Олененок из столярной мастерской

Когда он входил в мастерскую, мебель начинала шептаться и поскрипывать. Но потихоньку все они успокаивались, признавая хозяина, - все, кроме журнального столика. Этакого олененка на трех лакированных тонких ножках, который начинал подпрыгивать, едва заслышав его шаги. И мчался навстречу, смешно взбрыкивая. Конечно, у столика не было красивой оленьей шеи и маленькой головки, зато была ровная блестящая поверхность, которую хотелось поглаживать, словно лоснящуюся звериную шкурку... Что мастер и делал. А столик просительно тыкался лакированным «носом» (одним из своих закругленных уголков) ему в ладони. В конце концов, хозяину приходилось отталкивать его с легким шлепком, чтобы взяться за работу. Столик обиженно уходил на место, но оттуда ревниво следил за мастером и только ждал удобного случая опять броситься к его ногам, стуча металлическими набойками-копытцами. К счастью это был, пожалуй, единственный предмет в мастерской, привязанный к хозяину душой и телом. Если бы дела обстояли по-другому, мастер давно бы умер с голоду: ну, можно ли продать кого-то, кто доверчиво тычется в руки и бегает за тобой по пятам? Да и нужна ли покупателям привязчивая мебель? Поэтому чаще всего в мастерской появлялись на свет не волшебные предметы, а обычные столы и табуретки. И мастер не видел в этом ничего зазорного. Но сегодня настроение у него было лирическим, ужин – в меру сдобрен хорошим вином, и тратить время на обыденную работу казалось непозволительной роскошью. Мастер критическим взглядом окинул комнату и вспомнил, что давно уже на полке за верстаком дожидаются своего часа несколько широких – в две ладони – досок карельской березы. Там же хранились и массивные резные ножки, выполненные на токарном станке. И гладко выстроганные планки, из которых мастер изготавливал лицевые стороны выдвижных ящиков. Любая доска из карельской березы – даже самая крохотная – завораживала мастера теплотой цвета и витиеватыми прожилками годовых колец. Может быть, поэтому он так долго медлил, не решаясь приняться за работу. Но этим вечером мастер, наконец, почувствовал, что родится из всего этого великолепия… К полуночи посредине мастерской возникло роскошное трюмо, сверкающее желтоватым лаком. Новое творение мастера явно обладало женским характером – впрочем, это было неудивительно, ведь его украшало зеркало: было отчего посматривать на окружающие предметы с едва скрываемым пренебрежением. Но мастеру нравилось в нем все – даже эта надменность. Забавное недоразумение произошло, когда журнальный столик сунулся познакомиться с новым товарищем: мастер не разглядел, что случилось, но, видимо, «олененка» стукнули по носу – и довольно безжалостно. От неожиданности столик присел на тонких ногах, потом отскочил в сторону и больше не подходил к сияющему и еще больше раздувшемуся от гордости «новорожденному». Мастеру стоило бы насторожиться – до сих пор его мебель никогда не враждовала между собой. Но он только со смехом произнес, обращаясь к своему любимцу:
-Так тебе и надо – не стоило лезть, куда не просят.
Правда, он тут же погладил столик, но тот забился в угол и больше не вылезал оттуда. Но даже это не удивило мастера – словно зачарованный, он не мог отвести взгляда от трюмо.
