природу, он тоже своего рода соискатель мира и в то же время уничтожитель мира. Есть любование вольным полетом птицы, и есть любование застреленной дичью. Война - гигантская, грандиозная охота. Преступная охота. Ошибка эта и есть ГРЕХ. И путь очищения от греха - не наказание, а ОСОЗНАНИЕ его, и это осознание - само по себе наказание.
Идеологами войны всегда оказывались люди, патологически жаждущие увековечивания. Сколь естественно и нравственно чаянье бессмертия простыми смертными, столь безнравственна и неестественна жажда добиться увековечивания путем прижизненного насаждения, вдалбливания посмертной памяти о себе в иллюзорном стремлении обойти физические законы.
Сколь приближает нас к истине духовная жажда, столь же отдаляет нас от нее биологическая ненасытность, блокируя сигналы и токи, идущие к нам от окружающего мира. Духовная сила стремится к созиданию и обретению, бездуховная сила ведет к разрушению и распылу. Никто насилием не мог получить от сущего мира долговечных обретений. Никто не смог, преодолев сопротивление законов земли, воды, воздуха, разума, слова, стать выше природы. Будь это возможно, тогда искатели земных благ всех мастей, заложники всяких "яблок раздора", зоопарковые браконьеры, атомные держиморды, джигиты высоких кресел поймут, в чем тайна истинной власти над миром - власти духа.
Война - агрессия мирового организма против мирового духа. Интуитивно-созидательное начало в человеке сужается до предела, уступая инстинктивно-прагматическому императиву, возникает опасность отторжения морали.
Разум, призванный улавливать абстрактные интуитивные токи и выстраивать их в систему, в зримую конкретную форму, прочитывать сигналы и коды, исходящие из внешнего мира и торить новые каналы выхода духа в мир, отрешается от этой высокой миссии и превращается в физического хранителя организма, в вычислительную машину инстинктов.
Всякая хворь, травма, удар не являются ослаблением биологического начала, а наоборот, вызывают его активизацию, провоцируют возрастание его агрессивности. Древнее изречение "в здоровом теле - здоровой дух" можно понимать так, что здоровое тело - то, которое не препятствует духовной деятельности человека.
Хотя и существует множество способов (медицина, спорт) для устранения и погашения этой агрессии биологического начала, но наивно тешиться иллюзией, что таким путем, пускаясь во все тяжкие, можно войти в мировую духовную жизнь; хотя бы потому, что во всех подобных перечисленных и не перечисленных случаях речь идет не о духовном самопреодолении, а об искусственном устранении возникшей аномалии.
А это далеко от естественности и не что иное, как самообман, ибо в таких случаях ничего не прибавляется к нравственно-духовным качествам человека, в лучшем случае, создаются преходящие условия для проявления этих качеств.

МЫ МОЖЕМ СТАТЬ ПОЛНОСТЬЮ СВОБОДНЫМИ ТОЛЬКО ЗА СЧЕТ ПОЛНОГО ПОДАВЛЕНИЯ БИОЛОГИЧЕСКОГО НАЧАЛА И ТОЛЬКО ЗА СЧЕТ ЕГО ПОДЧИНЕНИЯ ДУХОМ, ДВИЖУЩИМ МОРАЛЬНОЕ ЧУВСТВО, МЫ МОЖЕМ СЛОМИТЬ СОПРОТИВЛЕНИЕ ЗАКОНОВ ЕСТЕСТВА.

Но действие рождает противодействие, и война - страшнейшее самовыражение и самоутверждение биологического начала, ненависти, злобы, каждым своим ударом заглушает витающие божественные голоса в стенаниях плоти и терзаниях нервов.
Война - путч инстинктов, каждая нанесенная ею рана - желание истребить и разрушить то, что недостижимо. Каждая неестественная смерть - наращивание сопротивления естества и доведение его до предельной черты. Это не освобождение, не высвобождение духа из плоти, это - кощунственный бунт, ИЗГНАНИЕ духа из плоти, Бога - из вселенной. Каждая неестественная смерть и смертоубийство - это бессилие молоха войны, перед физическими законами войны, создающей гигантский механизм биологического управления, от самых примитивных орудий до баллистических ракет, войны, грызущей мир со времени установления тоталитарной морали доныне.
