Не хочу быть еврейкой

Ида
Швидель НЕ ХОЧУ БЫТЬ ЕВРЕЙКОЙ
                1

Дорогая моя Анютка!
Наконец-то получила от тебя письмо. И сразу, «не отходя от кассы», отвечаю.
Как я соскучилась! Ты уехала – как будто солнце зашло за тучи. Не с кем поделиться, некому открыть душу. Дружу только со Светой Силовой, да и то потому, что живет рядом. Девочка она неплохая, но непроходимая дура.
Я еще больше оценила твой ум и интеллект. Мне приходилось тянуться, чтобы не отстать. А Светка говорит только о мальчишках. Другие проблемы ее не волнуют.
Мне будет очень одиноко, когда ты уедешь за границу. Папа, наверное, не разрешит переписываться. Он будет бояться. Ты ведь знаешь, что сделали с его родителями за переписку с заграницей?!
Мама просит не слишком откровенничать: и сегодня письма могут перлюстрировать.
Подружка! В твоем письме столько необычного! Неужели евреи в Риге не только не стесняются, но и даже говорят на идиш? Даже на улице?! Фантасмагория! Они не боятся? Ведь там тоже был свой Бабий яр.
И в классе, ты пишешь, у вас много Изь, Монь, Хав…С ума сойти!
Как я тебе завидую! А я по-прежнему одна. И проблемы те же. У нас только говорят про равноправиие и интернационализм. Бабушка, ты ведь ее знаешь, дополняет лозунг:  равенство, братство всех народов, но…без евреев. Она такая националистка!
Обидно, что в нашем классе тоже собрались националисты, но русские. И не старые, как моя бабка, а юные, комсомольцы.
Кстати, твоя любовь, Вовка Биньковский в комсомол так и не вступил. Он очень возмужал и стал еще элегантнее. В своем старорежимном кителе  так же высокомерен и холоден. Ни на кого не обращает внимания, ни с кем не дружит и даже не разговаривает. Мы все, слышишь все! – не я одна! – для него быдло.
А Тютькин, как был дураком, так и остался! Не дает прохода. Тот еще идиот.
Анечка! Может быть, вы все же застрянете в Риге? Был бы шанс встретиться. Неужели совсем нет надежды?
Пиши. Привет от мамы и старичков.
Твоя Ляля.

2

Уроки кончились. Еле сдерживая слезы, шла рядом со Светкой – свидетелем глумления одноклассников. Ждала сочувствия, но подруга молчала. Не выдержав    напряжения,я закричала:
-Я виновата, виновата, что еврейка? Меня спросили? Хочу – не хочу?!
-КТО- кто, а я тебя,понимаю,  – посочувствовала подруга. – Но не переживай. Ты не такая еврейка, как все.
-Не такая? Какая  не такая?
-Сама знаешь, вот и стесняешься.
-Я? Я стесняюсь? Господи, какая чушь! Это же надо выдумать такую чушь!
-Чего завелась? Не пойму тебя…
-Куда тебе! Ведь не тебя издевками донимают.
-Нашла чем удивить, - хмыкнула Светка. - Вон Володьку «жирным» кличут, а он не обижается. Меня дразнят «меткой», Светка-метка – и ничего. А ты сразу на рога. Тоже мне царица Клеопатра! Не тронь ее. Ты и есть еврейка – жидовка. Не правда что ли? Была бы косой или хромой, так бы и дразнили. Чего бесишься? Все к тебе нормально относятся.
-Нормально?! Конечно, нормально, когда надо списать. Нормально…- я не могла успокоиться. – Поэтому каждую перемену анекдоты про Сару с Абрамом. И поглядывают, как реагирую. Особенно этот идиот…
-Какой идиот?
-Тютькин, Тютькин, кто еще? А придурок Егоров не дает из класса выйти.
-Выдумываешь. Анекдоты смешные, вот и смеются. Одна ты как мумия сидишь.
-Дура! Ничего не соображаешь. И ржешь как лошадь.
-Сама дура! Тебя никто не трогает. Я ничего такого не слышала.
-И Варьку с ее Христом, которого я распяла, не слышала? – насмешничала я.
-Не ты же…
-Не я распяла? Ну, спасибочки! Еще скажи, что мама печет к Пасхе мацу без крови христианских младенцев.
Светка отстраняюще взмахнула рукой:
-Ты что! Всем известно, после революции евреи мацу с кровью не пекут.
-А до революции? До революции мы пекли с кровью?!
Я была так ошарашена, что смогла только произнести: «И ты Брут!»

