Дэйли

Резкое движение руки - и ящик с грохотом упал на пол. Жемчужно-палевые бусины обкатывали бока в белой пудре, чьи встревоженные крупицы ещё какое-то время висели светло-сетчатым туманом над томными шёлковыми изгибами. Она подхватила платок кончиками пальцев. Потом вдруг нервно, до треска, натянула его перед лицом, ближе к оконному просвету. Мелкие светящиеся частички и полосы заполонили её лицо, а глаза изменили свой оттенок на чайный и грустновато-остро поблескивали.

Закат пылал. Море лениво переливалось медово-пряными оттенками Ра и ласкало песок, перешёптывающийся под полунагим душистым телом. Листья пальм дурманились в сладких кружевных завитках благовоний и чего-то такого вечного и смутного, лёгкой параллели сна. Тёмные очки, полированные небом, неестественно-шелковистая кожа и такие же неестественно-плавные, почти незаметные движения, содрогания от колющих игл уходящего на покой Бога.

А тот, другой, уже стоял на берегу. Непослушно-равнодушные изгибы, глубокие пунктирные шрамы на спине, неподчинение и подчинение, спелый яркий аромат радости. Joy! Закутаться и вдыхать тёплый роскошный и, казалось бы, забытый запах. А солнечные пальцы мешают солнце с чуть тёплым апельсиновым соком и вплетают наконечниками стрел эти изящные линии-ленты, путая его тёмные, непослушно-курчавые волосы, и бьются в чернеющий омут, в тот самый, далёкий, с лоскутами, непрошитыми царапинами. А пока он не дрогнул, но уже волнуется; волнуется дурманящее морское солнечное сплетение, отмахивается от таких близких порывов ветра...

За окном падал мерцающий снег. Ветрило с трудом распахнул окно и рукой дотянулся до нежно-детского блаженного лица, нарисовал чёткие высокие скулы, обозначил морщины на лбу и остудил чай.
Скомканный платок, чуть зацепившись за подоконник, кубарем полетел вниз,в бессолнечно-сонную утреннюю серость.