Марс не достигнет своей самой заветной цели - всесветного поклонения и всечеловеческого покорства ни со стороны живых, ни со стороны мертвых трупов. И каждая неестественная смерть задерживает на одну человеческую жизнь Бога, поспешающего к восстановлению мировой гармонии, затягивает на одну человеческую жизнь путь от нас к свободе. Ибо каждому, являющемуся в мир, должно дать время для самоутверждения, каждому должно прожить свою жизнь, даже если ему придется возвращаться в эту жизнь хоть тысячу раз!..
Молох войны, запуская в полную силу свой колоссальный механизм, хочет продлить Великий путь до бесконечности. Он примеривает на себя божественную мораль, вывернув ее наизнанку; ни единое движение, мановение этой морали не ускользает от его внимания, но он видит все в перевернутом виде, он видит все и бессилен во всем.
НАСИЛИЕ НИЧЕГО НЕ МОЖЕТ ОТНЯТЬ У МОРАЛИ, ИБО ЕГО ПУТЬ НИКОГДА НЕ ПЕРЕКРЕЩИВАЕТСЯ С МОРАЛЬЮ. Ненависть не может превратиться в любовь, жестокость - в милосердие, злоба - в участие, нет такого механизма; мы же попросту оказываемся ПЕРЕД ВЫБОРОМ того или другого.
Биологическая энергия не может подменить духовную и - наоборот. Антимораль не может заменить мораль божественную, самое большее - может предать последнюю забвению. Насилие карает забвением вечных ценностей прежде всего своего автора и проводника.
И война - самое откровенное деяние насилия - бессилия, по сути, не что иное, как попытка оставить на полпути Дух, влекущийся к космическому владычеству и претендующий на божественный престол. Война - не что иное, как попытка оставить пустующим престол Творца, заточить Бога в глиняной мазанке, слепленной из человеческих страстей и держать мир в состоянии вечного хаоса.
Вот что такое война - сильнейшее оружие слабых! Война - это наше ревнование мира друг к другу. Как у каждого желания и чаяния в этом двойственном мире есть оборотная сторона, так и у ревности есть две ипостаси. Война - оборотная сторона этого чувства. Суть каждого творческого чаяния, каждого деяния человека в мире - достичь божественной власти, завладеть божественным престолом. ИМЕННО В ЭТОМ СМЫСЛЕ ПЕРВОПРИЧИНА ВСЕГО - БОГ, И ЭТО УБЕЖДЕНИЕ НЕ ДАЕТ НИКАКИХ ОСНОВАНИЙ ИСКАТЬ ПРИЧИНЫ ЗЕМНЫХ УРОДСТВ И СКВЕРНЫ В ПРИРОДЕ ДУХА.
Человек, рвущийся к мировому господству, не только хочет «утвердиться за счет других», как говорил Сартр, он хочет также завладеть механизмом воздействия на других, механизмом управления миром.
Никто еще на земле путем насилия не смог взять у естества то, чего он жаждет, и никто не смог, преодолев сопротивление законов земли, воды, воздуха, разума, слова - сопротивление материи, стать выше природы. Будь это возможно, тогда зоопарковые браконьеры, джигиты высоких кресел поймут, в чем тайна истинной власти над миром - власти духа.

Война - завладение умерщвленным миром. А нам мир нужен живым.
 
 Баку, 1994 г.

 
 СПРАВЕДЛИВОСТЬ

Жизнь каждого человека, каждой идеи на земле предопределена мерой справедливости. Справедливость – мерило жизнеспособности. Если человек в воем созидании истины не взвесил каждую пылинку, каждую песчинку на весах справедливости, если упустил из внимания или отступился от нее в отношении к какому-либо микросуществу, значит, начертанный им путь прошел мимо истины.
В сущности у каждого живого-неживого объекта есть справедливая и несправедливая сторона. Чтобы пресечь на корню любую несправедливость, человек (речь идет не об отдельных индивидах, а о человеке вообще) должен подавить справедливость порождающей ее причины своей справедливостью. Взять хотя бы оружие, которое мы испокон веков считали инструментом величайшей несправедливости, и еще – всесильную метафору материальных благ – деньги. Пока еще справедливость оружия и денег довлеет над нашей справедливостью, ибо, не будь оружия и денег на земле, мир выглядел бы куда плачевнее нынешнего состояния. Когда наша справедливость возобладает над справедливостью оружия и денег, они уйдут в архив истории со всеми своими отвратительными ипостасями.