3 
Класс зачитывался «Протоколами. сионских мудрецов». И все обвинения в адрес евреев принимались за чистую монету. «Счет», конечно, предъявлялся мне. Со мной общалась только Светка. Она  полагала, что я редкое исключение из злобного племени иудеев и стыжусь этого,
За дружбу со мной ее тоже дразнили жидовкой. Не помогали уверения и божба,  что в их роду вообще не было евреев. 
-Врешь! Вы все трусы и скряги! – презрительно скривив губы, цедила Варька. – Даже училке на подарок трешку пожалела.
Никто не хотел верить, что  в семье  девочки нет каких-то трех рублей.
-Знаем вас! Вы все такие. За грош Христа продали.
-Отстань! Она не жидовка, – поддержал кто-то Светку.
-Не жидовка! Хуже! Жидовская холуйка, – подала голос Нинка.
-А у этой голодранки деньги не берите! – сказала Лариса, отворачивая голову от протянутых мною денег. – Пусть положит в свою кубышку, если в ней осталось место.
-Ты что? – усмехнулась Нина. – Там только доллары. Нашу капусту они презирают.
Всем было очень смешно.
-А-а! Так деньги можно не давать? Вот и славно! Я на них в кино смотаюсь! – Васька Тютькин схватил портфель и выскочил из класса.
Все были шокированы. Васька не был жадным, и деньги у него водились. Девочки решили, что он психанул из-за  Светки Силовой, предательницы, которая дружит с еврейкой?!
Бедной Силовой пришлось оправдываться. Со слезами на глазах, она убеждала класс, что мы с ней не друзья, а соседи. И только поэтому возвращаемя вместе из школы 
Причину признали уважительной. Инцидент все , кроме меня, быстро забыли.
Когда Светлана, как ни в чем не бывало, подбежала ко мне и, льстиво улыбаясь, позвала домой, мне было в другую сторону. Я не стала упрекать, что у нее не нашлось ни одного доброго слова в мой адрес, что не устыдила «судей». Она была счастлива результатом судилища и не поняла бы меня.

4
  Светку не только класс, но семья донимала за общение со мной. Стараясь разобраться в причинах ненависти к евреям, подруга задавала наивные вопросы. Однако я, несмотря на постоянные размышления, не находила ответа,.
   Иногда я говорила об этом с дедом. Он считал, что мы повсюду чужие. А чужих бояться и не любят. Даже, прожив столетиями в стране и ассимилируясь,  все равно остаемся чужаками. История  ХХ  века это доказала.
     Дед также уверял, что ненависть подогревается завистью к нашему предполагаемому богатству. Хотя  богатых евреев капля в море, бедняков же, как песка на берегу. Но  об этом никто не задумывается.
Светка – наш постоянный гость – видела, как бедно мы живем. Перебиваемся от зарплаты до зарплаты. Нет не только роскоши, но самого необходимого. А ее мама считала нас буржуями: две каморки на две семьи в коммуналке – недопустимая роскошь. У них площадь была такой же, и количество жильцов такое же, но Светкин отец беспробудно пил и устраивал им «веселую» жизнь. Иногда с мордобоем. А мать крутилась как белка в колесе: и дворник, и уборщица, и прачка, но из нищеты не вырваться. А кто виноват? Понятно: они, христопродавцы, лиходеи. А дочка еще  дружит с ними.
Светкин папуля обзывал жену, «не дающей рупь на опохмелку», жидюгой. Для него жадюга и жидюга были синонимами. В их семье евреев не было отродясь, но не было худшего оскорбления.
Светка могла засвидетельствовать, что мои предки не жадные. Ее всегда радушно принимали, а на праздники нам дарили одинаковые подарки, так как родители считали, что моей подружке хуже, чем мне.
Не спорю, бывают и жадные евреи. Как у каждого народа. Но не все же!
А обвиняют всех! За все и за всех!
Когда девятого мая дед при полном параде, с медалями и орденами, встретил Светкину мать, та не преминула подколоть:
-Оказывается, ордена и за Ташкент давали?!
-Да что вы! Конечно, нет! – парировал дед. – Мы их купили! И получили второе место в Союзе по числу героев войны.
Женщина смущенно ретировалась, а дед расстроенный вернулся домой.
-Почему не спросил – не служил ли ее отец в полиции?! Не он ли «геройски» расстреливал невинных в Бабьем Яру?! Дурак я Дурак! Не умею ответить, теряюсь от грубости. Не нашел достойной отповеди черносотенке.
Старик от расстройства слег. Праздник, к которому мы так торжественно готовились, был испорчен.
Дед ушел на войну добровольцем. Был пулеметчиком. Дважды раненный, убегал из госпиталя. И сейчас в легком торчит неизвлеченная пуля. А она его так унизила!
В доме было похоронное настроение, когда раздался телефонный звонок.
-Ты чего там копаешься? – разносился по квартире зычный голос нашего домоуправа. – Мы заждались.
Дед сослался на недомогание.
-Не выдумывай! Тогда и не такое нездоровье было, а в атаку шли. Хватай свою старуху и к нам! Картошка стынет.
Дед отнекивался.
-В День Победы, да болеть?! Не придешь – силой приволокем. В такой день и без тебя? Что надумал! – грохотал в трубку Иван Никитич, бывший уже, наверное, под хмельком.
Наши старички расцвели улыбками. Боль от обиды как рукой сняло.