Вскоре мастер начал подмечать странности, которые до этого никогда не происходили в мастерской. Столик больше с жизнерадостностью щенка не прыгал вокруг, встречая хозяина. Чаще всего он понуро стоял в углу. И на его лакированной поверхности то и дело появлялись свежие царапины. Как бы тщательно мастер не закрашивал их темным лаком – на другой день царапины снова возникали на боках и спинке «олененка». В конце концов, мастеру надоело мучиться вопросами, и он решил проследить, что же происходит в мастерской в его отсутствие. Сделав вид, что уходит по делам, он на цыпочках обогнул дом и через окно заглянул внутрь. Сначала в мастерской царили тишина и порядок. Когда мастер решил, что его ожидание напрасно, мебель внутри натужно заскрипела, журнальный столик вышел из своего угла и направился к трюмо. Так подходят к опасному противнику – на напружиненных ногах, с готовностью в любой момент отскочить в сторону. Опять раздался подбадривающий скрип, и столик кинулся в атаку. Но трюмо как будто окружило себя невидимой защитой: как ни старался «олененок» добраться до светлых лакированных стенок острыми «копытцами», как ни бросался вперед – его с такой же силой отпихивало обратно. А когда столик отступил, пошатываясь, – по зеркалу, вставленному в трюмо, пробежала рябь. В наступившей тишине трюмо смеялось… Мастеру опять следовало бы насторожиться. Или хотя бы пожалеть незадачливый столик. Но он не ощутил ничего, кроме раздражения. Трюмо было последней его работой, мастер вложил в него столько души, сделал слишком красивым… Невозможно было позволить какому-то (пусть даже любимому) столику покалечить эту красоту. Оставался единственный выход – расстаться с «олененком». И как по заказу – покупатель нашелся в тот же день. Когда столик окончательно понял, что его уносят, он начал брыкаться как настоящая маленькая лошадка. Пришлось позвать на помощь соседей. Впрочем, стоило появиться в доме чужим людям, как столик смирился и замер. Но, когда его проносили мимо трюмо, раздался звон, и по зеркало пробежала темная полоса. Соседи заохали, удивляясь собственной неповоротливости, но мастер догадался, что столик отомстил напоследок своему врагу.
Опять дни побежали один за другим. Дела мастера шли все хуже – заказов не было, мебель постепенно распродавалась, обнажая некрашеные стены. Одно только трюмо продолжало сиять своей красотой – как будто посмеиваясь над несчастьями хозяина. Мастер не замечал этого несоответствия и никак не желал расставаться с этим красивым творением.
И вот в один из холодных ноябрьских дней, когда дождь безостановочно колотил по крыше, а мастер сидел в мастерской, не зажигая света, кто-то еле слышно заскребся под дверью. Хозяин неохотно поднялся, зажег свечу и приоткрыл дверь. У порога, дрожа на тонких ножках, стоял «олененок»… Невольно мастер ощутил укол совести: столик выглядел потрепанным и совершенно несчастным.
-Ну, проходи, - позвал мастер.
Столик бочком протиснулся в дверь мимо хозяина, но, заметив трюмо, снова напряженно замер. Впервые мастер уловил исходящие от трюмо темные волны раздражения: трюмо ненавидело все вокруг – и жалкую мастерскую, и самого мастера, и журнальный столик. Оно как будто говорило: «Я - достойное лучшей участи, вынуждено прозябать в убогой лачуге среди грубой неотесанной мебели». Мастер, тихонько поглаживающий столик, почувствовал, как тот напрягся у него под рукой (видимо, язык трюмо был для него куда понятнее), и негромко заметил:
-Не ссорься с ним – завтра мы подыщем ему такого же чванливого хозяина.
Но столик уже бросился вперед, заколотил «копытцами» по светлой лакированной поверхности. И мастер с удивлением понял, что до сих пор трюмо невидимой стеной окружало его собственное восхищение. Которое теперь исчезло. Но даже сейчас трюмо нельзя было назвать беззащитным. Столик отлетел в сторону, одна из его ножек неестественно изогнулась. Мастер не выдержал и ударил трюмо первым подвернувшимся под руку предметом. Оно с хрустом развернулось. Вся его привлекательность куда-то испарилась – сейчас посредине мастерской стояло разгневанное чудовище. Мастеру стало не по себе. Но он слишком хорошо знал, как это создание устроено и где его слабые места. Пара минут – и от трюмо осталась груда обломков. Тогда мастер растопил камин и – один за другим – сжег эту труху. А столик стоял рядом и, вздрагивая, все прижимался и прижимался к его ноге.

08.08.2005 – 22.11.2005