Справедливость обретается не знаниями, она водворяется любовью. Вообще, мера величия человека не в степени его познаний, а в мере его способности повлиять на дух мира. Для нашего духа – проявления раздробленного, самораспавшегося Абсолюта, носителя всех тайн, всех знаний – познание никогда не может быть целью. Дух не нуждается в научении, узнавании; цель – в возрождении первоначальной силы. Жажда познания, научения – посыл, порождаемый материальной природой человека, потребность нашего мозга. Чем лучше разум знает язык духа, тем больше он освобождается от собственного сопротивления, создавая возможность сообщения чувств миру. Но было бы несправедливо утверждать, что в этом случае человек остается зависимым от механизма познания. Из-за несметных объективных причин человек может лишиться возможности обретения знаний, а СПРАВЕДЛИВОСТЬ ТРЕБУЕТ СОЗДАНИЯ ВОЗМОЖНОСТИ СПАСЕНИЯ КАЖДОМУ. Для сравнения представим: река с перекрытым течением может высвободиться двумя путями – если уберут плотину (читай: если за счет работы мыслительного механизма волны интуиции будут уловлены и запущены в эфир), и если нагрянет мощный сель (то есть если возбужденный воображением и воздействием внешнего мира дух прорвет сопротивление разума). Это второе состояние очень точно выражают такие народные речения, как «любовь ударила в голову», «ум за разум зашел», «потерял голову». Переживая какое-то чувство, мы не думаем о нем, а впоследствии, думая о нем, заново переживаем его. Человек, преодолевший себя, знает не зная, знает не постигнутое умом чувством, моральным наитием. Итак, мы можем лишиться возможности научения, узнавания, однако никто не может отнять у нас возможности любить и почерпнуть из духа мира свою долю. В труднейшем случае нам на помощь придет воображение.
Мы встречали людей - «человековедов», много знающих о человеке, но не воплотивших знание в образ жизни, и не очень отличающихся от профана в своем отношении к миру, к человеку. Такой случай поначалу потрясает: как так получается, что столь просвещенный человек ставит подпись под каким-то неблаговидным делом, позволяет себе произвол?! Выходит, дело не в степени познаний, эрудиции, а в степени убежденности. Все знают о неизбежности смерти, но мало кто на свете верит в свою смерть. ЕСЛИ Я ВПЕРВЫЕ ЯВИЛ МИРУ КАКУЮ-ТО ИСТИНУ, И ПО ПРОШЕСТВИИ ВРЕМЕНИ ТЫ УВЕРОВАЛ В ЭТУ ИСТИНУ БОЛЬШЕ, ЧЕМ Я, ЗНАЧИТ, ОНА ПРИНАДЛЕЖИТ БОЛЬШЕ ТЕБЕ, ЧЕМ МНЕ. Для того чтобы в мире реализовалась какая-либо идея, какое-либо чаянье, необходима всеобщая массовая вера в эту идею и это чаянье.
Мы пока еще определяем справедливость в соотнесении с несправедливостью; то, что с первого взгляда не представляется несправедливым, мы мним справедливым. Все демократические законы, институты правосудия по сути, таким же принципом различают справедливость от несправедливости. Понятие о войнах справедливых и несправедливых, внушавшиеся нам еще в школьных учебниках, было результатом именно такого отношения к человеку, истории, событиям, отделения справедливости – одного из атрибутов божьей морали от других нравственных качеств. Несомненно, это были относительные понятия, как брак не строится на любви, так и война никогда не может быть движима чувством человеческой справедливости, не может быть справедливой; но мы условно называем ее справедливой потому, что она направлена на устранение последствий той войны, которую мы называем несправедливой. И «справедливая» война может устранить именно РЕЗУЛЬТАТЫ несправедливой войны, а не ПРИЧИНЫ: ибо она и сама движима теми же причинами. Но здесь нельзя упускать из поля зрения и тонкое различие: пробуждение божественных чувств, божественной морали, продвижение духа порождает в человеческом существе ответную реакцию, пускается в ход механизм органики, продуцирующий альтернативные этим чувствам эмоции, резко возрастает сопротивление биологического начала. И в этой ситуации человек остается на распутье. Насколько велика вероятность следования страстям, смятения слабого духом человека, настолько же велика, а может быть, еще больше опасность превращения сильных духом людей в