5

Наш класс был веселым, задиристым, шумным. Друг с другом то дружили, то ссорились. Сплетничали. Доносили учителям, что поощрялось. Но это был коллектив. Я  одна была вне его.
Большинство родителей соучеников были чиновниками разного ранга или партийными боссами. Может быть, поэтому их самоуверенные детки судили обо всем с апломбом и напускным пренебрежением.
Я им казалась Золушкой до встречи с принцем. Мои платья, перешитые из старья, вызывали брезгливую насмешку. Никто в семье не догадывался, что каждая «обновка» обмывается мною горькими слезами. Стоило появиться в новой одежде, как кто-нибудь из девчонок привлекал внимание присутствующих:
-Какой шик! – издевались они. – Какая элегантность! Хоть сейчас на выставку.
Все дружно смеялись, а ехидная Нинка непременно спрашивала:
-Откуда сии роскошные обноски? Не подскажите, с какой свалки?
Такой гардероб при моей внешности – еще одна причина, по которой меня отвергали. Бледное худое лицо с высокими скулами, жесткие прямые  волосы и обсиженные веснушками щеки – не предмет для умиения. Большие синие глаза положение не спасали. Если добавить к этому огромные, как мне тогда казалось, груди, – перед вашим взором портрет не для любителей изящных искусств.
Общалась я, как уже писала, только со Светланой Силовой, такой же бедной и некрасивой. Она, конечно, не могла заменить умную, все понимающую с полуслова Аню, но все же рядом был человек, не гонористый и не злой. Это как-то примиряло с жизнью..У меня было чувство пловца, упавшего за борт в бушующее море, которому никто не бросит спасательного круга.
Напрасно некоторые люди думают, что молодым все дается легко. Наоборот, в молодом возрасте чувства более обострены. Я это знаю по собственному опыту. И ни за какие блага не хотела бы их испытать вновь.
6

К моей маме большинство соседей относилось неплохо. Уважительно называли по имени-отчеству, старались услужить, чем могли. Впрочем, как и она им. Желая похвалить, говорили:
-Ты не такая еврейка, как все.
Они не понимали ни цинизма сказанного, ни маминой обиды:
-Господи! За что? Что мы им сделали?- с обидой обращалась она к деду, как будто он нес ответственность за окружающих. - Ты говоришь, что наш Закон учит быть добропорядочными и милосердными?! Но это их отношение к нам не меняет.
-Не имеет значения, кто и что о нас думает, - в сотый раз безропотно растолковывал дед. - Мы, евреи, так  учили и так будем учить своих детей.
-Но почему к нам так несправедливы? Почему ненавидят? – щеки мамы    пылали, глаза метали молнии. – Если, даже как Данко, вырвать сердце и отдать им – ничего не изменится! Все равно нас будут ненавидеть.
-Доченька! – дед печально покачал головой. – Сердце Данко растоптали. Ты забыла? Люди – это люди. Такова их сущность. Им надо убедиться в своем превосходстве, а как это сделать, не унизив другого?
Открыв старую, бережно хранимую книгу с загадочными буковками-крючками, он стал нараспев читать какой-то таинственный текст и переводить его на смеси русского и идиша. Дочь благоговейно слушала. Я ничего не поняла и не пыталась понять. Как теперь сожалею об этом!
Однажды в беседу отца с дочерью вмешалась моя бабушка.
-Оставь свои проповеди, слепой идеалист! -одернула она мужа. - Человеколюбие, шмоколюбие…
-Почему идеалист? – удивился дед.
-Ты, как твой зять, мозги мне просверлил про дружбу народов  А ваши коммунисты об этой дружбе не догадываются,-  бабушка не упустила случая подколоть папу,  верного партийца - ленинца
-Почему не догадываются? – съронизировал последний. – Вы просто не читаете газету «Правда».
-Зато ты выучил все передовицы наизусть! – Не могла успокоиться старушка. И .посмотрев презрительно на отца, продолжила,. – Но не стоит перед тобой бисер метать.  Ты у нас  апологет чужой веры. .
-???
-Жрешь хазер, не соблюдаешь субботы, ходишь по дому без шапки. Но для однопартийцев ты все равно чужак.
-Да я коммунист и  горжусь этим! – встал в позу отец.
-Нашел, чем гордиться! Для них ты не коммунист, а сионист, – не выдержала молчания мама.
-Я – сионист? – вскинулся тот. Такого оскорбления от собственной жены он не ожидал.
-Не говорить же им: жид. Смысл тот же, а сионист - благозвучнее.
-Хватит! Прекратите! – остановил перепалку дед. – Пусть они ведут себя по-своему, а мы должны оставаться людьми. Для этого нас Б-г избрал.
-Избрал?! – взвилась я. – Мы лучше всех? Правда?!
Не горячись, девочка! Избрал, т.е. возложил на нас очень трудную и ответственную миссию помочь людям усовершенствоваться.
.
-Ну, конечно, мы сами такие совершенные, что должны всех учить! – продолжала я язвить.
Пропустив мою тираду мимо ушей, старик неожиданно сильной рукой усадил меня напротив себя и спокойно продолжил:
-Ты не понимаешь, что тысячалетия назад люди  работали от рассвета до заката без выходных. Мы первыми узаконили выходной. И мы первыми приняли Закон: не укради, не убий, не прелюбодействуй. Чтобы люди обрели потерянный рай.
-Не надо мне Его рая! Пусть мне здесь не устраивает ад.
-Что это с ней? – возмутилась мама. – Она стала неуправляемой.
Я не слушала ее:
-Он избрал нас, чтобы было над кем поиздеваться, кого высмеивать! –    кричала я. – Пусть бы избрал Тютькина, а я не хочу! Не хочу!
-Откуда столько злобы?
Предки укоризненно смотрели на меня. Но это была не злоба, а боль отчаявшегося  ребенка,  отверженного обществом. Мне так хотелось любви и дружбы.

7

Анька! Анька! Неужели это правда, что вы уезжаете, и мы больше не увидимся?
Нет, я не считаю тебя предательницей. Не ты решала. Хотя твои родители пошли на этот тяжелый шаг из-за тебя. Но у тебя был выбор: стать русской, и все проблемы решились бы. И в университет бы поступила, и с работой никаких проблем.
Хорошо тебе, Анютка, и мама русская, и сама голубоглазая блондинка. А как мне, чернявой и остроносой...? И слева и справа все тот же крутой обрыв: в роду только евреи. Стоит взглянуть на меня – и все ясно. Но никогда и никуда не уеду. Люблю наш город, его дома, улицы, парки. Люблю нашу затянувшуюся тиной речку, это небо, такое теплое и ласковое. Все это мое, родное.
И в твою Ригу не хочу. Как представлю: холод, ветер, липкий снег. Бр-р. Ты так описала, что меня дрожь проняла. Как ты могла полюбить Ригу после нашей красотищи?!
А что ждет вас там? Географичка на уроке рассказывала, что там круглый год адская жара. Пустыня, ни деревца, ни кустика. Только кактусы. Воды нет, ее продают. Ни напиться, ни подмыться. По городам бегают ослы. Евреи ходят в шляпах. У всех бороды и пейсы. Арабы в белых одеяниях, как в саванах. Женщины бесправны. Разве твоя мама вынесет такую жизнь?
Лидия Петровна рассказывала нам об оккупации и жестокости оккупантов. (Ты поняла, про кого?) Мама говорит, что все брехня. Что там и города красивые, и вода, и деревья. А женщины заседают даже в парламенте. Но мамуля, может быть, попала под вражеское влияние: наслушалась «Голос».
Я за тебя волнуюсь. Придется платить за учебу. Как ты сможешь ее продолжить?
Бабуля утверждает: «кто хочет, тот всего добьется» и «хорошо, где нас нет». А мне было бы здесь хорошо, если бы постоянно не тыкали в нос…
Маму на кухне опять обзывали Сарой, конечно, за глаза. И это милые соседи, которые в глаза: «Роза, Розочка». Наши старички протестуют, когда ее зовут Розой. Она Рахель! Рахель, а не Роза. Неужели Катя, Дуня лучше? У мамы такое красивое древнее имя! Но оно у всех вызывает насмешку. Мама делает вид, что ей безразлично, но я не верю и сгораю от стыда.
Не знаю, как там в твоей Риге, но у нас все по-прежнему. Такое ощущение, что попала в болото,  и оно глубже и глуюже затягивает.
           Извини, что я ною. Но кому еще поплакаться в жилетку?!
Целую тебя и люблю! Привет от моих.
P.S. Надеюсь, что в ОВИРе вам откажут, и ты вернешься. Прости мой эгоизм.
Твоя подруга Ляля.

7

Господи! Как все надоело. Может быть, Винокуры правы, что уезжают?! Надоели придирки и презрение. Надоело и в школе, и в трамвае, и в очередях слышать оскорбления. Всякая пьяная шушера обвиняет нас во всех грехах, и никто не заступится, не возразит. В лучшем случае промолчат. И на том спасибо. Не с кем поделиться болью. Родителей не хочется расстраивать, а Светка моей печали не понимает.
Но однажды…
Поздно вечером, страшно возбужденная, Силова прибежала к нам домой, выкрикивая с порога:
-Лялька! Лялька! Я придумала, как тебе помочь.
Гордая собой, она радостно сообщила:
-Я говорила с моей теткой-паспортисткой. Она впишет тебе в паспорт, что ты русская.
-Ну, подруга, ты даешь! – у меня начался истерический хохот. – Папа – еврей, мама – еврейка, а я русская. Я что, кукушонок?
-Сама же говоришь, что не хочешь быть еврейкой.
Я продолжала смеяться.
-Не ты ли говорила, что лучше уж быть чукчей? – обиделась Света.
-Ты поняла слишком буквально: чукче не надо вылезать из шкуры, чтобы стать равноправным.
Напрасные слова. Света недоуменно смотрела на меня.
-Ты довольна, что русская? – зашла я с другого конца.
-Еще бы!
-А в Африке тоже радовалась бы этому?
-О чем вопрос?! Я же белая.
-Представь: все черные, а ты одна белая. И тебя дразнят…
-Пусть. Им же завидно.
-И меня дразните, потому что завидно?
-Это другое дело…
Света запнулась и неуверенно пожала плечами.
               