биологических энергоносителей, их заблуждения. Всем знакомы переживания ревности любящих, боязнь потери любимого человека, между тем у нелюбящих это чувство встречается реже. Если у тебя при виде избиения беззащитного поднимается чувство жалости и справедливости, и ты с той жестокостью избиваешь жестокосердного мучителя, это не значит, что ты совершаешь эту расправу, движимый чувством жалости и справедливости. Нет, ты избиваешь мучителя по побуждению тех же эмоций, которые толкнули последнего на варварское рукоприкладство; разница лишь в том, что его инстинкты активизируются в условиях морального бессилия, а твои эмоции возникают в результате сопротивления биологического существа, реагирующего на встряску духа. Причина одна и та же, а место одного последствия занимает не столь отличающийся от него другое; различны только цели. Самая большая ошибка тогда-то происходит, когда сущность цели понимается неверно, и не находится путь выхода к цели. Человек, увы, может и убить любимого человека, но нельзя сказать, что это убийство было движимо любовью. Известны факты о том, что ныне палачи человеческого рода в юности отличались очень тонкой чувствительностью, тяготели к поэтическому творчеству, искусству. Впоследствии чувство ревности к человечеству, славолюбие у этих людей гипертрофировалось в манию и в итоге привело к великим трагедиям, – именно по причине невозможности найти морально-приемлемый выход, разрешение обуревавших их души непомерных амбиций, жажды конкуренции и самоутверждения. Умение владеть своим сердцем до конца в этом мире требует великого терпения, и твоя справедливая воля, твое моральное чувство влекут к более дальним, более надежным путям. И уже задача человека не в этической классификации войн, а в разработке более справедливого, чем «справедливая» война, механизма во имя предотвращения всех войн, в подавлении своей справедливостью справедливости войны…
Справедливость предполагает наказание любой несправедливости. Наказание – осознание греховности содеянного. Если мы априорно, как дух, знаем все, тогда не считаемся ли наказанными уже в момент совершения греха, аморального деяния? И здесь нельзя упускать из виду тонкое обстоятельство, – речь идет не об интеллектуальном банке информации, не знаниях, складированных в контейнерах памяти, а об управлении этих знаний нами. Управление знаниями людей реализуется в момент уверования человека в знаемое им. Моральная вера утверждается с очищением каналов страстей потоками интуиции, и только тогда человек обретает право во весь голос, всем существом сказать: «Я знаю!»
Только в этот момент мы прикасаемся чувствами, осязаем каждую рану мира, разделяем каждую вину и ощущаем вкус наказания даже за не совершенную нами вину. Этот момент нейтрализации инстинктов и утверждения знаний интуитивной верой мы называем СОВЕСТЬЮ. Совесть – преодоление человеком своей несправедливости своей справедливостью. МОЯ СОВЕСТЬ ИЩЕТ ПРИЧИНУ КАЖДОЙ ВИНЫ В МОЕМ СУЩЕСТВЕ, КАК ЭКЗЕМПЛЯРЕ ТИРАЖИРОВАННОЙ ЕДИНИЦЫ, ИНКРИМИНИРУЕТ МНЕ, КАК НОСИТЕЛЮ ЖИВОЙ МАТЕРИИ, ВИНУ И ОТВЕТСТВЕННОСТЬ ЗА ВСЕ ВИНЫ ИСТОРИИ, ТРЕБУЕТ С МЕНЯ, КАК «ПОДПИСАНТА» СОТВОРЕНИЯ МИРА, ПОИСКА ПУТЕЙ ИСКУПЛЕНИЯ КАЖДОЙ ВИНЫ.
Мораль в нашем понимании отвергает понятие «угрызение совести». Как один из атрибутов любви, совесть не может причинять человеку страдание. Мы бы не хотели приписывать совести мазохистские бредни тех, кто подвержен рабской болезни, именуемой психологами «комплексом вины». Быть может, подобные терзания вернее было бы именовать «угрызениями бессовестности». Совесть призвана не доставлять, а преодолевать терзания. Носитель Вечной Морали стремится не к тому, чтобы стать рабом страдания, заложником вины на юдоли скорбей, а к тому, чтобы победить страдание, взять верх над ними, подчинить страдание и, обезвредить его, превратив в мораль. СОВЕСТЬ, КАК ОДНО ИЗ ПРОЯВЛЕНИЙ МОРАЛИ, НЕ НАКАЗАНИЕ ЧЕЛОВЕКУ ЗА ЕГО ВИНУ, А НАКАЗАНИЕ ВИНЫ ЧЕЛОВЕКА. И возобладание духа над плотью, взятие власти любовью, моралью в «управленческом центре» человека – это освобождение человека – и духовное, и телесное – от страдания.