                8

В соседнем классе учился мальчик Женя Моноцкий. Не красавец. Не урод. Обыкновенный еврейский паренек. Не могу сказать, что влюбилась без памяти, но мечтам предавалась. Фантазии были наивными и дальше поцелуя в щечку не шли. Даже это приводило меня в трепет. Ночами же снились не такие невинные сны. Вспоминая их, я краснела и казалась себе порочной.
Каждую перемену дефилировала около Жениного класса в надежде увидеть его. Сердце учащенно билось. Я кружила по коридору, украдкой поглядывая на дверь его класса. В уме проигрывала диалоги, в которых была бы остроумной и находчивой.
Евгений не догадывался ни о моих чувствах, ни о моих мечтах и, проходя мимо, не обращал внимания. Но я не теряла надежду:
На одной из перемен я остановилась перед портретом Менделеева.
-Химия у вас была? – спросил кто-то за спиной.
Это был он – предмет моей мечты. От смущения язык прилип к гортани.
-Я спрашиваю: химия была? – повторил он. – Говорят, химичка заболела.
-У нас сегодня всего пять уроков, – невпопад пролепетала я.
-Ты что, ку-ку? – Женя покрутил пальцем у лба. – На кой мне, сколько у вас уроков? Убегать с урока или не надо – this is the question?
Он развернулся и, посвистывая, ушел в свой класс.
Неоднократно представляла себя, как он обратится ко мне, что скажет, что я отвечу. Но все оказалось неожиданным. Вопрос Жени не входил в разработанный мною сценарий.
В класс я вернулась взбудораженной и весь урок просидела в прострации. Моноцкий вскоре перевелся в другую школу. Больше мы не встречались. Так окончилась моя робкая влюбленность.

9

Неожиданно подкралась весна. Еще вчера солнце, не грея, насмешливо улыбалось, а  на тротуарах ежились мрачные лужи,. а сегодня  все волшебным образом преобразилось. Кто-то неведомой рукой набросил на землю цветущий ковер. Весело защебетали птицы, и на людских лицах расцвели улыбки.
По-видимому, похорошела и я. Мальчишки стали оказывать знаки внимания.  Но соученицы по-прежнему  смотрели сверху вниз. И  Васька Тютькин продолжал донимать. То бант на голове развяжет, то будто нечаянно толкнет, то на потеху класса придумает еще какую-нибудь пакость. 
. А однажды, когда меня вызвали к доске, зажал партой кончик косы. Вскочив, я закричала от неожиданности и боли. Слезы покатились из глаз.
Парень так искренне молил о прощении, что казался раскаявшимся. Но недолго я радовалась наступившему затишью. Тютькин оставался в своем амплуа. Как-то встав около моей парты и пристально глядя на меня, он громко произнес:
-До чего не люблю конопатых!
Все одобрительно засмеялись. Этому садисту доставляло удовольствие дразнить меня. Нагнувшись к моему лицу, он громким шепотом, но чтобы слышали все, продолжал:
-Чего ревешь? Что не люблю?
-Дурак! Кому ты нужен?! – искренне возмутилась я.
-Кому? Тебе и нужен! Признайся, что сохнешь по мне, – издевался наглец.
Но он был неправ. Я ненавидела его всеми фибрами души.

10

Вдруг Тютькину взбрела в голову еще одна «оригинальная» идея: Он решил провожать  Светку после уроков. Я не хотела идти с ними, но подруга настояла.
По дороге он нес веселый вздор. Силова от  восторга просто визжала, и я, позабыв о его каверзах, не могла удержаться от смеха.
Васька, вокруг которого увивались самые роскошные девочки класса, стал  бегать за Светкой, называя ее то Светик, то свет очей моих. Меня он не замечал. Ни разу не обратился, как будто я невидимка.
Но 8-го марта случилось чудо. Василий преподнес цветы не только Светлане, но и мне. Ей – с театральным жестом  Мне же , не глядя, воткнул розу куда-то в бок. Но все равно было приятно: как — никак первые цветы от мальчика.
Тютькин не был красавцем, но симпатичным, безусловно. При всей неприязни к нему нельзя было этого не заметить. И характер, если отбросить отношение ко мне,  был неплохой  Учился он  тоже хорошо, Не любил только  гуманитарные науки и меня.
  Но  совершенно неожиданно Васька Тютькин, балагур и задира, перестал меня задирать. Поняв это, я насторожилась. Страх перед его «закидонами» так    въелся в меня, что  не могла поверить в это.
Тем временем приближался Новый год. Одноклассницы взволновано перешептывались, готовясь к встрече самого веселого праздника. Меня, как всегда, ждал только семейный ужин и телевизор.
Но накануне Василий смущенно протянул мне пригласительный билет.
-Что это? – почти отпрянула я.
-Два билета в Дом культуры, – буркнул он.
Я не знала, как отнестись к приглашению.
-Пойдешь со мной?
-Откуда у тебя? – зачем-то спросила я.
-Дали за соревнования. А на кой мне два?
-Пригласи Светика! – с вызовом отказалась я и хотела отойти, но он крепко схватил меня за локоть.
-При чем здесь она? – Тютькин смотрел выжидательно. А я, опасаясь подвоха, молчала. – Светка здесь совсем ни при чем, – наконец, проговорил он. – Я тебя приглашаю.
Хотелось бросить ему в лицо отказ, но желание попасть на бал пересилило гордыню.
Нарядная елка в огнях и блестках, музыка, танцы, маски – сказочная феерия пронеслась перед мысленным взором. И вот уже билеты у меня в руках.
-Так я зайду за тобой, – осмелел парень. – О маске не беспокойся, у меня две.

11

Родители хохотали от души. У отца даже слезы выступили.
-Вот отхохмил Тютькин. Вот это парень! А ты носом воротила! Ха-ха-ха!
-Ха-ха-ха! – передразнивала я отца. – Что смешного? Очень он нужен мне!
-Нет?
-Нет и нет! Я на елку хочу.
-Ну, ну, снегурочка! Смотри, не растай!
-Только шейгеца (не еврея) нам не хватало! – выразила недовольство бабушка. – Мало тебя донимал? Теперь повадится приходить.
-Чем жених не по вкусу? – продолжал ерничать папа. – Нам для исправления породы по всем статьям подходит: блондин, без комплексов и лишних сантиментов.
-Досмеетесь. Мало антисемитов на нашу голову, так свой появится.
-Чем он тебе не угодил? – подлила масла в огонь мама. – Блондин. Спортсмен.  Сын черносотенцев. Чем не пара нашей красуле? И она не жалует евреев.
-Почему не жалую?! – возмутилась я.
-Азохн вей на твою любовь! - бабушка еще что-то добавляет на идиш, но я тут же в запальчивости кричу:
-Не люблю идиш!
-Он-то чем тебе не угодил? Красивый образный язык, – пытается урезонить меня дедушка..
-Терпеть не могу, когда вы на нем говорите! Все мне чуждо: и ваши праздники, и ваш идиш, и ваши песни.
-Тебе не повезло! – от возмущения мама покраснела. – Отец не алкоголик. Нет ежедневных праздников с матом, битьем посуды и драками.
-Все русские пьяницы? – не сдаюсь я.
-Не все, – соглашается мама.
-Но вы все равно всех презираете. Они для вас гоим.
Злоба переполняет меня. Сознаю, что несправедлива, но сдержаться не могу:
-Не любите, когда вас обзывают жидами, а сами…сами называть людей гоим – это хорошо?!
-Во-первых, не «вас» обзывают жидами, а нас. Или ты уже не еврейка. Во-вторых…
-Стоп, стоп, детки! – успокаивает дедушка. – А ты, Ляля, совершенно не права. В  слово жид вкладывают все негативное. А гой – это просто не еврей У  евреев есть   Тора и священная суббота.
       -Тогда я тоже гоя.  -  во мне все кипит: - Я не знаю никакой Торы
Победно смотрю на родственников. Как я их! Во мне начинает звучать победный марш.
-Ты и есть гоя! Злобная гоя! Нет, не хочу их обижать сравнением. Ты хуже! В сто крат хуже! – чужим, хриплым голосом выдает мне мать.
Впервые вижу ее такой рассерженной.
-Из-за таких, как ты, ненавидящих свой народ, на нас сваливаются все беды. Думаешь, ненавидя нас, перестанешь быть еврейкой? Они примут тебя за свою? Не дождешься! Ты для них… – голос ее сорвался, и она тихо заплакала.
В комнате воцарилась гнетущая тишина.
-Зачем, зачем вы меня родили? – с обидой выкрикиваю я. – Чтобы мучиться: чтобы дразнили жидовкой?
-Крестись! – зло бросила мать.
-Не хочу креститься. Не хочу, да и не поможет. Все равно останусь жидовкой. Не хочу! Не хочу! – кричу я в истерике.
-Что же, девочка, делать? – дед гладит меня по волосам.
-Хочу быть обыкновенной советской гражданкой, без национальности – вот что я хочу.
-Но так не бывает, – тихо говорит дед. – Ты еще поймешь, как тебе повезло. Дочерью какого прекрасного народа ты являешься.