Мы не ощущаем физически боли нашего духа, страдающего от слабости, утратившего связь с миром, но эта слабость – причина причины всех наших физических страданий. Подобно тому, как лучший способ избавления от неприятных вещей – не думать о них, помимо тысячи медицинских способов избавления от мучений есть и иной путь – инстинкты, несущие в наш мозг болевые сигналы из этого мира, нагрузить и заглушить ДРУГОЙ энергией и тем самым избавить плоть от собственного сопротивления, собственной тяжести. Такое божественное состояние может реализоваться лишь в условиях высокой духовной активности…
Что касается вечной проблемы философии и религии – вопроса о наказании души, то есть об ответственности каждого за свои деяния, то, не игнорируя это требование морали, мы бы хотели подчеркнуть одно обстоятельство: в природе нашей души, как экземпляра потерявшего абсолютную власть Бога, нет зла, значит, душа не может испытывать боль, страдание в нашем понимании. Но мораль требует наказания любой вины, а справедливость обязывает, чтобы это наказание исходило не извне, а изнутри человека. Несомненно, каждый, покинув земной мир, проживет жизнь, достойную его земного бытия. Сколь бы толстокожим ни был человек, час пробьет, и он, покинув свою оболочку, отойдет в СВОЙ мир. Когда истлеет и распадется запечатленный во прахе образ наших чувств, когда тень нашего существа канет в землю, у нас не останется ничего для жизни, кроме нас САМИХ. Вот тогда, когда все пережитое наше будет переживаться заново, когда жизнь вновь пройдет от начала до конца, мы молча будем созерцать дни и часы той повторяющейся жизни, думая про себя: «Вот в ту пору говорила моя плоть…» Если это не наказание, то что же?.. Каждый уйдет, взяв с собой попавшего в сети его любви. На широкой арене вечности, видя возможности и цели души, никто не сможет взять больше того, что взял в этом мире испытаний. Зная и видя все на широкой арене вечности… Если это не наказание, то что же?!.
Сколь справедливой считается милосердие желающего пощады виновному, столь же справедливым должно считать гнев, не прощающего вину: ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ, РВУЩАЯСЯ К СВОИМ ВЕРШИНАМ, К ПИКУ СВОЕГО МОГУЩЕСТВА, ОТРЕШАЕТСЯ ОТ СВОЕЙ СЛАБОСТИ… Что касается выбора в решающий миг – справедливость или милосердие? – здесь Носитель Вечной Морали должен руководствоваться своей интуицией. Любовь порождает в человеке столь гармоничное, божественное состояние, что в этот момент человеческая воля совпадает с божественными нормами морали, то есть уравнивается с божественным императивом. У человека, лишенного любви, фальшивы и милосердие, и справедливость…
…Часто говорят о гармонии и справедливости, существующих в природе. Если свобода инстинктов считается гармонией, то таковую легко найти и в человеческом сообществе. Но справедливость и гармония – не в биологических, а в божественных законах. О какой свободе привязанных корнями к земле деревьев, кормящихся от земли птиц, постоянно ходящих и ползающих на страхе своем тварей, цветов, трав, рек… не вольных выбирать свою судьбу, можно говорить?!. Пока дух, стремящийся к власти, не получил права божественного преемства, пока не восстановится космическая власть, на земле не утвердится полная справедливость. И земля, и небо нуждается в справедливости человека…
Исстари на земле бытует миф о богоизбранности людей. Мы не поверили этим мифам, задевающим в нас чувство свободы и справедливости. Может ли быть такое, чтобы сила Творца не была бы столь же справедливой как земные суды правосудия?!. Волшебство и справедливость не в управлении огромных звезд судьбами крохотных человеков, а в том, что крохотные человеки управляют огромными звездами. ПИСАНЫ НЕ СУДЬБЫ, А ЗАКОНЫ. И каждый своим отношением к этим законам пишет свою судьбу. ЧЕЛОВЕК – НЕ ИЗБИРАЕМ, А ИЗБИРАЮЩ! И говорить о Господе, как о космическом центре управления, как о механизме тотального надзора – не что иное, как попытки задохнувшихся на той ВЕЛИКОЙ СТЕЗЕ оправдать свою слабость. Рассматривание мира как вотчины второй, третьей Персоны, в лучшем случае слепое беспомощное поклонение раба своему любимому кумиру…
Мы – капли моря, из излившихся по всему свету небесных туч. Разве можно сказать о капле, что она сотворена морем!
Бог – вот мое будущее, и я не намерен уступать свое будущее никому и ничему.

 Баку, 1995 г.

 Перевод Сиявуша МАМЕДЗАДЕ