12

В первую минуту не узнала стоящего передо мной широкоплечего блондина в прекрасной тройке и белой рубашке с «бабочкой». Такой элегантности, даже изысканности мне видеть не приходилось.
Мужчина заговорил голосом Тютькина. Сердце упало. Вновь ощутила себя Золушкой. Еще недавно крутилась перед зеркалом, довольная собой и новым платьем. Наряд готовился к выпускному, но я отвоевала право надеть его на этот вечер. Платье казалось мне шикарным, подчеркивало белизну моей кожи, делало меня выше и стройнее.
Семья восторженно смотрел на меня. Во что облачится мой спутник, я не задумывалась, да хоть в школьную форму или спортивный костюм, в котором всегда видела его.
Расхотелось идти на бал. Платье уже не казалось таким нарядным.
Видимо, почувствовав мое настроение, Васька решил меня развеселить. Отступив на шаг и сделав реверанс, он воскликнул:
-Сеньорита, вы обворожительны! А меня родители заставили выпендриться. Слава тебе Господи, что послушался. Хорош бы был рядом с такой элегантной дамой! Теперь  мы там будем самой классной парой!
Я не издала ни звука. Издевается что ли? Дорогого дала бы, чтобы сбить с него спесь.
Дом культуры был ярко освещен. Уже издали слышались веселая музыка и гул голосов. В гардеробе Вася помог снять мамину шубку и расстегнул молнию на сапожках. Я чувствовала себя взрослой барышней, за которой ухаживал мужчина.
В зале уже танцевали, и мы сразу закружили в буйных «Дунайских волнах». Электрические свечи мерцали разноцветными огнями. Под потолком между хрустальными люстрами вертелись блестящие шары.
Все превзошло мои самые смелые ожидания.
Оркестр играл без перерыва. По настоянию распорядителя пары менялись партнерами. Меня чаще всего приглашал один настырный старик, лет под тридцать. Вася внимательно следил за нами, стараясь вести партнерш рядом.
Мне хотелось танцевать с ним, но не меньшее удовольствие доставляло дразнить его. «Ревнует! – ликовала я. – Вот тебе и не люблю конопатых!»
В зале было жарко. Хотелось пить. Угадав мое желание, Василий увел меня в буфет. Там было столпотворение.
-На что ты рассчитываешь? Очередь до Москвы. И ни одного свободного столика. Я пойду в туалет, там есть кран, - капризничала я.  Мой кавалер не отвечал. Крепко вцепившись в мою руку, он раздвигал толпу и силой тащил меня за собой. Пройдя мимо буфета и заглянув за какую-то ширмочку, он что-то прокричал.
-Василек! Почему не предупредил, что будешь не один? – из-за ширмочка выглянула девушка и  изучающе посмотрела на меня. Кажется, осмотр ее удовлетворил. Она дружелюбно улыбнулась.
-Катенька, шампанское, три бокала и пирожные! – скомандовал парень.
-Слушаюсь! Но я пасс. Видел, какая очередь. Четвертуют, – улыбнулась буфетчица, показывая крепкие белые зубы.
«Кого она мне напоминает?» – напрягла я память и, стараясь выглядеть равнодушной, спросила:
-Кто эта Катенька?
-Ты видела, видела, как она меня поцеловала? Это самая любимая девушка на свете. И она меня любит.
Это был удар ниже пояса.
-Какая самоуверенность! – я вложила в эту фразу все презрение, которое могла выдавить из себя. – Все тебя любят! Ты такой исключительный. И что притащил меня в этот чулан? Здесь дышать нечем.
-Ну что ж… – усмехнулся Тютькин. – Пойдем в буфет. Там весело и, главное, не упадешь – со всех сторон подопрут. Приятно потолкаться с бокалом в руке. Ну и капризная же ты! Вот Катенька…
Не даю ему закончить фразу:
-Ну и целуйся с ней!
-С ней я целуюсь почти ежедневно. А тебя можно поцеловать?
Вскакиваю так резко, что падает стул, а Васька обхватил меня, словно железными тисками.
-Дурочка, ты приревновала что ли? Катенька моя сестренка.
-Очень надо! – не могу же я сознаться.
Мне снова весело. Ем пирожные и впервые пью шампанское. По- моему, ему  напрасно поют дифирамбы. Оно невкусное.
Возвращаемся под утро. Ноги не держат: то ли от усталости, то ли от шампанского. И все смешит. Как будто нет причины, а я смеюсь.
Внезапно мы подскользнулись и упали. Снег чистый и мягкий. За ночь намело, а дворники к работе еще не приступили. Лежим и хохочем.
-Как хорошо! – восклицаю я, сгребая на себя снег. – Мягче перины. Вставать не хочется.
Парень приподнимается и внимательно смотрит на меня.
-Лялечка! Какая ты красивая»! – выдохнул он.
Шепот настораживает. Я краснею и вскакиваю. Стряхивая с шубки снег, он шепчет:
-Шахеризада ты моя!
-Не расскажу сказку – велишь казнить? – я снова «на коне».
Всегда тихая и покладистая, с ним становлюсь ершистой, даже агрессивной.
«Почему? – задаю себе риторический вопрос. – Неужели я…? Нет! Это не может. Быть. Если влюблюсь, то только не в Тютькина».

13

Силова с ненавистью смотрит на меня.
-Что уставилась?
-Не знаешь, «святоша»? Все вы так, притворяетесь овцами, а отвернись – слопаете с потрохами.
-О чем ты?
-А ты не знаешь? Увела парня, и корчишь невинность.
-Я?! Увела?
-Нет, я! Это я с ним в клуб ходила?!
-Ну и что?
-А то! Я это талдычила: ненавижу? Ненавижу ненавижу, – передразнила меня Светлана. –  Ненавидишь, а слюни пускаешь.
-Какие слюни? Плевать я на него хотела.
-Конечно, плевать… Для плевка его в Дом культуры потащила.
-Он меня пригласил. А я должна была отказаться? Ты бы отказалась?
-А мне нечего было отказываться. Он не предлагал, потому что ты, гадина, отбила. Думаешь, я слепая. Не видела, как ты ему глазки строила? Но предупреждаю тебя, не встревай между нами! А-то пожалеешь.
Светка еще долго обвиняла меня. Я не испугалась, но стало совестно. Тютькин, действительно ее парень. Пришлось обещать впредь с ним не встречаться. Но как поступить, если после уроков он будет ждать у школы.
После занятий закрылась в туалете, откуда можно было наблюдать за выходом со двора, и ждала, когда парочка уйдет домой. Но они стояли у ворот.
«О чем они говорят? – гадала я. – Почему не уходят?»
Меня обуревали двоякие чувства: с одной стороны, стыд перед подругой, с другой, – уколы ревности.
          Уроки закончились, и все ушли домой. Было так тихо, что меня стало клонить ко сну. Присев на портфель у теплой батареи, я неожиданно уснула. Проснулась с сумерками и испуганно бросилась домой.
У входа в школу стояла заплаканная мама. А рядом с ней вездесущий Васька.
-Ты где была? – мама смотрела на меня, как на привидение.
-В туалете, – простодушно ответила я, и схлопотала звонкую пощечину.
Мой ответ был воспринят как издевка, но в тот же миг мать судорожно прижала меня к себе.
-Лялька! Что ты с нами делаешь? Мы чуть с ума не сошли. Ты должна была вернуться четыре часа назад. Васенька тебя нигде не смог найти.
-Васенька? Слабоумный идиот! Дурак! Тупица! – бросилась я на него с кулаками. – Кто просил меня искать?! Чего к нам поперся? - Парень смущенно улыбался. - -Не смей приходить к нам! Ненавижу! Ненавижу!
-Это твоя благодарность за его заботу? – удивилась мама.
-За что благодарить? – в ярости крикнула я. – За то, что расстроил тебя?
-Он искал тебя.по всей школе.  Где ты была? Неужели правда в туалете? Что ты там делала? Отвечай!
-Но ты не даешь мне рта раскрыть. И вообще не хочу при этом идиоте  говорить.
Покраснев до корней волос, Тютькин стал оправдываться, но я не слушая,  продолжала бушевать:
-Не смей приходить к нам! Нечего тебе у нас делать!
Я была горда собой, так как сдержала слово, данное подруге. Моя совесть могла успокоиться. Тут бы мне заткнуться, но я ляпнула:
-Беги лучше к своему Светику!
Вася удовлетворенно усмехнулся. Он все понял.

14

В дверь настойчиво звонили. Видимо, кто-то нажимал на кнопку звонка, не отрывая пальца. Пронзительный звук тревожно разносился по квартире.
Войдя в столовую, я увидела очень красивую нарядную даму. Нацелив на меня указательный палец, с ярко красным маникюром, она высокомерно изрекла:
-И вот эта «красавица» размечталась окрутить моего сына?! Ничего не выйдет!
-Вы о чем? – вскинув голову, спросила мама.
-О том самом. Молодой парень. Первая женщина. Тонко рассчитали. А вы, должно быть, способствовали доченьке. Губа не дура.
Мама порывалась что-то сказать, но та жестом остановила ее:
-Вы просчитались. Даже если она родит, мы ублюдка не признаем.
«Господи! О чем это она? – думала я. – Какая вульгарная! И это мама Васи?!»
-И где они собираются жить? – продолжала разоряться дамочка. – Я их на порог не пущу. А в этот хлев Василий не пойдет.
-Если это хлев, то это место как раз для вас, – у мамы, наконец, прорезался голос. – Мы люди не слишком высокопоставленные, но и не хамы в побрякушках, возомнившие себя аристократами. Вон отсюда! – резюмировала мать свою тираду.
-Я уйду, но и эта цаца не вотрется в нашу семью. Не хватало только с масонами породниться, – проронила она, направляясь к двери.
Ну вот, слопала?! – торжествующе проговорила бабушка. – Тысячу раз говорила, не лезьте к гоям. Рано или поздно укусят. Теперь убедились?
-Не надо, мама, всех под одну гребенку. Ты и она – две стороны одной медали. Для нее мы масоны , сиречь жиды. Для тебя они – гоим.
-Спасибо, доченька, за сравнение! Дожила! – запричитала старушка. – Мы их не трогаем, не унижаем. А они не упускают случая унизить нас.
-А Вася такой чудный парень! – вдруг со вздохом сказала мама.
-Чудный, пока влюблен. Любовь пройдет, и вылупится выкормыш мамани.
-Прекратите сейчас же! – дед в очередной раз прервал начинающуюся перепалку.
-А о какой беременности она говорила? – вдруг резко повернулась ко мне мама. – Что еще за новости?
Оскорбленная недоверием я убежала в спальню и заперлась на ключ.
Мама долго стучала, требуя открыть дверь, но я не реагировала.

15

Анночка!
Как много воды утекло. Как много событий. Вот и я с Васенькой и мальчиками собралась в дорогу. Жалко, что не дожили мои дорогие предки.
Кто бы мог подумать, что я поеду в Израиль? Не в Германию, не в Америку и не в Австралию. И настоял на этом мой дорогой муж.
Заслуга в этом , конечно, моего деда. Он часами рассказывал Васе о нашем народе и Катастрофе. И тот так проникся, что прошел гиюр и стал изучать идиш. Не в пример мне.
Наш брак его родители не признали и ни разу не видели наших сорванцов. К нам приходит только его сестра Катенька, такая же нежная и  добрая как мой муж.
 Ее уговоры на свекровь не подействовали, та отреклась и от сына, и от внуков. Васе это стоит пуд здоровья. Он даже хочет отказаться от своей фамилии и изменить имя на еврейское. Я в шутку называю его Велвлом.  А он  считает это имя вполне подходящим.   
И мои мальчики решили изменить имена: Игорь – на Игаля, Миша – на Моше. Они ждут не дождутся отъезда. Мечтают попасть в отборные войска ЦАХАЛа.
Но самое смешное в моей жизни – это крутой поворот коллег и бывших соседей. Почти все поздравляют с отъездом, хвалят Израиль и завидуют, что мы евреи. Только некоторые по-прежнему проявляют враждебность. Но я теперь из-за этого не переживаю.
          Прав был дед: народ наш прекрасный, щедрый и смелый. Васенька понял это раньше меня. Говорят, что в Израиле, как на Кавказе, живут представители 80-ти или 100 народов. Как они на таком клочке уживаются? Впрочем, зачем спрашиваю? Скоро все увижу сама. И главное, встречусь с тобой. Надеюсь, что мы уже никогда не расстанемся.
Целуем тебя и твоих деток. Привет мужу.
Семья Тютькиных  в полном составе.
До скорой встречи. Ляля.